Читать книгу Нина и король Ник - Валентина Хайруддинова - Страница 6

Нина не ожидала такого поворота событий. Ни в какие гости она, конечно, не собиралась заходить. Стояла, осматривалась вокруг: вот на старых скамейках греются в прощальных лучах октябрьского солнышка старушки, в центре дворика – качели, справа, под толстой акацией – песочницы, в которых копошатся малыши, слева – клумбы с розовыми кустами, на которых еще держались потемневшие круглые листья и завядшие бутоны, в глубине двора – деревянные гаражи и сараи.

Красивый старинный двухэтажный дом находился в глубине двора. Нина обратила внимание на замечательные окна: наверное, метра два высотой.

– Нина Петровна! – окликнул девушку Соколовский.

– Спасибо за приглашение, товарищ Соколовский, но я здесь подожду, – отозвалась та, присаживаясь на скамью, – подышу воздухом.

Соколовский настаивать не стал. Вернулся он быстро, впереди себя неся довольно большую и, видимо, тяжелую коробку.

– А сейчас куда? – усаживаясь в «Волгу» и уже привычным движением мягко захлопывая дверцу, спросила Нина.

– Отвезу вас домой: отдохнуть, пообедать. Потом, если вы не против такого спутника, как я, поедем в деревню, к вашей сестре Надежде.

– Мне так неудобно вас нагружать своими проблемами!

Нина говорила совершенно искренне, однако в глубине души обрадовалась возможности поехать в деревню на автомобиле. Автобус в Крутово ходил раз в день, отправляясь от центрального автовокзала, который находился на другом конце Кипелова. К тому же автобус не заезжал в село – приходилось топать километра полтора пешком. Правда, иногда Иван или Надя встречали сестер – тогда кобылка, что Надежде дали в колхозе, запряженная в телегу или сани (в зависимости от времени года) не спеша везла пассажиров по проселочной дороге, позволяя любоваться сельскими пейзажами. Но сегодня тряская телега не прельщала полубольную девушку, да и вообще в будний день кобылка занята вместе со своей хозяйкой. Также не радовала перспектива ждать попутную машину неизвестно сколько, хотя именно таким образом Нина и Маруся чаще всего добирались до Крутово. А ведь потом предстоит обратный путь – Нина вернулась бы в Кипелов только вечером. На машине же можно управиться за полчаса, что уйдут на дорогу, а спросить, не приезжал ли Саша – дело минуты.

Соколовский вызвался провести Нину до двери и зачем-то потащил с собой коробку. «Наверное, там что-нибудь ценное, – решила Нина, – не хочет в машине оставлять».

Идя к своей пристройке, девушка подумала, что можно съесть: в доме лишь остатки принесенных вчера Соколовским вкусностей. Нина шагала по вкопанным в землю бурым кирпичам и вспоминала: если она задерживалась на работе, Саша готовил ужин к ее приходу. Не бог весть что: варил картофель или кашу, которая у него всегда подгорала.

Нине так хотелось войти в дом и увидеть мужа, его задумчивые голубые глаза, мягкую улыбку! Она ускорила шаги, но замерла в нескольких метрах от двери: на ней висел замок.

Соколовский без приглашения прошел в комнату, поставил на табурет коробку и принялся прощаться.

– А это что же? – ткнула Нина пальцем в картонную тару, – зачем вы оставляете?

– Это ваш обед, – заявил Михаил Владиславович, пятясь к выходу.

– Нет, нет, – замахала девушка руками, – не нужно! Я вам и так должна за продукты и сиделку. Вот, кстати, сейчас и отдам.

Нина рванулась в комнату, выдвинула ящик комода. Там, в старом кисете, что отец Нины привез с войны, молодая семья хранила свои мизерные запасы. Денег оставалось немного, но и немало – за квартиру заплатить плюс на расходы, но Нина не знала, сколько она должна Соколовскому и переживала: вдруг не хватит?

«Да где же он?!» – шарила Нина по углам ящика. Кисет не находился. Она принялась перерыла белье в другом ящике, потом бросила бесполезные поиски, села на стул, почему-то почувствовав смертельную усталость.

– Нина Петровна, – тихо окликнул ее Соколовский, о котором Нина как-то забыла, – а что случилось?

– Ничего, – пробормотала она, – все хорошо… только кисета нет и денег нет.

Девушка, сбиваясь, рассказала о пропаже.

– Даже не думайте об этом, – отмахнулся Соколовский, – пожалуйста, обедайте и отдыхайте. Я через два часа заеду к вам. Или через три?

– Но куда он делся? – не отвечая, растерянно спросила Нина, – деньги – ладно, но кисет отцовский…

Она боялась: сейчас Соколовский спокойно скажет, что деньги, конечно, взял Саша. Этот вывод казался самым логичным.

Но Михаил Владиславович пожал плечами:

– Засунули куда-нибудь. Потом отыщете среди вещей, вы ведь там, как я понял, деньги храните?

Нина отрешенно кивнула – да, да, конечно, сама куда-то задевала.

– Найдете, – уверенно заявил Соколовский, – непременно. У меня так часто случается.

Нина опять закивала, хотя у нее так никогда не случалось.

– А сколько, вы говорите, пропало денег? – спросил Соколовский, который ушел за перегородку и чем-то там гремел.

– Двадцать пять рублей, кажется, – прошептала Нина.

Она поднялась, наконец, пошла в кухню, привлеченная деятельностью гостя.

– Что вы делаете?

– Обед выгружаю, – показал Соколовский на блестящие мисочки разной величины, – тут второе и суп.

– Я пока не могу с вами рассчитаться, но скоро ведь зарплата – я все верну.

– Конечно, – с готовностью согласился Михаила Владиславовича, – мне не к спеху. Живу один как перст, так что помочь вам мне совсем не сложно. Отдадите, как сможете.

Девушка вдыхала аромат котлет, исходящий от одной из кастрюлек, и радовалась, что Соколовский не стал отказываться от денег – его отказ, наверное, унизил бы ее.

Нина вышла проводить коллегу на крылечко. Прищурившись, глядя в лазурную высь, она тяжело вздохнула: на фоне прекрасной теплой погоды ее беда казалась еще страшнее.

– Не вздыхайте вы так, Нина Петровна. Все образуется, супруг найдется.

– Найдется? Вы так говорите, словно он не ушел, а потерялся.

Присев на деревянную, когда-то синюю, а теперь облезлую лавочку, присоседившуюся к облупленной стене, Нина негромко заговорила:

– Маня решила, будто у Саши появилась женщина. Я теперь тоже ничего другого просто не могу предположить – остается только согласиться с сестрой.

Нина произнесла эту горькую правду, но, к удивлению, такой щемящей острой боли в сердце, как вчера, не ощутила.

– Но в глубине души я понимаю: история с красоткой – не про Сашу. Не потому, что я такая хорошая, вовсе нет. Просто он не такой.

– А какой? – спросил Соколовский, присаживаясь рядом на краешек лавочки.

Нина пожала плечами. В самом деле, чужому человеку трудно объяснить, почему ты не веришь в измену мужа, хотя она очевидна.

– Саша – чудесный муж. Знаете, он очень хорошо ко мне относится, жалеет меня.

– Счастливый человек ваш супруг: жалеет – и уже чудесный, – язвительно заметил историк.

– Он помогал по хозяйству, – упрямо продолжала Нина, стараясь не обращать внимания на ехидство собеседника.

– Да? – оглядывая маленький дворик, с сомнением в голосе проговорил Соколовский, – что же он делал?

Двор выглядел уныло: старый колодец, ветхий серый штакетник, деревянная уборная под старым тополем, низкий, накренившийся сарайчик, где хранились дрова. Единственным ярким пятном являлась клумба, на которой еще цвели розовые хризантемы.

– Дрова рубил, воду носил, – перечисляла Нина, – к маме со мной ездил. Там, в деревне, дел тоже немало: огород, ремонт. Дом у мамы совсем старый.

– Так он и у мамы вашей может находиться?

– Не может: у нас так не принято, чтобы без меня ездить. Да и с чего бы вдруг в рабочее время он отправится куда-то? Хотя он же на завод не ходит…

– А скажите, вы накануне не ссорились? – поинтересовался Соколовский.

– Мы вообще не ссорились. То есть не ссоримся.

– Это хорошо. Просто замечательно, когда в семье все прекрасно.

Почему-то эта оптимистичная фраза прозвучала совсем не радостно. Нина взглянула на собеседника: тот продолжал осмотр двора. Девушка вздохнула: наверное, ужасно выглядит ее быт со стороны. Однако Нина раньше этого не замечала – убогим дворик показался ей только сейчас.

– Ладно, Нина Петровна, я вас покину, – Михаил Владиславович поднялся, – вы отдыхайте.

Нина вернулась в комнату и, усевшись на кровать, уставилась на комод в напряженном внимании, словно надеясь получить ответы на свои вопросы от старой облезлой мебели. Куда делся кисет из коричневой кожи, украшенный цветком: тоненькая проволочка-стебель из чистого золота, три серебряных серых листочка, а в середине – красно-коричневая медная пуговица? В детстве Нина играла с отцовским подарком, рассматривала красивый цветок, вышитый серебряными и золотой проволочками, крутила выпуклую пуговицу. Постепенно кисет стал хранилищем для «сокровищ»: бусинок, фантиков, монеток. Петр Миронов не дожил до пятидесяти лет: умер от последствий тяжелых ранений, когда Нине исполнилось десять. Кисет остался у младшей дочери в память об отце, которого она так мало знала.

Теперь Нина страшно расстроилась, непонятно, из-за чего больше: что осталась без денег или что кисет исчез.

О пропаже она продолжала думать, пока ела, не чувствуя вкуса, угощенья Соколовского, и потом, улегшись на кровать и закутавшись в одеяло, попыталась вспомнить разговор с мужем о кисете. Саша тогда заметил, рассматривая кисет: «Знатная вещица». Неужели все-таки забрал?!

Нина задавала себе один вопрос: как же случилось, что близкий человек так поступил? Если до пропажи кисета она еще воображала некие ужасы, произошедшие с Сашей, то сейчас получалось: он ушел сам, по своей воле бросил ее, ничего не объясняя, да еще и памятную, дорогую сердцу жены вещь прихватил.

Ни до чего не додумавшись, Нина незаметно забылась тревожным сном.

Проснулась она уже в сумерках и не сразу поняла, какое сейчас время суток и почему она одетая лежит в постели. Потом действительность навалилась на нее с беспощадной прямотой: Саша пропал! Тут Нина вспомнила: Соколовский обещал отвезти ее к Наде. Но ведь уже совсем темно! Где же он?

Не успела Нина подняться с кровати, как услышала стук двери. Сердце замерло: «А вдруг Саша?!» Однако это явилась, как и обещала утром, Маруся.

Сестра принесла с собой свежесть осеннего вечера, суету и записку.

– Вот держи, соня! Чего дверь-то не запираешь?

