Читать книгу Нина и король Ник - Валентина Хайруддинова - Страница 5

Утром Маруся встала первой, напевая, затопила печь, сбегала за водой. Девушки по очереди помылись, наклоняясь над тазом и поливая друг другу на плечи, шею и лицо, потом пили чай со вчерашними деликатесами.

– Ты ужасно бледная, – объявила Маруся, глядя на сестру, – прав Михаил: тебе полежать нужно. Я после работы – сразу к тебе.

Нина сама чувствовала, что болезнь не отпустила: голова кружилась, горло саднило, словно его поцарапала кошка. Но девушка упрямо замотала головой:

– Нужно на работу: меня вчера отправили домой на день. Как я могу пропускать занятия? И прекрати называть Соколовского Михаилом, словно он тебе друг.

– Бе-бе! – показала язык Маруська и принялась прихорашиваться перед крохотным настенным зеркалом.

– Не фамильярничай с ним – это выглядит глупо.

– Зато ты у нас очень умная! Лучше бы зеркало побольше купила.

Нина закусила губу: вспомнился ночной разговор о красавицах и Саше, и о себе, такой немодной.

– Может, все-таки съездишь в больницу? – вертя головой туда-сюда в напрасной надежде разглядеть себя в подробностях, предложила Маруся, – у Михаила, то есть Михаила Владиславовича, ведь есть друг, доктор.

– Ты, оказывается, знаешь подробности биографии товарища Соколовского. Что ж у меня вчера выспрашивала? – рассердилась Нина, делая акцент на «товарище Соколовском».

Маруся обула изящные туфли, рассмеялась:

– Про доктора он рассказал вчера, пока ехали. Так что знаю совсем не много. Но надеюсь выведать побольше. Короче – идешь на работу?

– Да, иду.

– Памятник тебе поставят, прямо в школьном дворе, – заявила Маруся, – со стопкой тетрадок под мышкой. Боюсь только, чтоб не посмертно.

Маруся, встав в позу, показала, какой будет памятник. Нина только рукой махнула. Она сердилась на сестру: не хватало еще, чтоб она амурничала с историком.

Маруся надела пальто и с порога велела:

– Смотри, все не съешь.

– Маня, – бросилась к сестре Нина, – что ж мне Саше-то сказать? Вдруг он придет?

– А ты с ним вообще не разговаривай, – прозвучал из-за двери совет сестры.

Легко сказать – не разговаривай! А что же делать, как себя вести?

Нина, преодолевая слабость, оделась, собрала сумку, потом, помедлив, достала из шкафа голубой праздничный шарф, попыталась приладить поверх темного полупальто, но красиво не получалось. Нина с досадой намотала шарф на шею и завязала его концы узлом: нет, никогда ей не стать элегантной, красивой, привлекательной. И Саша не вернется к ней.

Но тут хлопнула входная дверь – Нина вздрогнула всем телом и замерла. «Это он!» – обожгла мысль. У девушки подкосились ноги – она рухнула на табурет. Тихий стук повторился раза три, пока Нина хрипло не проговорила: «Войдите!»

На пороге возникли Соколовский и Лидия Ивановна – Нина едва не разрыдалась от разочарования.

Вошедшие переполошились: заговорили о том, что Нина бледна, Лидия Ивановна ткнула пальцем ей чуть не в глаз, показывая на темные круги. Но Нина твердо заявила, что в постель не ляжет, а пойдет на работу. Соколовский же, словно не слыша, снял плащ, уселся, сложил руки на набалдашнике своей трости и неожиданно попросил:

– А угостите-ка нас, Нина Петровна, чаем.

Нина растерялась, принялась шарить в столе в поисках приличных чашек, специально хранившихся в дальнем углу на случай приезда Нади и Ивана.

– Ну, раз тебе, Ниночка, получше, я вроде и не нужна, – размотав платок, сказала тетя Лида, – чайку попью, да и на рынок – мне капусты нужно купить. Ведь у меня нынче получается выходной: я-то всем дома сказала, что на работе, а то мне бы внуков привели. Я-то внуков люблю, сил нет, но ведь надо и дух-то перевести… А, Михаил Владиславович?

– Что скажете, Нина Петровна? – обратился к хозяйке Соколовский, – отпускаете Лидию Ивановну?

