Читать книгу Децимация - Валерий Борисов - Страница 9

На другой день, рано утром, Сергей вместе с шестью рабочими-красногвардейцами патронного завода вышел на окраину города. Пулемет привезли на телеге, и возница уехал. Решили установить пост возле последнего дома. Веревка служила шлагбаумом. Пропускать можно было всех, но только не казаков – таков приказ Ворошилова. Подозрительных арестовывать и отправлять в совет. Федоренко настаивал на том, чтобы установить пулемет прямо возле шлагбаума, выкопав небольшой окоп, но Сергей решил разместить его в сарае, метрах двадцати от шлагбаума. Федоренко был недоволен, считая, что пулемет для устрашения должен быть на самом видном месте. Но остальные поддержали Сергея. Было холодно, а в сарае можно было обогреться. Пулемет поставили на сколоченный сейчас же в сарае помост, в стенке выбили доску для обзора и стрельбы. Из сарая открывался хороший обзор местности вплоть до Острой Могилы – высокого кургана, насыпанного много веков назад то ли скифами, то ли еще каким-то кочевым народом. По пологому скату холма виднелись удаляющиеся соломенные крыши крестьянских хат. Из-за туч было пасмурно, небольшой мороз сковал грязь на дороге в скользящие бугры и полосы, в серо-желтой траве белел иней. Сергей, поеживаясь от холода, с удовлетворением вспоминал, как вчера Полина радовалась подарку, сразу накинула платок на плечи и долго гляделась в маленькое зеркальце. Детям решила немедленно сшить рубашку и платье, сказав, что рисунок очень красивый, и подойдет им полностью. Она хотела отнести материю к соседке, но Сергей не разрешил и, взяв детей – десятилетнего Романа и восьмилетнюю Нюрку – пошел к матери. У нее была швейная машинка, на которой она когда-то обшивала всю свою большую семью, а теперь шила в основном внукам. Мать сразу же согласилась пошить и, сняв мерку с детей, отправила их домой. А потом заговорила с Сергеем, посетовав, что он редко бывает в родительском доме. Сергей отшутился, мол, сейчас время такое, не до отдыха. Та осторожно спросила:

– Ну, а с Полиной думаешь одружиться?

– Пока не думал.

Мать помолчала, пожевала бледными губами и снова, как бы про себя, сказала:

– Ты ж молодой, красивый… уже и должность имеешь, мог бы найти и девчонку. Вон их зараз сколько. Мужиков-то поубивало, а девок – много. Мог бы и пошукать кого-нибудь.

Мать часто в семье говорила по-украински, и Сергей знал этот язык. Он давно ждал этого разговора, но, как всегда бывает, именно этот разговор застал его врасплох, поэтому, не зная, что ответить, сказал:

– Нет времени. Вот освобожусь и поженимся.

– Мужикам всегда некогда, – ворчливо проговорила мать. – Идете туда, что ближе лежит и легче достать. Где проще. Не пара она тебе, Сергунь.

– Почему?

– Дети у нее, зачем они холостому нужны… да и мало ты ее знаешь!

Мать не могла сказать сыну в глаза того, что знала про Полину. Но неожиданно вмешался отец:

– Мы вот с матерью думали и хотим тебе сказать так – или женись, или заканчивай спать у нее. А то от людей стыдно. Пришел солдат, революционер говорят… и тоже туда полез, непутевый. Быстрее решай.

Сергей обиделся на отца за такие слова и ответил:

– Сам решу, что делать. Не надо мне советовать.

Попрощавшись, он вышел из дома. В начинающих сумерках на улице играли дети Полины и его брата Петра. Играли дружно, и их звонкие голоса светлыми лучами пронизывали сумерки.

«У них нет таких проблем», – подумал Сергей и пошел к Полине. Ей он ничего не сказал о разговоре с родителями, но, видимо, Полина чувствовала своим бабьим нутром о неприятном для Сергее разговоре, и старалась во всем угодить, поливая ему на руки водой перед ужином, вытирая ему лицо и шею полотенцем, подавая постные щи, положила в тарелку лишний кусочек мяса, который предназначался ей, и с ласковой грустью смотрела на неожиданно свалившегося ей, перестарке, молодого мужика, привыкающего к простой неграмотной бабе…

Из воспоминаний его вывел голос Иваненко:

– Казаки!