Она протянула листок Нине. Та дрожащими руками приняла его и в первое мгновение не могла прочесть ни строчки.

– Михаил пишет – не стал тебя будить. А куда это вы собирались?

Маруся, конечно, прочла записку, которая оказалась от Соколовского. «Уважаемая Нина Петровна, – писал он размашистым почерком, – не стал Вас будить, так как мой друг Иваныч говорит, что сон – лучшее лекарство от всех болезней и бед. Поэтому восстанавливайте силы, а поездку нашу предпримем завтра. Также извещаю Вас, что мой „товарищ“ из милиции сообщил: ни в больницах (дальше зачеркнуто), ни в других местах Миронов Александр не обнаружен. До завтра» (опять зачеркнуто).

– Он стучал, а я не слышала, что ли? – недоуменно спросила у самой себя Нина, рассматривая бумажный листок, словно надеясь прочесть там что-то еще.

– Нин! Что, Сашка не приходил? А откуда у тебя такие мисочки? Ой, пюре! А я голодная – ужас! – кричала из-за перегородки Маруся.

Однако, когда Нина со всей возможной небрежностью заметила, что еду привез товарищ Соколовский, сестра о голоде забыла: усевшись, приказала: «Рассказывай!»

– Маня, ты сходи, воды накачай, – отмахнулась от нее Нина, – а рассказывать нечего.

Маруся послушно поднялась. Но после ужина, за чаем, принялась рассуждать о жизни, поглядывая на сестру невинными глазами.

– Как ты умудрилась раньше меня и Нади замуж выйти? Ведь парней ни в грош не ставила. Вот научи, где найти мужчину? Тот вроде и ничего, а как выпьет – дурак, а другой и не пьет, а все одно – дурак. Жизнь проходит – работа, деревня, когда-никогда на танцы или в кино сходишь… Никакого просвета!

– Так ведь ты знакомилась летом с парнем, Пашей, кажется, – напомнила Нина.

Маруся со смехом перебила:

– Такой увалень деревенский! Говорил мне: «Какая ты, Маруся, здоровая!» Комплимент! Ха-ха-ха! Здоровая!

– Он симпатичный, – возразила Нина, – добрый, мне кажется. А комплименты – не главное.

– Не главное, – согласилась сестра, – а все же приятно. Вот Михаил… м-м… Владиславович…

– Начинается!

– Вот ты сердишься, а мне он очень понравился. И интеллигентный, и красавец, и умный. Мечта! И на меня он смотрит так…

Маруся изобразила, как смотрит на нее Соколовский.

– Когда ты успела его узнать? И когда это он на тебя смотрел? – ощущая, как где-то в глубине зарождается раздражение, осведомилась Нина.

– Да с первого взгляда видно, каков мужчина. А с первого слова – и подавно. Одно удивляет: чего он не женат?

– Он… это… пьет, – неожиданно для себя сказала Нина и покраснела.

– Вот я так и знала: что-то тут не то! Не может такой человек – и вдруг один, а оно вон как, – разочарованно воскликнула Маруся, всплеснув руками от огорчения.

А Нина, желая закрепить успех, добавила, краснея еще сильнее:

– И почему ты решила, будто он один? У него есть женщина, Лариса. Лариса Андреевна Наумова.

– Как?!

Маруся выглядела совсем несчастной: в глазах, темных, круглых, повисли слезы, черные брови горестно поднялись домиком, уголки полных румяных губ потянулись вниз.

– Ты же вчера говорила… то есть – о ней не говорила, – забормотала она растерянно.

– Да он вот сегодня мне сказал, – твердила быстро, боясь остановиться, словно в омут бросаясь, Нина, – они давно встречаются. Она подполковник милиции.

– Вот тебе на! Лариса – имя такое красивое. Не то, что мое – Маня.

– Красивое, – согласилась Нина.

– А я ведь ее знаю, – неожиданно произнесла Маруся.

Тут у Нины запал прошел. Она устало замолчала, совершенно не понимая, что такое с ней сейчас произошло. Даже лоб потрогала: может, опять температура? А Маруся, вздохнув, пояснила:

– Когда пожар произошел на фабрике, года два назад, нас вызывали в милицию, да ты должна помнить, я рассказывала.

Нина слушала в пол-уха, поглощенная мыслью: зачем соврала? Она старалась никогда никого не обманывать, а тут солгала, да еще сестре! И главное: зачем?

– Да, видная женщина, – меж тем печально продолжала Маруся, – высокая, статная, при форме. Волосы рыжие-рыжие, а кожа – белая.

– Ладно, Маня, – прервала сестру Нина, – скажи, Надя не звонила?

Но Надя не звонила: видимо, ей не передали просьбу Нины.

Ночью мысли девушки вертелись около Саши: где он и с кем? Потом они плавно сменили направление, и под уютное сопенье Маруси Нина вновь подумала о том, почему сказала сестре неправду. В конце концов, пусть Маруська встречается, с кем хочет. Конечно, Соколовский ей не пара, но они люди взрослые, разобрались бы как-нибудь. «Мне просто трудно представить Соколовского в роли ухажера, и, не дай бог, родственника, – решила Нина, – вот, Надин муж, Иван, например. Простой парень, веселый, жизнерадостный, свой в доску. При нем можно и нагишом в речке искупаться после бани. А с Соколовским как себя вести?»

Четверг. Актерский талант.

Утром, расставшись с Марусей недалеко от остановки, Нина села в трамвай. Он, дребезжа, катил по улице, входили в салон люди, выходили, и Нина поймала себя на том, что ищет среди незнакомых лиц одно, родное…

Поднимаясь на крыльцо школы, девушка напряглась в ожидании расспросов и потому не спешила заходить в учительскую. Остановилась у большого окна в коридоре, смотрела, как медленно, танцуя в воздухе, падают листья.

Осенняя пора, которую принято почему-то считать грустной, обычно не навевала на Нину тоску, наоборот, девушка соглашалась с великим поэтом: завораживающая красота красок, прохладный воздух, высокая синева неба вдохновляли, давали силы. Но сегодня, несмотря на то, что утро сияло пусть и неярким, но все же солнышком, сердце ее грызли тоска, неопределенность и тревога. Голова, наполненная тяжкими раздумьями, ныла в висках, к тому же горло еще побаливало.

К счастью, коллеги в учительской ограничились сочувствующими охами и советами, как бороться с простудой. Об исчезновении Саши никто ничего, по-видимому, не знал.

«Чего я, в самом деле, решила, будто кому-то это станет известно?» – подумала Нина. Но не успела она облегченно вздохнуть, как явился Соколовский. Девушка испугалась: вдруг он подойдет, начнет говорить о предстоящей поездке или о чем-нибудь таком, что связало их за эти два дня.

Однако опасения ее оказались напрасными: Михаил Владиславович вступил в прения с учителем географии по поводу народных примет. Говорил он, как всегда, насмешливо, не преминул заметить, что лучше всего определять погоду именно по приметам. Географичка Римма Георгиевна кипятилась; сердясь, громким басом обвиняла Соколовского в «антинаучном подходе», но к моменту, когда прозвенел звонок, вполне с ним согласилась.

Дети соскучились – встретили Нину радостными возгласами, да и ей не хватало любимых пятиклашек, потому уроки пролетели незаметно. Она отвлеклась от мрачных мыслей и на некоторое время даже забыла о муже. Но тем тяжелее дался ей конец рабочего дня. Ко всем имеющимся переживаниям добавилось беспокойство: почему Соколовский ее игнорирует? Ей хотелось выяснить: поедут ли они к Надежде сегодня, и если поедут, то во сколько? Маруся просила и ее взять с собой, и Нина, чувствуя вину за свою неожиданную ложь, охотно согласилась. А теперь что?

На последней перемене девушка встретила историка в учительской, однако вместо того, чтобы подойти и поговорить, вдруг, как это случалось раньше, совершенно оробев, опустила голову, принялась сосредоточенно копаться в сумке.

После уроков, несмотря на слабость и усталость, Нина не ушла: проверяла тетради, потом готовилась к урокам на завтра. Старинные часы в учительской давно показывали: «пора домой», но, во-первых, дома ждали пустота и тоска, а во-вторых, она чего-то ждала, укоряя себя за глупую выходку: «Почему я ничего не сказала Соколовскому? Что за детское смущение?»

Но вот уже и уборщица загремела ведрами, заворчала – Нине пришлось отправиться восвояси.

Она брела по темнеющей улице, уже не пытаясь отогнать уныние и не надеясь, что, придя домой, застанет там Сашу. По дороге заглянула в магазин – купить картошки и хлеба. Рассчитываясь, вновь подумала о кисете и деньгах.

Дома Нина, занимаясь нехитрым хозяйством, пыталась изгнать разочарование от того, что Соколовский пообещал отвезти ее к сестре, но забыл или передумал. В конце концов, Нина достала записку из верхнего ящика комода, уселась и перечитала ее несколько раз. Вот же, написал: поездку предпримем завтра. Что поменяло его планы?

Миски, в которых Михаил Владиславович привез еду, сверкали вымытыми боками, словно язвили: «Напрасно твое ожидание!» Теплый пушистый платок пестрел своими клетками и как будто тоже кричал: «Не нужна ты никому!»

Нина, вконец расстроенная, едва сдерживая слезы, отправилась во двор за водой. В коридоре поджидал еще один насмешник: огромный фиолетовый горшок. Он, хоть и спрятался в уголке, тоже хотел чем-нибудь да уколоть Нину, но она быстро прошла мимо, схватилась за дверную ручку и замерла. За дверью говорили, и обрывок фразы, сказанной Марусей, Нина услышала совершенно четко:

– Ох, Михаил, не знаю, как Нине об этом сказать. Она упрямая, знаешь какая?

«Знаешь?! Знаешь?! Уже на «ты»?» – поразилась Нина Маруськиной наглости, – и почему Соколовский – с Марусей? О чем она собирается со мной разговаривать? О Саше? И почему это, интересно, я упрямая?»

– Скоро похолодает, – донесся до обескураженной девушки баритон Соколовского, – в любом случае нужно скорее решать.

«Что решать? Причем тут холода?» – ничего не понимала Нина. Она хотела распахнуть дверь и напрямик спросить заговорщиков, в чем дело. Но продолжала стоять и тревожно прислушиваться, Тем более, что разговор за дверью принял интересный оборот.

– Ты за Нину так переживаешь… Почему?

– Нина Петровна очень растеряна и страшно переживает. Она виду старается не подавать, на работу вышла. Но глаза постоянно на мокром месте, болезнь эта… Представляю, каково ей теперь. Мне жаль ее, потому и помогаю.

– Какой ты жалостливый! А Нина у нас плакса еще та.

Маруся засмеялась, что-то веселое проговорила сквозь смех.

У Нины от сердца отлегло: раз веселятся – ничего страшного с Сашей не случилось. Однако это радостное настроение ее возмутило – девушка решительным движением открыла дверь. Маруся охнула, отскочила, потирая ушибленное плечо, закричала:

– Ой! Больно!

