Читать книгу Времена года - Валентин Лебедев - Страница 4

Отгремели ледяной коркой мартовские насты. С юго-запада нанесло кучевыми облаками (быть теплу), взбунтовалось солнце, перемешало зиму с летом, задуло теплыми ветрами. В день вдруг нахлобучило, застило хмурьем, заморосило. По низинам пополз туман, подъедая остатки ноздрятого, уставшего снега. Снег быстро таял, наполнял ручейки-ручеечки мутной влагой, устремлялся в ручьи побольше и дальше в реки. Те вспухли, разорвали лед на две стороны, поотрывали от берегов вместе с вмерзшей в него растительностью.

Земля наполнялась гулом необъяснимой энергии, усиливающимся с каждым мгновением, готовым вот-вот вылиться в очередной всплеск рождения новой жизни. По проталинам запарило, запахло прелым. Настырно разрывая еще не оттаявшую почву, проклюнулась первая зелень. Упругие ростки разрывали прошлогодний покров, распрямлялись, обнажая девственные побеги, подставлялись солнечным лучам, теплу, набирались силы. Зверье повылезало из нор, гнезд, суетилось, обихаживало себя после трудного зимнего периода. Самки лосей отрывались от своих сородичей, искали укромные, тихие места, обтаптывали небольшие территории. Приспосабливались к лежкам (то на одном боку полежат, то на другом). Слушали происходящее в себе, облизывали шершавыми языками распухшие, повлажневшие соски. Готовились. Самцы отдыхали. Берегли натруженные за зиму, потертые настом ноги. Лисы чистили норы, общипывали сор с обшарканных боков, уютно сворачивались, прислонялись ухом к животу и слушали. К рождению потомства готовилось почти все лесное население. Медведи были уже с ребятишками, выходили из берлог и шарились в поисках пищи. Поползли слухи, что видели медведей то у одной деревни, то у другой. То будто бы выходили к заправочным станциям. Слухи не подтвержденные, заразные, нагоняющие страху больше, чем надо бы. Поговаривали о якобы слышанном, необычайном, терзающем реве медведя, справляющего первую в этом году нужду. Зайчихи поразбросали потомство и бегали в поисках кого бы покормить, подставляя теплые животы первым встреченным зайчатам, которым было абсолютно все равно, чья мамка их кормит. Быть бы живу. Вот-вот полетят стаи.

Перед самым разливом доволокся с пожитками до избушки и поселился. Забросился на недельку. Отдохнуть от суеты, побродить по просыпающемуся лесу, сбегать на глухариные тока, полюбоваться на тетеревов, послушать пролетную птицу. В это время в избушке никто не жил. Делать там было нечего, да и далековато для занятого люда. Взял с собой ТОЗ БМ-161 и десяток патрон с пулевыми зарядами – на всякий случай. Небольшой (метров десять) конец сетки – ушицы похлебать. В первый день занялся заготовкой дров и спустил с чердака избушки небольшой шитик – маленькую деревянную лодченку. Подбил тряпками растрескавшиеся за зиму швы, натопил смолы и заплавил поверху – просмолил. Натоптал дорожку к плотине, вбил на урезе полутораметровый колышек с дециметровыми зарубками. В вечер решил уйти на ближайший глухариный ток – на подслух.

Еще по насту обежал старые вырубки, нашел три токовища. Место тока определить не сложно. Его место выдавали характерные классические признаки. Под деревом, которое облюбовала птица, россыпь помета определенной формы, хотя дерево это не кормовое. Разбросанный тут же мусор: мелкие веточки, шелуха от веток, смятые сосновые иголки. Снег испещрен замысловатыми узорами чертежей, оставленных крыльями птицы. Угнетенных вершинок нашел мало – видать основные токовые деревья попали под рубку, а новые были еще не засижены.