– Конечно, – охотно согласилась Нина, наливая чай в найденные, наконец, чашки, – я хорошо себя чувствую.

– Тогда, Лидия Ивановна, у вас действительно образовался выходной. Я вас отвезу на рынок.

– Ни-ни! – замахала руками тетя Лида, – погода нынче хороша – пройдусь. Тут проход есть через пять домов, по нему – пять минут, потом – в проулочек завернуть, чудесный такой: там сады яблоневые у хозяев. После – прямо, все прямо по Михайловской – и вот рынок.

Нина даже не подозревала, что городской рынок так близко: о существовании каких-то проходов и проулков она и не подозревала.

– А на Михайловской – клены золотые. А за рынком – роща, вся разноцветная. Красота! – продолжала Лидия Ивановна.

– «Лес, точно терем расписной…» – пробормотал Соколовский.

Нина удивленно глянула на него – вот уж от кого не ожидала знания поэзии.

А Михаил Владиславович продолжал:

– Но ведь улица-то не Михайловская, а Революции, а, Лидия Ивановна?

Тетя Лида махнула рукой:

– И, голубчик! Детство мое прошло на Михайловской. Для меня все так и останется.

– А я в Столярном переулке живу, – лукаво улыбнулся Соколовский.

«Надо же – улыбается так по-доброму», – чуть не поперхнулась чаем Нина.

Девушка сидела на краешке стула, пила чай, слушала и незаметно разглядывала гостей. Она заметила у Соколовского серебро седины на висках, тонкий шрам, ползущий вдоль уха, потом – по шее и исчезающий за воротником белой рубашки, а у тети Лиды – крестик на черной веревочке, лежащий на груди.

– В Столярном? Да ведь он Октябрьский, – рассмеялась сиделка.

– В моем дворе все, точно как вы улицу Революции Михайловской зовете, так же переулок Столярным считают.

– А я – на Славянке живу, – обрадовано заметила Лидия Ивановна.

Нина только моргала: она, конечно, старых названий улиц не знала.

– А как же вы понесете капусту? До Славянки пешком – далековато, – спросил Соколовский нянечку, добродушно усмехаясь, – тут уж не до красот природы.

Нина рассматривала Соколовского и диву давалась: впервые, пожалуй, за три года она видела его таким мило беседующим.

– Да там знакомый один… – отчего-то смутилась сиделка, – он донесет.

– О! Знакомый, – прищурился Соколовский.

Тетя Лида погрозила ему, шумно поднялась, поклонилась:

– Спасибо, Михаил Владиславович, бог дай здоровья тебе, выходной мне сделал, да что выходной – праздник. И тебе, голубушка, спасибо. Да поправляйся, не грусти, все наладится, да еще лучше будет.

Нина проводила тетю Лиду, вернулась, ожидая застать гостя в плаще, готовым к выходу. Но Соколовский по-прежнему сидел за столом, да еще и рассматривал фотографию.

– Марию я узнал. А это, видимо, еще одна ваша сестра? – спросил он.

Улыбка с его лица исчезла вместе с уходом Лидии Ивановны – Михаил Владиславович держался, как всегда, строго, но сегодня выглядел усталым.

– Да, старшая, Надежда.

– Вы друг на друга похожи и не похожи одновременно.

Нина не решалась сказать, что они рискуют опоздать на работу, о которой Соколовский вроде бы и забыл. Он задумчиво вертел фото:

– А Надежда тоже в Кипелове живет?

– Надя с мужем переехали, вот уж года три как, в деревню, в Крутово. Петруша уже там родился.

Нина присела, понимая: они уже опоздали.

– Вы их навещаете? – продолжал задавать вопросы Соколовский.

– Да, конечно. По воскресеньям, раза или два в месяц, зимой – реже, – сказала Нина и добавила зачем-то:

– Я там с Петрушей нянчусь.

– Петруша – это племянник? У сестры большой дом?

– Да, племянник, забавный такой… А дом хороший, три комнаты, кухня. Колхоз выделил, ведь Надя – ветеринар, а Иван – шофер в колхозе. А почему вы спрашиваете?

Соколовский молчал, глядя на снимок. Нина подумала вдруг: «А если сейчас придет Саша? Интересно, что он подумает о Соколовском? Вдруг приревнует?» И вспыхнула: надо же, что лезет в голову! Она опустила глаза, словно историк мог прочесть ее мысли.