Нина строго посмотрела на гостей. Соколовский отвел взгляд, достал красивый серебряный портсигар.

– Нин, а мы вот… Михаил говорит, что лучше тебе, раз Саши нет, снять квартиру с удобствами где-нибудь в центре, – пробормотала Маруся.

Нина присела на скамью, опершись спиной о стену, принялась рассматривать потрясающий малиновый закат. Вечерело; розовые отсветы легли на все вокруг; лица Соколовского и Маруси тоже стали розовыми. Казалось, даже осенний воздух, пронизанный прохладной, розовел.

«Странно, – равнодушно подумала Нина, – они считают: я должна переехать. „Саши нет“, – сказала Маня. Его нет, и я должна переехать в квартиру с удобствами».

– Нина Петровна, послушайте…

Нина перевела мрачный взор от заката на историка. Тот замолк, закурил и отвернулся. А закат постепенно темнел, превращаясь в багровое пламя.

– Нина, ну, мы же хотим, как лучше. Чего тебе тут куковать самой? Ну, правда, зима скоро, холод, а у тебя тут – ни воды, ни дров.

Маруся виновато присела на край скамьи. Нина и на сестру посмотрела сурово – Маруся, смутившись, вскочила, заявила, что вообще-то ей нужно идти: в семь часов на фабрике комсомольское собрание.

– Можешь не возвращаться, – сердито произнесла Нина, – я вполне здорова.

Маруся заморгала растерянно, потопталась, потом махнула рукой и отправилась восвояси на свое комсомольское собрание.

Соколовский отстраненно курил, смотрел на небо в бордовых разводах и никаких движений, чтобы остановить Марусю, не предпринимал.

Темнело на глазах, закат грозил вот-вот раствориться в осенних сумерках. Нина поежилась: вечерняя прохлада пробирала до костей.

– Давайте зайдем в дом, – мягко предложил Соколовский, – а то вы замерзли совсем.

Но в доме оказалось не слишком тепло: дрова прогорели. Нина присела у печи, но Михаил Владиславович осторожно отодвинул ее за плечи и удивительно умело взялся за дело – через минуту в печи заполыхало горячее пламя. Нина прижалась к ее теплому боку, согреваясь.

– Вы ведь в квартире живете, – примирительно спросила она, – откуда такие навыки?

– С войны, – коротко бросил Соколовский.

Он вдруг снял модное пальто, пиджак, потом – галстук. Нина с некоторым испугом наблюдала за его действиями, утратив дар речи. А Соколовский вещи кинул небрежно на стул, остался в белоснежной рубашке.

– Где у вас дрова хранятся? – спросил он, направляясь к выходу.

– Ой, ну что вы, – поняла, наконец, Нина, – не нужно!

– Где? В сарае? Топор там же?

Соколовский вышел, не слушая возражений, а Нина растерянно принялась развешивать его вещи на крюки. Вещи пахли так же незнакомо, но приятно, как и теплый клетчатый платок, лежавший вполне мирно на кровати, уже не упрекавший новую хозяйку в никому ненужности.

«Рубашку запачкает, – переживала девушка, слушая бодрый стук топора, – да и нога у него… как он эти несчастные дрова рубит?»

Нина хотела выйти, потом передумала – что она скажет? Михаил Владиславович ее пожалел, ведь дрова нужны в любом случае. «Михаил говорит, что лучше тебе снять квартиру с удобствами», – всплыла в голове фраза сестры. Но Нина тут же отогнала ее: Саша вернется. Не сегодня, так завтра. Она будет ждать его тут, в их пусть бедном, но родном гнездышке. А пока справится как-нибудь. Научится рубить дрова и чистить снег во дворе. Это все мелочи, лишь бы Саша скорее нашелся.

Комната нагрелась, закипел чайник, картошка и суп сварились, а топор во дворе стучал без передыха. Это ужасно беспокоило Нину – она не выдержала: надела сначала фуфайку, потом, подумав мгновение, сняла ее, достала из шкафа пальто.

Она вышла во двор. Стемнело окончательно, но в квадрате света, падающего из окна, перед Ниной развернулась живописная картина: интеллигентный коллега в белой рубашке, которая бесцеремонно высвободилась из брюк, ловко, коротко взмахивал топором. Потом, проследив взглядом за поленом, что Соколовский швырнул в сторону, девушка разглядела довольно большую кучу дров.

– Товарищ Соколовский, – робко окликнула Нина гостя.

Но, увлеченный, тот продолжал работать: наклон, несколько секунд, чтобы взять чурбан, потом – короткий размах топором… Нина засмотрелась: так легко спорилось дело.

Разрушила процесс созерцания баба Дуся, которая неслышно подкралась и спросила, бесцеремонно и к тому же пребольно толкнув Нину в бок:

– Что, голубушка, рубщика наняла? А твой-то муж где?

Нина ужасно растерялась, не зная, что ответить. А настырная хозяйка окликнула увлеченного работой Соколовского:

– Эй, мил человек!

Тот обернулся, отложил топор и вытер лоб рукавом рубашки. Баба Дуся с подозрением оглядывала незнакомого мужчину. Соколовский поздоровался учтиво, а Нина замерла: вот сейчас хозяйка сделает выводы. Придется сказать, что Саша пропал, как-то объяснять, почему посторонний мужчина, хоть и коллега, рубит ей дрова.

– Ты рубщик, что ль?

Хорошо – темно на дворе, а баба Дуся подслеповата, а то разглядела бы и дорогую рубашку, и туфли модные.

– Баба Дуся, это… – забормотала Нина

– Рубщик, – прервал ее Соколовский и сплюнул, – вот, хозяин нанял.

– Да? – недоверчиво покосилась на него старушка, – и много ли берешь?

– Да за его же работу рассчитываюсь, – живо заявил без тени смущения Соколовский, – он, вишь, мне деталь одну выточил, а я вот – дрова порубил. Так что – баш на баш.

Нина разве что рот не разинула: с изумлением слушала и смотрела спектакль с актером Соколовским в главной роли.

– А сам-то чего, Александр-то твой? – повернулась к Нине хозяйка.

Та лишь руками развела, не сводя глаз с находчивого гостя, поражаясь естественности, с какой он разыгрывает представление.

– Александр Федорыч руку повредил – производственная травма. Ничего такого опасного, но топором не помашешь, – между тем пояснил Соколовский любопытной хозяйке ситуацию и незаметно подмигнул Нине.

– Да, – коротко согласилась та.

Соколовский совершенно вжился в роль простого парня: почесал затылок и обратился к Нине заискивающе:

– А не нальешь ли, хозяюшка, работничку? С устатку бы не помешало. Да огурчик какой – закусить.

– Да, – не находя других слов, кивнула Нина.

– Так, может, и со мной сговоришься? – вновь вступила в беседу баба Дуся, забыв о подозрительности, – у меня и самогон отменный, а?

– Ох, бабка, – колеблясь, проговорил Михаил Владиславович, – я б за милую душу! Но дела у меня…

– Да я заплачу, милок! Только ты уж недорого проси: я старуха, денег-то у меня – кот наплакал.

Соколовский крякнул и махнул рукой – «что тут делать»:

– Ладно, согласен. Потому как – все ж заработок, да и отменный самогон… Завтра приду.

Вечер четверга. Информации – ноль.

Обрадованная тетя Дуся еще продолжала сулить рубщику золотые горы, как Соколовский, насвистывая, решительно направился к дому.

Нина пригласила коллегу к столу, тот охотно согласился и принялся за скромный ужин,

– Вы просто актер! – восхитилась Нина талантом гостя, – я не знала, что сказать: чуть не принялась хозяйке исповедоваться. Да и вообще я притворяться не умею.

– Я это заметил за три года.

Соколовский не выглядел усталым, наоборот, излучал бодрость и оставался элегантным, несмотря на перепачканную рубашку. Рубашка эта не давала Нине покоя: она с сожалением рассматривала грязные полосы, украсившие белый нейлон.

– Я служил в разведке, приходилось иногда и роли играть, – неожиданно проговорил историк.

Девушку удивила эта фраза: она знала, как не любит коллега вспоминать военное прошлое.

– Ой, а расскажите! – искренне попросила она.

Нине очень хотелось узнать о фронтовой юности Михаила Владиславовича, но ее ждало разочарование: Соколовский покачал головой:

– Простите. В другой раз.

Нина помнила майский скандал – настаивать не стала, поинтересовалась другим:

– Может, вы зря бабе Дусе пообещали помочь? Она потом меня замучит расспросами. Моя хозяйка – особа крайне любознательная, мягко говоря.

– Почему – зря? Вы не беспокойтесь: если обещал, то, конечно, приеду, нарублю дров вашей бабе Дусе.

– Что? – изумилась Нина, – вы серьезно?

– Обманывать нехорошо, и я предпочитаю этого не делать. Хотя вы меня считаете лгуном.

Нина даже чаем поперхнулась.

Но Соколовский не обратил на это внимания, спросил:

– А ваш супруг человек искренний?

Простой вопрос неожиданно поставил девушку в тупик. «Разумеется!» – хотелось воскликнуть Нине, но события последних дней и особенно случай с кисетом сделали ее несколько сдержаннее.

– Да, наверное, искренний, – ответила девушка с запинкой, – во всяком случае, я так всегда считала, но сейчас ничего не понимаю, не могу осмыслить: то ли Саша, как думает Маня, бросил меня, то ли с ним что-то стряслось. Я не знаю, что произошло, как ко всей этой истории относиться.

– Вы ничего странного в поведении супруга не замечали в последнее время? – поинтересовался Михаил Владиславович.

Нина пожала плечами:

– Да все шло, как обычно.

– А что он любил? Чем увлекался? Ну, охота там, рыбалка, футбол? Шахматы? Алкоголь?

– Нет, ничего такого. И спиртное Саша совсем не любит.

– Я посетил завод, где работает ваш супруг, – объявил Соколовский, – на заводе охарактеризовали товарища Миронова положительно, ничего плохого на его, так сказать, счету, нет, но заметили, что он не активист. Никого не предупредил на работе о своем отсутствии, потому зачли ему прогулы. Друзей у вашего супруга, как вы и говорили, нет. Во всяком случае, на заводе. Вот и все. Совсем не густо. И это немного странно.

– Что именно?

– Он работает на заводе три года. Но информации о нем – ноль.

– Он не слишком общительный по характеру, – возразила Нина, – я сама такая.

– Да, вы такая. Но если бы вы пропали, в школе человек сто этого просто не пережили бы, – улыбнулся Соколовский.

– Сто человек? Вы имеете в виду моих пятиклашек? Ведь с коллегами я не особо дружу.

Соколовский как-то уж очень внимательно посмотрел на Нину – она, как это бывало раньше, потерялась под этим взглядом. Девушке казалось: темно-серые прищуренные глаза просвечивают ее, словно рентген, и историк видит самые потаенные уголки ее сознания.

