Читать книгу Море – наша любовь и беда - Валентин Яковлевич Иванов - Страница 7

Саньку в нашем кубрике звали еще «Бухенвальдом», прочие ребята дали ему кличку «Тощой». А всё из-за его непомерной худобы. Честно признаться, более худого человека в жизни я не встречал, ни до того, ни после. Практически, это был скелет, обтянутый шкурой. С самого начала у меня было подозрение, что у него что-то не в порядке с желудком. Однако ел он всё, что нам давали и болел крайне редко. Может быть, впечатление худобы усиливалось оттого, что Санька был довольно высокого роста, и весь какой-то членистоногий. Как выяснилось позже, здоровье у него было – дай бог каждому из нас.

Санька был исключительно добродушным парнем, и потому с самого начала стал главной мишенью постоянных насмешек, иногда беззлобных, а иногда и довольно ехидных, что определялось целиком характером насмешника. В конце концов, всякому приятно, когда рядом с тобой еще более нескладный и нелепый человек, чем ты сам. На его фоне ты выглядишь просто суперменом, разве что без кольта. Кроме того, Санька был очень увлекающимся человеком, и вот эти его увлечения были самым интересным свойством его натуры, разнообразящим нашу курсантскую жизнь, состоящую из подъема, зарядки, завтрака, утренней поверки, развода на занятия, обеда, часа свободного времени, строевых занятий, ужина, занятий самоподготовки, вечерней поверки и отбоя.

Прежде всего выяснилось, что Санька – радиолюбитель. Нет, конечно, в других кубриках нашей роты были ещё два радиолюбителя, но мы-то понимали, что Санька – главный. В первое же воскресенье, он притащил из каптерки в кубрик свой знаменитый сундук. Впрочем, по морской терминологии его правильнее было назвать «рундуком», причём это был не рундучок какой-нибудь, а именно рундук. Массивный, из добротного дерева, с прочной ручкой и навесным замком. Всем стало интересно: что же в том рундуке ховается. Первая мысль: учитывая украинскую фвмилию Саньки, там вероятнее всего могло быть сало. Заинтересованные лица пододвинулись поближе. Жрать нам хотелось в те годы просто непрерывно. Именно, не кушать, смакуя неторопливо, а поглощать, глотать, хавать, шамать и чифанить. Вы же понимаете, что такое растущий организм, а организм у каждого из нас был в самом расцвете роста.

Когда замок был снят и крышка рундука откинута, сдержанный вздох разочарования пронесся по кубрику. Ровно половина рундука была забита плотно уложенными стопками журнала «Радио», а во второй его половине были навалены кучей самые разнообразные радиодетали: лампы, трансформаторы, алюминиевые шасси, мотки цветных проводов, коробочки с диодами, транзисторами, сопротивлениями и конденсаторами. Толпа уважительно замерла. Всякие специальные знания, отделяют незримой стеной почтения обладателя этих знаний от остальной толпы профанов. Непонятно было только, как он смог дотащить из каптерки своего набитого доверху знаниями и электронными премудростями друга. Я бы, например, даже не смог оторвать его от палубы.

Санька сел на койке по-турецки, запустил руку в рундук и выудил наугад один из журналов. Я обычно первые пять страниц автоматически пропускаю, и не только в журнале «Радио», а и в любом другом. Там всегда располагается тоскливая партейная мутота про исторические перспективы очередного партсъезда, призывы крепить, усилить, повысить и ответить ударным трудом. Нет, Санька был не такой. Он был дотошный. Не могу сказать, что он читал внимательно, вдумываясь во все партейные слова. Вдумываться в них по-моему просто невозможно. Обычного смысла там просто нет, а в поисках какого-либо другого можно элементарно сломать мозги. Санька скорее неторопливо перелистывал все страницы, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного. И вот его взгляд надолго застывал над какой-то оригинальной конструкцией, затем он негромко так бормотал: «Ну что ж, будем делать трёхкаскадный супергетеродин». Затем он клал справа от себя раскрытый журнал и начинал выуживать из недр своего рундука необходимые детали и инструменты: паяльник, тестер, лампы, проводники. Дело это растягивается не на один час, и даже самые любопытные отходят и понемногу начинают заниматься своими делами. Где-то после обеда всё, что можно было добыть в просторном чреве высоконаучного друга, аккуратно отложено в сторонку, и тут выясняется, что не хватает, собственно, самой малости – двух конденсаторов и лампы. Избалованный современный городской радиолюбитель, конечно, тут же побежит в магазин, где продают радиодетали. Но нам следует учесть, что, во-первых, курсантам платят степешку в шесть рублей на четыре недели (на которую следует купить крем для ботинок, асидол для чистки пуговиц и сигарет, если куришь), а во-вторых, в наше время нужные детали в магазинах не лежали. Их обычно заказывали через Посылторг или чаще всего воровали, где придется. Все эти варианты категорически не подходили для Саньки. Он был до неприличия честным и, само собой разумеется, безденежным парнем. Однако, все радиолюбители образуют особый клан посвященных. Они постоянно обмениваются какими-то деталями на совершенно бескорыстной основе. Ясное дело – Санька пошел к радиолюбителям, и к ужину он находит две из трёх недостающих деталей. Финал кажется уже совсем не далеким, однако, воскресный день так короток. Вечером по телеку показывают очередной детектив века или чемпионат мира по футболу. Супергетеродин ждёт своего часа.

