Читать книгу Родом из ВДВ - Валентин Бадрак - Страница 3

(Учебный центр Сельцы, 55 км от Рязани, август 1985 года)

1

Говорят, важно, какие ты в детстве книжки читал… Эх, спору нет, это бесконечно важно. Но жизнь порой способна неумолимо ткнуть носом в такие смрадные углы человеческой обители, что, невольно вздрогнув, осознаешь: есть вещи и более важные, хотя кажутся плоскими и бесхитростными на ощупь. Порой много весомее оказывается та простая система координат, из которой вывернулась, как винт по спирали, твоя личная точка отсчета. Место, где ты впервые обнаружил себя на шахматной доске жизни… И если книги наделяют мудростью, то та пресловутая система координат не дает пробиться в твоей судьбе червоточине, позволяет просто выжить, избежав роковых трещин в судьбе.

Первые несколько дней после зачисления основательно перевернули всю жизнь Алексея Артеменко, вернее, само его представление о жизни. Теперь его потребности, желания и устремления неожиданно резко сузились, безнадежно опустились на самое дно пирамиды человеческого бытия. Фокус всеобщего внимания неожиданно сосредоточился на единственном – слове «успеть». К этому слову, как оказалось, можно присовокупить до неприличия громадное число глаголов. Успеть добежать, успеть вовремя встать в строй, успеть помыться, успеть почистить сапоги, успеть безупречно заправить кровать, успеть подшить воротничок, успеть натереть металлическую пряжку ремня, успеть уложить парашют, успеть точно положить пули на мишень, успеть освоить и выполнить новую команду, успеть… отдохнуть. Увы, порой этих «успеть» оказывалось многовато для одного дня и уж, несомненно, для одного человека. К счастью, с этим «успеть» курсант Артеменко боролся не в одиночку.

Но Алексей ловил себя на мысли, что он засыпает и просыпается в одном и том же положении: в какой позе застыл вечером по команде «Отбой!», в такой его заставала утром команда «Подъем!». Он все время пребывал в диком, неестественном напряжении, как будто превратился в лесное животное и непрестанно ожидал нападения подкрадывающегося охотника. Будто все, кто теперь начал руководить его жизнью, только и хотели уличить в медлительности, нерасторопности, непонятливости. «Ты, что, курсант, тормоз?! Снимись с ручника и действуй!» – От такого укола словами теперь никто из них не был застрахован, и каждый из курсантов с содроганием ждал такую фразу. Хотя бывали наезды и покруче, и грань между грубым намеком и откровенным оскорблением стиралась с неимоверной быстротой. От этой постоянной пружинной сжатости Алексей забыл всю свою предыдущую жизнь, первая же неделя настоящего смерчем выкорчевала из памяти все предшествующее. Исчезло все: странным образом выпали из головы важные строки из мудрых книг, память неумолимо вычеркнула восторг прикосновения к девичьей груди, канули в Лету зрительные образы родных, друзей, приятелей, было у самого корня сломано ощущение самого себя. Его личность, личности его товарищей отныне им не принадлежали. Они растворились в пространстве титанической борьбы, направленной на сохранение лица человеческого. Все перестало существовать, словно и не было никогда предшествующей училищу жизни. Фокус внимания сузился до щели старого отцовского фотоаппарата в тот момент, когда нажимали на выдержку. Он думал, тридцать секунд или, в крайнем случае, минута, а вышла бесконечность. И только матовое, усталое, осунувшееся от забот лицо матери порой возникало перед Алексеем, когда ему становилось невмоготу от душного, нестерпимого и пока еще чужого пространства казармы.