– Это я к чему говорю? – наконец прервал гость неловкую паузу, – человек может не откровенничать с коллегами, но все равно, встречаясь с ним почти каждый день в течение трех лет, коллеги эти составляют о нем какое-то мнение. Вот если я пропаду, вы скажете: «Да-да, тот самый злой, противный пожилой товарищ, которого боятся не только дети, но и некоторые молодые учительницы предпочитают держаться от него подальше. Пьяница и враль». Все про меня сразу понятно.

«Долго он еще мне это станет припоминать?» – сердито подумала Нина, а вслух сказала негромко, но твердо, словно на уроке:

– Я так вовсе не считаю.

– Ладно, не гневайтесь, да и речь не обо мне, – отмахнулся Соколовский, – покажите-ка фотокарточку Юзова.

– Знаете, как-то с карточками у нас беда: свадебных нет, хоть я очень портрет хотела, как у мамы с папой. Но пленки засветились. А больше мы и не фотографировались.

– Так карточек нет?

– Ой! Есть! – вспомнила Нина, – у Нади, в деревне. Ивану в качестве премии колхоз подарил ФЭД – так Иван несколько раз нас снимал.

– Хорошо. Когда, кстати, вас отвезти к сестре? Мы ведь сегодня собирались, но мне вдруг Мария позвонила.

«Как интересно! Все-таки Маруська времени даром не теряет: уже и номер узнала! И зачем звонила?» – возмутилась про себя девушка.

– Предлагаю поехать в субботу. Во-первых, впереди выходной – вы можете остаться в деревне на ночь, во-вторых, завтра я пообещал хозяйке вашей помочь. Согласны на субботу?

– Конечно. Мне так неловко перед вами: то я уснула, а вы, наверное, ждали меня, то Маня планы нарушила.

Нина ждала, что собеседник расскажет, зачем Маруся ему звонила.

– Ничего страшного. Знаете, я вчера заглянул: вы отдыхаете. Ну, записку написал…

– Так вы заходили?

Соколовский неожиданно как будто замялся, принялся шарить по карманам в поисках портсигара, поинтересовался некстати:

– А как в деревне с грибами?

– С грибами – хорошо: рядом роща, их там полным-полно. А вы любите грибы собирать?

– Нет, – покачал головой Соколовский, – тогда решено – я за вами заеду в субботу.

– Спасибо вам, Михаил Владиславович.

– О! Даже «Михаил Владиславович», не «Товарищ Соколовский». Прогресс.

– Нет, серьезно, вы мне очень помогаете. Таких хороших, неравнодушных к чужой беде, коллег мало. Тем более, мы почти не общались с вами до этого.

– Так приятно слышать в дополнение к имени-отчеству еще «хороший коллега». Да у меня прямо праздник сегодня.

«Приятно слышать» прозвучало в его устах как «иди к черту». Вот всегда этот человек поставит в тупик! Сейчас-то что ему не понравилось?

– Теперь вы мне столько времени уделяете, деньги тратите, – не совсем уверенно пробормотала Нина.

– Ну, я вас разочарую. Мне эта помощь ничего не стоит: денег у меня довольно много.

– Вот как? Ничего не стоит? – вскинула Нина подбородок, – вам нравится бескорыстно помогать тем, кто вызывает жалость? Может, это вас развлекает?

Сказала – и замерла. Вот сейчас Соколовский глянет колючим взглядом и скажет что-то злое и обидное.

Но тот лишь смотрел на нее грустно.

Нина вспыхнула, но решительно произнесла, глядя собеседнику прямо в глаза:

– Я слышала, как вы с Марусей меня обсуждали.

– Мы говорили о вас, а это разные вещи.

– Ладно, не обсуждали. Но вы сказали, что вам меня жаль.

– Вы поэтому рассердились на меня и Марию?

– Вовсе я не сердилась.

– Вы обманывать не умеете. Поймите уже это и никогда не лгите. Мне, во всяком случае. Ну, или учитесь притворяться хоть иногда.

– Притворяться не считаю нужным. Ладно, вы правы, я немного разозлилась.

– Но разве вам не лучше переехать отсюда?

Нина покачала головой:

– Мне – не лучше. Я не покину свой дом. Буду ждать Сашу.

– Вы можете ждать его в более, так скажем, удобном для жизни месте. Какая разница? – с нотками раздражения в голосе произнес собеседник, – тут вы замерзнете скоро.

– Большая разница, – буркнула Нина, – вы не понимаете: здесь наше с Сашей семейное гнездо. Наш дом.

Соколовский поморщился:

– Гнездо… Ну, если вам так хочется…

От чая он отказался, поднялся, опираясь на трость:

– Пожалуй, поздно уже, мне пора. А то ваша чрезмерно бдительная хозяйка неладное заподозрит.

– Я ей скажу, будто вы мне розетку чинили или ножи точили.

– А говорили, что притворяться не считаете нужным, – усмехнулся Соколовский, – вы на глазах учитесь врать.

– С кем поведешься, – улыбнулась и Нина – впервые за три дня.

Пятница. Заяц и карандаши.

Проснувшись, Нина хоть и всплакнула, но на работу отправилась в бодром настроении. Ее радовало, что Соколовский вчера не стал настаивать на переезде, хотя, видимо, остался недоволен ее решением. К тому же, прощаясь, Михаил Владиславович пообещал, что вновь отправится на завод, поговорит еще раз с рабочими, знавшими Сашу, а Нине поручил побеседовать с бабой Дусей: не видела ли та чего, не слышала ли. Еще сказал, что милиция в лице товарища Наумовой подключена к поискам. Это успокоило Нину. А завтра они поедут к Наде, хотя понятно: Саши нет в Крутово. Сестра бы непременно дала знать о его визите не позавчера, так вчера. Но нужно взять у Надежды Сашины карточки.

Утро вновь встретило жителей Кипелова теплом и солнышком: наступила прекрасная пора бабьего лета. Нина, хоть и спешила, замедлила шаг, залюбовавшись разноцветной осенней листвой, синевой неба.

Позвонив Марусе из учительской, девушка сообщила ей о завтрашней поездке.

– Что там Сашка, не объявился еще? – легкомысленно, совершенно забыв о том, как вчера виновато сбежала на комсомольское собрание, спросила сестра.

– Нет, – печально ответила Нина, – ничего нового.

– Не грусти, черт с ним! Вот скорее бы суббота, у Нади отдохнем, отвлечемся. «Отвлечемся, – горько думала Нина – легко сказать».

Она, ожидая звонка на урок, думала о том, что непременно нужно зайти в «Детский мир», купить Петруше что-нибудь. Нина соскучилась по племяннику и сейчас представляла, как он обрадуется приезду тетки и подарку. Надя пеняла сестре, что та тратит деньги понапрасну: «Поиграл вот машинкой и в тот же день сломал!», и приговаривала: «Избалуешь ты мне сына», а на все возражения отвечала: «Вот будет свой, тогда поймешь».

Ее мечты о встрече с Петрушей прервало появление Соколовского. Он, войдя в учительскую, поздоровался со всеми и прямиком направился к столу, за которым сидела задумчивая Нина.

– Доброе утро, – проговорил он, наклоняясь, – я что-то пропустил? У вас лицо такое вдохновенное.

Нина покачала головой: «Нет, ничего». Ну не раскрывать же, в самом деле, душу постороннему человеку.

Тут Нину попросили к телефону: звонила Маруся.

– Нинка, слушай! Я договорилась: завтра раньше освобожусь. Спроси-ка у Михаила, сможет он часа в три за мной заехать? – щебетала сестра, – можно бы и в два, но я в парикмахерскую хочу.

– А тебя не интересует, могу ли я в три? – сухо спросила Нина.

– Ой, ну тебя, зануда, – фыркнула Маруся, – спрашивай давай, потом я перезвоню.

Пришлось дожидаться, пока Соколовский покурит в окружении других учителей. Наконец Нина, улучив момент, когда он подошел к шкафу с картами, передала просьбу сестры.

– Маня в три часа освободится из парикмахерской, – с иронией сообщила Нина.

И добавила не менее язвительно:

– Интересно, почему она мне звонит? Вроде у нее есть ваш номер.

– Есть! – неожиданно рассмеялся Михаил Владиславович, – вообще, она могла меня, а не вас попросить к телефону.

На смех историка оглянулись.

– Что вас так развеселило? – понеслось с разных сторон.

Нина смутилась, затопталась на месте.

Соколовский махнул рукой:

– Да тут любимчик Нины Петровны чудит: такое сочинение написал!

Девушка захлопала глазами.

– Сергеев, – понимающе кивнула Римма Георгиевна, – понятно.

Коллеги занялись своими делами, а Нина не выдержала, шепнула:

– Сочиняете на лету. Не хуже Сергеева.

– Да, нас с ним многое объединяет, – согласился весело Соколовский.

После уроков Нина, покинув здание школы, остановилась на крыльце в раздумьях: ехать в «Детский мир» или же идти туда пешком, благо погода стояла великолепная.

Подставив на мгновение лицо солнечным лучам, Нина решилась на прогулку. Она легко сбежала со ступенек, перешла дорогу и не спеша зашагала по аллее парка мимо красивых скамеек, на которых отдыхали старушки и мамочки с детьми. Малыши смеялись, ворковали толстые голуби, а гуляющие кормили их хлебными крошками, из репродуктора неслась веселая музыка.

Но настроение у Нины неожиданно потухло: она вдруг почувствовала на фоне этой радостной картины жизни тоску и опустошение. Прошло четыре дня с момента исчезновения Саши, а она все еще не знает, почему он покинул ее?

Девушка остановилась, вспоминая злосчастный вечер понедельника, когда она видела мужа в последний раз. И тут ее словно жаром обдало: ведь Саша стоял у забора не один! Как она могла забыть о таком важном обстоятельстве?

Нина беспомощно оглянулась: что же делать с этой информацией? Кому она должна ее сообщить? Идти в милицию? Да, именно туда!

Она развернулась, но застыла на месте: а подарок Петруше? Впрочем, колебалась девушка пару секунд: судьба Саши, конечно, важнее. Подарок можно, если поторопиться, купить и завтра, хоть и не в «Детском мире», да и сам приятный процесс выбора подарка утратит из-за спешки всю радость. Но это все мелочи, глупости! Главное – сообщить обо всем в милицию!

Нина спешила, летела по аллее, уже не замечая ее красоты. На ходу припоминала, как быстрее добраться до нужного места. Перебегая дорогу, она наступила в лужу – нога мгновенно промокла. «Да что ж такое!» – Нина остановилась, сердито рассматривая туфлю.

– Нина Петровна!

Девушка подняла голову – из окна знакомой «Волги» ее окликал Соколовский.

– Михаил Владиславович! – обрадовалась девушка, – как хорошо, что я вас встретила!

Соколовский вышел из машины, распахнул перед Ниной дверцу:

– Садитесь. Вы ноги промочили! Я печку включу.

