Читать книгу На далёкой планете - Валентин Беляков - Страница 25

Адский гул машин заглушал даже мои собственные мысли. Я лежал на спине, по пояс забравшись в механизмы, двигающие ленту угольного конвейера и пытался устранить незначительную поломку. Рабочие уже начинали ворчать. Я пытался работать побыстрее, но делать всё приходилось фактически на ощупь: масляная лампа давала больше копоти, чем света. Надо бы смазать, мельком подумал я, когда ноготь царапнул по ржавчине. Наконец последняя гайка была закручена, и я вылез из-под конвейера, тяжело дыша. В цеху было жарко как в преисподней.

– вентиляция опять засорилась, – сообщил заместитель главного смотрителя шахты.

– Понял, Милорд, – ему не требовалось облекать эту информацию в форму приказа. Я взял длинную швабру, замотал нижнюю половину лица влажной тряпкой, и подставил складную стремянку к зарешёченному окошку вентиляции. Для этой работы обычно звали мальчишек-трубочистов, но я и сам мог пролезть в вентиляционную шахту и не брезговал этой работой, потому что за неё платили отдельно, хоть и совсем не много. Сажа запорошила глаза, мешала дышать. Она была даже хуже каменной пыли. Рука со шваброй онемела от однообразных движений, тело затекло от неудобной позы. На секунду я подумал, что потеряю сознание.

Наконец я почувствовал горячее дуновение воздуха и услышал характерный гул. Когда я вылез, тусклый рыжий свет горнов показался ярче сияния полуденного солнца. Я зажмурился и приложил замаранную сажей тряпку ко рту – меня накрыл приступ кашля. Это был не обычный кашель, какой порой ловишь от сквозняка. Он затаился в груди, а не в горле. Он вызывал боль и удушье. Когда я взглянул на повязку, то увидел на ней следы крови, и медный привкус стоял во рту. Я равнодушно сплюнул. Для меня это было совершенно привычно, как и для большинства тех, кто работал в шахтах. Ничего страшного.

Выходной день полагался мне за каждые сто двадцать часов работы. Я всегда распределял их поровну на десять дней. По счастью, сейчас как раз был конец десятого дня. На выходе я получил длинную полоску покрытого прозрачным лаком картона, которая и являлась моим жалованием (деньги на Коппергарте были не в ходу уже несколько десятков лет). К моему удовольствию, туда были заботливо вписаны все прочистки вентиляции и другие побочные поручения. По негласной договорённости эти средства я мог потратить на свои личные нужды. На улице уже зажгли немногочисленные фонари. Последние отблески заходящего солнца едва пламенели из-за Стены. Так было всегда – в рабочие дни солнечного света я не видел. Уже лёжа на комковатом матрасе в своём уголке я с удовольствием представлял, как вырвусь завтра из удушливых медно-каменных объятий города и проведу весь день на льду и в домике Старика Улла.

Наутро я даже не проснулся, когда отец и брат отправлялись в шахту, а мать собиралась на тканевую фабрику. Конечно, это не очень хорошо с моей стороны, но я всегда подгадывал так, чтобы наши выходные выпадали на разные дни. Встал я поздно. Я слишком устал за неделю, чтобы заставить себя выйти пораньше, хотя и хотел бы провести Вовне побольше времени. Первым делом я поджарил себе пару гренок, затем сбегал на рынок, предъявил свой чек и купил кулёк помадок к напитку. Старик выращивал у себя в домике растение, которое называл чаем. Оно требовало очень много света и тепла, поэтому на острове его давно перестали культивировать – слишком затратно – и пили просто кипяток, иногда добавляя синтетические вкусовые добавки. Но старик с пренебрежением относился к этой бурде. Он сконструировал систему линз, собирающую солнечный свет и направляющую его на крошечную чайную теплицу. У него вообще было много удивительных вещей. Именно от него я перенял тягу к изобретениям. И это именно он порекомендовал меня смотрителю шахты в механики. Стань бы я простым рабочим – возможно и не дожил бы до сегодняшнего дня. То ли из-за болезни, перенесённой в детстве, то ли из-за недостатка пищи или ещё из-за чего, я немного слабоват.

Размахивая кульком, я с неизвестно откуда взявшейся прытью взбежал по обледенелым ступеням сначала по внутренней стороне Стены, а затем бросился вниз. Улл уже ждал меня. Он оторвался от своего занятия (рыбалки) и замахал мне руками, сначала приветственно, затем предупредительно. Но это не помогло – я таки поскользнулся и преодолел последние несколько ступенек на мягком месте. Старик только покачал головой. Он улыбался.

– Здравствуй, Куб. Ты, как всегда сама элегантность.

– Спешил очень, – пожал плечами я.

– Не против, если мы побудем на улице?

– Конечно, я только что из дома, – что за вопрос! Я обожал стоять снаружи стены под необъятным лазурным куполом и вглядываться в бескрайнюю ледяную пустыню, ощущая свою ничтожность пред лицом мира. В такие моменты я верил, что существует нечто неизмеримо большее чем каша из сушёных грибов, комната восемь на восемь шагов и сварливый начальник угольной шахты.

– Ну-ну. Только больно пальто у тебя куцее. Пойду принесу что-нибудь более подходящее, пока ты не закоченел. А заодно и наживку, а то всю объели, свиноты, – Старик неторопливо поднялся во весь свой могучий рост. Даже в свои девяносто четыре он был выше меня в полтора раза. В наше время люди измельчали, да и не живут так долго. Его могучие ноги были толщиной почти с моё туловище каждая, а одет он был в прямо таки громадную мохнатую серую шубу.

Улл тяжело потопал к дому, а я полюбовался золотисто-персиковыми бликами на ледяных дюнах, а затем с опаской заглянул в прорубь. В это трудно поверить, но в глубине ещё остались заполненные водой лабиринты ледяных пещер. И из этих глубин, куда никогда не проникает солнце, Старик вылавливал жутких слепых рыбин, которые, несмотря на свою непривлекательную наружность, были восхитительны на вкус и пользовались большим спросом в городе. Прорубь была примерно полторы сажени в диаметре, но воды в ней не было видно даже в полдень – о её наличии можно было судить лишь по отдалённому плеску в глубине, который раздавался, если в неё что-нибудь кинуть.

Так вот, я заглянул в прорубь. Оттуда на меня глядели четыре огромных янтарно-золотых глаза.