Оказаться аутсайдером было тут самым страшным преступлением. Роль неуспевающего приравнивалась к роли предателя и должна была караться так же, как выжигалась инквизицией ересь. И дело было уже не в насмешках товарищей, а в их постепенном озлоблении, так как советская военная система воспитания являла собой уникальный феномен коллективно-принудительного воздействия на всех сразу. Не успевает один солдат застлать кровать – три часа тренируется до головокружения весь взвод. Не сумел один из тридцати выскочить из казармы через минуту после подъема – все тридцать будут умываться потом до тех пор, пока отстающий с ними не выровняется. Потому-то за насмешками угадывалась прозаичная, рвущаяся на поверхность самозащита. Все курсанты мало отличались друг от друга и теперь походили на ежей, затаившихся, ощетинившихся иглами от возросшего чувства неведомой опасности.

Но еще больше, чем отставание, тут каралась гордыня. Алексей внезапно столкнулся с целым кузнечным производством, в совершенстве работающим департаментом по переплавке и перековке строптивых личностей. Сам он не причислял себя к ершистым мятежникам, скорее беспокоился о сохранении индивидуальности, личности как таковой. Но суровый армейский закон уравнивания и приведения всех к серому, безликому и в то же время крепкому трафарету оставался самым незыблемым правилом, первой аксиомой ВДВ. Воины должны быть такими же одинаковыми и прогнозируемыми, как выстроенные в ряд их кровати или тумбочки, которые можно отличить исключительно по биркам: ни снаружи, ни внутри невозможен даже намек на индивидуальность. Если у кого-нибудь ремень ослаблен – это значит только то, что он желает выделиться и продемонстрировать свое особое положение в социуме. Все обязаны быть одинаково серыми, одинаково оловянными солдатиками. И если ускоренные темпы любых действий казались Алексею оправданными, то необходимость уравнивания всей человеческой массы он принял как самое болезненное для себя правило, ущемляющее свободу. Внешняя угловатость рамок передавалась внутреннему состоянию, и у него появилась новая, ранее неведомая постоянная напряженность, похожая на ожидание удара молотком по подставленным пальцам, – в случае, если что-то будет сделано неверно. И от этого ощущения он уставал больше всего, выбивался из сил от невозможности остаться наедине с собой, от недопустимости мыслить вообще. Превращение в машину происходило у Алексея особенно болезненно, он с детства привык быть хозяином своей жизни, а тут им распоряжались как вещью. Причем как вещью, к которой не чувствуют особого уважения, как к механизму, который в случае поломки можно быстро и легко заменить. Боль ширилась и нарастала у Алексея оттого, что его ценность в собственных глазах стремительно таяла, а он не мог ни объяснить этого, ни повлиять на это.

Законным отдыхом были полчаса после обеда, когда можно было прислониться в тени к неприятно теплой стене и несколько минут подумать о доме и прежней жизни. Но и эти полчаса зачастую укорачивались до десяти минут, потому что кто-то что-то не успел и взвод должен был оттачивать особо неподдающийся элемент солдатского быта. Чаще всего они разыгрывали театральное представление «подъем-отбой». За считанные секунды будущие десантники раздевались, забирались в постель и, съежившись под одеялом, напряженно ждали. Чтобы, по команде дружно вскакивая, судорожно хватать свои вещи, не попадать в спешке ногами в брюки, толкать друг друга в узких проходах между двухъярусными кроватями, мрачно ругаться сочным нецензурным словцом, гневно подшпиливать локтями друг друга… Одним словом, превращаться в необузданную, дичающую толпу, стадо получеловеков, которое уже прошедший эту же нехитрую школу сержант гнал на улицу к офицеру. По-обезьяньи прыгая вместе с обескураженными требуемым темпом товарищами, Алексей дивился тому, как быстро с каждым новым актом они становились управляемыми, все более обезличенными, походящими на манекены, на игрушечных роботизированных солдатиков, которые то замирают, то ловко двигаются по заданному маршруту с четко обозначенным набором действий… Это был мир ошеломляющих превращений, и Алексей отдавал должное факирам…