Забравшись в автомобиль, Нина принялась сбивчиво рассказывать о вечерних гостях, с которыми общался Саша в тот злосчастный понедельник. Закончила она горячим возгласом:

– Нам нужно немедленно в милицию! Ведь эта информация поможет в поисках?

– Нина Петровна, вы разглядели посетителей? – спросил собеседник.

– Нет. Даже и не пыталась. К тому же стемнело совсем. Я и Сашу-то не сразу заметила.

– Сколько их было?

– Человека три или два, – неуверенно произнесла девушка.

– О чем они говорили?

– Я не слышала.

– Ссорились? Может, беседа шла на повышенных тонах?

– Они спокойно общались. Я решила тогда: заказ пришли делать.

Соколовский кивнул:

– Мне об этих заказах сегодня рассказали на заводе. Потом я в милицию съездил, дал Ларисе координаты десяти постоянных заказчиков, о ком коллеги вашего супруга знают. Она всех проверит.

Нина чувствовало, как под действием спокойной уверенности собеседника в ней утихает чувство тревоги, смиряется тяжелое беспокойство. Промокшая нога грелась, мягкое движение машины убаюкивало.

– А часто клиенты к вам домой приходили? – поинтересовался Соколовский.

– Я ни разу не видела. Потому это удивило меня, но больше возмутило. Я подумала: Саша из-за них меня не встретил.

– Они находились у калитки, и вы прошли рядом с ними?

Нина покачала головой:

– Нет, стояли в отдалении, у забора.

– Жаль, что вы не услышали хоть какого-то обрывка разговора, хоть пару слов. Но ваша информация очень важна. Вы молодец, что вспомнили.

– Михаил Владиславович, может, не нужно в милицию? – робко спросила девушка, – ведь ничего особого я не сообщу, только время у товарищей отниму.

– Ладно, – согласился Соколовский, – я тогда вас домой отвезу.

– А можно не домой?

– Да куда угодно! Называйте адрес.

– Я не знаю адрес… Мне нужно в «Детский мир»

У магазина Нина принялась прощаться:

– Спасибо! До свидания. Я куплю Петруше что-нибудь – и домой.

– Я вас подожду, – предложил Соколовский.

– Нет, спасибо. Вон остановка – доеду на трамвае, а то вы меня час прождете: я подарки племяннику долго ищу. Не хочу вас задерживать.

На самом деле Нине не хотелось ни с кем делиться эмоциями, которые она испытывала, выбирая подарок любимому племяннику.

Нина не кривила душой: она действительно долго высматривала среди множества игрушек ту, что понравится Петруше. Поиск подарков всегда превращался в своеобразный ритуал. Девушка с удовольствием бродила вдоль стеллажей с машинками, собаками, кошками, пупсами и коробками, рассматривая чудесные вещицы. Конечно, некоторые игрушки, что ей нравились, стоили дорого, – тогда Нина шла дальше. Вот огромный пушистый заяц, в лапках – морковка. Заяц – белый-белый, глаза – черные пуговки, уши длинные, морковка в лапках – ярко-оранжевая с зеленым хвостиком, словно настоящая. Но заяц Нине не по карману: она, прижав его к груди, прошептала: «Я тебя обязательно когда-нибудь куплю», с сожалением усадила на прежнее место и взяла в руки пластмассовый зеленый самолетик с красной звездой на боку. Однако у самолетика – маленькие колесики, которые, как кажется Нине, крепятся ненадежно – вдруг отломаются, а Петруша их в рот засунет? Он, хоть и вырос за последние месяцы лета, но все же еще малыш.

В отделе канцелярских товаров Нину осенило – она купила коробку цветных карандашей, альбом, точилку. Карандаши красивые, яркие, праздничные. Девушка невольно улыбнулась, представив: Петруша, высунув язык, рисует полосатого толстого кота Тишку или осенний желтый лист, или небо и солнце…

На улице уже темнело – Нина поспешила на остановку.

Растопив печь и перекусив, девушка отправилась к бабе Дусе выполнять поручение Соколовского. Хозяйка долго не открывала, а когда, наконец, появилась, на порог постоялицу не пустила, заявив, что занята.

– Чем? – искренне удивилась Нина

Но баба Дуся уже захлопнула дверь перед самым носом гостьи. Хозяйка отличалась крайним любопытством и словоохотливостью, потому девушке показалось странным, что она даже не поинтересовалась, чего же постоялица хочет.

Пришлось убраться не солоно хлебавши.

Нина проверяла тетрадки, прислушиваясь: вдруг Соколовский, сыграв роль рубщика дров, придет навестить ее? Однако ожидания оказались напрасными – подняв голову от тетрадей, Нина обнаружила: на часах уже без четверти одиннадцать. Она умылась и, выключив свет, легла спать.

Сон долго не приходил. «Саша, Саша, Саша», – только и думала Нина. В конце концов, разрыдалась, потом незаметно задремала и во сне увидела мужа, который с укором смотрел на нее.

Утро субботы. Письмо.

По субботам у Нины, как у самого молодого педагога, уроков в расписании не меньше, чем в любой другой день. Нина любила свою работу, с удовольствием шла в класс, однако сегодня то и дело поглядывала на часы – время тянулось медленно, как никогда.

На перемене перед своим последним уроком в учительской она застала Соколовского и подошла к нему покаяться: не выполнила поручения, не побеседовала по душам с хозяйкой.

– Ничего, я сам с ней поговорил, – историк подвинул девушке стул, предлагая присесть.

«Так значит, все-таки приходил вчера», – подумала Нина и, примостившись на край стула, поинтересовалась:

– Вы что, и дрова рубили?

– Ну, а как же, – усмехнулся Соколовский, – еще и сложил в сарай. Тимуровская помощь.

– А я стука топора не слышала.

– Вы поздно пришли – мы с бабой Дусей к тому времени уже попробовали самогон и закусить успели.

– Так она из-за вас меня и слушать не стала, – догадалась Нина.

Историк кивнул:

– Думаю, вы бы нам помешали. Видите ли, предметом нашей с Евдокией Самсоновной беседы стала ваша частная жизнь. Согласитесь: неловко обсуждать ее подробности в вашем же присутствии.

Нина усмехнулась:

– Надеюсь, наговорились от души.

– Евдокия Самсоновна – настоящий клад. Теперь все тайны мне известны – берегитесь.

– Нет у меня никаких тайн. Баба Дуся, если честно, – выдумщица, ужасная сплетница и любительница совать нос в чужие дела. Хоть и нехорошо так говорить о старом человеке. Все что она рассказала, делите на два.

– Тогда слушайте, а после станем делить. Во-первых, живете вы замкнуто: ни к вам – никто, ни сами – никуда. Разве что сестра-вертихвостка забежит иногда. Александр ни в доме, ни в огороде ничего не делает: руки не оттуда растут. Ни перекопать не допросишься, ни покрасить. Одно сделал за три года – ящик для почты, и тот прибил всего лишь месяц назад, да и то не так, как надо. Зато свет допоздна горит – все читаете.

Девушка не выдержала и прервала занимательное повествование:

– Интересно, откуда она знает, чем мы занимаемся вечерами? В окна заглядывает?

Соколовский важно кивнул:

– Не без того: бдительность – превыше всего.

Он закурил, выпустил струйку сизого дыма и продолжил:

– Недели две назад любопытная бабуля, вечером прогуливаясь по двору, услышала какой-то разговор. Она незаметно подкралась ближе и поняла: Александр беседует сам с собой. Сидит на лавке и бормочет под нос. Евдокия Самсоновна тогда подумала, что постоялец вроде как не в себе. В руках он комкал листок, по видимости – письмо, так как на скамье она заметила конверт.

– Письмо? – поразилась Нина, – от кого?

– К сожалению, Евдокия Самсоновна этого не выяснила: Юзов письмо сжег вместе с конвертом.

Нина даже сказать ничего не могла – сидела, широко распахнув глаза, прижав руки к груди: боялась, что сердце выскочит.

Совершенно не вовремя прозвенел звонок, историк поднялся, опираясь на трость, встала и Нина.

– Что за письмо? – вновь спросила девушка слегка охрипшим от волнения голосом, – откуда?

– Вот как раз это и удалось услышать вашей любознательной хозяйке: Юзов сказал: «Усольск». Скорее всего, письмо пришло оттуда. А теперь пора на урок. Поговорим после.

– Нет! – воскликнула Нина, – кто прислал это письмо?

Она схватила собеседника за руку, удерживая, хотя тот стоял на месте.

– Я не знаю. На нас смотрят, Нина Петровна, – Соколовский мягко тронул девушку за плечо.

Нина оглянулась – на них действительно с любопытством поглядывали не слишком спешившие на уроки коллеги. Девушка метнулась к стеллажу с журналами, схватила первый попавшийся и ринулась вон из учительской.

– Милочка, не тот взяли! – донесся до нее бас Риммы Георгиевны.

Пришлось вернуться, поменять журнал под назойливыми взглядами.

Урок начался для Нины в совершенном смятении. Какое письмо? Кто мог писать мужу? Две недели он молчал об этом?!

Однако постепенно Нина взяла себя в руки: проверила домашнее задание, объяснила новую тему и даже пожурила непоседу Сергеева. Нетерпеливая тревога потухла, лишь в глубине сознания жгла неприятная искра обиды и непонимания.

После звонка Нина долго надевала пальто, собирала в сумку то тетрадки, то учебники: ждала появления Соколовского, но дождалась только директора. Та вошла, присела на диванчик у окна и неожиданно обратилась к Нине:

– Нина Петровна, у вас все в порядке?

Нина вздрогнула. Она не могла хорошо разглядеть лица Веры Степановны: сквозь оконное стекло солнце било в глаза.

– Все хорошо, – ответила девушка, лихорадочно соображая, что значит этот вопрос.

– Ладно, спрошу прямо: у вас какой-то конфликт с Михаилом Владиславовичем?

«Ах, вот оно что! Кто-то донес о нашем с Соколовским давешнем разговоре», – поняла Нина, а вслух сказала:

– Нет никакого конфликта. С чего вы взяли?

Вера решительно встала. Слишком решительно, слишком резко – задела столик у дивана. С жалобным звоном опрокинулась ваза с букетиком хризантем, покатилась, вода растеклась по поверхности стола, закапала на пол. Директриса поймала вазу, повернулась спиной, принялась устраивать букет на место.

– Вы не лгите мне, Нина, – проговорила она вдруг, не оборачиваясь, – мне известно: вы сегодня с Михаилом долго разговаривали, а после поссорились.

– Я не настолько знакома с товарищем Соколовским, чтобы иметь какой-либо повод для ссоры, – сказала Нина упрямо, сердясь на тенденцию женщин называть Соколовского просто по имени.

Цветы наконец-то вновь оказались в вазе, и спина Вера Степановна, кажется, немного расслабилась.

– Вот и я так думаю, – согласилась директор, вновь усаживаясь, но уже на стул – подальше от неустойчивого столика, – не может у вас быть никаких споров с Михаилом.

