Читать книгу Мирохранение России. Книга Третья. Нация будущего: Россия, в которой нуждается мир - Валерий Белокур - Страница 6

Применительно к теме нациестроительства следует признать, что библейские уроки Вавилонского столпотворения не идут человечеству на пользу. В недальновидном порыве к достижению недосягаемого оно неосмотрительно меняет чистое самобытное на мутное ничейное, выдаваемое за общее, а являющееся, по сути, чужим и чуждым. Между тем, игнорирование той или иной нацией своего предназначения в мире ведет если не к её гибели, то к перерождению, а также к дестабилизации устройства всего человеческого общества.

Понимая это, лучшие русские мыслители XIX–XX веков, указывали на необходимость сохранения традиционного национального самосознания как важнейшего условия бытия России и реализации предначертанной ей глобально-исторической миссии.

Особое место в этой славной когорте принадлежит, конечно же, по сути, первому русскому философу Петру Чаадаеву, который после победы России над наполеоновской Европой в своих «Философических письмах» отмечал: «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода… Мы принадлежим к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок… Нам нет дела до крутни Запада, ибо сами-то мы не Запад… Россия, если только она уразумеет своё призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы; …её дело в мире есть политика рода человеческого; …провидение создало нас слишком сильными, чтобы быть эгоистами… оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества; …все наши мысли в жизни, науке, искусстве должны отправляться от этого и к этому приходить: … в этом наше будущее, в этом наш прогресс… Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся её политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу. Таков будет логический результат нашего долгого одиночества; всё великое приходило из пустыни»[29].

Начало системному осмыслению национальной темы положил другой русский религиозный философ, писатель и публицист К. Леонтьев, создавший «теорию национальных типов» и заявивший, что, по роковым, незыблемым законам, всякая нация, всякое государство, являя собой совокупность трех основных составляющих – религии, культуры и государственности, проходит в развитии три этапа: «первичной простоты», «цветущей сложности», и «вторичного смесительного упрощения». Согласно его взглядам, для долгого и плодотворного бытия любой цивилизационной общности необходимо внимание ко всем её составляющим и пагубна абсолютизация каких бы то ни было вырванных из совокупного контекста явлений или идеалов – будь то человеческая свобода, экономика или этническое происхождение. Леонтьев особо указывал на недопустимость как абсолютизации роли религии или государства, так и противопоставления их друг другу, заявляя, что «есть политик, который сильнее всех государственных людей – это Бог»[30]. При этом он советовал тем, кому думается, что призвание России чисто религиозное, помнить слова одного из основателей цивилизационного подхода к истории – русского публициста и социолога, Н. Данилевского, отмечавшего: «…на Русской земле пробивается новый ключ справедливо обеспечивающего народные массы общественно-экономического устройства»[31] (что, кстати, полностью перекликается с тезисом П. Чаадаева: «Мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество»[32]).

Во многом благодаря К. Леонтьеву мы сегодня понимаем, что гибельное разложение любой цивилизационной общности, включая всё человечество, наступает тогда, когда начинается «смесительное упрощение», когда спасительное неравенство и разнообразие разрушается «либерально-эгалитарным прогрессом» с его «торжеством свободы и равенства», как это имело место в современной мыслителю дряхлевшей Европе. Это у Леонтьева «цветущая сложность» нации и человечества представлена объективно заданным неравенством положений и разнообразием частей, которые сдерживаются органическим единством.

Это Леонтьев, указав, что все нации Европы вступили на путь органического разложения и смерти, предрек именно России расцвет культуры как «цветущей сложности», объединенной не западными либерально-демократическими разлагающими принципами, а византийскими и организующими. Это он, даже ещё не осознавая реальную угрозу современной нам глобализации, заявил, что именно «на Россию возлагается великая миссия быть оплотом мирового охранения от страшной гибели, всеобщего разложения, смерти всех государственных организмов»[33].

Это Леонтьев, предостерегая соотечественников от стремления бездумно копировать «передовой европейский опыт», подчеркивал, что уникальная русская миссия будет выполнена лишь в том случае, если Россия создаст совершенно своеобразную культуру, отличную от западноевропейской. Ему было дано заявить о космополитизме православия и представить его именно как апокалиптическое христианство, при этом не скрывая, а подчеркивая эсхатологическую (от греч. eschatos – последний, конечный) суть последнего. Это он, исходя из объективно предопределенной гибели мира, отрезвляюще вопрошал: «Возможно ли сводить целое культурное историческое призвание великого народа на одно доброе чувство к людям без особых, определенных, в одно и то же время вещественных и мистических, так сказать, предметов веры, вне и выше этого человечества стоящих, – вот вопрос.»[34] И отвечал: «Смесь страха и любви – вот чем должны жить человеческие общества, если они жить хотят… Смесь любви и страха в сердцах… Священный ужас перед известными идеальными пределами»[35].

