Читать книгу Катарсис - Валера Жен - Страница 5

23 июля 1989 года.

Телефонограмма, полученная в прокуратуре, сообщала: В окрестностях туристической базы обнаружен труп Игоря Моисеевича Шкоды тчк Имеются следы насильственной смерти тчк Прошу выслать следственную группу тчк Директор базы «Лазурная гладь» Скремета тчк.

Следователь Степан Михайлович Алексин – худощавый симпатичный шатен лет сорока, с выбритым до глянца лицом и военной выправкой, тоскливо рассматривал загрубевшие пальцы, похожие на щупальца бывалого спрута. День дежурства совпал с воскресным и первым рабочим днем после отпуска. Преследовали впечатления от плавания с друзьями по северной реке, в которой на каменистых порогах мыльными хлопьями вспенивалась вода, в бурных потоках хариус напрашивался на крючок. Время от времени их длинные мясистые тела шлепались на добротный плот. Неприхотливая коптильня делала свое дело. Дело! Алексин встрепенулся. Ах, как хороши, прекрасны северные ночи! У костра. Почти по Тургеневу. Что ж, узнаем, чем пахнет труп, как его там…

Он указательным пальцем постучал по стакану с остатками холодного чая, желая выгнать оттуда назойливую муху. В ней виделся источник внезапного раздражения. Задумался. Телефонограмма пришла два часа назад. Сейчас двенадцать. Труп обнаружен где-то в семь утра. Время, когда любители утренних моционов, далеко не юные в своих устремлениях, червячками буравят природные ландшафты. И… следы преступления потеряли свежесть, возможно – отсутствуют. Поднял телефонную трубку, оповестил группу о выезде.

– Закусим в дороге! А то как бы нашего приятеля на сувениры не растащили, – шутливо закончил, как ему показалось. – Что? Нет, не надо. Собачку и фотоаппарат. Все!

Сборы прошли быстро, и скоро служебный «Уазик» потряхивало на ухабах. Из памяти выплывали речные перекаты, плот натыкался на острые камни, хариус клевал. По обрывистым берегам тянулись заросли девственного леса, пьянил аромат неведомых цветов. Ясное небо ослепляло своим отражением. Как хороши, как свежи… В плечо ткнул кинолог Лешка.

– Ты что, заснул? Смотри, какая свежесть! Каждый день бы выезжать на курорты.

– А, иди ты! – махнул безнадежно рукой. – Настоящей природы не видел.

Машина остановилась сразу за воротами базы. Водитель выдернул ключ зажигания, и, как по сигналу, зазвучала вечная симфония неувядаемой природы. А, пожалуй, он прав. Чем не курорт? Ехать далеко не надо, всего час езды. Слева, в двадцати метрах от въезда, простирается гладь озера, справа нависает крутой каменистый склон, поросший хвойными деревьями. К подножию прилипла деревянная постройка административного корпуса. Казалось, убрать несколько камней из-под основания, и покатится она, и покатится… в озеро.

Остекленная массивная дверь качнулась, выталкивая крупного розовощекого человека в добротном, тщательно отутюженном синем костюме и сверкающих черных туфлях. Темная непокорная прядь закрывала половину левого глаза, придавая ему вид лихого казака. Мужчина одернул полы пиджака и мигом скатился к машине. Он чувствовал себя неуютно в послеполуденную жару и едва заметными телодвижениями пытался отклеиться от плотно прилегающей одежды. Глубоко дышал, фразы вылетали под повышенным давлением – с хрипом.

– Директор, – представился он. – Скремета.

– Рассказывайте.

– Смотрите сами… – неопределенно развел руками.

– Ведите к трупу!

– Какому трупу!? – Дыхание остановилось, задержка грозила взрывом, что и произошло. – Какой труп здесь кругом трупы убивают режут пугают одни сумасшедшие старуху на скорой увезли сердечница дважды направлял телефонограмму а вы труп три убийства а вы труп.

Нервный директор, – про себя заключил Алексин. – Плохо владеет ситуацией, а должен быть покрепче. На вид – лет тридцати, усики а-ля Михалков, слегка толстоватый, но ростом не обижен. Наверное, женщинам нравится. Взгляд темный, ласковый. Мне бы такие данные, а то полный контраст – невысокий, светлый, щуплый. В общем, мальчик с посеребренными висками. В органы внутренних дел записался, благодаря воле и выдержке. С женщинами и вовсе не ладится, хотя им нравится в мужчинах армейская подтянутость и выдержка. Самодисциплина и мешает склонить голову перед женским очарованием. Знали бы, что во мне Тургенев пропадает. Как хороши, как свежи были… Тьфу, сдался этот Тургенев. Итак, три убийства и старушка.

– При чем здесь старушка?

