Читать книгу Школьный дневник Петрова-Водкина - Валерий Борисович Поздеев - Страница 4

Учителем рисования Николай Вахтангович Абашидзе стал почти случайно. В армии после курса молодого бойца молодых солдат распределяли по специальностям и приписывали ко всяким службам в части. На построении замполит спрашивал, кто что умеет делать, у кого есть какой опыт. Когда до него дошла очередь, Николай Вахтангович неожиданно вспомнил, что рисовал в школе портреты Ленина, Маркса и Энгельса по квадратам. Технология была нехитрая – берешь портрет из Огонька, расчерчиваешь его на квадраты, потом чертишь сетку из больших квадратов на холсте или ватмане и переносишь изображение на плакат, ориентируясь по квадратам. Конечно, плакатная копия несколько отличалась от оригинала из Огонька. Но портреты классиков марксизма-ленинизма висели везде и были настолько узнаваемы, что некоторая брутальная схематичность их образов даже придавала какую-то оригинальность. К тому же эти самодельные портреты проходили обязательную партийную цензуру, поэтому ответственность за качество полностью ложилась на цензоров.

И когда рядовой Абашидзе сказал, что он может рисовать портреты Ленина, Маркса и Энгельса, он нисколько не лукавил. Замполита от волнения прошиб пот. Сняв фуражку, вытерев носовым платком лысину и тщательно протерев изнанку фуражки, он сказал: «Пойдешь начальником клуба». И все два года службы, с перерывом на 10-дневный (не считая дороги) отпуск на солнечную родину, Николай Вахтангович рисовал портреты классиков марксизма-ленинизма, оформлял Ленинскую комнату и классы для занятий, писал лозунги и рисовал плакаты к праздникам и приезду начальства, а по вечерам печатал на казенном фотоувеличителе фотографии для дембельских альбомов и записывал на бобинном магнитофоне «Комета» популярную музыку советских композиторов с пластинок и «говорящие письма» для дембелей. Деятельность эта даже приносила некоторый доход, во всяком случае пригласить девушку в кафе во время увольнения было на что.

После демобилизации Николай Вахтангович нашел применение своим талантам в Сердобольской школе на должности завхоза с половиной ставки учителя рисования. Для работы на полной ставке учителя нужен был диплом о высшем образовании и Николай Вахтангович, быстро сориентировавшись, поступил на заочное отделение художественно-графического факультета Смоленского пединститута. Тогда уже к его портфолио с портретами классиков марксизма-ленинизма добавились Кавказские горы и ущелья, а также натюрморты в голландском стиле из южных фруктов, утвари и блюд кавказской кухни.

– Сегодня будем рисовать лошадь, – сказал Николай Вахтангович и поставил на стол небольшую фаянсовую скульптуру лошади, встающей на дыбы.

– А что она такая маленькая? – спросила соседка Петрова Семыкина.

– И без хвоста, – добавила Ковалева со второй парты. Хвоста у лошади действительно не было.

– А что вам хвост? Хвоста никогда не видели? Вон, в вашем классе половина девчонок хвостики носит, вот, посмотрите и представьте. Хвост был утрачен в ходе ремонта кабинета, – прервал не успевшую зародиться дискуссию Николай Вахтангович.

Лошадей Валька не то, чтобы не любил, скорее относился к ним с опаской. Мать рассказывала, что Валькин дед по отцовской линии был конюхом и умер незадолго до Валькиного рождения после того, как лошадь неожиданно лягнула его в грудь. Отшибла все внутри и дед, промучившись несколько дней, помер от внутреннего кровотечения. Этот рассказ матери, конечно, особенной любви к лошадям привить не мог.

Разглядывая недавно фотографии в семейном альбоме, Валька наткнулся на фотографию с похорон деда. На снимке несколько людей, в числе которых был его отец, стояли вокруг гроба во дворе какого-то дома. Заплаканные тетеньки в черных платках, отрешенный вид отца, кукольное лицо покойника с какой-то бумажкой на лбу, белая изнанка гроба, украшенная бумажными цветами, производили странное тягостное впечатление, как будто этот двор с поленницей и забором, и гроб с покойником, и люди вокруг него, – все это было нечто искусственное, бутафорское, постановочное, как в кино про войну, где стреляют холостыми и картинно падают и умирают, чтобы снова ожить на следующем сеансе. Других фотографий деда не сохранилось, и Валька не мог представить, как дед с таким кукольным лицом обращался с лошадьми, как запрягал их в повозку, или поил их и кормил.