Но Соколовский, не отводя глаз от фотографии, спросил:

– Нина Петровна, а не мог ваш супруг в деревню уехать, к Надежде?

Нина вмиг забыла о смущении и уставилась на Михаила Владиславовича:

– Зачем?

– Может, у него какие-то дела появились, не знаю…

Нина помотала головой:

– Саша работает, да и сестра с мужем – тоже. И потом, без меня Саша никогда бы к Наде с Иваном не поехал. Он и со мной-то не слишком охотно у них гостил.

– Отчего же так?

– Ведь это моя родня, – пожала Нина плечами, – да и Саша не слишком любит шум, гам, а мы, как соберемся, перекричать друг друга не можем. Одна Маня чего стоит. Да и Петруша озорничает, капризничает.

Тут Соколовский поинтересовался:

– Мария с вами делилась своими соображениями по поводу этого исчезновения?

Нина вспыхнула: Маруська обсуждала с посторонним человеком ее личную жизнь! Поведала историку, что Саша нашел зазнобу, ведь младшая сестра – простушка, и туфли у нее старые.

Видимо, эмоции отразились на лице Нины, потому что Соколовский счел нужным пояснить:

– Ваша сестра мне рассказала, что Александр – человек домашний, спокойный, семейный. Вот я и подумал: может, он к родственникам в деревню поехал.

Девушка облегченно вздохнула – все-таки Маруська придержала язык – и предложила позвонить Наде, чтобы все выяснить, хотя не сомневалась: один Саша в Крутово не поехал бы.

– Если позволите, я позвоню и спрошу, номер только дайте. А вы отдыхайте.

С этими словами Соколовский поднялся, опираясь на трость.

– Как так – отдыхайте? – вскочила и Нина, – мне на работу вообще-то надо. Хотя я уже опоздала. И, наверное, – в милицию? А потом, как вы Наде объясните, зачем Сашей интересуетесь? Она еще подумает невесть что.

– С работой я уладил, вас заменят, – на ходу бросил историк, – но, если хотите сами сестре позвонить, машина в вашем распоряжении.

Нина с удовольствием устроилась на широком сиденье «Волги», рассматривала зелено-бежевую панель, которую не сумела оценить вчера, про себя соображая: позвонить можно и с проходной фабрики, где работала Маруся, но не осмелилась ничего сказать.

За окном мелькали серые дома, редкие прохожие, рыжие деревья, тротуары и лужи, в которых отражался скупой осенний луч.

– Нина Петровна, – нарушил Михаил Владиславович молчание, – а сами-то вы что думаете об исчезновении супруга?

– Ох, не знаю. Саша всегда – только дома или на работе. Он не любит компании, друзей у него нет.

– Совсем? – удивился историк.

– Ну, – замялась Нина, – он ведь работает допоздна, а на выходные мы едем к Наде или к маме. Некогда ему друзей заводить.

– Да, дружба требует времени. А оно для человека бесценно. Вы, Нина Петровна, молоды, и для вас, наверное, это не так. Я же, знаете ли, ценю мгновения, что приносят, не скажу – счастье, но что-то хорошее, удовольствие или наслаждение. Вот, например, дружба с Иванычем – огромное удовольствие. Иваныч – это доктор, которого я к вам привозил. Мне на него совсем не жаль времени.

Соколовский повернул машину направо – теперь «Волга» плавно катила по проспекту имени Калинина – Нина подумала: «Интересно, как он раньше назывался?» – мимо старинных домов, невысоких, украшенных лепниной.

Нина никогда прежде спорить с Соколовским не решалась. Если в учительской возникала полемика по какому-либо поводу, девушка, разумеется, не вмешивалась: и без нее, молодой и зеленой, находились у Соколовского оппоненты. Но сейчас молчать ей казалось глупым.

– Если лишь мгновения жизни наполнены чем-либо хорошим, то зачем вообще нужно остальное время? – спросила она негромко, – ведь, кроме дружбы, много что приносит радость: семья, дом, любимый человек, дети.

Соколовский остановил автомобиль. «Я его сразила!» – с удовольствием подумала девушка. Но Соколовский сказал: «Приехали», распахнул дверцу и вылез из машины, не удостоив собеседницу ответом. Однако через мгновение Нина забыла об этом казусе, увидев, куда ее привез Михаил Владиславович: они поднялись на высокое крыльцо здания из бордового кирпича.