– Как при чем!? Наткнулась на… прогуливалась. У нее такой порядок – вставать с зарей и наслаждаться пробуждением природы. Птички там и всякое… Увидела парня, кровь… очумела. Простите, растерялась. Откуда прыть взялась. – Директор обескуражено пожал плечами. – Примчалась и чуть ли не на всю базу завопила: Убили, убивают! Люди рано ложатся, быстро высыпаются на свежем воздухе. Самые шустрые повыскакивали, кто в чем. Где, говорят, убивают? Она рукой показала и повалилась. Глаза закатила. Ладно, у нас врач толковый. Быстро сообразил, что к чему. Укол, потом скорую вызвал. Сердце, говорит.

– Очень хорошо, – невпопад кивнул Алексин. – Остальные трупы?

– А что остальные… как и полагается, в своем домике почивают. То бишь вечным сном почили.

– Что-то быстро вы на юмор переходите. То безумно таращите глаза – несете околесицу, а теперь в вас Зощенко проснулся.

– Прикажете рыдать… Я только заглянул и сразу вылетел. Там кровищи по колено. Опять следопыты навели. Вокруг дома кровь, у крыльца – тоже. Сами увидите.

Орест Викторович Скремета уже год был директором. Месяц назад достиг христового возраста. Молодая задористость резко отличала его от коллег-директоров. Скрытое честолюбие сквозило не только из карих с поволокой глаз, но, казалось, из всех складок одежды. Модные туфли вызывающе бросали блики на все стороны: мол, смотрите, какие мы, а что выше, то и описанию не поддается. Пижон? Возможно. Коллектив любил его за расторопность, с какой он поправил запущенные дела, благоустроил территорию, вернул престиж туристической базе и помирил двух молодоженов, переваливших пятидесятилетний рубеж. С утра до вечера звучала музыка, и каждый посетитель уносил с собой приятные впечатления о «Лазурной глади» с напевами полюбившихся мелодий. Несмотря на драматичность, последнее событие, интриговало и будоражило людей, добавляя адреналина и обогащая нередко тусклую жизнь. Именно об этом подумал Алексин, а вслух сказал:

– Проводите! И еще… пригласите доктора. Может пригодиться.

Глинобитная дорога витиевато огибает озеро, пересекает редкий лес, упирается в жилую зону. По ее состоянию видно, машины ходят здесь редко. И встречная табличка на покосившемся столбике доходчиво поясняет: Проезд на личном транспорте запрещен! За нарушение штраф 50 руб.

Праздные люди с интересом посматривают на прибывшую группу, не спеша уступают дорогу. Скорее, бульвар, а не дорога. За островком густого леса открывается обширная территория в виде каре с постриженными газонами и спальными корпусами. От уютных деревянных строений по склонам, через проезд, серпантином спускаются мощенные известняком тропинки, пересекающие обширный кустарник с редкими хвойными деревьями, и выходят к озеру.

Корпус №6 занимает крайнее положение в цепочке спальных сооружений с одинаковыми фасадами и террасами в сторону озера. Из каждого домика легко обозреваются побережье с золотистым пляжем под знойным летним солнцем и противоположный берег с налепленными гнездами баз отдыха, санаториев и профилакториев, не имеющих четких контуров из-за дальности расстояния.

Федор работал с фотоаппаратом. Иногда подменял другим – из набедренной сумки. Алексин заметил раздвоенность в интересах фотографа, вопросительно посмотрел на аппаратуру. Тот замялся, сделал вид, что очень увлечен созерцанием домиков. Потом решился.

– Да, иногда подрабатываю на слайдах. Сам понимаешь, природа. Не часто увидишь. А тут… одно другому не мешает. И квалификация повышается.

– Повышается, говоришь? А вообще, как знаешь. Не тебя учить. Только не забывай отражать следствие добрыми иллюстрациями. Домик, чтобы как на картинах кубистов – со всех сторон! Понял?

– Ну, ты даешь! – Федор обиженно пожал плечами, в кармане пиджака мстительно построил фигу.

Домики как домики. Внешне ничем не отличаются. Блокированные. Словно опята, приткнулись друг к другу: который чуть вперед выдается, иной отстает, а в целом – дружная семейка. Кое-где террасы соединяются, что при желании позволяет общаться с соседями, не покидая пределов собственного жилища.

Корпус №6. Под окном сочная трава, чуть примятая и сдобренная приправой в виде бурых пятен на ярких листьях. Такие же вкрапления пестрят на тропинке, огибающей домик и ведущей к входу. Перед крыльцом остановились. Психологический барьер. Алексин должен войти и явиться свидетелем последствий драматических событий. Предварительный разговор с директором усиливает робость, с какой он сверлит взглядом дверь. Что там? Понятно, смерть. За ней история. Вопрос, как войти и посмотреть. Отсюда – определенная версия. Пусть интуитивная, но все-таки…

– Договоримся так… Ты, Федя, собери в пакетики травку с загадочными пятнами. А вы, – он смерил строгим взглядом кинолога и директора базы, – наблюдайте за территорией. Смотрите, где что не так. Очень любознательных людей держите подальше.