Машин в Сердобольске было мало и лошадей использовали часто, особенно когда надо было подвести-увести что-нибудь не очень тяжелое. Продукты в школу и детский сад, газеты из типографии по киоскам и магазинам, почту в различные организации – все это развозилось лошадьми на различных повозках и телегах, а зимой на санях. Из всех повозок особенно выделялась обитая блестящей жестью будка для хлеба, запряженная маленькой каурой лошадкой. Будка эта курсировала ежедневно между пекарней, продуктовыми магазинами, школой и детским садом, оставляя за собой шлейф густого хлебного запаха. Валька любил запах этой будки особенно осенью, когда летние запахи уже померкли и запах свежеиспеченного хлеба от уже исчезнувшей в переулках будки, долго держался в уже остывшем, но еще не морозном воздухе.

Валька подумал, что лошади большие трудяги и заслуживают уважения, ну а что дед погиб из-за лошади, так это издержки опасной профессии. Как у летчика или моряка, с каждым может случиться. «Буду рисовать масштабно, с размахом», – подумал он, – «Тоже мне, скульптурка малюсенькая, разве там понятно что-нибудь». В технике рисования учитель никого не ограничивал, главное, чтобы было похоже. И через некоторое время класс сосредоточенно засопел. Николай Вахтангович ходил по рядам, смотрел, изредка подсказывая и комментируя.

– Петров, а что это такое ты изображаешь, – остановился он рядом с Валькой.

– Лошадь, а что ж еще, – с легкой обидой в голосе откликнулся Петров. Обидно, конечно, когда твою работу не ценят.

– А где же тут лошадь, Петров? Треугольник какой-то волосатый. Ты можешь подойти к скульптуре, посмотреть внимательно.

– Что я лошадей не видел, – еще больше обиделся Петров. – Я решил лошадь рисовать настоящую, не то, что эта ваша – малюсенькая и без хвоста. И вообще, у меня дед конюхом был.

– Что-то я на твоем рисунке лошадь не найду, – все еще пытался понять Николай Вахтангович.

– Ну как-же, это лошадиное ухо. Листок маленький, только одно ухо вместилось. Потом еще одно ухо, глаз, гриву нарисую, ноги, копыта, хвост – у меня тут еще листов десять в блокноте. А потом соединю вместе и будет настоящая лошадь.

– Так ты что, в натуральную величину лошадь рисуешь? – сообразил наконец Николай Вахтангович.

– Ну конечно, я же говорю, настоящую лошадь рисую, – слегка раздраженно ответил Петров. – Что тут непонятного?

Все перестали рисовать и заинтересованно прислушивались к диалогу.

– Ну ты гигант, – удивился идее Петрова Николай Вахтангович, – просто Петров-Водкин.

Ха-ха-ха, отозвался смехом класс. – Рюмкин-Склянкин! Водкин-Закускин! – соревновались в прозвищах остряки.

– Так, хватит ржать, – прервал это веселье Николай Вахтангович. – Ржете как кони, – добавил он, что вызвало очередной приступ веселья. Несмотря на то, что Николай Вахтангович долгое время жил в России, русский язык не был для него родным. И в речи он порой употреблял слова, вряд ли очень уместные в классе. Но школьников это скорее забавляло, чем обижало.

– Кузьма Петров-Водкин был известным русским советским художником. Великим, не побоюсь этого слова. Сейчас я вам покажу, – Николай Вахтангович покопался в ящике своего стола и достал папку с репродукциями из Огонька. – Смотрите, как надо рисовать лошадь.

На картине мальчишки купали лошадей. Огромный красный конь бил копытом и косил глазом на своего седока, словно сопротивляясь спокойной и твердой воле наездника. Класс притих, картина явно произвела впечатление.

– А почему конь красный, таких ведь не бывает, – спросил кто-то.

– Это на закате, вечером. Вы же видели, наверное, как на закате солнце ненадолго все окрашивает в красный цвет, вот этот момент как-раз художник и постарался захватить, – объяснил Николай Вахтангович.

– Пацаны голые, – хихикнул кто-то из девчонок.

– Они же в речке с лошадьми. Моют их, купают. А одежду сняли, чтобы не замочить, – Николай Вахтангович старался быть логичным.

Учитель рассказал о Петрове-Водкине, показал другие его репродукции. Класс слушал, затаив дыхание. И Петров вдруг проникся гордостью за свою простую фамилию, ощущая какую-то почти родственную причастность к талантливому русскому художнику. Все в классе теперь поглядывали на него с уважением, а соседка Семыкина своей шариковой ручкой приписала к его фамилии на обложке дневника «-Водкина». Получилось – дневник Петрова-Водкина.

Неожиданно прозвенел звонок.

– Закончите рисунок дома, принесёте к следующему уроку, – сказал учитель, заканчивая урок.

– Как же мы закончим рисунок дома, нам же скульптура эта нужна, – удивленно спросила Ковалева.