Читать книгу Витязь на распутье - Валерий Елманов - Страница 10

Впрочем, сгущались они и в буквальном смысле этого слова – осень в Речи Посполитой в этом году выдалась на редкость дождливой. Карпатские горы упорно не пропускали низкие тяжелые тучи, которые принялись заливать вначале предгорья, а затем прочие земли страны, добравшись и до Варшавы, не так давно ставшей новой столицей государства[46].

Король Сигизмунд[47] скучал. В такую погоду об охоте нечего было и думать, а как иначе скоротать время, он не знал.

Стоя у окна, он с тоской смотрел в ту сторону, где далеко-далеко, за холодным Балтийским морем, лежал родной берег Швеции.

Вздохнув, он наконец повернул голову к вщижскому старосте Александру Гонсевскому, спокойно ожидавшему, пока король соизволит продолжить беседу. Всего три дня назад Гонсевский вернулся из Руси, куда отвозил королевскую грамоту Дмитрию, поздравляя последнего от имени Сигизмунда с восшествием на отчий престол. Доклад о своем визите перед сеймом вщижский староста уже сделал, но теперь предстояло выслушать то тайное и главное, для чего, собственно, король и посылал Гонсевского.

Покосившись на малиновый, весь расшитый золотом, с лазоревым воротником и разрезными рукавами жупан польского шляхтича, Сигизмунд неодобрительно крякнул, в очередной раз подумав: «Варварская страна, варварская мода, варварские нравы, варварские…»

Перечень мог затянуться до бесконечности, поскольку Сигизмунда здесь раздражало буквально все, как в Кракове, где он жил первые девять лет, так и в Варшаве, в бывшей резиденции мазовецких князей, куда он был вынужден переехать девять лет назад после пожара в Вавельском замке. За восемнадцать лет пребывания в Речи Посполитой он так и не смог привыкнуть к этой стране. Не смог, потому что не хотел.

Оставалось только пожалеть о решении своего отца, короля Швеции Юхана III, который излишне поторопился, выставив кандидатуру своего первенца на пустующий польский трон. Пожалеть о том, что избрали его, а не эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, да еще о том, что стало известно о его тайных переговорах с другим австрийским герцогом, Эрнестом, в пользу которого Сигизмунд готов был отречься от польской короны.

Впрочем, отца король понять мог. Перспективы и впрямь были блистательные – уния двух государств, перед совместной мощью которых навряд ли устоял бы опасный восточный сосед, а это означало приобретение в самом скором времени не только Смоленска и юго-восточных земель близ Новгорода-Северского, но и в перспективе также Новгорода и Пскова. И взять желаемое представлялось таким же легким, как сорвать с ветки спелое румяное яблоко.

Увы, на деле все оказалось далеко не просто, особенно после того, как ему нанес подлый удар его родной дядюшка Карл, решивший, что он сможет править в Швеции куда лучше племянника. Затем последовал разгром польских войск при Стонгебру, а спустя год риксдаг окончательно низложил Сигизмунда. Правда, надежда еще оставалась, но не далее как в прошлом году родной брат Сигизмунда Юхан отказался от притязаний на корону, удовольствовавшись титулом герцога Эстрегётландского, причем отказался в пользу своего дяди Карла.

Но в том же 1604 году у Сигизмунда неожиданно появился еще один призрачный шанс. Откуда ни возьмись в Речи Посполитой объявился чудом спасшийся от гибели сын московитского царя Ивана Дмитрий. Кто он на самом деле, Сигизмунд понятия не имел, да это его и не интересовало. Расчет короля строился на том, чтобы попортить кровь царю Борису, а потом, взамен за выдачу Дмитрия, предложить Годунову заключить военный союз против Швеции.

Именно поэтому Сигизмунд, по сути, пошел против воли сейма и могущественного канцлера Речи Посполитой Яна Замойского, поддержав новоиспеченного царевича и начав большую игру. С той же целью – иметь на руках хорошие козыри для будущей торговли с царем Борисом – король взял у парня с огромной бородавкой у глаза поручную грамоту, в которой тот обязался отдать полякам Смоленск и Северские земли, а также содействовать Сигизмунду в возвращении шведской короны.

Король предполагал на будущих переговорах с русскими послами ткнуть в эти обязательства и осведомиться, готов ли московский царь в обмен на голову Дмитрия выполнить все то, что пообещал претендент на шапку Мономаха. На уступку Смоленска и прочих земель Сигизмунд отнюдь не рассчитывал – они были нужны для торга, не более, а вот поддержка против шведов…

Ситуация сложилась иначе, причем на первый взгляд вроде бы куда благоприятнее для Речи Посполитой. Словно сам дьявол ворожил московскому господарчику. Сбылось невероятное – Дмитрий уселся на царский трон. Казалось бы, оставалось лишь радоваться собственной прозорливости и предусмотрительности, но вот незадача – мальчишка, надев корону, сразу же позабыл про свои обязательства. Во всяком случае, в ответной тайной грамоте, которую он передал с Гонсевским, говорилось совершенно иное. Мол, о Смоленске и Новгороде-Северском не может быть и речи. Да и о войне с Карлом тоже было сказано обтекаемо. Дескать, поживем – увидим.