Повернул в замке ключ, приоткрыл дверь ровно на столько, чтобы только самому проникнуть внутрь, но не дать сторонним наблюдателям что-либо там разглядеть. Сумрак. Окна плотно зашторены. Спертый запах крови и смерти. Тронул выключатель. Свет ослепил кровавыми брызгами. Задержал дыхание, тяжело выдохнул. К ногам тянется алый ручеек. Всего лишь видимость оживших событий. Жутковато, но работа есть работа. Застывший кадр немого кино. Что произошло? Ответы потом, главное – ничего не упустить. Итак, я вхожу… передо мной справа кухонный уголок. Стол, посуда, четыре стула, недоеденный ужин, пустые бутылки из-под шампанского и водки. Дальше алые брызги сгущаются и материализуются в два подобия человеческих существ.

Разметавшееся тело молодой женщины в другой ситуации могло бы вызвать подобие восторга у большинства нормальных мужчин, но теперь своей незащищенной открытостью производит удручающее впечатление. Степан Михайлович – не исключение, он с грустью созерцает ту, которая могла послужить улучшению генофонда страны или, наконец, стать матерью здорового и красивого ребенка. Ее женственность и необычайная выразительность форм станут достоянием паразитирующих микроорганизмов. Ничего не останется, кроме обезличенного праха, но раньше началось разрушение духовной и культурной целостности. Платье порвано, одним лоскутом от подола бесстыдно откинулось выше пояса, открывая сгусток бурой массы. Многочисленные порезы на груди и шее, не столь страшные, смягчают впечатление от основной раны. Голова, неестественно откинутая, сохраняет уложенные накануне темно-русые волосы. Взгляд никуда.

Алексин стоит в задумчивости, пытаясь воссоздать разыгравшуюся трагедию. Перед мысленным взором маячит разъяренное мужское лицо, руки сжаты в кулаки. Какое лицо? У мужчины, лежащего поблизости, нет лица. Есть кровавая запекшаяся маска. Рядом – кухонный нож. Орудие убийства? Из ревности. Попахивает откровенной эротикой, совсем ни к чему мужской труп. Самоубийство? Его поза и порядок в одежде далеки от простейшего вывода. Что еще? Ранения… так себя не изувечишь.

– Федор! – неестественно громко вырвалось из пересохшего горла.

Фотограф втиснулся в щель дверного проема, замер у порога.

– Очень не топчись. Все, как следует, зафиксируй.

– Что остальные?

– С директором сам разберусь, Алексей пусть выгуливает собаку. Дверь запри и никого не впускай. И смотри, никаких художеств! А то слайдов ему захотелось. Совсем разболтались… врач придет – пусть приблизительно определит время смерти. Впрочем, и определять нечего, и так ясно.

Злость проявилась внезапно. Он мог бы ее объяснить, но раздраженно хлопнул дверью, и шаги его скатились с крыльца.

– Мог бы и повежливей, – недовольно пробормотал Федя и стал настраивать фотоаппарат.

Вечер.

Третий труп находился неподалеку – сразу через дорогу, в леске. Накрыт старой простыней. Рядом, у гнилого пня, развалился работник с местной кухни, с мрачным видом всматривался в пожелтевшие страницы толстой книги. При других обстоятельствах можно принять за обычного человека, ожидающего пробуждения закадычного друга. При появлении Скреметы скосил глаза на его спутника, невозмутимо пересел на пень и продолжил безобидное занятие.

Алексин приподнял простыню, минуту всматривался. Повернулся к Скремете.

– Пусть его доктор тоже посмотрит, потом все трупы отправим на тщательную экспертизу. Да… найдите соседей этих… отдыхающих, все равно что-нибудь заметили.

Причина происшедшей трагедии продолжает наполняться содержанием и становиться все более убедительной. Без сомнения, все три убийства каким-то образом связаны между собой, а на первый взгляд картина представляется и вовсе классическим любовным треугольником. Но так хочется считать для упрощения задачи, а на самом деле надо собирать доказательства и разбираться.

– Что вы знаете про… людей? – Он покосился на простыню.

Орест Викторович молчал, как бы гадая, какие люди имеются в виду.

– А что о них знать? Барышня и этот… из посетителей. Тот, другой – сторож базы. В целом неплохой парень. Так думают о нем.

– Вы считаете также о…

– Думаю-думаю, – скороговоркой перебил директор. – Считаю, в тихом болоте черти водятся… любил животных… а что еще? Все на глазах. Ничего себе такого не позволял. В пьяном виде не попадался, чужого не брал. Охотник.

– Охотник… а до чего охотник?

При банальном вопросе Скремета поморщился.

– Можно подумать, в местах отдыха всегда ищут любовных утех. Конечно, не без этого. Люди разные, но этот парень от природы. Его интересовали дикие животные.

– Зимой имеется женский персонал?

– Нет, что вы! Только сторож и… собака. Медведя завел. Выходит, не скучно ему. В прошлом году вручили цветной телевизор за безупречную работу. Можете не доверять, но пожаловаться не могу. Парень, что надо… был.

– Говорите, собака и медведь?

– Не совсем, – помявшись, заключил директор.

– Что еще?