Только одного он пока понять не мог: как после всех этих разрушений, после глумливой насмешки над всем тем, что ему казалось ценным и дорогим, – книгами, романтикой, отношениями с людьми, к которым он испытывал трепетные чувства, – вырастают небывало могучие духом, непробиваемые, почти неуязвимые люди. Именно такими ему казались курсанты выпускного курса, которые сдавали в это же время госэкзамены. Они выглядели удивительными! И не только потому, что все были одинаково бронзовые, как будто спустились погостить с Олимпа. И совсем не из-за их впечатляющих, блестящих на солнце мускулов. Их словно скроили из другого материала – жизнерадостных, улыбчивых, ни к чему не относящихся всерьез и умеющих абсолютно все. Они были, как сами себя называли, полными пофигистами. Алексей не до конца понимал, что они хотят этим сказать, но интуитивно сознавал: это круто, это значит, что они живут в согласии с собой, презирая весь окружающий мир с его всегда недостижимыми прелестями и богатствами. Когда они были вместе в строю, то походили на сказочных тридцати трех богатырей, когда – порознь, каждый оказывался крупной, едва ли постижимой личностью. Многие из них водили на поводках варанов – живые свидетельства недавней горной подготовки в Кировабаде. И порой злой блеск в глазах выдавал азарт тех, кто уже написал рапорт с просьбой направить на войну в Афганистан. «Поступил – гордись, не поступил – радуйся!» – говорили они вместо приветствия новичкам. И Алексей дивился, отчего без пяти минут офицеры видят в них, желторотых, людей, равных себе, тогда как сержанты, отслужившие два, а то и полтора года, называют презрительным словом «щеглы». И только в разгаре КБМ Алексей сполна вник в брошенную одним из курсантов четвертого курса фразу-установку: «Если хотите окончить это училище, готовьтесь к тому, что вы все четыре года будете ходить параллельно и перпендикулярно. Или бегите отсюда, пока не поздно».

И из этих слов Алексей вынес предположение, что главная ломка все-таки еще впереди. Он верил старшекурсникам и хотел стать, как они, беспечным и удалым. Алексей смотрел по сторонам и видел, что и другие верят, и у других глаза блестят от предвкушения собственной удали. Ну и что, что бульдозер с огромным ковшом и гигантскими колесами еще только приближался к ним, чтобы решительно проехаться по их характерам, поломать и перекопать все ранее приобретенные установки, чтобы на индивидуальных обломках построить новые, коллективные принципы. Кому нужны были эти вырабатываемые характеристики, Алексей не знал; он принимал все со странной покорностью мученика, самостоятельно лишившего себя свободы и отдавшегося во власть чужих людей. С каждым днем он ощущал, что у него остается все меньше себя, а ощущения и переживания, имевшие для него исключительный смысл, самое важное значение, должны быть забыты, уничтожены или упрятаны настолько глубоко, чтобы никто не мог до них дотянуться. Ибо все личное растаптывалось тут столь цинично и безжалостно, как в тюрьме. Но основательно притупленным разумом, а скорее загнанным телом, Алексей осознавал: он определенно попал в экстремальные условия, где главной целью теперь стало выжить и не лишиться чувства собственного достоинства.

Да, он попал в состояние всеобщей войны, в архаичный мир нескончаемой борьбы всех со всеми, а значит, надо действовать по правилам военного времени.

2

– Рот-та, р-равняйсь! – дал команду старшина Мазуренко, выделяя первую букву, отчего даже в спокойном состоянии его голос казался похож на львиный рык.

Сотня человек застыла, как будто они были бандерлогами из известной сказки Киплинга, застигнутыми врасплох голосом удава. И только где-то в глубинах отдаленно стоящего пятого взвода продолжалась какая-то невнятная перебранка между курсантами.

– Упор лежа принять! – По команде старшины все мгновенно упали. – Сорок раз отжаться! – Во взгляде старшины в эти мгновения отражалась вся непредсказуемость и взрывоопасность его натуры. Любое сближение с ним, любое общение было как прикосновение к оголенному проводу, по которому время от времени пускали ток; так что никогда не знаешь, когда крепкий разряд пронзит именно тебя.

