Читать книгу Девять Жизней. За час до полудня - Валентина Спирина - Страница 3

В маленьком городе с красивыми пейзажами как-то трудно,

Поэтому приходится домысливать, додумывать, фантазировать.

Знаете, как выглядит в провинциальном городе обычное утро?

Как платье старинное, дорогое, лет двести назад, а теперь – с дырами.

В свете лучей оно выглядит ещё вполне привлекательно,

И толстый слой пыли не виден, пока ты её не касаешься.

Но первый же ветра порыв разбудит сонный мир этот окончательно,

И пылинки взлетают алмазными блестками, а ты чихаешь и маешься.

Рядом с домами многоэтажными сектор частный живет со своими правилами,

Петухи-будильники поют по часам, заливаются, кукарекают,

Это где-то, в другом измерении, жизнь другая и происходит всё  самое главное,

А в маленьких городах, свой мир со своими жителями-человеками.

А вечер, знаете, как выглядит у нас, в городской провинции?

Да точно так же, как утро – выбрось часы и разницы не заметишь,

Здесь время остановилось, здесь собственный мир со своими границами,

Словно старый художник нанёс и смыть забыл, так и засохла ретушь.

Солнце скользит по берёзовым веткам-рукам,

Тёплым дыханием листья зелёные гладит,

Луч по стволу опустился к корням-ногам,

Распустила красавица бело-зелёные пряди.

Ветер-проказник в траву на секунду прилёг,

Затих и не дышит, но как же покой обманчив,

Тут же сорвался с места и как озорной щенок,

Вот уже в поле с ромашками прыгает, скачет.

Идиллия утра – хрусталь в каждой капле росы,

Столик уютный, из ротанга плетёное кресло,

Время застыло, не тикают больше часы,

С душицею чай, да шальной соловей-маэстро.

Шоколадом залипло, застыло небо перед грозой,

Пеной крепкого каппучино вздыбились нахальные тучи,

И воздух с пряным озоном – вкусный такой,

Что, кажется, нет ничего сейчас во всем мире лучше.

Два дерева рядом стоят, друг к другу прижались,

Ветками, как руками, сплелись – держатся.

Макушкам зелёными поддерживают провода из стали,

Гроза же пройдет, а они останутся и будут нежиться.

И вот рухнула, взорвалась плотина небесная,

Вниз, на землю потоки воды ледяной хлынули,

Белые гребни на волнах реки – как фата невесты,

Да всполохи молний с запахами горько-полынными.

Мать-природа бушует, остервенело, дико и грозно,

Словно всем вокруг доказать хочет, мол, я тут главная,

А гроза уже успокоилась и небо такое нежно-розовое,

И утро нового дня встречает жизнь распахнутыми ставнями.

Вечер за окнами полз на горячих лапах,

На раскалённый асфальт, попадая, шипел,

И от ожогов он дождиком мелким плакал,

Вечер в прохладную ночь превратиться хотел.

Сверху, как сыр, половинка луны свисала,

Ей было жалко, до слёз, на страданья глядеть,

Звала темноту, даже тучи за ворот хватала…

А вечер повис на заборе, как старая плеть.

Услышало сонное небо мольбу о прохладе,

И с севера ветер на помощь внезапно пришел,

Попрятались звёзды, луна в антрацитовой вате,

И мягкий от зноя асфальт прошептал: «Хорошооо»…

Однажды лифт на сотом этаже

Себя с воздушным замком саллегорил,

Он видел даже женщин в неглиже

И тайны сохранить в себе позволил.

Он так устал, он слишком долго жил,

Десятки тонн различных самых грузов,

Людей и мебель, и потоки лжи,

И пьяных мужиков с огромным пузом.

И думал лифт: «Ведь, замку я сродни,

То в облаках, как призрачное счастье,

То камнем вниз – там кто-то позвонил,

Как будто, утонув в огромной пасти».

И сквозь окно глядел на звёзды лифт,

Мечтал по крыше погулять немножко,

Но кнопок разноцветные огни,

Ему пищали: «Ты же лифт! Не кошка!

Вот твой туннель, и тянет тебя трос,

Живёшь, пока по проводочкам-венам,

Электроток бежит, как паровоз,

Но глянь вокруг тебя какие стены!»

Вот так и замок, что воздушный твой,

Хоть в облаках парит, но знаем точно —

Как высоко бы не взлетел, порой —

Мечта любая под собой имеет почву.

У ворот на кладбище сидит,

За глухим укрывшись капюшоном,

Девушка, на вид лет двадцати,

И лицо мне кажется знакомым.

– Можно? Я присела рядом с ней.

– Да садись… Коль, смерти не боишься.

У тебя в запасе пару дней,

Да и день второй.. Он, явно, лишний.

У меня, на миг, пропала речь,

Руки онемели и замёрзли.