– Иногда серьезные люди приезжали. Знаете, как это бывает… городская суета, неудачи в работе, стрессы. Вот и ездили сюда отвести душу. Располагались обычно у сторожа. Для таких случаев имелось хорошее вино, холодильник в столовой не пустовал. Парень простой, да и с любым начальством мог пофилософствовать на равных. За это любили и везли продукты и… прочие вещи.

– Женщины?

– Кто их знает! Не докладывали, а у меня дела – другие заботы. С любителями зимнего одиночества получал, при их возвращении в город, письменные отчеты, иногда разговаривал по телефону. Этим и ограничивался.

Ореста Викторовича, перспективного руководителя, раздражал разговор о его причастности к какому-либо ЧП на базе. Он всегда добросовестно выполнял свои обязанности, его персонал тоже обвинять не в чем. Хотелось забыть о печальном событии, посмотреть на всех сверху вниз и привычным колоритным басом прокричать: Машка, иди туда, а ты, Лукерья, отнеси чайный сервиз в такой-то номер. Там постоялец Николай Федорович – директор птицефабрики. И смотри, чтобы постельное белье дышало хвойной свежестью. Получится чин чинарем – премию выпишу. Спас от неприятной беседы доктор. Он явился в сопровождении изможденного молодого человека в спортивном трико и сразу пустился в наступление.

– Вот, посмотрите! – Ткнул пальцем в сторону забинтованной головы спутника. – Пострадал у спального корпуса и хочет видеть следователя. Сотрясение. Едва стоит на ногах, а все туда же – в свидетели.

– Вы доктор? – остановил словесный поток Алексин и, усмотрев утвердительный кивок, добавил: – Значит, следует быть в халате. Хотя это к делу не относится. Вы займитесь трупом. Директор свободен, а с парнем перекинемся парой слов. Он хоть и с травмой, но свой долг выполняет лучше многих из нас.

Скремета с удивлением смотрел на обрадованного следователя. Кажется, до сих пор тот находился в полусонном состоянии. Появился парень, и состоялось пробуждение. В серо-голубых глазах загорелись азартные огоньки. Еще немного, и пригласит всех на известняковую дорожку – покажет, как бегают настоящие спортсмены. Чтобы его не спровоцировали на позор, директор поторопился ретироваться.

– Если потребуюсь, он меня найдет. – Покровительственно положил руку на плечо кряжистого доктора. – Весь день буду в конторе.

Алексин с удовлетворением и понятным удовольствием окинул взглядом стройного паренька. Радушно улыбнулся, обнял за плечи и нежно, будто своей любовнице, пропел:

– Как я тебе сочувствую! Но, сам понимаешь, дело чертовски неприятное – три мертвеца, а ты живой. То есть приятно, что ты живой. Это божье провидение… чтобы знать истину. – Указал на пенек, – Садись, садись! Тебе вредно стоять. Не спеши, рассказывай обстоятельно. Представь, я – твой духовник.

Парня зовут Валерой, фамилия – Вадеев. Среднего роста, лицо голубоглазое с нормальным ртом и чуть длинноватым носом. Голос, как у Сталлоне. Есть что-то от романтика. Для себя Алексин определил его поэтом.

– Я люблю помечтать. Ночью становлюсь особенно восприимчивым. А тут природа, звуки… Вышел. Погулял по пляжу… Знаете, как это бывает. Позади лес, перед глазами вода в лунном освещении. И вот музыка… поднимается, ширится… Вечное противостояние – одна тема. Вода щебечет свое, а Земля создает мощный фон…

– Хорошо, полюбовался природой, а потом что произошло? – нетерпеливо перебил следователь и тут же решил, что зря. Парню надо настроиться, собраться с духом, чтобы подойти к страшным событиям ночи. – Кстати, у тебя взгляд болезненный. Расскажешь, и доктор тобой займется.

Действительно, Алексин почувствовал угрызения совести. Надо быть дипломатичней. Все-таки не каждый станет гулять с сотрясением головного мозга, но дуэт Воды и Земли… Уж не насмешка ли? Возможно, в поэтической тарабарщине тоже есть крупицы недавних событий. Надо стараться все нанизывать друг на друга, создавать целостную картину.

– Не бойся, продолжай.

– Чего бояться… темно было. Помню, наплыли тучи, стало прохладно. Пропал интерес к звукам. Какое-то шабутное настроение. Я направился в сторону домиков. Первым в ряду выделялся силуэтом корпус №6. Окно еще светилось – словно душа моя в кромешной тьме. Подумалось, там весело. Так бывает от безнадежной тоски. Представились красивые девушки с друзьями, появилась зависть, что ли. Пока раздумывал, в лунных проблесках появился человек в рабочем комбинезоне. Настолько неожиданно, что я замер у края леса. В руках у него высвечивалась трубка… или обычная палка. Точно не знаю. Наверное, ею меня ударили.

– Не сбивайся, говори по порядку. – Алексин всерьез опасался, как бы свидетель не растерял впечатления прошедшей ночи. Могла сказаться травма головы, и только теперь для него начинает проясняться значимость и лунного света и различных звуков, не исключая дуэта природных стихий. – Обо всем рассказывай, мы разберемся.