– Что, школьнички-бубенчики, устали?! – измывался старшина, который по любому поводу и в любом месте наказывал роту бесчисленным отжиманием от пола, асфальта, земли, чего угодно. Звероподобный старший сержант Мазуренко заодно отучал юношей плевать под ноги на месте построения, чем они грешили, формируя кружки и тихонько пуская сигарету по кругу на месте построения.

Кажется, еще секунд сорок-пятьдесят тому назад все они беззаботно спали, как сурки в норках. И вот прошло всего несколько мгновений, и все уже на улице, и готовы к физической нагрузке, которая определенной части роты казалась предельной. Для Алексея физические упражнения не представляли трудности, со спортом он дружил с детства, потому отжимался легко, даже с некоторым удовольствием, получаемым от упругого управляемого тела. Курсанты были по пояс раздеты, и кожа быстро напитывалась утренней прохладой леса. Рядом отжимался Игорь, и Алексею бросилось в глаза, что земляку не так уж просто дается это незамысловатое упражнение. Сначала он отчаянно упирался, ужом извиваясь всем напряженным телом, потом стал хитрить, не опускаясь грудью до асфальта, а лишь слегка сгибая руки, и наконец просто застыл, причем руки его подрагивали. «Наверное, мышцы рук забиты», – мелькнуло у Алексея. Но Игорь оказался не одинок, еще нескольким курсантам было не под силу отжаться четыре десятка раз. Сержант – замкомвзвода, который ревностно исполнял роль надзирателя, не замедлил отреагировать на ситуацию.

– Э-э, да тут во взводе немощные. Фамилии! – потребовал он.

Курсанты начали по очереди называться.

– Рот-та, встать! Мальчики! Когда звучит команда «Рота!», все должны замереть на месте. Команда «Рота» – команда «Смирно!» Святая команда! Ясно?!

– Так точно! – колоритным громом прозвучало в ответ.

– За мной бегом – марш! – скомандовал Мазуренко после докладов сержантов о наличии личного состава.

И опять во время утренней трехкилометровой пробежки Алексей заметил, что многим не так уж легко преодолевать эту простую дистанцию, которую он всегда считал безобидной и которую все они совсем недавно сдали на экзамене. Уже к середине дистанции тяжело дышал перекошенным от напряжения ртом Игорь, и из его легких порой вырывался свист, порой слышались странные, пугающие истошноутробные звуки, а порой, как на нитке из катапульты, изо рта выпрыгивала капля слюны. К счастью для него, он был не один такой, еще человека три-четыре постоянно отставали, растягивая и без того длинную колонну бегущих. Игорь же держался в строю до конца, чудом избежав попадания в группу отстающих.

Достигнув спортгородка, старшина приказал сержантам заниматься со своими курсантами, сам же собрал отстающих в особую группу, которую он с сардонической усмешкой окрестил «группой здоровья». Упражняясь по команде сержанта, Алексей издалека видел, как туго приходится попавшим к старшине. С язвительной, но беззлобной улыбкой на устах он был бесподобен в роли мясника, доканывая своих выбившихся из сил юнцов за несколько считанных минут.

– Та-ак, отстающие, в одну шеренгу на песке становись! Упражнение американского морского пехотинца «джамп». На счет раз – все присели. На счет два – подпрыгнули вверх и хлопнули руками над головой. Раз! Два! Раз! Два! Громко считаем сами!

Не ослабляя контроля над подопытными кроликами в человеческом облике, старший сержант Мазуренко запрыгнул на металлические брусья и молодецки отжался раз двадцать в невероятном темпе, легко выталкивая свое тренированное тело из плоскости двух параллельных трубчатых жердей. Старшина спрыгнул, и было видно, что он лишь чуть-чуть сбил дыхание, тогда как курсанты после двенадцатого прыжка уже не могли оторвать ног от земли.