– Что же я скажу? – останавливаясь на крыльце, тревожно глянула она в темно-серые глаза Соколовского, – я ведь совсем ничего не знаю.

Историк закурил, и, щурясь от дыма и неяркого утреннего солнца, заговорил тихо, но выразительно, точно желая донести до бестолковой собеседницы каждое слово:

– У меня здесь работает товарищ, подполковник милиции. Я уже объяснил ситуацию, но знаю-то меньше вашего. Хотели проверить, например, ходит ли ваш супруг на завод, а я даже фамилию назвать не мог. Или у вас одна фамилия?

– Конечно, одна. Он Миронов, – торопливо выпалила Нина, будто от того, как скоро назовет она фамилию мужа, зависит его возвращение.

– Почему Мария – тоже Миронова? – удивленно поднял бровь Соколовский.

– Что вас смущает?

Соколовский вздохнул и, еще более четко выговаривая слова, спросил:

– Ладно, давайте по-другому: почему ваш муж – Миронов? Он, что, взял вашу фамилию?

Нину тон собеседника неожиданно рассердил. И, не узнавая себя, она решительно проговорила:

– Да, взял мою фамилию. И не надо со мной общаться, как с нерадивой ученицей.

Соколовский уставился на девушку – Нина, несмотря на обуявшую ее отвагу, отвела глаза.

– Вы лет восемь назад вполне могли бы быть моей ученицей. Конечно, очень дисциплинированной, правдивой, ответственной, правильной. Отличницей, проще говоря. С чего вы взяли, будто я считаю вас нерадивой, не понимаю.

Фраза Соколовского прозвучала так неожиданно весело, что Нина стушевалась: человек помогает ей, сочувствует, а она недовольничает.

– Извините, товарищ Соколовский, – забормотала девушка, – я очень нервничаю и, наверное, соображаю плохо.

– Хотите, не пойдем в милицию? Вы мне расскажите все подробно, в деталях, а я передам ваш рассказ.

Нина обрадовалась: визит в страшное здание милиции ее пугал, словно олицетворял беду, которая стряслась с Сашей. Девушке казалось: если она не переступит порог этого серого дома, все будет хорошо, и Саша вернется.

– Так зачем же ваш муж стал Мироновым?

Нина пожала плечами:

– Захотел.

– Он как-то объяснил это желание?

– Никак. Что тут объяснять? Спросил только: «Можно, я возьму твою фамилию?» Я сказала, что, разумеется, можно.

– Вообще-то у нас в стране принято жене брать фамилию мужа. Вас не удивила его просьба?

– Удивила немного. Пару раз я поинтересовалась, почему он так решил, но Саша только молчал или отшучивался. Я и отстала: мало ли, может, у него с фамилией связаны воспоминания детства. Он ведь родных потерял во время бомбежки поезда, потом – детский дом. А мне фамилии не жалко.

– Как же вашего супруга величали до того, как он стал Мироновым?

– Юзов.

День среды. Теория откровенности.

– Тогда идите, звоните сестре. Вон там – телефон, вот – монеты. А я зайду на минуту.

Соколовский скрылся за тяжелой дверью, а Нина поспешно сбежала с крыльца и направилась к телефонной будке.

Надю в конторе не нашли, сказали: «Надежда Петровна на ферме». Пришлось просить, чтобы передали Надежде Петровне, как она появиться, позвонить сестре Марии Петровне.

Покинув будку, Нина в ожидании спутника присела на деревянную крашеную скамью. Утро мягко слало городу Кипелову солнечные лучи, которые уже почти не грели, но радовали глаз и душу. Напротив милиции располагалось старинное здание с белыми колоннами – кинотеатр «Аврора». Когда-то, еще до свадьбы, они с Сашей любили гулять здесь: за углом находился сквер с уютными аллеями и беседками.

Нина тяжело вздохнула, поежилась, чувствуя, как легкий ветерок пронизывает ее неприятным холодом, нетерпеливо оглянулась: ну где же Соколовский? Все-таки лучше сидеть дома: вдруг Саша вернется. Хотя сейчас он на работе. Тут Нина беспокойно заерзала – в голову ей пришла мысль: сходить на завод, увидеть Сашу и все узнать. Да, так и нужно сделать!