– Он кого-то или что-то искал, мне так показалось. Потом пошел в корпус или вокруг него. При всем любопытстве я не мог видеть, что он делал за домиком. Именно тогда мне пришла нелепая мысль. Честное слово, стыдно признаться! Мне взбрело в голову заглянуть в окно, посмотреть, чем там занимаются. Но прежде услышал женский крик. Страшный… знаете, какой-то смертельный вопль. – Вадеев передернулся, в глазах нездоровый блеск, как будто уже что-то видит.

А парень-то не простой, – призадумался Степан Михайлович, – как бы не провел. В своей практике ему впервые пришлось встретиться с лирическим изложением показаний. Даже пришла мысль о своем идиотском положении, если приходится слушать поэтический бред. Вслух сказал:

– Вот как! И ты, конечно, испугался?

– Трудно сказать. Скорее, замешкался. Не решался подойти. Предчувствие ужасного зрелища удерживало на месте. Мороз по коже пошел, брр. Наверняка волосы дыбом встали от душераздирающего вопля. Такие вот ощущения, а что там… Прошел газон, подкрался к окну, ухватился за наличник, а тот не выдержал веса, оборвался. – Вадеев приостановил рассказ, перевел дыхание, мысленно восстанавливая и вновь переживая страшные минуты. Бледность покрыла его лицо. – Тогда я здорово испугался, что меня обнаружат и растрезвонят на всю базу. Я было метнулся к лесу, но почувствовал вокруг тишину. Успокоился, а любопытство значительно возросло. Снова подобрался к окну, разглядел щель между шторами. С трудом нащупал зазор в обшивке домика, подтянулся и…

– Ну!?

– Увидел бы, но свет погас. Я не знал, что делать. Неудобная поза и пикантность моего положения не оставляли надежд на удовлетворение любопытства. Открытые действия могли быстрее привлечь внимание. Начал всматриваться внутрь домика, но сильный удар со спины лишил меня сознания. Вот и все.

– Как все!? – оторопел Степан Михайлович. – Ты же очнулся. И скоро. Иначе не разговаривал бы со мной о лунной ночи.

Алексин выжидательно смотрел на парня. Как бы он хотел в этот момент проникнуть в мозги свидетеля и полазить в лабиринтах его сознания. А кто бы не мечтал о сверхспособностях по обнаружению фальши в общении с людьми? Хотя чего греха таить, все знают о лживой человеческой природе и все равно попадаются на обмане. Детектор лжи тоже рассчитан на усредненного человека, против великого артистизма бессилен. А глаза романтического свидетеля затуманились и ничего, кроме скорби, не выражали.

– А потом ничего не было. Очнулся. В голове чудно. Мозги – куча развинченных болтов и гаек. Кое-как поплелся к себе. Начисто забыл, куда я направлялся и почему оказался у сломанного наличника.

Уже поздно, и желудок следователя подавал позывные на ужин. Трудно с этим не согласиться. Да и парень высказался, в качестве свидетеля вполне подходит. Для себя Алексин представил дальнейшее развитие событий, даже уверился в его правильности. Со временем Вадеев очнется от романтических грез и вспомнит более существенные факты. Его можно будет использовать что-то вроде лакмусовой бумажки, на нем проверить созданную версию. Если что не так, парень отреагирует.

Молчание затянулось. Доктор освободился и в ожидании дальнейших распоряжений посвистывал, тактично соблюдая дистанцию.

– Твоя голова требует более серьезного внимания. Теперь ты очень важный свидетель.

Алексин широко улыбнулся, невольно придавая сказанному обратный смысл. Вовремя спохватился, сердито глянул на медика. Взгляды их встретились, сразу произошло взаимопонимание.

– Будьте спокойны, я о нем позабочусь. Проведем несколько процедур, и будет, как огурчик. Не так ли, молодой человек! – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес доктор, поворачиваясь к Вадееву. – Пара уколов, витамины и калорийная пища. Будешь здоровеньким и веселеньким.

Поздний вечер.

Воскресный день заканчивается. Несколько часов разговоров и обследований дали много информации и почти ничего конкретного. Все, как один, крепко спали, видели сны – и даже пророческие. Спальный корпус №6 оставался за пределами их внимания. Это объяснялось знойным субботним днем, водными процедурами и плотным ужином. Жизнь у всех представлялась из личных удовольствий и любовных мечтаний. Если вначале всеобщее безразличие вызывало досаду, то к вечеру Алексин понял нелепость своих притязаний, сам с приятностью припомнил речные перекаты между крутыми берегами.

На фоне всех отдыхающих заметно выделяется личность Вадеева – тоже мечтателя, но все же бесценного свидетеля. Металлическая трубка, найденная недалеко от трупа Игоря Шкоды, является серьезной уликой и убедительным подтверждением правдивости показаний. В то же время Алексина не оставляет ощущение зависимости от единственного свидетеля, возникает подозрение, что поэтические наслоения в изложении Вадеева являются хорошо продуманным способом зомбирования его – следователя Алексина. Да, есть целенаправленная последовательность, и – никаких случайных деталей.

