Читать книгу Море – наша любовь и беда - Валентин Яковлевич Иванов - Страница 6

Здесь было столько новых лиц, шума и непривычной для всякого провинциала суеты. Большинство ребят были старше меня. Некоторые поступали после десятилетки, а другие даже успели отслужить в армии. На втором ярусе над моей койкой располагался Витёк. Он сразу же стал прощупывать меня на прогиб, угрожать набить морду, если я не стану ему подчиняться. Я решил не лезть пока на рожон, учитывая свои слабые физические ресурсы. В посёлке ребята уже знали, что в драке я слабак, но если меня довести до края, я свирепею и могу стукнуть чем под руку попадётся, не задумываясь о последствиях. По этой причине, меня старались не трогать.

Для начала нас построили, прочли краткую вводную о порядках в училище и предложили желающим сдать деньги на питание в курсантской столовой. Сдали не все, но я предпочел сдать, поскольку при таком количестве случайных людей деньги могли спокойно украсть или отнять. После обеда мы пошли на консультацию перед письменным экзаменом по математике, а потом я пошел осматривать город и искупался на пляже.

Вечером легли спать, свет в спортзале выключили, и чуть ли не сразу раздался дружный храп со всех сторон. Через час заснул и я. Проснулся от холодка. Ощупав себя в темноте, обнаружил, что выданное солдатское оделяло спёрли, и я лежу под одной простынёй. Наутро сообщил об этом старшине, курировавшему абитуриентов, и мне выдали другое – совсем старое с двумя дырками.

Экзамены сдал уверенно. Видно было, что моя школьная подготовка будет посерьёзнее, чем у большинства поступавших. А вот медкомиссии боялся. Ребята рассказывали, что главное требование к штурманам – зрение должно быть не хуже девяноста процентов. Я раньше никогда не проверял зрение, и потому не знал, насколько оно у меня хорошее. Если в математике и физике результаты зависели от меня самого, то с медкомиссией всё обстояло иначе. Мне сказали, что для повышения остроты зрения нужно накануне вечером долго смотреть вдаль на море, так что весь вечер перед медкомиссией я просидел на пляже.

Сначала мы прошли общий осмотр, который никаких явных физических недостатков, кроме худобы, у меня не обнаружил, но я помнил о записи насчёт легких, которая подвела меня ранее при поступлении в суворовское училище. Сейчас мои справки уже не содержали компроментирующей информации на этот счёт. В кабинете окулиста мне дали в руки круглую дощечку с ручкой, чтобы поочередно закрывать один глаз и произносить буквы, на которые указывает врач. Предварительно я бросил взгляд на висевшую на стене таблицу и, закрывая по очереди левый и правый глаз, обнаружил, что правым глазом я могу прочесть все строчки до самого низа таблицы, а левый видит последние две строчки расплывшимися. Когда меня стали экзаменовать и настала очередь закрыть правый глаз, я стал хитрить и подсматривать им, после чего был разоблачён, и в моей карточке записали 0,7 для левого и 1,0 – для правого глаза. После чего путь на штурманское отделение для меня был закрыт.

В расстроенных чувствах я вернулся в спортзал и, чуть не плача, стал собирать чемодан. Видя моё подавленное настроение, один из ребят сказал:

– Да брось ты расстраиваться. Пойди и перепиши заявление на радиотехническое отделение (РТО). Им не нужны такие высокие требования по зрению, как штурманам.

Конечно, это было совсем не то, что мне было нужно. Подумав, однако, я решил, что, с одной стороны, в кругосветку и радисты ходят, а, с другой, главное – закрепиться в мореходке, а там, может, удастся и на штурманское перевестись. Это сработало. Когда на плацу зачитали фамилии поступивших, моя оказалась в списке РТО, и счастливцев повели на склад получать форму.

Это был один из самых светлых моментов триумфа. Настоящая морская форма. Она включала рабочий комплект ХаБэ (хлопчатобумажная): форменка с треугольным вырезом на груди, штаны с застёгивающимся спереди клапаном и тяжёлые грубые ботинки, которые мы называли «говнодавами». Выходная форма отличалась более высоким качеством: тёмно-синяя фланелевка, чёрные брюки-клёш и блестящие кожаные ботинки. Кроме этого, полагалась мичманка с круглой кокардой с якорем, флотский чёрный ремень с тяжелой пряжкой, пара тельняшек, трусов, носков и комплект зимних шаровар китайского производства с начёсом, голубой «гюйс» с тремя полосками, шикарный чёрный бушлат с морскими пуговицами, «сопливчик» – черный плотный воротничок, закрывающий грудь в холодную погоду, вязаные перчатки и зимняя шинель, также чёрного цвета. Для парадов полагался белый чехол на мичманку и белые перчатки.

Беда была одна – всё это обмундирование явно рассчитывалось на чудо-богатырей, и на большинстве из нас сидело мешком. Почти все элементы одежды, кроме тельняшек, гюйса и трусов с носками, требовали портняжной подгонки. Для этого на нашем этаже в маленькой комнатушке работала некрасивая и кривоногая девушка, которую звали Зинка. Понятно, что в начале очереди на подгонку сразу оказались наши старшие и более опытные товарищи. Впрочем, рабочие брюки можно было ушить самому, вооружившись иголкой с ниткой, а всё остальное могло подождать. Я привёл свою выходную форму в порядок только летом, когда приехал в отпуск к матери.