Отношения с директором, как и с остальными коллегами, у Нины за три года сложились ровные, отстраненно-деловые. Но это «не может у вас быть никаких споров» неприятно резануло слух, словно Вера Степановна не допускала и мысли о том, что какая-то там Нина может спорить – Боже! – с самим Михаилом! И что это за интерес у директора к личным беседам учителей?

– Что вы молчите, Нина Петровна?

Вера пытливо рассматривала девушку – та поежилась под колючим взглядом, однако ответила дерзко:

– А что вы хотите услышать?

Директриса вскинула брови:

– О чем вы говорили с Михаилом?

А в Нину, как оказалось, вселился какой-то бесенок – он очень хотел ответить: «Не ваше дело! И вообще – что за привычка: называть коллег по имени?», но хозяйка вредного бесенка приструнила и ответила:

– Я не помню уже.

Повисла напряженная тишина. Нина продолжила собирать сумку, а Вера принялась нервно постукивать костяшками пальцев по столу.

Наконец она четко и холодно произнесла:

– Вы так часто общаетесь, что даже не помните предмета беседы?

«Да что ты прицепилась?» – злился бесенок.

– Нет, конечно, не часто, – мирно ответила Нина, чувствуя: еще вопрос – бесенок вырвется на свободу.

– Но сегодня вы так горячились, за рукав Михаила Владиславовича хватали, а вчера смеялись вдвоем.

«Так ты же отсутствовала на месте, так сказать, преступления!» – удивился бесенок, и Нина, сдавшись на милость его ехидной злости, сказала, невинно захлопав ресницами:

– Ах, да! Вспомнила! Михаил Владиславович считает, что …впрочем, я думаю, вам это совершенно неинтересно.

Вера Степановна, опешив, молча смотрела на девушку, а та застегнула пальто почти не дрожащими пальцами на все пуговицы, сказала с театральным дружелюбием:

– До свидания, Вера Степановна.

Конечно, она хотела дождаться Соколовского, но желание уйти вот так эффектно, не услышав от изумленной Веры ответа, оказалось слишком велико.

Уже сидя на скамье в парке, Нина, анализируя разговор с директрисой, удивлялась сама себе. «Я такая смелая потому, что нервничаю из-за рассказа Соколовского о письме», – решила Нина, не найдя другого вразумительно объяснения своей храбрости на грани неучтивости.

Она нехотя поднялась со скамьи и медленно зашагала по аллее. «Нужно самой расспросить бабу Дусю о письме. Почему Саша его сжег? И самое главное – отчего не поделился со мной?» – размышляла Нина, бредя по ковру из опавших листьев, прислушиваясь к их шороху. Тоска, холодная и липкая, постепенно заполняла сердце.

Письма никто прислать не мог: Саша не имел ни родных, ни знакомых, кто бы стал писать ему. Во всяком случае, Нина так всегда считала.

Оказавшись дома, девушка побежала к хозяйке, но дверь оказалось запертой: по субботам баба Дуся ходила в гости или по магазинам.

Нина принялась собираться. В маленький чемоданчик-балетку легко поместились белье, чулки, подарок Петруше.

Роясь в верхнем ящике в поисках носового платка, Нина неожиданно обнаружила пропавшие деньги. Да не двадцать пять рублей, а сто! В глубине души Нину терзали сомнения: денег оказалось гораздо больше, чем она думала, и лежали они не в кисете. Но Саша мог скопить деньги и переложить их. Хотя за три года никаких накоплений в семье не наблюдалось. Но в последние дни столько случилось необычайных происшествий, что Нина уже ничему не удивлялась.

Находка девушку обрадовала: теперь даже не придется экономить. Даже если отдать долг Соколовскому сегодня, еще останется за квартиру заплатить. Хорошо, что деньги нашлись, да еще в четыре раза больше, чем должно. Значит, Саша о ней позаботился. Слезы подступили к глазам от этих мыслей. Отогнав их, девушка вновь принялась отчаянно рыться в немногочисленном белье, надеясь: может, все-таки, и кисет найдется? Но ничего не нашла. Деньги Саша оставил, а кисет забрал.

День субботы. Разговоры о любви.

Тяжело вздохнув, Нина раскрыла шкаф, изучила свой нехитрый гардероб. «Придется ехать в костюме, – решила она, – все же с чужим человеком.» Потом подумала: «А если Надя с Иваном пригласят Соколовского поужинать? Туфли желтые возьму. А то в „школьных“ неловко как-то… или ничего? Да и к костюму желтые, наверное, не подойдут».

Так ее и застала Маруся: возле раскрытого шкафа с туфлями в руках.

– А вот и я! – пропела сестра с порога, – чего ты дверь не запираешь?

– Ой, Маня, какая ты хорошенькая! – искренне восхитилась Нина, рассматривая красивую укладку и завитка на висках сестры, – и волосы так блестят!

– Это парикмахерше моей дядя-моряк привез краску для волос из заграницы, еле упросила меня покрасить, – Маруся принялась вертеться перед маленьким зеркалом, – дорогая краска – ужас!

Рассматривая ослепительную Марусю, Нина бросила свои туфли и невольно вздохнула: вот от такой женщины никогда бы муж не ушел.

– А платье новое – как тебе? – скидывая пальто, поинтересовалась сестра, впрочем, заранее зная ответ.

Платье из тонкой шерсти терракотового цвета необычайно шло Марусе. Она эффектно прошлась по комнате – Нина восхищенно захлопала в ладоши.

– Смотри, какие пуговицы, а здесь – бархат, – показывала Маруся.

– Красивые пуговицы. И ты сама очень красивая. Просто Софи Лорен.

– Вот сколько раз я тебе предлагала: сними мерки, купим ткань – сошью тебе новое платье, юбку – что захочешь.

Нина отмахнулась:

– Ни к чему мне это. Какая есть, такая и буду.

Продолжая любоваться Марусей, Нина рассказала о таинственном письме.

– От зазнобы письмо, – закивала сестра, – ну что я говорила!

– Да, наверное, – неуверенно согласилась Нина, – больше не от кого. Получается, зазноба – из Усольска.

– Ты, Нина, не переживай. Не стоит Сашка твоих слез и страданий. Да и вообще – никакие мужчины женских слез не стоят. Сколько я плакала, когда Жорж уехал! И что толку?

– Как же – не переживай? Я теперь не смогу с ним жить… после измены.

– Изменил – покается. На то он и мужик.

– Маня, не говори глупостей, – возразила Нина, – он в первую очередь человек. И должен по-человечески относиться ко мне, своей жене.

– Ничего никто никому не должен, – парировала Маруся, – в любви каждый думает только о себе.

– В любви? Так ты думаешь, Саша влюбился по-настоящему, а не просто увлекся? – пробормотала Нина и расплакалась.

Маруся вскочила, принялась утешать сестру, утирала ей слезы подолом нового нарядного платья и приговаривала:

– Да не слушай, что болтаю! Вернется Сашка, как побитая собака, вот посмотришь.

– Мне не нужно… – икая, прервала сестру Нина, – не нужно, чтоб, как собака. Раз меня разлюбил…

– Не разлюбил. Ну, я глупость сказала. Это от того, что сама втюрилась. А Сашка погуляет и прибежит, – говорила, гладя сестру по голове, Маруся.

Нина немного успокоилась – отправилась за перегородку умыться и сморкаться.

– А если не прибежит? – спросила она сестру, созерцая в зеркале покрасневшие глаза.

– Ты красивая, добрая, умная. Где он еще такую найдет? Я ему как-то говорю: «Повезло тебе, Сашок, с женой. Работает, претензий не предъявляет, по магазинам да парикмахерским не бегает, нарядами не интересуется, на тебя только и смотрит, с тобой во всем соглашается». А Сашка, между прочим, мне ответил: «Да, Нина – мое сокровище».

– Вот и «сокровище». Ушел, пропал – ни слуху ни духу. Если полюбил кого-то, почему честно не признался? Ушел тайно, ночью.

На этих словах девушка вновь почувствовала, как подступают рыдания.

– Если б влюбился, я бы заметила, – возразила сестра, – это же не в один день происходит. Да и ты бы обратила внимание, хоть и занята вечно своей школой. Человек, когда влюбляется – меняется.

– Ох, не знаю. Или я, правда, такая невнимательная. Саша-то всегда одинаковый. Но письмо-то он получил.

– А ты найти это письмо не пробовала?

Нина растерянно обвела комнатку взглядом:

– Нет, не искала. Саша письмо сжег.

Нине пришлось рассказать сестре подробности разговора Соколовского с хозяйкой. Маруся слушала с огромным вниманием, и первый ее вопрос после того, как повествование закончилось, был о Соколовском:

– Так Михаил вчера приходил?

– Маня, ну какая разница: приходил, не приходил? Дело в письме.

– Да-да, конечно! Нина, не злись. У меня он только на уме. Понимаешь, я в Михаила прямо влюблена.

– Так, приехали!

Нину признание сестры взволновало – она нервно прошлась по комнате, не зная, что сказать, потом проговорила, сердясь на себя:

– Я ведь рассказала тебе о Ларисе…

– Ну и что? За любовь нужно бороться! – горячо возразила Маруся.

– Это спорное мнение, – пробормотала Нина и обратилась к испытанному аргументу:

– Но он пьет.

Маруся недоверчиво покачала головой:

– Сплетни все это. Вот я не заметила ни разу, даже запаха не почувствовала. Да он за рулем всегда.

– Ладно, – Нина плюхнулась на кровать рядом с сестрой, – это ты ради Соколовского нарядилась?

– Не смейся. Мужчины любят глазами – надеюсь, Михаил оценит мои старания.

– Конечно. Он сам франт.

– Так ты не обижаешься? – обнимая Нину, ласково промурлыкала Маруся, – не ревнуешь?

Нина захлопала глазами:

– Я? С чего это?

– Мне кажется: ты к нему неравнодушна.

Нина хотела возмутиться, но сдержалась, задумалась на мгновение, а потом сказала:

– Знаешь, было бы странно, если бы я к его помощи осталась равнодушной – я благодарна, признательна, даже восхищена. Тем более, что считала Соколовского неспособным на проявление добрых чувств.

– Ну и прекрасно! Да и то сказать: ты ведь замужем, хоть Сашка и скотиной оказался, – улыбнулась Маруся, вскочила, запела звучно, закружилась.

– Не говори о нем плохо, – попросила Нина, – мы ведь наверняка ничего не знаем. А тут еще письмо непонятное. А что до твоей влюбленности, то я удивляюсь: когда ты успела?

– Можно сказать, с первого взгляда, – весело воскликнула Маруся, которая теперь, когда честно призналась сестре в чувствах, пришла в замечательное состояние духа.

– Вы как у меня оказались вчера вечером? – поинтересовалась Нина.