Иногда проскальзывает мысль, что расследование проводит Вадеев, а не профессиональный сыщик Алексин. Впрочем, такой метод работы свойствен именно Степану Михайловичу – он как бы подзадоривает, сам отстраняется и позволяет свидетелю выговориться на полную катушку. В минуты сомнений следователь пытался представить себя на месте парня и все больше убеждался в его искренности. В таком состоянии, в каком находился тот, невозможно придумать хитроумную цепь событий. Для ее убедительности требуется не только точное знание криминальной обстановки, особенностей ее изучения, но и особый дар, проверенный на жизненном опыте. В памяти возникает открытый мальчишеский взгляд под нависающей медицинской повязкой, художественно оформленная речь. Художник? Поэт? Единственный свидетель. Так или иначе, выбора нет. Факты поданы, надо разложить их в логической последовательности. Уже потом лакмусовая бумажка.

Поиски каких-либо улик в доме сторожа ничего не дали. Дом как дом за исключением планировки. Большую часть занимает комната для гостей на время зимнего закрытия базы, для их удобства предусмотрен отдельный выход через просторную веранду. С целью экономии площадей и тепла кухня совмещена с прихожей. Холостяцкий дом, никаких излишеств. Можно сказать, уют без особых претензий, но в художественном вкусе нельзя отказать. Стены сложены из соснового кругляка, внутри никакой особенной отделки – если не считать те же, но уже добротно отшлифованные, поверхности бревен. Даже чердак силами сторожа переделан в подобие летней спальни. В качестве постели хозяин предпочитал охапку соломы, покрытой чистой простыней. Во всем просматривается аскетизм. Рядом, на полуметровом обрезке строганой доски, – бумага, две книги по философии, шариковая ручка. Чем вызвана скромность в запросах, не трудно понять, ощущая пьянящий аромат лесного присутствия. Среди бумаг имеются дневниковые записи, точнее – афоризмы. Дневник приобщен к материалам дела, и по сути противоречат первоначальным выводам.

Изложенные в рукописи мысли заставляют задуматься, вносят сомнения в складывающуюся версию. Лощеная бумага и аккуратный почерк – тоже немаловажный показатель психологии автора. Степан Михайлович еще на чердаке успел вычитать несколько фраз. С каждым прожитым днем я все больше обогащаюсь впечатлениями от гармоничного содружества флоры и фауны. История нам доносит о существовании в прошлые времена лесных разбойников, а мне все меньше верится в единство природы и зла. Показательным примером является герой народных баллад Робин Гуд. В новых условиях проживания я не просто раскаиваюсь в своих прежних заблуждениях, а склоняюсь к мысли о присутствии только в обществе злой энергии, подчиняющей себе людей малодушных. От природы, как и сильного духом человека, всегда исходят добро и справедливость. Стихийные бедствия – естественная реакция на вандализм и жадность бездушной цивилизации.

Как будто ничего исключительного, но глубина необыкновенная в понимании и практическом следовании, казалось бы, немудреной мысли. Но никто не сомневается в плодотворности даже вынужденного одиночества. В отсутствие потребительской и отупляющей городской рекламы разыгрывается воображение, формируется правильное мышление. В соседстве с девственной природой какой-нибудь маньяк стыдится самого себя – пошлое утаивает, а едва заметные положительные сдвиги раздувает до небес. На всякий случай? Как доказать! Со слов директора Скреметы, дом построен при идейном руководстве самого Дурновцева. Поэтому небольшой, мощенный известняком, дворик по периметру окружен легкими постройками для живности. Алексин с интересом рассматривал петухов с красочным оперением и экзотичного дикобраза. Даже при отсутствии хозяина он начинал попадать под его обаяние. До посещения и обыска дома Дурновцева следователь был убежден в правильности версии с главным участием сторожа, а вновь сделанные открытия становились камнем преткновения. Теперь все поиски направлены на устранение сомнений.

Доктор доходчиво разъяснил, что Игорь Шкода, обнаруженный в редких зарослях, после гибели мог еще и подвергнуться нападению зверя. Характерные следы когтей отчетливо выражены на одежде и теле трупа. При поверхностном обследовании обнаружены сломанные ребра. Повреждения приписали медведю Дурновцева. Не ясна история с собакой сторожа, но следы обоих животных потерялись. Подключили собаку Жульбу и виновника посмертных переломов нашли быстро. Отличились кинолог с Жульбой. В километре от базы Алексей пристрелил. Воспользовался двустволкой сторожа, изъятой в доме сторожа. Сам факт незначительный, если не считать поведение медведя и переживания Алексея.