Из-за холма по дороге поднимались верхом на конях с десяток казаков. До этого проходили крестьяне и жители города, недоуменно глядевшие на приготовления красногвардейцев. Федоренко заскочил в сарай и хрипло выдохнул прямо в лицо Сергея:

– Давай их подпустим поближе и шарахнем из пулемета.

Сергей вложил в пулемет патронную ленту и обратился к Иваненко, которого обучил пулеметной стрельбе:

– Если казаки полезут на рожон, дашь очередь вверх, над головами. А потом смотри по обстановке. Но вначале пуганешь. Понял?

– Понял, – хриплым от волнения голосом ответил Иваненко.

Федоренко суетливо хрипел:

– Ты что, хочешь их отпустить? Глупо делаешь. Это ж живая контрреволюция лезет на нас! Надо им врезать!

– Нельзя. Потому, что она живая!

Сергей потянул Федоренко за собой из сарая, чтобы он ничего не натворил. Тот неохотно пошел следом.

– Зря ты, Артемов, их близко подпускаешь. Потом не справимся, порубят они нас.

– Ты думаешь, они хотят с нами драться? Это им, как и нам, не нужно. Сначала выясним, что им нужно.

Федоренко недовольно сопел, изредка выбрасывая через рот невнятные ругательства. Они подошли к месту, где долбили в мерзлой земле ямы для столбов шлагбаума, и Сергей распорядился одному остаться, а двоим отойти метров на десять и внимательно наблюдать, как будут развиваться события и, если что-то будет разворачиваться неприятное, прийти на помощь.

Казаки медленно приближались, у всех за спиной были винтовки. Федоренко хрипло шептал:

– Нельзя этим сукиным детям близко давать подъезжать. Давай с пулемета! – и косился на Сергея огненно-черным глазом.

Чтобы сбить напряженность Федоренко, которая передавалось ему, Сергей спросил:

– Ты лучше скажи, где ты голос потерял? В церковном хоре или по пьянке?

– Смеешься! – зло бросил Федоренко. – Вот если бы ты двенадцать лет простоял в воде на Алчевском заводе, веничком бы брызгал на чугунные чушки и обратно вдыхал пар и гарь, то ты бы совсем без голоса остался! А ты толком еще и не работал! И ты по сравнению со мной – молокосос, только с пулемета научился стрелять!

– Заткнись! – успокаиваясь, ответил Сергей, и Федоренко послушно замолк.

Подъехали казаки и остановились перед веревочным шлагбаумом. Моложавый усатый урядник, поздоровавшись, спросил:

– Шо вы, робята, тут делаете?

– Сторожевой пост, – ответил Сергей.

– А на што?

Но тут резко вмешался Федоренко и с хриплой ненавистью в горле крикнул:

– Чтобы вас не пущатъ!

Урядник и сопровождавшие его казаки рассмеялись, видимо, они были в добром расположении духа.

– Так мы, ребята, едем не только в гости, а и трошки по делам. Надо в магазин братьев Экслер, по шорному делу. Да навестить знакомых.

Сергей дернул за рукав Федоренко, чтобы молчал, и ответил:

– Приказ совета. Казаков в город не пускать.

– Надолго приказ?

– Пока обстановка не прояснится.

Но снова вмешался Федоренко:

– Покуда Каледина не скинем, вас не пропустим!

Федоренко била крупная дрожь от возбуждения при виде врага, каковым он считал казаков. В любую секунду он мог сорваться и натворить беды. Глаза его ненормально блестели, руки лихорадачно бегали по прикладу и цевью винтовки. Урядник миролюбиво сказал:

– Хватит, робя, спорить, пустите нас. Мы с донбасскими никогда не ссорились. А Каледин ссорится не с вами, а большевиками. Нам нечего с вами делить.

Но Федоренко хрипло закричал:

– Пошел вон, брат вонючий!