Захотелось просто молча лечь,

И уснуть под шум листвы берёзы.

– Смерть? Моя? Ты здесь? Ты ждешь меня?

Ты пришла за мной? – она молчала.

Только низко голову склоня,

Капюшоном медленно кивала.

– Но зачем? И кто же так решил?

Я же молода, вполне здорова!

Блин.. Прошу.. Послушай! Не спеши!

Да и умирать я не готова!

Повернулась Смерть ко мне лицом,

Чёрные глазницы смотрят хмуро:

– Ты вчера поссорилась с отцом,

Маме сгоряча сказала «дура»

А потом ушла из дома прочь,

Всех ругая, ничего не видя.

Ты не обернулась, слыша «доооочь!»

Ты зачем родителей обидела?

А потом вы пили до утра,

Дым столбом, случайные мужчины,

Вот я и подумала «пора!» —

Очень даже веские причины.

Ты сама не хочешь просто жить,

Радоваться жизни не умеешь,

Видишь на своей ладони нить?

Тонкая. И с каждым днем слабее.

Вот сегодня-завтра пропадет

Ниточка, что связывает с жизнью.

А я здесь, с тобою, у ворот.

Кстати, заказала тебе Тризну.

Слушала её и пот ручьем,

По спине моей бежал упрямо,

А потом вдруг стало горячо,

И я дико закричала.. «Маааамааааа!»

И очнулась. В доме тишина,

Только шёпот: «Доченька очнулась…»

– Мама… Мамочка.. Ты очень мне нужна!

Мамочка, прости меня за глупость…

Милые родители мои,

Дочь свою, пожалуйста, простите,

Долгими пусть будут ваши дни,

Каждый миг и каждый час цените.

В комнате темно. Мелькнула тень..

Смерть в углу стояла, улыбаясь.

– Ай, живи пока. Возиться лень…

Ухожу. Но помни – не прощаюсь.

На ладони нить – твой тайный знак,

Обещай, что будешь помнить твёрдо,

Если что-то, вдруг, пойдет не так,

Я вернусь к тебе из царства мёртвых.

Мне ночь шептала – проходи, ложись,

Глаза закрой и наслаждайся негой.

Твой сладкий сон – твоя вторая жизнь,

Подушка – облако и покрывало – небо.

Ночь прятала меня от света звёзд,

Задвинула все шторы в моём доме,

А лежу и думаю всерьёз,

Что жизнь во сне проходит, словно в коме.

Не оставляет ночь следов своих,

Мне темнота покоя не приносит.

Вот нужно спать, а я пишу стихи.

Душа не спит. Душа свободы просит.

Я стихов для детей никогда не писала,

И сегодня, впервые пишу.

Но уверена, ты же всегда понимала,

Что я вами живу и дышу.

Моя самая старшая дочка Алёнка,

Тёплый, яркий солнечный свет,

От момента рождения, с первых пелёнок,

И на всем протяжении лет.

Помню, сказки тебе я когда-то читала,

Рисовать мы учились читать,

Помню, первое слово «папа» сказала,

Помню, как начала ты вставать.

Помню, как не любила ходить ты в садик,

Как кричала – «Хочу домой»!

Как просила тебя я – «Бога ради,

ты же знаешь, что я с тобой».

Помню каждый твой первый шаг и победы,

И храню твою прядь волос.

Помню, как с папой упали с велосипеда,

Как тебя он домой привёз.

Как ты плакала: – «Мама! Ведь мы же упали!

Прямо в лужу! Я грязная вся!»

А потом много лет мы над этим смеялись,

Ибо, плакать же вечно нельзя.

Помню всё. Как учили стихи и уроки.

Или как не учили совсем.

Как мы вместе с тобой покоряли пороги

Каждодневных обычных проблем.

Ты росла, становилась умнее и краше,

С каждым часом, минутой, днём.

Дочка. Леночка. Милая наша.

Мы с тобой одним вздохом живём.

Далеко мы, но разве имеет значение,

Расстояние, если душой,

Я с тобою. И это стихотворение

Я пишу одним сердцем с тобой.

Я говорила сотню тысяч раз —

Мне чувства проще выразить стихами,

Чем объяснять простые истины словами,

Я не умею отвечать лишь парой фраз.

Я не могу придумывать эмоции,

Я напишу, скажу, всё то, что есть внутри,

Ведь всё, что нравится, во мне огнем горит,

Я не раскладываю всю себя на опции.

И если не понравится – скажу,

Молчать не буду. Притворяться тоже.

Я чувствую душою, сердцем, кожей.

Я через чувства воздухом дышу.

Я мечтаю однажды проехаться

По России огромной моей,

Путь железной дороги вертится

В хороводе февральских дней.

Для начала на старом автобусе

Я приеду в столицу страны.