– Стой! Упор лежа принять! Отжимаемся тридцать раз! – старшина ходил вдоль длинного ряда из двадцати пяти – тридцати курсантов, коршуном наблюдая за их отжиманием и периодически надавливая на спину тем, кто не полностью сгибал руки. Большинство из них после вмешательства Мазуренко черпали брюхом холодный влажноватый песок, а некоторые откровенно валились на него всем телом, обретая в его утренней прохладе секундное спасение от непривычного убийственного напряжения мыши. В эти мгновения нельзя было не любоваться старшиной, и Алексей, которому довольно легко давались команды сержанта, исподволь наблюдал за перемещением старшины. В лучах показавшегося солнца был виден каждый мускул его, так что по нему впору было изучать анатомию. Но в какой-то момент Алексей смекнул, что дело было вовсе не в мышцах, олицетворявших совершенство физического состояния. Таких здоровых парней и в роте наберется десяток-полтора. Весь секрет старшины крылся в потрясающей, непоказной уверенности, дивной неколебимости духа, готовности к лютой борьбе в любую минуту, в любую секунду. Он как бы заряжал окружающих этой неуемной воинственностью, тайной жаждой если не войны, то предельного риска. В нем присутствовало что-то роковое, потустороннее, с чем нельзя было не считаться, какое-то бурление темных демонических сил, одновременно и пугающее, отталкивающее, и вызывающее восхищение. И в эти мгновения Алексей, несмотря на кажущуюся жестокость старшины, чувствовал к нему растущую симпатию и вместе с ней начало каких-то смутных превращений внутри себя, начало цепной реакции трансформации сознания. Сам того не осознавая, в условиях социального и физического неравенства со старшиной Алексей склонен был приписать ему в этот момент все те возможные добродетели, которыми обладает непобедимый герой античных мифов.

Между тем старшина уже третий раз приказывал своей шеренге выполнять пресловутый «джамп», а затем отжимания. Это банальное упражнение – очевидно, плод скудной солдатской фантазии – исполнялось непрерывно. В результате несколько человек просто повалились в песок в полном бессилии, некоторые стояли на четвереньках, признавая свою неспособность двигаться, не говоря уже о прыжках или отжиманиях. Поражение «группы здоровья» оказалось безоговорочным, сокрушительным и позорным. Этого, видимо, и ждал Мазуренко – их психического подавления за счет нехитрого, бесконечно повторяемого физического упражнения. Алексей хорошо знал, что даже тренированному человеку выполнять это упражнение в течение десяти минут подряд будет не под силу. Значит, старшина преследовал совсем иную цель, весьма удаленную от стремления к физическому совершенству.

– Сынки хреновы, вы что, хотите ВДВ опозорить?! Вы что, хотите показать, что мы слабее американских морских пехотинцев?! – И Мазуренко остервенело заглядывал в закатывающиеся глаза тех, кто, как ему казалось, мог оказаться слабым звеном в цепи, которую он с наслаждением кузнеца-профессионала ковал.

– Замкомвзвода, ко мне, – скомандовал старшина после окончания экзекуции. – Запомните своих людей, они в «группе здоровья» до конца дня. Их ко мне после обеда и после ужина.

Что и говорить, день беспрерывной неистовой муштры для группы отставших не прошел зря. Впрочем, не ускользнул он и от внимания всей остальной роты. На следующее утро в «группе здоровья» оказалось вполовину меньше курсантов: старшина со своими дикими методами и неподдающейся объяснению этикой воспитания внушал жуткий ужас. «Просто для некоторых доза ВДВ оказывается слишком большой, организм ее не принимает. Это как лекарство, которое, если его много, превращается в яд. Но если организм его все-таки усвоит, на всю жизнь остаешься шальным», – услышал Алексей объяснение сути десантной школы от одного из выпускников. Оно показалось ему довольно странным; какие-то химерические видения, дикие абстракции все чаще посещали его самого – во время бега, бесконечных работ, поглощения водянистой пресной каши – озлобленные, мрачные лики внутренних сомнений рвались наружу. А туда ли он попал, куда хотел?!