– Я ему позвонила – он приехал, – призналась Маруся, – мне захотелось повидаться, я его в кино пригласила. Только у него дела какие-то возникли – в кино идти отказался. Да и разговор не очень клеился: я болтаю, он молчит. А потом говорит: вот, мол, скоро зима, надо Нине перебираться на другую квартиру. И мы к тебе отправились, чтобы уговорить переехать, ну, ты слышала.

– Ладно, это ваши дела, но я умоляю… – Нина замялась, не зная, как попросить сестру не флиртовать при ней, – мне кажется, тебе нужно вести себя сдержанней.

– Да? А я собралась объясниться с ним у Нади, как раз – в домашней обстановке.

Нина скептически усмехнулась:

– Тоже мне, Татьяна Ларина нашлась!

– Но от него я вряд ли дождусь признания. А вот если прямо скажу, что влюблена, куда ему деваться? Молчанием не отделается.

Нина любовалась сестрой: какая она красивая, яркая, смелая. Вот Маруся объявит Соколовскому, что любит его, и тот, пожалуй, сделает ей предложение. Однако в глубине души Нина понимала: не так прост товарищ Соколовский, чтобы попасть в пухлые ручки Маруси без своего на то желания. А вслух сказала:

– Деваться ему, может, от тебя и некуда, только ты ведь его совсем не знаешь. Это не очередной твой кавалер из клуба.

– Вот меня-то и зацепило! Михаил особенный, за мной такие никогда не ухаживали.

– А Жорж? – осторожно спросила Нина.

Жорж Плетнев-Горский – артист местного драматического театра, смуглый чернокудрый красавец, бурный роман с которым у Маруси случился три года назад.

Маруся помотала головой, воскликнула:

– Ах, как можно сравнивать! Жорж – безответственный болван, притворщик, неспособный на настоящее чувства. Он только на сцене мог любить. Вся жизнь у него – игра. Михаил не такой.

– Ты так уверенно говоришь… А если он не ответит взаимностью? «Я вас люблю любовью брата…»

– Какого еще брата, почему – брата? – не поняла Маруся, – о чем ты? Я ему нравлюсь.

– Делай, что хочешь, – поднялась Нина, – мне нужно собраться.

Марусина самоуверенность ввергла Нину в некоторое смятение – она почувствовала необходимость чем-то заняться, потому принялась перекладывать вещи в балетке.

– А что ты наденешь? – вновь прихорашиваясь у зеркала, поинтересовалась сестра.

– Синий свитер. И вот – юбку.

«Никаких костюмов и туфель, – твердо решила Нина про себя, – смешно конкурировать с нарядной модной Марусей».

Сестра скривилась:

– Ну, юбка – еще ладно, а свитер старый.

Нина, не слушая, достала из шкафа и натянула свитер, который еще полчаса назад даже не рассматривался в качестве одежды на сегодня, надела прямую черную юбку, потом выудила с верхней полки шерстяной синий платок:

– Я готова.

Сестра скептически протянула: «да-а-а-а», окидывая Нину взглядом, но в итоге вердикт вынесла милостивый:

– Ничего вроде: свитер хоть не новый, но цвет твой – к глазам, а юбка фигуру подчеркивает.

Нина провела ладошкой по мягкому рукаву:

– Мы с Сашей этот свитер покупали вскоре после свадьбы, как раз на осень.

– Я знаю, что ему сто лет, – не прониклась ностальгией сестры Маруся.

Нина обняла себя за плечи, словно озябла. Перед ней предстала картина: они с Сашей выбирают теплую вещь в магазине трикотажа, им нравятся шарфы и шапки, а еще – кофта цветы свеклы, но побеждает ярко-синий свитер.

От этих воспоминаний тоска потихоньку овладела девушкой. Маруся, напевая, вертелась у зеркала, не обращая на Нину внимания, и та принялась искать в памяти другие душевные моменты совместной жизни с Сашей, однако вскоре с неприятным удивлением осознала: кроме покупки свитера, ничего другого в голову не приходит.

В окно стукнули – девушки разом обернулись.

«Саша! Пусть это окажется он!» – Нина даже руки сложила, словно для молитвы. Маруся же воскликнула: «Михаил!» и побежала открывать.

Вернулась она с Соколовским, щебеча на ходу о чем-то.

– Нина Петровна, едем?

Михаил Владиславович улыбался, что рассердило Нину: чего он радуется? Тут из-за него, можно сказать, конфликт с директрисой произошел, сестра готова ему в любви признаться, а он веселится!

– Мы готовы, – Маруся подхватила плащ, который Соколовский галантно помог ей надеть.

А Нина решительно достала из-за печки старые боты и потертое драповое полупальто времен учебы в институте, накинула на плечи синий платок. Теперь рядом с модной Марусей она выглядела бы деревенской жительницей, если бы не Соколовский, который, как рассмотрела Нина, под стать ей оделся просто: далеко не новая серая куртка, коричневый свитер грубой вязки, сапоги.

Тут и Маруся перевела взгляд с сестры на Соколовского и озадаченно спросила:

– А чего вы так нарядились?

– Это ты нарядилась, – ответила Нина.

– Нина Петровна, можно с нами поедет мой товарищ? Он, знаете ли, большой любитель грибы собирать. Мы вас довезем, а сами – в лес, – вдруг спросил Соколовский, пока они шагали по двору.

– Да, конечно, – кивнула Нина, удивленная неожиданной просьбой.

Соколовский с вещами девушек отправился к машине, а Маруся растерянно забормотала:

– Что за товарищ? Какие грибы? Я-то думала: посидим у Нади и вообще…

Нина пожала плечами:

– Ну что я могу сделать? Запретить его другу ехать за грибами?

В товарище Соколовского, что курил у машины, Нина узнала доктора, которого Михаил Владиславович привозил к ней и звал Иванычем.

Соколовский принялся церемонно представлять другу Марусю, а на Нину лишь кивнул, – «твоя пациентка».

Но, как оказалось, Нине в данной ситуации повезло: доктор оказался тот еще фрукт – вдруг наклонился и по буржуазному обычаю поцеловал Марусе руку! Сестра, и без того находившаяся в смятении чувств, покраснела и впала в оцепенение.

Нина на всякий случай руки спрятала за спиной и поспешила забраться в машину.

День субботы. Три сестры.

«Волга» летела по шоссе, мелькали слева и справа лесополосы. Девушки рассматривали нового знакомого с интересом, хотя видели лишь затылок и профиль, когда тот поворачивался к Соколовскому. Ничего особенного в Иваныче не было: лет за сорок, бородка, очки на прямом носу. Худощавый, одет в старый плащ, что, впрочем, неудивительно: в лес человек собрался. Однако через пять минут стало ясно: доктор – очень обаятельный и разговорчивый мужчина.

Нина помнила: это – фронтовой друг Соколовского, потому спросила:

– Вы ведь воевали вместе с Михаилом Владиславовичем?

Доктор живо оглянулся на девушек:

– Да, мы с Мишкой почти год вместе на фронте. Он, можно сказать, мой наставник.

– Как это? – удивилась Нина.

Ей казалось: доктор постарше Соколовского, тем более, что Мишкой называет. Но, приглядевшись внимательнее, поняла: Иваныча старят бородка и очки. А вообще ему, наверное, лет тридцать пять, не больше. В подтверждение ее мыслей, Иваныч произнес:

– Я в пятнадцать лет к нему прибился, весной сорок четвертого… впрочем, это долгая история. Так уж вышло – остался при разведчиках, год прослужил, до Вены вместе дошли.

– Ты еще о подвигах своих расскажи, – язвительно подсказал Соколовский, – девушкам это очень интересно.

Доктор улыбнулся:

– Зачем о своих? Я о тебе могу столько историй поведать!

– Вот эту затею оставь, – проговорил недовольно Михаил Владиславович, – что за охота болтать без умолку?

– Почему вы так говорите? – вмешалась Нина, – нам очень хочется послушать, верно, Маня?

Но сестра, к удивлению Нины, отстраненно промолчала. Нина озадаченно толкнула ее в бок: «Что с тобой?», но та отмахнулась: наверное, выстраивала стратегию поведения в новых условиях.

– Скажите, а почему Михаил Владиславович вас Иванычем зовет, как старшего? – поинтересовалась Нина, оставив Марусю в покое.

– Да в шутку стал так говорить, и все за ним: я-то зеленый совсем тогда был – смешно звучало: взрослые дядьки пацана Иванычем кличут. А я его звал Мишкой, ну и сейчас зову.

– Вот и лес, – прервал Соколовский товарища, – давай, готовься на выход.

Нина возразила:

– Здесь вы ничего не соберете, нужно через деревню проехать. У речки, в рощах, все грибные места.

Надя уже ждала гостей: гуляла с Петрушей у дома. Увидев машину, замахала приветственно.

– Я сказала Наде, что мы на «Волге» приедем, – подала, наконец, голос Маруся.

– Вы только руки Надежде не целуйте, – наклонившись к доктору, предупредила Нина, выскочила из автомобиля, подхватила Петрушу, засмеялась, закружилась с ним вместе.

Старшая сестра принялась знакомиться с мужчинами. Иваныч при этом ограничился рукопожатием.

– Хорошо у вас, – вдохнув свежий воздух, проговорил он, – я давно о деревне мечтал. Летом ни разу даже на рыбалку выбрался, так теперь хоть по грибы схожу.

– Да, работа тебя крепко держит. И как это ты до сих пор не поинтересовался, где в здешних краях больница? – усмехнулся Соколовский.

Доктор оглянулся и спросил под смех девушек:

– А действительно, есть в селе больница?

Тут Соколовский принялся прощаться:

– Ну, нам пора.

Но Надя голосом начальника решительно заявила:

– Грибы – завтра: скоро темнеть начнет. А сейчас – машину во двор, сами – в дом. А вот и Ваня!

Муж Нади, Иван, вынырнув из-за угла, зашагал гостям навстречу. В майке, несмотря на осеннюю прохладу, потный и красный, с рыжими мокрыми растрепанными волосами, с миской соленых помидоров в одной руке, корзинкой с куриными яйцами – в другой, с выражением бесконечного довольства на веснушчатом лице, зять олицетворял все прелести деревенской жизни.

Иван, едва познакомившись с мужчинами, весело объявил, что топит баню.

– Что там с Сашкой стряслось? – спросил он Нину, когда гости во главе с Надей направились к дому, – Надежда говорила, но я чего-то плохо понял – к женщине какой-то подался, что ль?

– Пропал он, Ваня, послезавтра уж неделя будет, как ушел. В больницах Саши нет, на работе – тоже. Я боюсь очень, не случилось ли чего.

– Куда же он делся, зараза? – удивился зять, – вот же шельмец.

Иван – парень простой, в выражениях не особо церемонился.

– Не знаю. Вот товарищ Соколовский, коллега мой, помогает Сашу найти. У него друг в милиции есть.

Девушка отерла покатившиеся слезы.

– Ничего, разберемся, – утешил Иван, – сейчас посидим чуток, потом – в баньку. Ну, не реви! Ничего ему не сделается, Сашке. Уж поверь мне.