Казаки удивленно посмотрели на красногвардейцев и сразу же подтянулись в седлах, исчезла веселость и лица приобрели серьезное выражение, показывая, что они готовы ко всяким неожиданностям.

– Он шо, дурной? – с деланым удивлением спросил урядник.

– Я дурной?! Собаки бешенные! В пятом году как пороли нас в Алчевске! Забыли? Гады ползучие!.. Я тебе сделаю! – кричал Федоренко, взяв винтовку наизготовку и шагая к уряднику.

Тот смотрел на него уже с настоящим удивлением и ничего не предпринимал. Но между ним и Федоренко выдвинулся на коне, перекрывая путь к уряднику, молодой усатый, с торчащим из-под папахи кудрявым чубом, казачина. Все произошло мгновенно. Федоренко, пытаясь увернуться от коня, взмахнул винтовкой, и штык резанул по шее лошади. Та испуганно скакнула в сторону, и на шее выступила кровь. Урядник посерьезнел и, сузив от злости глаза, сказал:

– Назад, ребята. Позже разберемся.

Казаки начали разворачивать коней. Молодой казак, наклонившись вперед, рукой прикрывал рану лошади, из которой текла кровь, и успокаивал ее ласковыми поглаживаниями. Рана была пустяковая, но обидная для казака – не смог уберечь коня. Казаки развернулись и поехали назад. Неожиданно казак на раненной лошади выпрямился в седле, выхватил саблю, подскочил к растерянно стоявшему Федоренко и со всего плеча нанес удар по голове. Федоренко пытался защититься, подняв навстречу удару винтовку, но сделал это поздно и неумело. Острое лезвие сабли, тускло сверкнув в морозном воздухе, опустилось на его голову. Шапка слетела, раздался треск лопнувшего черепа, и мозги белой с оранжевым оттенком массой стали вываливаться наружу. Федоренко выпустил винтовку, пытался руками схватиться за голову, но они не поднялись выше груди, рухнул на землю и больше не шевелился. Казачина развернул лошадь и, на ходу засовывая саблю в ножны, начал догонять своих товарищей, которые, увидев происшедшее, резко прибавили в скорости, пустив лошадей рысью. Молодой, отстав от них метров на двадцать, догонял товарищей.

– Огонь! – закричал Сергей, но пулемет молчал. Двое красногвардейцев, стоявшие позади, стали стоя стрелять по казакам.

«Не попадут же! – мелькнула мысль у Сергея. – Стрелять не умеют, тем более стоя».

Он подбежал к лежащему Федоренко, поднял его винтовку и, встав на колено, стал прицеливаться в отставшего казака, который находился уже в метрах ста от него и, прильнув к шее лошади, догонял остальных. Спокойно, совместив мушку с прицелом, Сергей нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, и он увидел, как, дернувшись всем телом, казак повалился набок из седла, потом, выпустив поводья, упал головой вниз. Лошадь на полном скаку протянула его еще несколько метров по замерзшей земле, пока его нога не выпала со стремени, и казак не остался лежать лицом вниз к земле. Другие казаки остановились и хотели повернуть обратно, на помощь товарищу, но раздалась очередь из пулемета, и они поспешили скрыться за холмом. Сергей приказал двоим взять тело Федоренко и отнести в сарай. Эти двое осторожно, с брезгливостью хотели поднять убитого, но не успели – спешившиеся казаки начали стрелять по посту, и пришлось бежать в сарай. В сарае Сергей накинулся на Иваненко:

– Почему не стрелял, когда казаки зарубили Федоренко?!

– Пулемет что-то заклинило, – виновато оправдывался Иваненко.

Сергей встал за пулемет, прицелился и очередью прошел по гребню холма. Казаки перестали стрелять, красные тоже. Наступило затишье, заставившее жителей близлежащих домов, непонимающих откуда и зачем идет стрельба, попрятаться в ожидании большого боя. Потом из-за холма появился белый флаг, привязанный к палке.

«Хотят забрать убитого», – подумал Сергей.