В следующее воскресенье заветный сундук вновь занимает почётное место у санькиной койки. К некоторому удивлению публики история супергетеродина в этот день не получает своего естественного продолжения или завершения. Санька вновь запускает руку в рундук и наугад вытаскивает другой журнал, с час примерно внимательно его изучает, потом взгляд его застывает на какой-то странице, и он негромко произносит: «Очень интересная конструкция магнитофона. Пожалуй, надо сделать». Вы уже догадываетесь, что весь цикл манипуляций с супергетеродином без единой поправки повторяется теперь с портативным магнитофоном. После четвертого или пятого цикла публика откровенно ржёт над Санькой, и это уважительное «наш радиолюбитель» принимает совершенно иной, ехидный оттенок. Правда своих секретов перед другими кубриками мы не раскрываем, потому, что иметь своего радиолюбителя, как предмет гордости, спящий на соседней койке – это достаточно серьёзно, хотя бы для самоуважения.

Второй талант Саньки раскрылся неожиданно. Пришел к нам новый физрук и, решив присмотреться, кто чего стоит, сказал:

– Сегодня бежим на полторы тысячи.

Народ отнесся к этому предложению по-философски. Вот если бы это был, скажем, спор на что-нибудь съедобное или на курево. А так, ну что ж. Как указал поэт: «Сказали мне – мечи, и я мечу…». Щёлкнул секундомер. Побежали. Все-то побежали, как нормальные люди, а вот Саня наш ненаглядный рванул, как от расстрела. Чем, кстати, больше удивил даже не нас, а физрука. То, что он оторвался от остальных почти на круг – это понятно, мы бежали не за медалями. А вот тренер, взглянув на секундомер, просто расцвел: шутка сказать – каких-то долей секунды не хватает до первого разряда, и это не в секции бегунов, а в обычной группе общефизической подготовки. Тренер – к Саньке:

– Вы раньше занимались бегом? В соревнованиях участвовали? Разряды имеете?

На все эти вопросы Саня отвечает:

– Нет. Просто иногда люблю побегать для души.

Вот вам и «Бухенвальд», ай да «Тощой», ай да сукин сын! Тут тренер буквально вцепился в Саньку, как бультерьер в ногу старушки:

– Приходите к нам в секцию, и никаких возражений. У Вас ярко выраженный талант. Я из Вас чемпиона сделаю, почище Валерия Борзова.

Конечно, каждому приятно услышать о себе такие слова, и в мозгах у Сани произошли какие-то необратимые процессы, какие-то завихрения мысленных потоков с потоками электронов. Видения лавровых венков, золотых кубков, чемпионских лент и восхищенных взглядов прелестных девушек сладким туманом надолго поселились в его черепной коробке.

Чего-чего, а вот характера Саньке было не занимать. Вся его жизнь изменилась буквально со следующего утра. Мы ведь и так каждое утро после подъёма всей ротой выбегаем на пробежку, независимо от погодных условий. Бежим полусонные, зевающие, невыспавшиеся. Бежим, чертыхаемся и думаем: «Ну какая же сволочь и садист придумала все это. Какой контраст перехода от самого сладостного что только может быть – сна – к этой грубости реальной жизни. До чего же холодно! И этот сволочной ветер норовит прямо в лицо, независимо от того, в какую сторону ты бежишь». Это всё, конечно, мысли простых, мелких людишек, скажем прямо – слюнтяев. Конечно, будущим чемпионам бегать с ними не только не интересно, а где-то даже позорно. Потому-то раньше Санька и был совершенно неприметен в общей массе.