Когда появился Соколовский, Нина кинулась к нему со своей идеей:

– Товарищ Соколовский, я поеду на завод, поговорю с мужем.

– Давайте сядем в машину, вы неважно выглядите, – Соколовский взял девушку под локоть, – там поговорим.

– Да нет же, нет, нужно на завод, – упрямо твердила Нина, выдергивая руку, – я увижусь с ним, и все решится.

– Нина Петровна, Александр Федорович Миронов во вторник на работе не появлялся, сегодня – тоже. Конечно, поехать на завод нужно, но лучше я это сделаю сам. Вам необходимо прилечь…

Пока Соколовский говорил, Нина чувствовала, как покидают ее жизненные силы, будто выливаются вместе со слезами, что потекли по щекам. Потом свет вовсе померк – осеннее солнечное утро куда-то пропало, зато появился звон в ушах и противная тошнота.

Очнулась она от вкуса чего-то терпкого на губах, потом – во рту, закашлялась и открыла глаза.

– Давайте-ка, сделайте еще глоток, – плыл откуда-то голос историка, ставший фоном Нининой жизни в последние сутки, – вам нужно еще лежать и лежать. Больше на ваши просьбы не поддамся: отвезу к доктору. Пейте!

Нина послушно глотнула из горлышка фляжки горькую, обжигающую горло, однако душистую влагу, плохо соображая, где она и что с ней.

– Ну, все, достаточно, пожалуй, – объявил голос, – немедленно едем к Иванычу!

Вдруг перед глазами появилось небо, удивительно синее, и девушка перестала чувствовать свое тело. Потом до Нины дошло: Соколовский несет ее на руках. Нина смотрела в безоблачное небо и пыталась вспомнить, что же произошло.

В машине она окончательно пришла в себя, чего нельзя было сказать о Соколовском: он с явной тревогой рассматривал Нину и бормотал что-то вроде: «Немедленно к Иванычу!»

– Не хочу к Иванычу, – заявила Нина, – это от неожиданности обморок случился. Я и представить не могла, что Саша на завод не ходит.

– Ну, уж нет – нужно в больницу. Я очень испугался.

– Не надо, – энергично замотала головой Нина, – пожалуйста. Я больше не буду в обмороки падать.

Она ощущала приятное тепло во всем теле; головокружение не прошло, но не тревожило, а напротив – расслабляло.

– Я теперь готова согласиться с Маней: Саша у красотки.

– Не понял: что за красотка? – вскинул брови Соколовский, – откуда взялась?

– Если бы он пришел и признался, я бы не держала его, – не слушая собеседника, убежденно проговорила Нина, – но так нельзя поступать. Нужно всегда честно говорить о своих чувствах.

– Это только легко рассуждать, – заметил Соколовский, – а признаваться в чувствах очень сложно, а иногда – просто невозможно.

– Вовсе нет! У меня есть теория жизни без проблем: необходимо непременно говорить о том, что в душе творится, о чем переживаешь. Люди же не умеют чужие мысли читать – как им понять друг друга? От недопонимания – все неурядицы.

Нина говорила свободно и легко, не искала слова. Она чувствовала себя хорошо, даже бодро, ее впервые совершенно не смущал ехидный Соколовский. Нине захотелось доказать неправоту этого взрослого мужчины, и она почему-то верила: ее аргументы заставят Михаила Владиславовича изменить свое мнение.

– Знаете, сколько я страдала из-за всяких недомолвок, мучилась от того, что мы не могли с мужем поговорить по душам? Саша ведь в детдоме вырос, среди чужих людей. Он не понимал, почему я к сестрам привязана, делюсь с ними переживаниями и проблемами. Он мне предложение так смешно делал: еле выговорил. Я думаю: его никто не любил, не научил сочувствовать, выражать эмоции. Никто о нем не заботился – он этого и не умеет. Сколько я потратила, как вы говорите, драгоценного времени, чтобы объяснить ему: мне неприятно, когда он игнорирует меня, мою семью, дичится, предпочитает молчание и одиночество. Доказывала, что необходимо считаться со мной и моими чувствами. И не зря: постепенно Саша и к сестрам стал теплее относиться, и в мамином доме ремонт сделал без уговоров. Знаете, я совсем не понимаю, что теперь случилось.