Оставив у пулемета Иваненко, Сергей вышел из сарая, не думая о последствиях, встал во весь рост и, сняв шапку, помахал ею. За холмом встал урядник и, не бросая флага, пошел к ним. Сергей подошел к трупу Федоренко и, наклонившись, взглянул в его бледно-жёлтое лицо. Оскалившийся рот, испуганные застекленевшие глаза, напряженное от страшной предсмертной боли лицо выражало ненависть и умиротворение одновременно. «Почему у него такая ненависть к казакам? – подумал Сергей. – Правильно говорил Нахимский, на все он был готов». Он на фронте неоднократно видел смерть, но эта смерть была неприятна, потому что это не фронт. Сергей поднял с земли шапку и прикрыл лицо Федоренко.

Подошел урядник. Он глубоко и прерывисто дышал от быстрой ходьбы:

– Убили Тишку, – произнес он. – Племяш мой…

Cергей молчал. Урядник в присутствии врага, видимо, не мог пустить слезу. Лицо его из моложавого стало каким-то смятым и одновременно невидящим.

– Ты убил?

– Я. А, может, ранил?

– Нет. Я посмотрел… сразу… насмерть… метко стреляешь!

Урядник внимательно посмотрел на Сергея, словно запоминая его. Потом спросил:

– Солдат? Где воевал?

– На Западном и Юго-Западном.

– Я тоже на Юго-Западном, – урядник задумчиво посмотрел на Сергея и продолжил: – Вместе воевали, друзьяками были. А счас – враги?

Сергей промолчал, ему было все неприятно, особенно воспоминание, что его раненного спасли вот эти донские казаки. Урядник словно сам себе сказал:

– Ведь русский русского убил. Што ж дали будет? – Его, видно, мучили какие-то серьезные размышления.

– Он тоже убил русского.

Урядник согласно кивнул:

– Оба горячие… глупые, а кровь одна – русская. Шо еще станется! Разреши забрать Тишку, – попросил он. Согласно старому казачьему обычаю тело убитого принадлежит врагу. Если убитого не смогли свои забрать в ходе боя, то его надо или выкупить, или мирно договориться о передаче тела. – Пусть ребята не стреляют. Отвезу хоть то, что осталось, сеструхе. Отдашь Тишку? – капли слез выкатились из глаз и спрятались в усах. – Кто знал, что так получится?

– Забирай, – коротко ответил Сергей.

Урядник повернулся в своим и замахал рукой, из-за холма вышли четверо и пошли к убитому казаку. Потом урядник повернулся к Сергею и внимательно посмотрел на него:

– Но тебя, солдат, я еще встречу… пожалеешь, шо меня узнал.

Он говорил об этом, как о само собой разумеющемся, не пытаясь немедленно свести счеты. В войне всему свое время. А сегодня время мести не наступило.

– Может и встретимся, – согласился Сергей. – Только не угрожай, – таких, как ты, я много видел… через прицел пулемета.

– Вижу. Опытен… дюже хорошо стреляешь. А шо мне дома говорить? – слеза снова скатилась по лицу и, не дождавшись ответа урядник сказал: – Ну, прощевай, до встречи… спасибо, шо отдал Тишку… без спору.

Казаки несли тело за бугор, урядник шел следом по дороге, ссутулившись, и Сергей ощутил к нему жалость – не сберег он мальца. И, чтобы скрыть эту слабость, распорядился:

– Хлопцы, ищите подводу, отвезем Федоренко.

Нахимский, узнав о смерти Федоренко, выругал Сергея, что не сберег красногвардейца, и сказал:

– Какой революционер был! В огонь, в воду – без раздумий. А как ненавидел буржуев! Таких немного… но революция не бывает без жертв.

Потом на фронтах гражданской войны пришлось Сергею убивать и русских, но сомнения его тогда уже не мучили. И всегда болезненным воспоминанием стоял перед его глазами этот бой, точнее – небольшая стычка, где он впервые убил русского. От назойливой памяти некуда деться, и вспоминался плачущий урядник, который с болью, идущей откуда-то изнутри, говорил: «Ведь русского убили… шо я сеструхе скажу».

Но с урядником они больше не встречались… по крайней мере, с глазу на глаз.