Словом, договорился он со старшиной, что будет заниматься по индивидуальной программе тренировок. Серьёзность своих намерений он продемонстрировал тем, что вставал раньше склянок подъёма. Кто хоть раз поднимался он зычного рева дневального: «Подъём!», способен оценить, что это может потянуть не ниже, чем на подвиг. Бегал он, конечно, не только после подъёма, но и на секционных занятиях, а также по субботам и воскресеньям. Самое чудовищное, что вскоре ему и этого показалось мало. Книжки он начал читать про великих бегунов современности и древности, отечественных и зарубежных. И вот вычитал, сукин кот, что какой-то наш, кажется, советский фанат прибивал к ботинкам свинцовые пластины и бегал с ними на тренировках. Все по суворовской тактике «тяжело в ученье – легко в бою». Надо сказать, что только выходные наши ботинки напоминают формой и весом гражданские, рабочие же ботинки, которые мы носим повседневно и называем между собой «говнодавами», сделаны из толстой свиной кожи, имеют массивные подошвы из литой резины и весят в два с половиной раза больше выходных ботинок. По мне, так они и без свинцовых пластинок чудовищно тяжелы. К концу дня обычно едва ноги волочишь, а тут еще и передвижения роты – только строевым шагом.

Но не таков наш Саня. Вариант со свинцовыми пластинами показался ему слегка сложноватым. Кроме того, трудно в нём постепенно и монотонно увеличивать нагрузку в соответствии с планом тренировок. Идет наш Саня к ребятам, занимающимся легководолазным спортом. У тех есть специальные пояса, на которых крепятся металлические грузила – прямоугольные пластинки, надевающиеся с помощью пазов на ремень. Ясное дело, что здесь элементарно варьируется вес грузил в соответствии с весом спортсмена. А нужны эти грузила, чтобы легче было сбалансировать архимедову выталкивающую силу, и можно было быстрее погружаться. Берёт наш спортсмен у легководолазов пояс по утрам и бегает с ним. А был Саня, надо сказать, весьма стеснительным пареньком. Бегать прямо по улицам портового города с этим поясом показалось ему не очень удобным, не дай бог увидит какая-нибудь девушка, также бегающая по утрам, эдакое чудо – что может подумать? А вдруг подумает, псих какой-то бегает? Поэтому Саня наш бегал не вдоль улиц, а прямо по шпалам вдоль железнодорожных путей. Риск встретить там красивую девушку, конечно, был заметно меньше. Видимо, курс был взят верный, тренер был доволен будущим чемпионом. Но носу были первые в жизни соревнования. Лёгкое волнение, называемое у спортсменов «мандраж».

В мореходке вообще ребята все здоровые, каким-нибудь спортом занимается две трети из них. Но, конечно, самый популярный вид спорта – бокс. Город-то ведь портовый, и врезать могут где угодно: на танцах, после кино, и просто вечером на улице. Ну а что вернее бокса может обезопасить тебя от нежелательных ситуаций, ясное дело – не классическая борьба. Прямо с первого курса в секцию бокса записывается чуть не половина. Потом, правда, значительная часть осыпается, когда навешают фонарей на тренировочных боях. Интересно послушать разговоры боксеров перед соревнованиями. Тема одна: в какую смежную весовую категорию перейти, чтобы избегнуть встречи с нежелательным соперником и явно выиграть со слабаком. Дело в том, что у боксеров очень широкая гамма весовых категорий, и чаще всего, чтобы перейти в соседнюю нужно набрать или сбросить совсем немного граммов. Перед боем их взвешивают. Если хочешь набрать немного, подшей к плавкам металлические полоски, аккуратно завёрнутые в мягкую тряпочку, чтобы не травмировать в бою какие-либо особо важные органы. Сбросить – намного трудней. Самое простое – прямо перед соревнованием иди в баню, парься и потей, а потом не пей много воды.

И вот, назавтра соревнование по легкой атлетике. А сегодня у нас баня. Уж не знаю, что породило эту уникальную цепочку ассоциаций, но наш Саня произнес загадочную фразу: «Надо сбросить вес». От нелепости этой мысли все просто онемели на мгновение, а потом дружно заржали. На всём теле Сани вряд ли когда-нибудь можно было обнаружить хоть миллиграмм жира. Все решили, что такой классной шутки даже Никулину не придумать.