Мало того, сопляк вздумал величать себя непобедимым императором, что вызвало при оглашении на сейме второй грамоты бурю негодования среди шляхтичей. Особенно неистовствовал познанский воевода Гостойский.

– Ни один христианский государь так не поступает! Если бы кто иной писал его непобедимым, так это не диво, а то он сам себя таким считает! – кричал он, поддерживаемый одобрительным гулом прочих депутатов сейма.

А в конце своего выступления он договорился до того, что заявил, будто это слово подобает одному богу, да еще так поступают некрещеные поганцы. Мол, за такое богохульство всевышний непременно свергнет его с престола.

Говорилось на сейме и о неблагодарности Дмитрия по отношению к королю и вообще к полякам. Тут уж страсти разжигали вернувшиеся из Московии жолнеры, рассказывая, как обманул их русский царь, не выплатив всего положенного.

Но особенно всех возмутило прощение Дмитрием виновника гибели пятнадцати шляхтичей князя Мак-Альпина.

– Что за варварский обычай?! Ни в одной цивилизованной стране и слыхом не слыхивали о «божьем суде»! Такое достойно только государств, где правят дикие язычники! – неслось со всех сторон.

Сигизмунд преимущественно помалкивал, а свое отношение к новому титулу Дмитрия выказывал только ироничными усмешками, подспудно чувствуя свою вину. Напрасно он взял столь покровительственный тон в поздравительной грамоте. Не следовало бы. Да и писать надлежало не так прямолинейно, в открытую напоминая о своей помощи. А уж строки о том, что Дмитрий пока непрочно сидит на своем троне, и вовсе ни к чему.

Единственное, на что мог сослаться король, оправдываясь перед самим собой, так это на нехватку времени, ибо грамота составлялась спешно, дабы срочно отправить вщижского старосту в Москву, преследуя главную цель – намекнуть Дмитрию о возможности его бракосочетания с родной сестрой Сигизмунда Анной. Тем самым русский царь еще сильнее был бы привязан к польской политике.

Дабы соблазн выглядел заманчивее, Гонсевский должен был напомнить, что в этом случае Дмитрий сможет претендовать на престол своих северных соседей, ведь Анна не только Ягеллонка по материнской линии, но и Ваза по отцовской. К тому же шведский Карл хоть и именуется королем, но пока что так и не короновался.

Однако и тут неудача. Ссылаясь на законы рыцарской чести и данное Марине Мнишек слово, Дмитрий наотрез отказался от заманчивого предложения жениться на тридцатисемилетней Анне.

Бросив еще один взгляд в окно, король повернулся к Гонсевскому.

– И что еще говорил московский господарчик? – с кривой ухмылкой спросил он. – Обещал ли хоть что-то определенное?

– Только касаемо Хрипуновых, – ответил вщижский староста. – Дескать, они могут беспрепятственно возвращаться на Русь и их никто не тронет.

Сигизмунд кисло улыбнулся. Судьба дворян Хрипуновых, в свое время бежавших в Речь Посполитую, волновала его меньше всего, хотя он и писал о них в грамоте.

– Также говорил про литовских и польских купцов, которые могут свободно вести торг в Московии и будут пропускаться беспрепятственно, – добавил Гонсевский.

– Это не льгота. Насколько мне ведомо, он предоставил такое право всем иноземным купцам без исключения, – резко перебил король. – Лучше повтори, что он сказал про шведов. Только слово в слово, ничего не убавляя и не прибавляя.

Гонсевский сосредоточенно потер переносицу и процитировал ответ Дмитрия, что о шведских послах, которых Сигизмунд просил сразу по прибытии в Москву задержать и отправить к нему, говорить что-либо рано. Вот когда они прибудут, тогда он станет совещаться с королем и думать, как лучше поступить. Что же касается лишения чести и приюта шведского Густава, проживающего в Угличе, то Дмитрий держит его не как королевича, но как смышленого человека.

По сути, и по первому, и по второму пункту это был отказ пойти навстречу требованиям короля. Пускай в завуалированной форме, но тем не менее. Не того ждал король от Дмитрия, совсем не того.

Отпустив Гонсевского, король задумался.