Пачка чая, небольшой обгорелый чайник, ломоть хлеба, сахар, топор – посовал в рюкзак. Закинул за плечо ружье и подался еще посветлу в поход. От избушки строго на север, через плотину, уходила просека. Идти было легко. Выбирал проталины, перепрыгивал ручьи. Светло в лесу, вкусно, радостно. До тока не дошел метров четыреста. За выворотом приспособил место под ночлег. Нарубил лапника, заготовил дров, соорудил небольшое костровище (все равно спать не придется). Оставил рюкзак, топор и налегке, к сумеркам выдвинулся на край вырубки. Присел на поваленную лесину, стал ждать. Глухари прилетают на ток с вечера. Если внимательно послушать, то можно примерно сосчитать, сколько птиц будет участвовать поутру в оргиях. И они не заставили себя ждать. Самого лета не слышно, только неожиданно громкое, упругое хлопанье крыльев и посадка, сопровождающаяся шумом сломанных сухих веток, ерзаньем, шелестом и, наконец, птица усаживалась. В полной темноте петухи безошибочно находили свои деревья. Во влажном воздухе звуки слышны далеко и отчетливо. Насчитал семь посадок. Нетерпение птиц настолько было велико, что то там, то здесь слышались неуверенные короткие пощелкивания. И вот все затихло, замерло, ждало. Потихонечку ушел с тока. Никогда не слышал, не замечал, как прилетают копалухи2. Может быть пешком приходят?

Ночь окутала землю. Костер горел ровно, чайник вскипнул. Заварил индийского чая, добавив в кружку пяток веточек брусники с прошлогодней ягодой. По телу разлилось тепло, переполняя чувством восторга, радости, доброты. Ворошил веточкой в костре, всматривался в невысокое пламя, слушал происходящее. Тихо вроде, но тишина какая-то напря́жная, чуткая. Казалось, что вот-вот должно было что-то случиться. Еле дотянул до четырех часов и вернулся на место подслуха. До рассвета еще далеко, но ток потихоньку стал оживать. В деревьях слышалось шевеление, копошение, взмахи крыльев и вдруг, почти над головой тэкнул:

– Тэ-кэ. Еще раз, еще. Затих на мгновение и зашелестел, заточил. Подхватили! Щелкали, шипели – только успевай головой крутить. Стоял с открытым, пересохшим ртом, весь в мурашках, не в силах осмыслить происходящего, готовый сам защебетать, задохнуться угаром первобытной любви, танцевать и шептать, шептать, признаваясь в верности, покорности, источая избыток счастья.

Засерело. Проступили очертания деревьев, уже можно было различить отдельные ветки, верхушки. Пошевелил затекшими ногами, наметил направление к ближайшей птице. Поймал ритм и попрыгал. Два-три шага, не больше. Встал. Опять, под точение, пару шагов, всматриваясь в переплетения стволов, веток, задыхаясь от радости участия в древнем обряде. Петух пел на суку осины, в пол дерева, в коротких промежутках затишья вышагивая, пыжась, дуясь, распуская крылья, не в силах справиться с рвущейся на волю энергией и пел, пел, пел. Зрелище сравнимое только с кизомбой3. Наслушавшись, насмотревшись вдоволь, упрыгал в сторону другого солиста. И его скрал. По краям тока, нетерпеливо квокали самки. Измученный эмоциями, мокрый, стал уходить с тока, все оглядывался, желая запомнить, насытиться этим необычайным явлением. Уже достаточно рассвело, по верхушкам деревьев заиграло солнечными зайчиками. Только понял, что вокруг все проснулось, ожило. Наступал день.

За полкилометра до избушки выбрался на просеку и заторопился. Впереди промелькнула какая-то крупная тень. Особо не обратил внимания, но, проходя в том месте, аж присел – мох, медленно выправляясь, ретушировал следы медведя. Зачем он здесь? Снял с плеча ружье и тихонько побрел по просеке. Холодный пот уже струился ниже спины, сердце прыгало в разные стороны, в голове стучала гулкими ударами кровь. Резко оглянулся – сзади в сорока метрах стоял на задних лапах медведь. Не останавливаясь, боком, кося на зверя, продолжал двигаться к жилью. Споткнулся, ткнулся лицом в землю, вскочил, повел ружьем… Медведя не было. Так, оглядываясь и спотыкаясь, дошел до плотины и благополучно захлопнул дверь убежища. Этого только не хватало! Ну что же, хотел эмоций? – получай.

Остаток дня провел в сомнениях, успел поспать, наметил план дальнейших действий. Разобрал, перебрал сетку, решив не рисковать с очередным походом на ток. Вода поднялась в реке сантиметров на двадцать пять и вылилась в пойму, затопив прилегающие болотца. Лед от плотины и берегов отодвинулся, обнажив широкую акваторию вдоль левого берега. То, что доктор прописал.