Идём в баню строем. Паримся, моемся, стираем робу, тельняшки. Все как обычно. Помылся и я. Стою себе в предбаннике, одеваюсь уже. Это тебе не на гражданке: время помывки ограничено. Вдруг шум какой-то в моечном отделении. Раскрывается дверь. Двое голых курсантов выносят Саню. Оказывается, сидел наш придурок на верхней полке в парной, вес сгонял. Потом чувствует – тяжеловато сидеть. Спустился вниз, вышел в моечное отделение, легкая слабость, головокружение… полная отключка. А упал он исключительно неудачно. Рядом стояла мраморная скамейка, на которую шайки с водой ставят. Вот об неё он и навернулся, да прямо виском. Хорошо еще, что вскользь.

Ну, конечно, обдали его холодненькой водичкой, очнулся, оклемался потихоньку. Да тут обнаружилась форменная конфузия. Дело в том, что, когда он навернулся-то башкой, какой-то хрящик в шейном отделе заклинило, и головёнка у нашего спортсмена – набок. Сама не распрямляется, болезненно это делать, да и опасно. Кабы чего не повредить, а то ведь и дурачком останешься на всю жизнь. Вызвались два добровольца, отвели они Саню прямо к хирургу. Ну этот спец всяких калек навидался. Сказал, что ничего, мол, страшного. Всё само постепенно на место встанет, если нежно так временами массировать. Переломов и прочих повреждений связок нет. И то хорошо. Соревнования, конечно, побоку. В это время мы, Саню шутками своими грубыми не допекали – пострадал человек за любовь к спорту. Но вот проходит время. Всё действительно встает на свои места. Выходит Санька на обычные занятия физкультурой. Тренер к нему: пора, мол, возобновить тренировки. Саня наш пожевал немного губами, размышляя, как бы это ему высказать поделикатнее, и наконец изрек: «С этим, бля, спортом – калекой станешь». Со спортом было решительно покончено. А может быть зря?

Ни до мореходки, ни после я не встречал такого обилия талантливых ребят, собранных вместе. Может в береговой жизни мы просто не подозреваем о большинстве талантов окружающих нас людей. Они возвращаются из школы, с работы домой, и там раскрывают свои способности друзьям и близким. А тут-то каждый из нас все двадцать четыре часа на виду у других. Всем про всё о тебе известно. Любили музыку. Трое в роте хорошо играли на гитаре, двое – на аккордеоне, тот на домбре, другой – на трубе, всего не перечислишь. Конечно, самыми популярными инструментами были гитара и аккордеон, поскольку стоило образоваться какому-либо свободному окошку минут в тридцать, как в конце коридора у окна собирается публика, выносят инструменты и поют самые популярные шлягеры, туристские, лагерные песни, а нередко и романсы. У нас Игорь Шаханин обладал таким бархатным баритоном и с таким блеском исполнял цыганщину. И все это, естественно, без билетов и бесплатно. Причем каждый день.

Я тоже не избежал этой чарующей отравы, и начал постигать тайны аккордеона. Хорошо вам, если вы где-то ранее научились играть, и тут выдаете что-нибудь народное или классическое. Рейтинг резко прыгает вверх, а если есть талант – вы становитесь просто кумиром всей братвы. Общепризнанным кумиром по классу аккордекона был Санька Зуев, а его однофамилец Лёха Зуев очень проникновенно играл на домре. Мне же приходилось начинать с гамм и арпеджио. Слушать это часами окружающим невыносимо. Меня отовсюду выгоняли, кидались ботинками, обещали тёмную. Играть приходилось, разложив ноты где-нибудь на подоконнике или даже в умывальнике.

