Читать книгу Динка - Валентина Осеева - Страница 4

Катя завела будильник, не раздеваясь, бросилась на свою постель и мгновенно заснула. Марина не спала. Она не думала о сообщении Герасима. Мало ли кто мог спрашивать их адрес… Возможно, какой-нибудь знакомый проездом был в Самаре и хотел повидаться… Может быть, на службе лежит для нее записка… Все это пустяки. Марине было жаль письма, которое сожгла Катя. Письма от Арсеньева приходили редко. Зная, что полиция тщательно разыскивает его следы, письма свои к жене Арсеньев передавал только через верных людей. В этих редких длинных посланиях он подробно расспрашивал о детях, о ней, Марине, рассказывал о своей жизни, о встречах с новыми и старыми товарищами. Читая эти письма, Марина радовалась, что муж по-прежнему полон энергии и в среде новых товарищей не чувствует себя одиноким. Последнее письмо пришло весной. В теплых, грустных строчках его чувствовалась глубокая душевная тоска по семье. Марина так часто читала и перечитывала это письмо, что помнила наизусть каждое слово, она никогда не решилась бы уничтожить его, если бы не Катя… «…Дети растут и забывают отца, – горько жаловался жене Арсеньев. – А мне так часто видятся они все трое… И кажется, что я снова на элеваторе, что вот сейчас я приду домой…»

Марина закрывает глаза, и ей представляется элеватор, где ее муж служит инспектором. Большой казенный дом… Засыпанный зерном двор… Высокое крыльцо… Марина слышит знакомые шаги… В передней хлопает дверь, и Саша в пыльной кожаной тужурке заглядывает в комнату.

«А где мои три чижика?» – громко спрашивает он, сбрасывая тужурку и шумно плескаясь у рукомойника.

Алина бросается в детскую, выводит из уголка тихонькую Мышку, тащит упирающуюся Динку:

«Вот они, папа!»

«А где тот чижик, который называется Орало-мучеником?» – шумит отец.

Динка тогда была еще совсем маленькая и только училась ходить. Падая, она поднимала такой рев, что сбегался весь дом. Отец называл ее Орало-мучеником.

«…Я не могу простить себе, что сердился на Динку. Помнишь, как она являлась ко мне в кабинет?..» – пишет в этом письме Арсеньев.

Марине снова представляется элеватор… Она видит большую холодную гостиную и в конце ее дверь в кабинет… Динку интересовал отцовский кабинет… Добравшись до закрытой двери, она начинала стучать в нее обоими кулачками. Отец не мог ее увести и беспомощно кричал:

«Марочка! Мара! Возьми ее!»

Марина прибегала из кухни или из детской. Большой широкоплечий мужчина с сердитым и расстроенным лицом стоял перед ребенком, не умея с ним справиться.

«Она опять пришла. Я же занят», – серьезно объяснил он. «Ну-ну!» – кричала на него Динка, порываясь в кабинет. И лицо у нее было такое же сердитое, как у отца.

«Ну подумай! Не хочет уходить! Я ее просил, просил!..»

«Конечно, Саша был очень занят, – серьезно думает Марина. – Ведь тогда уже шел девятьсот четвертый год… В доме печатались прокламации, секретные брошюры… Нужно было помочь Косте в типографии, распределить и разослать хранившуюся в доме нелегальную литературу… А вечерами Саша выступал на рабочих собраниях… И в кабинете у него постоянно собирались рабочие… Конечно, Динка мешала… Но иногда он сам звал ее…» Марина вспоминает, как, заслышав маленькие шажки, отец открывал дверь. Динка останавливалась на пороге и, склонив голову набок, спрашивала:

«Папа?»

Отец присаживался на корточки, гладил стриженую головенку.

«Я, папа, папа…» – Динка прятала за спину руки и важно удалялась.

«Опять приходила?» – удивлялась Марина.

«Ничего. Она ненадолго. Больше для проверки», – смеялся отец.

Короткая летняя ночь идет к концу. В комнате уже почти светло. Марина с упреком смотрит на спящую сестру. Зачем Катя сожгла это письмо? Конечно, когда-нибудь его все равно надо было сжечь, Марина сама обещала сделать это при первой тревоге. Но зачем она сделала это сегодня?.. Катя просто напугана обысками…

В 1907 году, после отъезда Арсеньева, полиция долго не оставляла в покое его семью. Только последние два года уже не было обысков, и дело Арсеньева как будто заглохло. Марина снова вспоминает письмо мужа. «…Я часто думаю об Алине. Ты пишешь, что она чувствует себя почти взрослой и не терпит никаких возражений… А помнишь, какая это была спокойная, послушная девочка? Как она старалась помочь нам в самое горячее время… Ведь в девятьсот пятом году ей было уже семь лет… Она многое понимала…»

Перед глазами Марины встает шумный элеваторский дом… В кабинете мужа бурно обсуждаются события, открыто собираются товарищи, между ними приезжие из Москвы, из Питера… В угловой комнате, где раньше была воскресная школа, наспех сдвинуты скамейки, там останавливаются приезжие, многие из них скрываются от полиции… Марина достает им паспорта, деньги, налаживает связи с нужными людьми… Дом Арсеньевых уже хорошо известен полиции, но царское правительство растерянно… Всюду проходят рабочие забастовки, на улицах громко звучат запрещенные песни…

«Полиция парализована! Около дома ни одного сыщика!» – возбужденно говорит Саша, возвращаясь с митинга.

В эти дни дети целиком предоставлены Кате, но Алина не хочет сидеть в детской. Ее тоненькая фигурка то и дело мелькает между взрослыми.

«Алина, что ты тут делаешь?»

«Я помогаю папе».

«Алина! – кричит отец. – Убери у меня на столе! Открой форточки в кабинете! Мы скоро придем! Алина, где моя шапка?»

Алина находит шапку, прибирает на отцовском столе, открывает форточки, наливает в графин воду…

«…Детство Алины кончилось на элеваторе, – с грустью пишет отец. – Но все-таки оно было, коротенькое счастливое детство, кусочек его достался и Мышке, а вот Динка совсем не знает отца… Да и я не могу теперь узнать моей выросшей дочки… «Здравствуй, папа! – пишет она в коротенькой записке. – Не слушай никого про меня. Я хорошая девочка, и я исправлюсь к твоему приезду…»

Будильник неожиданно и резко звонит. Катя вскакивает и машет руками:

– Закрой его, закрой!.. Ты давно встала?

– Не знаю, – говорит Марина. – Эта ночь была такая короткая…

Катя смотрит на бледное лицо и синие тени под глазами сестры.

– Ты не спала? Ты думала о том человеке? – быстро спрашивает она.

– О каком? – искренне удивляется Марина. – О том, что спрашивал наш адрес? Нет, я не думала о нем… Сегодня узнаю в редакции… Может, приходил кто-нибудь из знакомых…

– Но ведь надо быть дураком… – резко говорит Катя и, взглянув на часы, быстро перебивает себя: – Одевайся! Уже половина седьмого. Опоздаешь!