Тут Нина вздохнула:

– Хотела вас убедить в правильности моей теории, но мой пример, увы, подтверждает обратное: получается, неправильно я все делала – ничего не сказал мне муж, просто ушел. А что вы все молчите?

– Вас слушаю, – отозвался Соколовский, – за три года я столько вас не слушал, как эти четверть часа.

– Так вы сами виноваты, – смело заявила Нина.

«Что это я?!» – тут же охнула она мысленно, но уже без всякого страха. Глянула на собеседника исподтишка – тот улыбался.

– Я считала вас злым, – решила идти до конца в своей откровенности Нина.

– Даже так?

– Именно так. Вы ведь даже над Верой Степановной иронизируете.

– Открою вам секрет: мы с Верой в одном классе учились.

– С Верой Степановной? С директором? – поразилась Нина.

– Ну да. Но это прошу, – Соколовский прижал палец к губам, – не афишировать.

– Конечно! – закивала Нина.

Потом подумала секунду и спросила:

– А почему?

– Народ, глядя на меня, поймет, сколько лет нашему директору.

Нина засмеялась, потом храбро поинтересовалась:

– А сколько вам лет?

– Сорок один.

– Ого! – удивилась Нина, – ну, да, вы же воевали. А Саше моему – тридцать четыре. Только он моложе своих лет выглядит, может, от того, что блондин. Знаете, у него просто прекрасные волосы и глаза замечательные.

Соколовский повернул ключ зажигания, и машина легко тронулась.

– Вы сестре дозвонились? – вернул он Нину в реальность сегодняшнего дня.

Нина доложила обстановку с Надей и заявила, что поедет к ней сегодня же.

– Да вы, я вижу, совсем ожили. Вот что коньяк делает, – проговорил насмешливо Соколовский.

Девушка от изумления пропустила насмешку мимо ушей:

– Так вы дали мне коньяку?

– А вы не поняли? Я с войны привык носить с собой фляжку со ста граммами. Ну, тогда-то, конечно, во фляжку не коньяк наливался.

– Да как бы я поняла? В жизни не пробовала коньяк. А вы что же, всегда вот так пьете?

Соколовский оторвал взгляд от дороги, посмотрел холодно, как он умел, на спутницу и бросил коротко:

– Пью.

– Но это нехорошо, – заметила Нина, немного смутившись: суровый взор и интонация собеседника ее насторожила.

– Вы, Нина Петровна, решили учить меня жизни? Вынужден разочаровать: поздно.

Нина опешила: так резко Соколовский, какого она узнала в эти два дня, превратился в того, которого она знала три года.

Однако то ли коньяк, то ли ее собственная сегодняшняя речь о необходимости говорить откровенно, но что-то придало девушке смелости: Нина набрала воздуха и решительно спросила, повернувшись к Соколовскому и глядя на его строгий профиль:

– Вы, я думаю, сказали неправду: вы не пьете.

– Да, я еще лжец, совсем забыл.

– Но так невозможно разговаривать, – возмутилась Нина, отчаянно расхрабрившись, все-таки, наверное, от коньяка.

– Вот и давайте помолчим.

Колкая фраза, совсем в духе прежнего Соколовского, вконец расстроила девушку – она, внутренне сжавшись, как от удара, вдруг почувствовала себя несчастной, брошенной, обиженной всем светом. Ее отвага улетучилась – Нине захотелось в свою конурку: спрятаться под одеяло и плакать от жалости к себе.

Девушка отвернулась к окну, а там уже мелькали дома улицы Михайловской, то бишь Революции. Скорее бы приехать домой, остаться одной и дать волю слезам!

Однако, пропустив поворот на нужную улицу, они поехали дальше. Нина покосилась на Соколовского, но каменное лицо ее отпугнуло – она ничего не спросила. «Волга» свернула куда-то, катила, шурша, по пустынной улице.

– Что ж вы не спросите, куда я вас везу?

Голос Соколовского прозвучал так неожиданно, что Нина вздрогнула всем телом.

– Вы чего дрожите? – спросил тот ехидно, – ах, да, я запамятовал: вы же меня боитесь.

– Я не вас боюсь, а ваших насмешек.

– Помилуйте, да вам слова сказать нельзя. А как же теория о задушевных беседах?

Не зря она избегала общения с Соколовским: злой, высокомерный тип!