Рядом с моей койкой стояла койка Серёжи Мухамадиева. Это был смуглый, очень симпатичный таджик с усиками, которые обещали обольстить не одну девушку. Он был из очень многодетной, по нашим меркам, семьи. То ли пятнадцать, то ли восемнадцать детей. Очень тихий, спокойный, совсем какой-то незаметный. Но у него был феноменальный музыкальный слух, который вначале проявлялся в том, что он насвистывал очень красивые мелодии с какими-то немыслимыми трелями и коленцами. Чёрт меня подери, если хотя бы половину этих мелодий он не сам сочинял. И вот как-то, совершенно незаметно для окружающих, Серёжа брал брошенную кем-то на койку гитару, отходил в укромный уголок и начинал почти неслышно пощипывать струны и что-то там насвистывать. Посидит, вроде, минут десять, потом у него заберёт гитару кто-либо из признанных кумиров. Проходит месяц-другой, трудно даже сказать, сколько, и вдруг как-то во время такого общего сборища одного из кумиров просят сыграть только что появившуюся песенку из фильма или по телеку. Выясняется, что он её еще не слышал. Тут наш Серёжа берёт гитару, и выдал такое, что все просто обомлели. Сами знаете, как у нас играют в массах. Четыре ходовых аккорда – это уже много для приличного аккомпанемента. То же, что мы услышали, это были не просто аккорды. Какие-то немыслимые переборы, вариации – просто отпад. Бурным рукоплесканием было отмечено рождение нового кумира. Собственно, удивляло только одно: от полного нуля до такой классной игры прошло никак не более двух месяцев. Никаких многочасовых тренировок. Его, вообще, никто не учил. Да, братцы, талант это всегда – загадка. Память у Серёжи была такой же феноменальной, как и слух. Ещё через пару месяцев он превзошел в виртуозности игры вообще всех остальных. Вот только не пел он никогда, стесняясь своего голоса, или считая, что у него голоса вовсе нет.

Сережин ошеломляющий успех произвел, видимо, глубокое впечатление на Саньку, но вначале это никак в нём не проявилось. Видимо, шёл какой-то внутренний процесс вызревания идеи. Серёжа, кстати, так и не купил своей гитары, пользуясь нашим общим дешёвеньким инструментом. Больше того, он не проявил никакого интереса к изучению нотной грамоты, хватая все нужные ему мелодии и ритмы прямо из окружающей его жизни. А вот Саня однажды принес в кубрик совершенно новую гитару, только что купленную. Со свойственной ему фундаментальностью и педантичностью, вместе с гитарой он нёс под мышкой сразу три самоучителя игры на гитаре. Надо сказать, что слух у Сани тоже был отменный, насвистывая, он никогда не фальшивил. Так что, казалось бы, исходные предпосылки для гарантированного успеха были налицо. Конечно, Саня не мог подглядывать аккорды и аппликатуру у наших спецов. Не зная музыкальной грамоты и не получив образования в музыкальной школе, они имели явно неправильную постановку руки, а их приёмы игры были явно убоги. Как может правильно играть человек, который не подозревает, кто такой Каркасси?

Саня делал всё правильно. Теперь вместо рундука с радиодеталями по воскресеньям он обкладывался самоучителями и приступал к учебному процессу. Нетрудно объяснить, почему самоучителей должно быть не менее трёх. Один из них был раскрыт на той пьесе или этюде, который осваивается в данный момент. Другой иллюстрирует аппликатуру, или расстановку пальцев на грифе для той тональности, в которой исполняется пьеса, а третий даёт совет, какие именно ошибки подстерегают начинающего исполнителя при разучивании наиболее трудных мест. Как сейчас помню, первой пьесой была Санта Лючия. Классная вещь. До неё, конечно, были гаммы. Я уже упоминал, что слушать, как другие играют часами гаммы и арпеджио – просто невыносимо. Конечно делались попытки прервать этот изнурительный процесс: в Саню кидались ботинки, выкрикивались абстрактные угрозы («Таким козлам играть только в сортире» – это самая приличная из них) и вполне конкретные («Кончай, сволочь, а то ведь удавим»). Саня был непоколебим, как Медный Всадник. Он игнорировал ботинки, слов же он просто не замечал. Процесс продолжался и, как ни странно, все почему-то смирились и ругались всё реже и всё более вяло. Наверное, потому, что Саня был таким безобидным, что бить его не имело никакого смысла – это всё равно, что бить ребенка, который никогда не сможет дать сдачи.