Это Леонтьевым пророчески сказано о смысле бытия той России Последнего времени, которую нам предстоит явить миру: «До дня цветения (Период «цветущей сложности» человечества. – В.Б.) лучше быть парусом или паровым котлом; после этого невозвратного дня достойнее быть якорем или тормозом для народов, стремящихся вниз под крутую гору, стремящихся нередко наивно, добросовестно, при кликах торжества и с распущенными знаменами надежд»[36]. Уже одно это достойно серьезного осмысления в наши дни и дает повод подробнее коснуться наследия великого русского мыслителя в ходе дальнейшего рассмотрения конкретных проблем формирования российской нации.

Сегодня, переживая со всем человечеством негативное влияние системного кризиса в развитии глобального социума, наблюдая колоссальные трудности европейских стран, казалось бы, ещё вчера являвших собой образец стабильности и благополучия, нельзя не вспомнить также немецкого историка и мыслителя О. Шпенглера, написавшего в начале XX века книгу с красноречивым названием «Закат Европы». Это тем более уместно, что книга имела феноменальный успех у читателей, более тридцати раз переиздавалась в первые два года после выхода в свет и признавалась многими выдающимися современниками как «бесспорно самое блестящее и замечательное, почти гениальное явление европейской литературы»[37].

И такая оценка неудивительна, ибо принципиальная позиция автора «Заката Европы» состояла в том, что «для настоящего понимания эпохи необходимо обратиться к… обширному кругу оснований, что… совершенно невозможно ограничиться какой-нибудь отдельной эпохой и кругом её политических фактов, невозможно заключить исследование в рамки прагматических соображений и совершенно отказаться от чисто метафизических, в высшей степени трансцендентных соображений, если только поставить себе целью глубокую обоснованность и внутреннюю необходимость результатов»[38].

Характерно, что в книге, изданной в непростое для мира время – период Первой мировой (империалистической) войны и социалистической революции в России, представлено учение о «культуре» как множественности замкнутых «организмов», выражающих «коллективную душу народа» и проходящих определенный жизненный цикл до стадии «цивилизации», которая знаменует собой «смерть культуры». Не ставя пред собой задачу детальной оценки всех выводов Шпенглера, мы можем, в частности, констатировать, что, несмотря на ошибочность утверждения об отсутствии какого бы то ни было «высшего смысла истории», его взгляд вполне правомочен с точки зрения обеспечения выживаемости человечества в соответствии с универсальной формулой бытия: «единство во множественности».

Кроме того, необходимо признать очевидный факт: вслед за русским Леонтьевым европеец (и это важно!) Шпенглер на основании своей концепции, в которой сегодня легко угадываются глобально-исторические интуиции в высшей степени просвещенного и неординарного сознания, почти сто лет назад предрек системный кризис западной «культуры», который мы видим сегодня собственными глазами, несмотря на ещё совсем недавно наблюдаемый бум «общеевропейского строительства». Данное обстоятельство является веским аргументом в пользу того, чтобы с должной долей внимания отнестись к соображениям дальновидного автора и экстраполировать их на современную действительность с целью исключения ошибок в наших сегодняшних действиях по обеспечению нациестроительства.

Согласно взглядам Шпенглера, человеческие «культуры» как «высокие душевные миры» вырастают из единой безначальной «стихии жизни». При этом «душа», являясь жизненным началом любой «культуры», стремится к собственному осуществлению посредством обретения конкретной, только ей присущей формы, создания оригинального культурного мира. По мере того, как «душа» исчерпывает свои внутренние возможности, «культура» мертвеет и превращается в «цивилизацию», призванную раствориться в мировой цивилизации. Шпенглер указывает, что «цивилизация, завоевавшая ныне всю земную поверхность… есть неизбежная стадия одной западной культуры, которую отличает… мощь её распространения»[39]. Из значимых мировых «культур» Шпенглером к числу вполне реализовавших свои потенции и достигших «завершения душевной стихии» отнесены китайская, вавилонская, египетская, индийская, античная, арабская, западная культура и культура Майя.

В контексте темы нашего исследования важно, что немецкий мыслитель, будучи специалистом в области мировой истории, которого никак нельзя упрекнуть в особой симпатии к России, именно русскую культуру выделил в качестве единственной не только значимой для мира, но и «находящейся в возникновении»[40], то есть в состоянии зарождения и развития. С учетом же неприятия Шпенглером коммунистической идеи и отнесения последней к разряду признаков культурного «заката» общества, у нас есть все основания полагать, что оценка нереализованности «душевного» потенциала России сделана им безотносительно происходивших в ней революционных событий рубежа XIX–XX веков и никак не связана с перспективой коммунистического бытия. В данной связи непреодолимо возникает вопрос: на основании чего блестящим знатоком мировой истории и культурного наследия человечества получен столь оптимистический для всех нас вывод? Увы, исчерпывающего ответа на него проницательный мыслитель в книге «Закат Европы» не дает. Вместе с тем, отмечая «несоизмеримое различие фаустовской (западной) и русской души», он публично ставит вопрос о том, что «религиозным гением обладают лишь арамеи и русские», и утверждает, что «глубинной Русью создается сегодня… построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства»[41]. Подчеркивая смиренную сущность и умиротворенность русского религиозного сознания, Шпенглер утверждает, что «в русской мистике нет ничего от того устремленного вверх горения готики… которое может дойти до штурмующего небеса ликования». По его словам, «мистическая русская любовь – это любовь равнины, любовь к таким же угнетенным братьям, и всё понизу, по земле, любовь к бедным мучимым животным, которые по ней блуждают, к растениям, и никогда – к птицам, облакам и звездам». «Что за христианство произойдет некогда из этого мироощущения.»[42] – вопрос, который Шпенглер оставляет открытым, но в самой постановке которого ясно угадывается вектор ожидания немецкого мыслителя относительно пути реализации зарождающейся «русской культуры».