Нина, еле сдерживая слезы, вновь отвернулась к окну, смотрела на проплывающие мимо дома, однако ничего не видела.

Но постепенно мягкий шум мотора и мерное покачивание успокоили Нину. Она вдруг словно взглянула на себя со стороны и ужаснулась своему эгоизму. Вот обозвала Михаила Владиславовича злым, хорошо хоть не вслух, но ведь это совсем не так: он выручает ее, помогает, заботится. А она его и во вранье обвинила, и в пьянстве. Да и к Саше, наверное, несправедливо относилась, все воспитывала – муж и ушел к другой, не такой зануде. В других недостатки легко видеть, а своих, получается, Нина не замечает.

Машина тем временем остановилась в каком-то дворе.

Нина тихо сказала:

– Простите меня, товарищ Соколовский.

– Ради бога, Нина Петровна, это вы меня простите, старого дурака. Вы правы сто раз.

– Да в чем же?! Нет, я о себе только думаю хорошо, а людей обижаю, – Нина пыталась проглотить слезы, застрявшие в горле, чувствуя: еще чуть-чуть – у нее начнется истерика, прижившаяся в последние дни в ее организме.

– А Сергеев как же?

Сергеев – ученик пятого класса, гроза школы, шалопай и хулиган. Но он писал такие великолепные сочинения, придумывал такие фантастические истории, так артистично рассказывал их на уроке, что Нина диву давалась и ставила Сергееву пятерки. А когда в учительской в очередной раз мальчуган сопел и переминался с ноги на ногу перед сердито отчитывающим его учителем, Нина переживала, а после того, как Сергеева отпускали с последним предупреждением, доказывала, какой он талантливый, просто увлекающийся.

Вспомнив Сергеева, Нина невольно улыбнулась – слезный колючий ком в горле растаял.

– Разве что Сергеев, – сказала она, – но он ребенок, а я детей очень люблю.

– Я заметил, – кивнул Соколовский, – у вас одухотворенное лицо, когда вы с ребятами общаетесь или говорите что-то о них. Да вас все ученики обожают, не только Сергеев.

– Откуда вы знаете?

– Они мне сами рассказали.

Девушке приятно удивили слова Михаила Владиславовича. Она-то думала: он ее в упор не замечает – мало ли что там шуршит в учительской! Все же сложно разобраться в людях!

– Вы разговор перевели на Сергеева, – проговорила Нина, – но я, несмотря ни на что, в свою теорию верю. Я, правда, виновата, потому прошу прощения.

– Оставьте, прошу вас. Я-то фрукт еще тот: вас чуть до слез не довел.

– Просто я всегда плачу, если мне плохо, а сейчас, когда Саша пропал, так ничего не стоит из-за любого слова разрыдаться.

Соколовский повернулся к девушке всем телом, заговорил мягко, но твердо:

– Я прошу: не горюйте так. Лично я торжественно вам обещаю: первое – из-за меня вы уж точно никогда плакать не будете, второе – об исчезновении вашего супруга мы все, что возможно, выясним.

Он умолк, глядя на Нину. Если бы на месте Соколовского сейчас оказался кто-то другой, она бы решила, что смотрит коллега на нее ласково и даже с нежностью. «Это нервы», – отогнала девушка глупые мысли.

– Я на фронте в разведке служил, потом много лет – в уголовном розыске, – меж тем продолжал Михаил Владиславович, – а это что-нибудь да значит. Да и Лариса поможет: проконсультирует как специалист.

– Вы о ком? – не поняла Нина.

– Лариса, Лариса Андреевна Наумова. Я вам говорил – подполковник милиции.

– Нет, вы сказали – товарищ. Товарищ, выходит, женщина?

– Вы логически мыслите, – рассмеялся Соколовский.

Нина, наверное, впервые услышала по-мальчишески звонкий смех коллеги – и ей самой захотелось улыбнуться.

Соколовский распахнул дверцу и, прихватив с собой трость, вылез из машины. Нина, представляя неведомую красивую женщину в форме, спросила, словно невзначай:

– Тоже одноклассница?

– Товарищ – я же сказал.

«Ну, ладно. Товарищ так товарищ, лишь бы помогла», – подумала Нина.

– Куда мы приехали? – разглядывая уютный двор, поинтересовалась она.

– Я живу в этом доме. Приглашаю вас зайти в гости.