Остановлюсь чуть подробнее, как продвигались дела с этой итальянской канцоной. Саня смотрел на первую ноту, отсчитывал нужное число линеек, повторяя движениями губ названия известных ему нот, начиная от «до», и определял, что это нота «ре». Далее он переводил взгляд на другой самоучитель с аппликатурой и вычислял, что эту ноту нужно исполнять на второй струне, прижав её четвёртым пальцем левой руки у второго лада. Третий же самоучитель предупреждал, что для прозрачности звука палец следует ставить как можно ближе к порожку, а запястье правой руки должно быть выгнуто очень высоко над грифом, после чего второй самоучитель рекомендовал извлечь звук четвёртым пальцем правой руки над самым отверстием верхней крышки корпуса, причём движение правой руки должно быть строго перпендикулярно направлению натяжения струн, иначе звук окажется смазан и будет содержать ненужные призвуки. Сам же щипок должен быть энергичным, но не чересчур сильным, иначе будет слышен дребезг струны. Сечёте, сколько правил нужно выполнить одновременно для того, чтобы извлечь один только звук, а ведь их в этой пиесе гораздо больше. Словом, после того, как окружающие услышали некий чистый и правильный звук (это гарантировано педантичностью Сани), нелёгкий процесс извлечения следующего звука повторяется в полном объеме с плавным переходом глаз скользящими движениями между всеми тремя самоучителями. После месяца напряжённейших тренировок Сане удавалось сократить интервал между соседними извлекаемыми звуками до сорока – сорока пяти секунд, в зависимости от номера струны. Согласитесь, что, с одной стороны, налицо несомненный прогресс в этом нелёгком искусстве, но, с другой стороны, посторонние слушатели постоянно находятся на грани нервного срыва, ибо слушать этот «бзынь» с интервалом почти в минуту – невыносимо. Видимо, это связано с тем, что в таком темпе, услышав очередную ноту, успеваешь забыть звучание предыдущей ноты, каждая из которых исполняется совершенно правильно, в соответствии с рекомендациями ведущих педагогов гитарного мастерства. Тогда самая прекрасная мелодия рассыпается на отдельные ноты, и ты теряешь мысль. Разумеется, читать книжку во время саниного исполнения – просто немыслимо. Текст у вас также рассыплется на отдельные буквы, и вы имеете все шансы стать на много лет пациентом психиатрической клиники.

Что мы только с Саней не делали. И к совести взывали, и чудаком на букву «м» называли. Всё было бессмысленно и бесполезно. Уж если Саня что решил… Вы просто не поверите: прошла ещё пара месяцев, а Сане удалось сократить средний интервал между звуками лишь до тридцати пяти секунд, и то это ещё зависело от настроения и степени усталости. Постепенно мы привыкли к этой нанайской музыке, отстали от Сани, и, наверное, были бы удивлены, если в очередное воскресенье не получили бы заслуженной порции музыкальных классических шедевров. Остальные виды звуков: популярные песенки, частушки, эстрадные пьесы – Саня музыкой не признавал, относя все это к шумам. Для него музыка начиналась минимум с Моцарта (слегка легкомысленен, местами развязен), Шопена (далеко не всё гениально). Только старина Бах с глухим Бетховеном были вне критики, даже самой лёгкой.

Очередное увлечение закончилось так же неожиданно, как и началось. Только остался у всех какой-то ностальгический осадок, как бывает в тех случаях, когда ваша любимая ни с того, ни с сего уходит к другому. Был какой-то особо мерзопакостный день. Унылый дождик зарядил с самого утра. В такие минуты кажется, что вся твоя жизнь, в целом, не удалась. Вон уже какой обалдуй вымахал, а что ты собственно такого успел сделать? Ясно. Всё надеешься, что главное ещё впереди, ещё успеешь сделать. Думаешь что вечно жить будешь? Это настроение передается с легкостью от одного к другому, когда вот так годами все двадцать четыре часа живёшь с ними в одном кубрике. И вот уже лежат все на застеленных койках (нарушая Устав!): один в книжку уткнулся, другой в зубах ковыряет спичкой. Тоска. И только Саня наш, как пчёлка, корпит уже над второй пьесой «Ах вы сени, мои сени». Входит Вася Васинович (На самом деле его звать Толей, но приклеилось именно Вася) – поклонник Есенина – с вечно красными глазами (болезнь что ли какая?), и говорит грустно так, по-дружески: «Всё играешь, сволочь?». Смысл-то вовсе не обидный был: играй, мол, паря, если не можешь иначе.

Однако именно в этот момент что-то в Сане внутри неслышно хрустнуло. Ему ведь тоже тоскливо было при такой-то погоде. Может подумал он: «Все люди, как люди, а я, как падла, прикованная к тачке, должен везти её в любую слякоть. За что? И кто меня приковал? – Я сам». Впрочем, это я все фантазирую. Может, он что-либо другое подумал. Только встал он с коечки не торопясь, как в замедленной киносъемке, взял гитару свою (почти новую!) двумя руками за гриф, да как ахнет о спинку койки. Пронзительно жалобно взвыли в последний раз струны (впервые одновременно), а Саня коротко сказал: «С музыкой – всё»!