– Никогда не охотился на зверя. А здесь, значит, медведь. И Жульба его не знает, ей запах нужен. А он идет, знаете, не спешит. Оглянулся. Остановился. Снова повернулся. Вроде: догоняйте, сколько можно ждать. Ласково так ворчит. Ну, знаете, Жульба понимает такой голос, а человеку ли не понять животного. – Кинолог ожесточенно рубанул ладонью по воздуху. – Вспомнил трупы… осатанел. Выстрелил! Подхожу, а он морду тянет: мол, дай что-нибудь вкусное. Не поверите, заплакал, но второй патрон разрядил.

Как хороши, как свежи были розы! Тургенев был охотником. Охотник до чего? Масса вопросов, а ответить обязан он – следователь Алексин. Образ жизни и характер Александра Дурновцева высветились, но только в воображении, а на самом деле – масса загадок, учитывая их противоречия. Обычно причина смерти является всего лишь закономерным результатом цепочки многочисленных поступков – за редким исключением. Самое удивительное, нет живых участников преступления, сказочным образом замкнулся круг. Воистину, рука провидения. И этот Вадеев появился по мановению волшебной палочки – на нем, как информатора, замыкается любая версия. Алексин даже не заметил, как включил в соавторы своих домыслов мечтательного молодого человека. А почему бы и нет? Все звенья версии держатся только на показаниях единственного свидетеля. В ином случае, страшилка для любителей острых ощущений. Конечно, медицинская экспертиза скажет веское слово, но и теперь в общих чертах понятно, какое завершение получит расследование. Вот как!

Сумерки неуклонно опускаются на озеро и все окружающие строения. Небесные светила двигаются по своему неизменному пути. И сама история в сравнении с мирозданием выглядит незначительной, сторонней для всех живущих. Заключительная часть выездного марафона подходит к концу, и последняя беседа в кабинете директора является чистой формальностью – более необходимой для Ореста Викторовича, чем для следственной группы. На его лице отражаются все признаки удовлетворения: сами убедились, я здесь не при чем, остальное – дело случая.

Итак, сторож Дурновцев в особом психическом состоянии отправился в ночной вояж. Убил и изуродовал любителя ночных прогулок Игоря Шкоду. Конечно, с помощью медведя. Насчет собаки ничего не известно. Просто исчезла. Вопросы потом. Сторожа привлек свет в крайнем спальном корпусе. Кругом тишина, людей нет, а содеянное преступление усилило склонность к уничтожению, требовало продолжения. Может быть, он знал, кто поселился в домике, а возможно – подглядел в просвет между оконными шторами, как и пытался сделать Вадеев. Молодые красивые женщины не могли оставить его равнодушным. Вошел. Посчитал их прелести доступными, получил достойный отпор. Кровавая развязка? Почему бы и нет. Вопросы потом.

Что бы ни говорили о непостоянстве фортуны, все равно жизнь прекрасна. Клубок раскручен, в общих чертах версия готова. Пусть предварительно, но Алексин по опыту знает, по существу ничто не изменится, разве что обрастет убедительными деталями.

Ночь подкатила мягко, как постель ласковой жены. Лесная симфония завораживает, озеро дышит своей прохладой. Вечный дуэт Земли и Воды? Милый «Уазик», Жульба, друзья по делу, закрытому «Делу», мы выполнили наш служебный долг. Жульба сидеть! Эй, включай свой магнитофон! Нет приятней фырканья мотора и убаюкивающего мотанья по ухабистым русским дорогам.

Алексин спал и сладко улыбался. На него таращился Федор. Фотографу невдомек, что «Дело» закрыто, а следователь находится под впечатлением приятных воспоминаний, когда он был совсем молодым, как свидетель Вадеев. В его сознании фрагментами отражаются события давно минувшие. Потом – красная комната, в полумраке человеческие трупы. Он ступает осторожно, чтобы не споткнуться о вытянутые ноги и раскинутые руки. Обходит скрюченное тело сторожа и оказывается перед горящей свечой у лица русоволосой женщины. Ее глаза открыты, огромные зрачки двигаются вслед его движениям, но тело находится в состоянии полного покоя. Следователь наклоняется к ее обнаженной груди, его взгляд скользит по кровоточащей ране на животе, опускается ниже. Неестественная белизна бедер завораживает, пробуждает какое-то смутное беспокойство. Он касается их дрожащими пальцами, чувствует пульсирующий холод и сексуальную притягательность. Понимает собственную ненормальность и все равно не находит силы отвести взгляд.

Но почему так напугался Федор?.. Да, он внешне скопировал страдальческое лицо следователя, имеющего все признаки пережитого страха. А приснился Вадеев, бог знает откуда, с табельным пистолетом Степана Михайловича. Свидетель настроен игриво, и оружие в его руке болтается, будто ключ на пальце шофера. Неловкое движение, и…

– Нет. Не-ет! – в панике проснулся Алексин и, опомнившись, закончил: – А что так медленно едем? Давай, прибавь газу!

Нервная судорога перекосила лицо, руки сжались в кулаки, а тревожный взгляд направлен в скачущие неровности дороги. Что там?

21 августа. Утро.