Еще в полной темноте погрузился в лодку, оттолкнулся и, работая веслом с одной стороны, тихонечко повел суденышко вдоль кромки льда. Воды еще прибавилось. Ночь жила своей жизнью, была наполнена своими звуками, загадочными, неповторимыми, леденящими, заставляющими напрягаться весь организм, сосредотачиваться. Во всю уже летела птица. Свист, высокое гаканье, кряканье, потрескивание – звуки смешались в негромкую какофонию, насыщая приближающееся утро. Выделил еще один, интересующий меня звук, похожий на далекое бульканье лягушачьего пруда, на то и дело вскипающую в котелке воду. Звук был еще пассивный и тихий. В рассветном тумане приметил небольшую, подковообразную заводинку, в ореоле полузатопленного кустарника. Привязал конец сетки и раскинул ее, перекрыв вход. Постепенно рассветало. И вот уже проступила картина болотца, покрытого талой водой. Метров семьдесят в диаметре. Из воды торчали метровые сосновые пни. Старая вырубка. Велась зимой, вероятно по плотному снегу, оттого и пни остались высокие. Почти на каждом пне просматривался силуэт черной птицы. Ну конечно тетерева! Одно дело, когда птицы токуют на земле, неограниченные пространством, имеют возможность маневра. Здесь же, тетерева, как марионетки, управляемые чьей-то рукой, как заводные, крутились на одном месте. Кланялись, приседали, расправляли хвосты, крылья. Шипели, бормотали, выплескивали наружу страсть, истому, непреодолимое желание продолжения жизни. Тетерок на празднике не было. Мальчишник! Этот необычайный ток обнаружил еще прошлой весной и сейчас наслаждался, ни с чем несравнимыми мгновениями подаренными природой.

На обратном пути издали заметил притопленные поплавки сети, остававшиеся на поверхности – подергивались, волнили. С добычей. Отвязал конец и выбрал трехстенку вместе с рыбой в лодку. Яркие, упругие спины трех хищниц шевелили полотно. Из белых животов сочилась, текла, бледно-жёлтая икра. Начался нерест щуки. Удовлетворенный, погреб к избушке.

Выплыв на большую воду из кустов, посмотрел в сторону плотины и, заметив на ней темную фигуру, вскинул руку для приветствия. Рука застыла на полпути – понял, что ответного приветствия не дождусь. Стоя на задних лапах и чуть осев на них, за мной наблюдал медведь. Испуга не было (не впервой). Были какие-то непонятки. Стойка на двух ногах у медведя считается агрессивной, но по поведению зверя этого нельзя было заметить. Да и вчерашняя встреча. Стараясь меньше производить резких движений, зарядил ружье и стал потихонечку подгребать к медведю. Стрелять в планы не входило, однако и показывать, что я испугался, было не резон. Расстояние сократилось метров до сорока пяти. Уже можно было внимательнее рассмотреть моего знакомого. Клочкастая, свалявшаяся, псивая шерсть. Все как обычно – худоват по весеннему, далеко не молодой. Еще ближе, еще и вот, когда между нами оставалось метров тридцать, медведь перевалился на все лапы и медленно, не оглядываясь на меня, скрылся в лесу. Ух ты! Гордый какой!

Вечером, наслаждаясь дымной, щучьей, ухой, долго размышлял над моим положением. Медведь явно меня не боялся, но и на рожон не лез. Можно пойти на обострение ситуации и спровоцировать конфликт. Можно не обращать на медведя внимания. Но что дальше? Решил пойти на уступку и завтра же утром покинуть избушку. Мало ли что может случиться. Глухарей послушал, тетеревов навестил, ухи похлебал – н у и вали отсюда! Не нарывайся!

Выспался, собрал барахло, убрал лодку, накинул на скобку небольшой замок. Ключ подвесил на гвоздик рядом. Ружье на плече и потащился не торопясь уже по совсем оттаявшей дороге месить грязь, рассуждая о случившемся. Дойдя до поворота, обернулся посмотреть на избушку – волосы зашевелились. Опять за мной наблюдали, но уже двое – медведица и медвежонок, прислонившийся к большому телу матери. Я отвернулся и, не оглядываясь, прибавил шаг. Тоже гордый…

На следующий день, в Пудоже, возвращаясь вечером из конторы леспромхоза домой, машинально оглянулся. В створе домов, на столбе, скрипя, болтался фонарь освещения, играя редкими каплями дождя. Взгляд пробежал по пустой улице. Стало как-то одиноко.