Наш распорядок был таков. В 7:00 подъём, физзарядка (бег всей ротой строем), личная гигиена (умыться, побриться, почистить зубы), строем на завтрак, затем предстояло построение для проверки внешнего вида. Для этого нужно успеть почистить бляху ремня и пуговицы, смочив их асидолом и натерев щёточкой, надраить ботинки сначала сапожной щёткой, затем бархоткой. Рота выстраивалась в две шеренги, производилась перекличка, а потом старшина проверял соответствие Уставу причёски, ширины клёшей, наличие на них стрелок, пуговицы и ремень. Подъём заключался в том, что дневальный по роте изо всех сил орал: «Па-а-дъ-ё-о-ом!» и колотил в медную рынду, после чего старшины считали до двадцати и входили с журналом в четыре кубрика, по которым нас разместили. Тем, кто ещё не стоял ногами на палубе, в журналы вносились по два наряда вне очереди. Отрабатывать наряды можно было на кухне (чистить картошку – это не самый худший вариант), либо после отбоя, когда все ложились спать, драить гальюны и медяшку кранов в умывальнике.

После утренней переклички рота строем выходила на плац, расположенный во дворе главного учебного корпуса. Здесь начальник училища или его заместители зачитывали приказы перед курсантами, выстроенными в каре, затем все роты шли в свои корпуса на занятия. Штурманское отделение обучалось в главном корпусе, механики в другом, снабженном мехмастерскими, а у радистов был самый дальний двухэтажный корпус, за которым располагался рынок. С 12 до 13 часов мы обедали. Причем сам обед занимал всего пятнадцать минут, по десять минут на переход из учебных корпусов к столовой и обратно, а полчаса отводились на послеобеденный отдых. В дневное время ложиться на койки для отдыха запрещалось. Только это правило строго соблюдалось лишь на первом курсе. После обеда еще одна-две пары занятий, иногда строевая подготовка или работы, которые нам находили начальники, затем ужин и роты отправляются на часы вечерней самоподготовки. В эти часы нужно находиться в учебных аудиториях, но никто не контролирует особенно, что именно ты делаешь. Поэтому в часы самоподготовки кто читает, кто «баланду травит». В половине одиннадцатого рота выстраивается на вечернюю перекличку, а в 11:00 дневальный объявляет голосом отбой, звенит в рынду и обходит кубрики, выключая свет.

Конечно, весь этот уставной порядок строго соблюдается только у первокурсников, потом он становится всё свободнее и свободнее. На третьем курсе по команде «Подъём!» почти никто не собирается вставать, а встают лишь по крику дневального «На чифан!», что означает процесс поглощения пищи, видимо, по-корейски.

При подгонке одежды первым дело нужно было заузить клёши, потому что оригинальная из ширина составляла более сорока сантиметров, а мода в то время на гражданке была семнадцать сантиметров. На утреннюю поверку старшина выходил с линейкой и бритвой. Выявив, у кого ширина брюк была меньше тридцати сантиметров, старшина, чикнув бритвой по шву, располосовывал старательно сделанный шов «модника», давал ему положенные два наряда вне очереди и отправлял зашивать брюки.

В моём кубрике располагалась неплохая компания. Соседом слева у меня был Володя Якушенко – фантазёр и изобретатель, крепкого телосложения хохол. Справа – тихий и симпатичный таджик Сережа Мухамадиев по кличке «Муха», затем низенький крепыш Юра Шаханин – обладатель красивого баритона, и «Человек-гора» Коля Лушов из глухой сибирской деревни. В углу располагались вечно улыбающийся бывший сержант Иван Баташкин, вечно угрюмый Юра Солдатенков и отчаянный парень Володя Нечаев, а также бывший шахтёр, несколько придурковатый Серёга Елисеев. По другую сторону кубрика угол занимал намного старше нас возрастом лысоватый и спокойный мужик по фамилии Шевчук, которого все уважительно называли «дядя Валя». Рядом с ним располагался двухметрового роста Юра Астраханцев по кличке «Ханя», который от рождения обречён быть баскетболистом. Следующим был тихий Витя Жувагин, которые позднее выбыл по причине заболевания туберкулёзом, и полнокровный и весёлый Витя Гавриленко по кличке «Кострома», откуда он был родом. Коля Ляпкин в своих «бухгалтерских» круглых очках выглядел совершенно нелепо в морской форме, создавая впечатление попавшего на море по ошибке из комедии Гоголя «Ревизор». За Ляпкиным была койка кудрявого юноши Толи Васиновича с голубыми глазами – страстного поклонника Сергея Есенина, затем корейца Димы Чена, альбиноса Саньки Зуева, отлично игравшего на мандолине, забавного коротышки Борьки Росланкина и нервного боксёра Олега Козлова по кличке «Козлик», глядя на которого можно было сразу определить, что он плохо кончит. Далее располагался сильно побитый жизнью Боря Вьюсов с грустными глазами, которому жена изменила, как только он вышел матросом в первый рейс, вечно шмыгающий носом беззлобный Вовка Дульцев. Был ещё ничем не примечательный Витя Смоляков, поступивший в мореходку после десятого класса.

Вот с этими ребятами мне предстояло прожить в одном кубрике четыре года, которые потом сделали нас более близкими, чем родные братья. Я полюбил их всех за эти годы и принял со всеми их недостатками, даже тех, кому я, наверное, не пришелся по душе из-за разницы в возрасте, воспитании и мировоззрении. Я хорошо помню их и теперь, через морок пять лет после окончания мореходки. Многих из них сейчас уже нет в живых. Ханя умер от рака, Козлик выпрыгнул за борт по пьяни, Дульцев по той же причине выпрыгнул с пятого этажа, Васинович сгорел от водки, Якушенко тоже не слабо прикладывался, хотя протянул достаточно долго. Только Муха и Димка Чен до сих пор ходят в море.