Работа есть работа, ничего из ряда вон выходящего не произошло. Все расследования со временем становятся привычными своей непохожестью. Факты проанализированы и разложены по полочкам, недостающие звенья восполнены, благодаря профессиональному и житейскому опыту следователя, сделано соответствующее заключение. И все-таки Алексин не испытывает удовлетворения по той простой причине, что личный опыт не может дать однозначного и непогрешимого решения. Главное – некому предъявить обвинение, исключается возможность пострадать невинному человеку. Последняя встреча с Вадеевым в кабинете. Парень держится уверенно и даже нагловато. Чуть насмешливая улыбка.

– Работаешь архитектором?

– Уже говорил.

– Выходит, еще одна лишняя профессия.

Неопределенно пожал плечами. Опять молчание. Взгляд направлен за окно, где собираются кучевые облака и стайками пролетают воробьи.

– Вы уж, Степан Михайлович, скажите откровенно, чего от меня хотите. Все вокруг да около. Похоже, в чем-то подозреваете, но боитесь ошибиться.

– Пожалуй, ты прав. Я чувствую, твоя травма не случайна, как и… твое появление у спального корпуса. – Алексин придвинул к себе лист со свидетельскими показаниями, с легкостью в голосе продолжил: – По каким-то своим соображениям ты можешь скрывать детали злополучной ночи, но все равно я тебе симпатизирую. Мой интерес к тебе чисто психологический. Не каждый день встречаюсь с архитекторами. Ничего не произойдет, если ты немного расскажешь о себе.

– Записывайте. Попытаюсь сформулировать, если, конечно, будет интересно, – начал он монотонно. – Специалисты говорят, моя психология находится под влиянием планет Урана и Сатурна. Таким образом, поступки приобретают двойственный характер – в зависимости от расположения планет. Иногда находит задумчивость с все обостряющимся вопросом, пригоден ли я для общества, несу ли прогрессивный элемент для своей нации и вообще – цивилизации. Отсюда книгокопание, поиски мыслей, подобных моим. Как-то надо оправдывать свою жизнь, хотя, по утверждению некоторых графоманов, каждому человеку отведена особая роль в обществе, без которой не будет равновесия в природе.

– Прямо-таки! – саркастически скривил рот Степан Михайлович. – Выходит, на другой чаше весов должны быть негодяи. Для равновесия. А если нет надобности в негодяях, то как же ты оправдываешь свою жизнь?

– Вы правильно поняли, или догадались, что я не случайно оказался рядом с местом преступления. И не в моих интересах что-либо скрывать. Скорее, беспокоюсь о репутации погибшей женщины – Галины. Она была моим другом, к ней стремился, ее изучал. Любил наконец! За ее насмешки надо мной, хотя и верил – однажды она очнется от своих заблуждений, прозреет и увидит меня в завершенном качестве.

– Какую завершенность имеешь в виду? Извини, перестаю понимать.

– Как известно, любое настоящее произведение должно быть законченным, как, например, готовый бриллиант. Мы сразу видим его ценность. И я такую мысль вынашивал, чтобы взять реванш в бесконечном диалоге с ней. Даже наши беседы являлись формой самовыражения. События изменили мои взгляды, и пусть она покоится без моего на то вмешательства. Другого сказать не могу и не хочу!

– Так-так, – неожиданно подобрел Алексин. – Я тебе сделаю одно предложение. Ты увлекаешься литературой?

– Как сказать.

– Ну, пишешь?

– Когда-то пытался. Ничего не вышло.

– Запомни наш разговор и постарайся изложить события так, как если бы писал… рассказ, что ли. В общем, напиши произведение, а я помогу пристроить в каком-нибудь журнале. Одно условие – достоверность. Договорились?

– Однако! – усмехнулся Вадеев. – Во-первых, я не хочу говорить о Леготиной, а во-вторых, не могу допустить проникновения в ее частную жизнь.

– Считай, для меня лично. «Дело» закрыто, как тебе известно.

– Не могу обещать.

Вадеев меланхолично смотрит за окно, где облака объединяются в тучки и дружно уносятся на юго-восток. Подходит к концу август, заимствуя осенние краски и холодные дожди. И сожаления. О чем?.. Встает из-за стола, за ним поднимается Алексин.

– Ты не волнуйся! – Рука следователя дружелюбно легла на плечи парня. – У тебя все впереди. А неприятности вроде туч за окном. Проплыли, и след простыл. Снова солнце, трава – зеленее. Так-то вот. Напишешь?

– Да, пришлю.

– Жду. И будь здоров! – Алексин тяжело вздохнул и отошел к окну.

Накрапывает дождь. По водосточной трубе звенит ручеек, попадая на кучу мусора, пронизывая ее и образуя лужу карминового цвета. Она ширится, заполняет сознание, приобретает форму скрюченного человека, потом – вытянутого с откинутой рукой. Реальность уходит на второй план. Зато поворачиваются в его сторону карминовые зрачки, и Алексин знает, что ему не скрыться от возникшего образа. Если его сомнения оправдаются, он не простит себе поспешности в расследовании.