И Москва на моем личном глобусе

Яркой былью ворвётся в сны.

Дальше, «Красной Стрелой» до Питера,

Здравствуй, Смольный. Привет, Эрмитаж.

Невский берег, ногами вытертый,

Может, ты, отдохнуть мне дашь?

Дальше я от вокзала Ладожского

Сяду в поезд, идущий в Курск.

Вспомнив битвы с ордами вражескими,

За погибших в душе помолюсь.

Снова поезд, стакан в подстаканнике,

Самоварная Тула, мчусь.

Оружейник в промасленном фартуке

Сотни лет сохраняет Русь.

Полторы тыщи вёрст на поезде,

Город воинской славы страны.

Севастополь – ты в вечной повести,

Твой народ и твои сыны.

И опять поезд мчит, качается

Вереницей железных дорог.

Там где солнце для нас начинается,

Здравствуй, город Владивосток.

Если, правда, вот так проехаться,

Сквозь десяток границ часовых,

Мне, наверно, не хватит месяца,

Я за час написала стих.

На светофоре бабушка замешкалась,

Тяжёлых сумок не смогла поднять,

Водители сигналят, стали нервничать:

– Ну сколько можно тебя, бабка, ждать!

И лишь один водитель, не ругается,

Он молча вышел, сумки её взял.

– Я помогу, – сказал и улыбается.

– Куда идёшь-то?

– Мне бы на вокзал…

Открыл мужчина двери внедорожника,

– Ты, мать, садись, доедем с ветерком.

Бабуля села очень осторожненько,

Мужчина, ведь, совсем ей незнаком.

Доехали. И, стоя у вокзала,

Бабуля рыться в сумках начала.

– Ну вот! Нашла! Платочек развязала

И денежки мужчине подала.

В ответ мужчина только улыбнулся,

– Не денег ради я тебе помог.

А бабушка в ответ:

– Пускай вернутся,

Твои дела двойным добром, сынок.

Привет, Валюшка, я тебе пишу, из года аж две тысячи тридцатого.

Смешно сказать – в противогаз дышу, не всем хватает воздуха проклятого.

Ты представляешь, кончились леса и наши все мещерские трущобы.

Над голой степью птичьи голоса звучат, как поминальный звон над гробом.

Ты представляешь, ты ещё жива, здоровья нет и выпали все зубы.

А твоя, лысая теперь уж голова, блестит на солнце, словно таз соседки Любы.

Да, птицы есть, но странные они, две головы, два клюва, восемь крыльев.

Да и поют не так уже они, как старый клавесин, покрытый пылью.

Вчера медведь по городу ходил, облез совсем от химии бедняга.

В пруду, за домом нашим, крокодил, но мелкий очень, ну его, салага.

Ах, да. А дома нет уже давно, снесли и там теперь завод какой-то.

А вас переселили в странный дом, похож он на остатки самолета.

Но всё фигня, ведь для тебя важней, что у детей твоих сложилось лучше,

Аленка старшая в Карелии своей, живет с ребёнком и, конечно, мужем.

А Женечка, закончив институт, уехала на космодром Восточный.

Её Антона, вроде бы в Китай зовут, но этого, увы, не знаю точно.

Твой Фёдор, молодец, спортсменом стал. Он мира чемпион, олимпиады.

Он столько раз тебя с собою звал, а ты не едешь, говоришь – не надо.

Про мужа ты хотела бы спросить, а он всё так-же, лежа на диване,

Как пиво пил, так продолжает пить. Он вечно молодой и вечно пьяный.

Сказать забыла – городов уж нет, кругом одна Москва, большая очень.

И вся страна – один большой скелет. И не понять где сердце, печень, почки.

Ты там консервы больше запасай, пусть не на сотню лет, но хоть на двадцать.

И если можешь, лучше уезжай, потом уж поздно будет вам спасаться.

– Он был сине-зелёно-красным,

С позолоченно-пошлым кантом…

– Да… в лиловых разводах грязных,

Серебро и нить аксельбанта.

– Да ты бредишь! Придумал тоже!

Там лицо юной девы было.

– Не лицо там было, а рожа!

Той, которая не любила.

– Блин, ребята, курить бросайте!

Или мне своего отсыпьте.

Был цветок на мокром асфальте,

И обломок облезшей кисти.

– Ну ты выдал. Цветок-то откуда?

Да ещё, сквозь асфальт. Нелепо!

– А ты, что же, не веришь в чудо?

И твой максимум – сказка про репу?

– Хватит спорить! Глядите глубже,

Там, за чёрным квадратным фоном,

Солнце тонет в холодной луже,

Ледяным покрываясь узором.

– Дааа… Вот это вас прёт, ребята…

Как фантазия ваша плещет…

Он был просто чёрным квадратом.

С миллионом морщин и трещин.