К сожалению, утверждая, что «у "человечества" нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана» и уподобляя человеческий вид Homo sapiens виду «бабочек или орхидей»[43], Шпенглер своим мировосприятием не допускал присутствия Садовника-Творца в земной природе и, соответственно, не разумел Его замысла. И в этом беда гениального философа и атеиста-романтика, который и сам отчетливо осознавал, что «число метафизических задач, разрешение которых доступно известной эпохе мышления, очень ограниченно»[44]. Интуитивно предчувствуя неизбежность глобального противостояния «западной цивилизации» и «русской культуры», он не сумел увидеть в человечестве особый, уникальный по предназначению биологический вид, призванный в условиях земной жизни проявить ту потенциально заложенную в нём разумность, которая необходима Абсолюту/Творцу для раскрытия Своей совершенной полноты. Ему не дано было понять, что данный вид про-мыслительно развивается под воздействием двух противоположных ментальных систем, образуя две метафизические меганации – «миротворителей», стремящихся «переделать» мир по своим лекалам, и миро-хранителей, стремящихся к сохранению традиционного мира во всех его проявлениях[45].

Вместе с тем, высказываясь против целостного «единства» мировой истории и рассмотрения её как «ленточного червя, неутомимо наращивающего эпоху за эпохой»[46], Шпенглер сумел, хоть и интуитивно, но отчетливо обозначить объективный процесс глобального обезличивания человечества, заключающийся в уничтожении национальных «культур» и превращении их в интернациональные по своей сути «цивилизации». Он утверждал, что отвлеченной истории не бывает, а «бывает лишь история чего-то» и, «если мы имеем в виду историю великих культур, движимым оказывается нация»[47]. При этом, по мнению Шпенглера, с нациями зачастую происходят исторические псевдоморфозы: «случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот – её родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Всё, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустотную форму чуждой жизни; отдавшись старческим трудам, младые чувства костенеют, так что где им распрямиться во весь рост собственной созидательной мощи?! Колоссальных размеров достигает лишь ненависть к явившейся издалека силе»[48]. Нам остается признать эту его правоту и сделать верные практические выводы. Ибо «новый мировой порядок» как глобальную империю зла на планете неразумной/лукаво-умной ментальной Антисистеме бытия[49], без сомнения, сподручнее создавать посредством манипуляций с безликими механистическими «цивилизациями», стремящимися к достижению материального благополучия на базе научно-технического прогресса, а не путем преодоления живой преграды из оригинальных духовно-нравственных «культур», персонифицированных в виде суверенных и самосознающих себя стран-наций.

Увы, вне зависимости от нашего к тому отношения, мир в результате материально-технического прогресса и духовно-нравственного регресса, если использовать терминологию Шпенглера, на глазах всё более теряет свой «культурный» облик и «цивилизируется». Но в этих условиях мы, опираясь на сапиентологическое знание, просто не имеем права не увидеть в описанном немецким мыслителем «закате Европы» проблески «рассвета человечества», дающего каждой душе надежду, веру и умиротворение. Ибо, по слову мудрых, «где конец, там и Начало». Условием же наступления этого «рассвета» должно стать предвиденное автором «Заката Европы» «возникновение» в лице России особой «русской культуры», а не подобия западной «цивилизации», что предполагает явление миру российской страны-нации в том единственном качестве, которое ей объективно предначертано обрести в Последнее время земной истории и которое обеспечит относительно устойчивое развитие человечества в эпоху глобализации.

Даже если вывод Шпенглера о России как последней способной к позитивному развитию «культуре» человечества стал результатом лишь интуитивного предчувствия её особой миссии в условиях «цивилизирующегося» мира, нам должно осмыслить, что есть та «душа», которая «живит» Россию, и в чём конкретно заключается нереализованный потенциал «находящейся в возникновении русской культуры». И в этом благодатном деле не только не зазорно, но и целесообразно более детально рассмотреть «русскую душу» глазами немецкого мыслителя, который, всматриваясь в многовековую историю человечества, предрек последнему перспективу будущего лишь в увязке с «новой Россией».