Нина заморгала, прогоняя остатки слез, немного удивленная уверенным тоном зятя.

– Хорошо, что мужики приехали, да еще на такой машине, – неожиданной фразой заключил тот беседу.

Иван – хороший хозяин, примерный семьянин, веселый человек, хотя и далекий от душевных переживаний и непонятных эмоций. Ему ближе простые радости жизни: банька по субботам, веселый разговор, рюмочка водки под хрустящий огурчик, который он сам вырастил и засолил, песни-пляски под гармошку по праздникам. Как он собрался разбираться с проблемой Нины при помощи бани, девушка не поняла, да и что, собственно говоря, Иван мог сделать?

Между тем компания уже рассаживалась за столом. Надя еще возилась на кухне – Нина отправилась туда же: поздороваться поближе и обнять сестру.

– Что там Сашка чудить удумал? – спросила Надя, вынимая пирог из духовки, – мне Маня такого по телефону наговорила!

Нина только рукой махнула и сказала то же, что и Ивану. Тут влетел на кухню Петруша, обхватил тетку за ноги, громко крича от избытка радости. Нина повела его в комнату смотреть подарок. В передней они столкнулись с Соколовским, который входил в дом. Нина опешила: в руках тот держал огромного белого зайца с оранжевой морковкой в лапках.

Петруша замер от восторга при виде игрушки. Соколовский с трудом присел на корточки, протянул малышу зайца, проговорил коротко: «Держи, брат»

– Это мне, мне? – не веря такому счастью, прошептал Петруша, округлив черные глазки, прижимая к себе зайца маленькими ручонками.

– Конечно, – подтвердил Соколовский и поднялся, держась на стену.

– Петя, а спасибо дяде сказать? – подсказала Нина племяннику, обретя, наконец, дар речи.

Петруша залепетал на своем детском языке слова благодарности. Михаил Владиславович вновь присел, сморщившись при этом, обнял мальчугана, засмеялся.

– Где ваша палка? – спросила Нина сурово.

Она не понимала, как относится к тому, что в подарок Михаил Владиславович выбрал того самого зайца, который так понравился ей в «Детском мире». Совпадение?

– Трость, а не палка, – поправил девушку Соколовский, – вот – не взял. Я же не знал, что в гостях окажусь. Думал, найду в лесу ветку потолще…

Тут Иваныч выскочил из зала, крикнул: «Что ж ты, игрушку взял, а остальное?» и полетел к выходу.

– Заяц большой, как я! – сообщил Петруша, и, с трудом управляясь с новым другом, отправился в комнату: всем показывать подарок.

– А я карандаши купила, только Петруше теперь не до них, – вздохнула Нина.

– Ничего, поиграет немного и вспомнит о карандашах. Карандаши – хороший подарок, развивающий.

Тут явился Иваныч, неся огромную коробку – Нина уже догадалась, что там, но все равно вопросительно уставилась на Соколовского.

– Нина Петровна, не смотрите с таким укором. Не будьте слишком строгой, – попросил тот, – мы взяли немного вина и продуктов, ну не являться же в гости с пустыми руками.

– Однако вы путаетесь, товарищ Соколовский: минуту назад говорили, будто не предполагали, что в гостях окажетесь.

Соколовский развел руками:

– Я ведь вру частенько. Сами это утверждали.

– Вы откуда узнали про зайца? – Нина глянула прямо в серые насмешливые глаза собеседника.

Он не ответил. Так они стояли молча в маленькой передней, пока Иван не крикнул из зала: «Ну что ж вы, все стынет!»

За столом хозяева восхищались подаренным зайцем, вином и продуктами, привезенными гостями, потом стали знакомиться ближе – и тут же перешли на «ты». Оказалось, доктора зовут Егором. Он снял очки и теперь выглядел гораздо моложе. К Соколовскому тут же стали обращаться «Михаил», потому что Иван сказал, что его отчество – Владиславович – он через «пару тостов» просто не выговорит.

– За гостей! – поднял хозяин рюмку.

– За вас, свояченицы! – через пять минут прозвучал тост из его же уст.

Потом совсем не оригинальный тост сказал Соколовский: «За хозяев!»

Нина принялась за пюре с котлетой, но без аппетита. Почему Соколовский все-таки купил этого зайца? «А не следил ли он за мной? – вдруг подумала Нина, – ведь не бывает так: мне и ему понравился один и тот же заяц». «Следил?» – девушка подняла голову и посмотрела через стол на Соколовского. Тот закусывал, говорил что-то Ивану и Наде, – на Нину он не обращал никакого внимания.

Между тем разговор зашел о Саше. Иван заявил:

– Да уж, хотел бы я знать, где его носит, стервеца. К бабе не мог уйти, тут вы все неправы. Не та у него натура, чтобы гулять на стороне. Сашка же радоваться жизни не умеет, не компанейский он: не пьет, не чудит никогда…

– Зачем ты, Ваня, – возмутилась Надя, – так говоришь, словно это плохо, что он не пьет. И слово какое-то обидное нашел – «баба»? И почему «радоваться не умеет?» Потому что не пьет?

– Извиняюсь, конечно, но, ты, Надежда, не поймешь. Дурак только не пропустит вечерком стаканчик, а то и два – для куражу. Ну, о чем, к примеру, говорят мужики в бане?

– Ну, мы не в бане, – остановила Надя мужа и посмотрела на него пристально – Иван пожал плечами и принялся потчевать гостей.

Пришла очередь Иваныча произносить тост. Он сказал: «За вас, прекрасные девушки!» и принялся рассуждать о том, что сестры очень похожи, и в то же время – такие разные.

– Когда я увидел вас, Мария, я даже не поверил, что вы с Ниной родные сестры. Только внимательно присмотревшись, замечаешь: овал лица, лоб, носы одинаковые и губы…

– Что-то ты о губах рановато стал рассуждать, – рассмеялся Иван, наливая очередную порцию спиртного, – сначала посватайся.

Доктор не смутился:

– Свататься – хоть сейчас.

– Молодец, уважаю, – обрадовался зять, – а то Маруська засиделась в девках.

Маруся, что на нее было совсем не похоже, смутилась, а Надя вновь строго посмотрела на мужа:

– Ваня, дай послушать, так интересно Егор про нас рассказывал.

– Нина, – принялся объяснять Иваныч, – с каждой из сестер имеет сходство, а вот они между собой на первый взгляд – нет. Но если присмотреться… У Нади волосы светло-русые, голубые глаза. У тебя, Нина, волосы темнее, светло-каштановые, и глаза – тоже темнее, словно синьки плеснули. А Мария – брюнетка, но не жгучая, и глаза – карие. В ее портрете краски сгущены. То есть, девушка как будто одна и та же: рост, фигура, черты лица – но от Надежды до Марии девушка становится все ярче, будто в портрет Нади добавляли, добавляли красок – и вот получилась Мария.

– Да ты, брат, – поэт, – восхитился Иван, – вот я эту троицу сколько знаю – ничего такого не заметил. Ты, Егор, видать, в женщинах-то разбираешься.

Иваныч принялся неуклюже оправдываться тем, что мама у него художник, и сам он немного рисует. Потом заявил: если Мария согласится, напишет ее портрет. Это вызвало улыбку Соколовского, новую волну смущения у Маруси, смех и возгласы восторга у Ивана.

Нина же в разговоре участия не принимала, думала о зайце, о злосчастном письме, и не могла дождаться конца застолья – приподнятое настроение зятя и его шутки сегодня ее раздражали.

Но вот Иван скомандовал мужчинам собираться в баню, а сам отправился «чурок малек подкинуть». Надя собрала гостям белье – «уж не побрезгуйте!»

Маруся уже вполне пришла в себя, и теперь, кокетничая и смеясь, занялась уборкой тарелок со стола. Егор взялся ей помогать. Нина подсела к Петруше, тихо сидевшему на диване в обнимку с зайцем.

– Нравится тебе зайчик? – спросила она, поглаживая непослушные черные кудри племянника.

– Да! – с восторгом залепетал тот на своем детском языке, – здоровый! Мягкий! Потрогай.

Нина гладила то черную, как вороново крыло, шевелюру Пети, то белую плюшевую шерстку игрушки, украдкой наблюдая за Соколовским, который рассказывал Наде о поисках Саши. Сестра только головой качала.

Вскоре Маруся явилась одна и объявила, что Ваня и Егор ушли в баню. Поднялся, морщась, и Соколовский.

Вечер субботы. Откровенный разговор.

– Я не совсем поняла – это что, кавалеры ваши? – спросила строго Надя, входя в комнату, – а ну, рассказывайте!

Она на правах старшей всегда ощущала ответственность за сестер, а по характеру была прямолинейной, требовательной и принципиальной.

– Ты с ума сошла? – обиделась Нина, – какие кавалеры?!

– Надь, ты чего? – вторила ей Маруся, – какие Нинке кавалеры? Она вон за Сашку переживает – заболела даже. Ревет все время.

– Ты, Надя, думай, что говоришь, – продолжала возмущаться Нина, – товарищ Соколовский мне помогает, я ведь сказала тебе.

– А Егор? – не обращая внимания на протесты младших сестер, продолжала допрос Надя, – тоже помогает? Лечит?

– Представь себе – лечит. То есть лечил, – Нина махнула рукой, – да ну тебя! Я Егора Ивановича вообще сегодня первый, нет, второй раз в жизни вижу, но первый не считается: я в горячке лежала.

– Ой, Нина, не пойму я что-то: первый – не первый, лечил – не лечил. Давай-ка все по порядку, – Надя присела у стола, подперла ладонью щеку.

Повествование Нины оказалось не слишком длинным: она рассказала о вечере и ночи понедельника и вкратце – о событиях последних дней.

– Да, загадал Саша задачу, – проговорила Надя, – не ожидала от него. Вот тебе и скромник.

– Товарищ Соколовский просил карточки Сашины. Давай поищем.

– Так уж и товарищ, – проворчала Надя, поднимаясь, – игрушку Петруше вон какую припер.

Вскоре они втроем шарили в книжном шкафу и в тумбочке в поисках снимков.

– Да они не в альбоме, – говорила с досадой Надя, – я вклеить не успела. Все времени нет: Петруша, работа, стирка, готовка, огород, хозяйство. Вот ничего не успеваю! Порядка нет нигде. И от Ивана толку немного: все с мужиками по вечерам на завалинке в карты режется. Скорее бы зима, что ли…

– Да, ладно тебе, – заметила Маруся, – везде у тебя порядок, не прибедняйся. А Ванька твой веселый просто.

– Ага, тебе-то, конечно, виднее.

– Надя, ну, что ты? – Нина удивленно посмотрела на сестру: так грустно прозвучали ее слова.

Надя тряхнула головой:

– Да так, устала к концу недели. Давай-ка, Маня, смотри вон на той полке, может, в коробке фотографии?

Пока сестры занимались поисками, Нина, накинув пальто, вышла на крыльцо.