Видит бог, слишком рано зазнался московит. И уверенность его в верности собственных подданных тоже чрезмерна. Далеко не все на самом деле преданны ему, о чем наглядно свидетельствовал прибывший вместе с Гонсевским посланник царя Иван Безобразов.

На тайной аудиенции, которую он испросил у канцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги, Безобразов не только успел пожаловаться на то, что король дал им в цари-государи человека подлого происхождения, от тиранства которого стоном стонут самые именитые бояре. Помимо этого он еще и намекнул, что московская знать готова свергнуть Дмитрия и посадить на его место отнюдь не Федора Годунова, официально объявленного наследником, но сына Сигизмунда Владислава.

Что ж, коли обязательства, причем данные в письменном виде, нарушаются столь наглым образом с одной стороны, почему они должны выполняться с другой? Тем более король уже один раз предупредил Дмитрия, то есть и тут повел себя почти честно по отношению к нему. Все! Больше никаких предупреждений он делать не станет. Хотя и людям, поручившим Безобразову сказать все это, давать какие-либо конкретные обещания Сигизмунд тоже не собирался – тут как раз спешить ни к чему. А вот обнадежить следовало.

Прибывшему после обеда Сапеге король так и заявил, тщательно подбирая каждое слово:

– Передай московиту, что мы очень сожалеем о поведении… – Он замялся, ибо сейчас ему не хотелось называть Дмитрия даже московским князем, слишком жирно для него и такое, и нашел более обтекаемую и, как ему показалось, уничижительную формулировку: – Этого человека, который обходится с ними тирански и непристойно, ибо так не подобает относиться к своим верноподданным. Касаемо же Владислава… – Сигизмунд сделал паузу и осведомился: – А что думает по этому поводу сам канцлер?

– Не следует забывать, с каким народом мы имеем дело, – издалека начал Сапега. – У них такие же суровые нравы, как сурово небо их земли. Московиты вероломны, коварны и ненавидят иноземцев. Вначале надобно изведать, что на самом деле у них на уме. Возможно, они хотят только избавиться от Дмитрия, а потому обращаются к нам поневоле. Но в то же время, – осторожно заметил он, видя, что король нахмурился, – не следует пренебрегать случаем. Годунова их магнаты действительно не желают видеть на троне, а помимо него наследников у Дмитрия пока нет…

Сигизмунд усмехнулся. Хитер канцлер. Сказал столь витиевато, что понимай как хочешь. Он потер лоб, еще раз прикидывая, что если бы неверным московитам можно было доверять хоть на золотник, то тогда имело бы смысл более тщательно взвесить возможность воцарения его сына на русском троне.

Но тут ему вновь припомнился собственный отец, отправивший своего первенца в чужую страну. Нет, он не желает, чтобы Владислав, когда вырастет, точно с такой же тоской, как он сам сейчас, взирал бы в окно, только уже в сторону Речи Посполитой. Хотя наследнику всего девять лет, а не двадцать один, как было самому Сигизмунду в момент избрания, так что принц вряд ли будет тосковать…

– Если бы им можно было верить, – вырвалось у короля.

– Помимо этого не следует забывать, что Владислав пока единственный сын у вашего величества, – чувствуя колебания Сигизмунда, вмешался стоящий в комнате чуть поодаль королевский духовник ксендз Франциск Помаский.

Король согласно кивнул. Да, действительно. Как он об этом не подумал. Вот если эрцгерцогиня Констанция, став его женой[48], подарит ему еще одного сына, тогда можно будет подумать, а пока…

Сапега покосился на ксендза, неодобрительно подумав, что вести тайные разговоры в присутствии третьего со стороны короля весьма неосторожно. Особенно с учетом того, что, как ему было известно, Помаский хоть и не являлся иезуитом, но явно тяготел к ним, а кроме того, ксендз был еще и самборским пробощем, то есть имел близкие сношения с Мнишками. С учетом всего этого нетрудно предугадать, что все, о чем тут говорится, вскоре станет известно тестю Дмитрия.

Король подметил неодобрение во взгляде Сапеги и мысленно усмехнулся, поняв опасения своего канцлера. Глупец. Затем он и оставил Помаского. Пусть слушает… до поры до времени.

– Передай этому московиту, что король и сам не властолюбив, и сына воспитывает в той же умеренности, дабы он во всем предавался воле божьей и не помышлял излиха сверх нее. Боярам же я рекомендую почаще читать святые книги, дабы они не забывали о слове спасителя, кой проповедовал смирение и покорство перед властями, какими бы они ни были. А ежели у них таковых книг нехватка, то король в своей доброте высылает им несколько. – И, повернувшись к ксендзу, Сигизмунд напомнил ему: – Надеюсь, святой отец, ты не забыл о моем вчерашнем поручении и приготовил для московитов подарок.

– С вечера, – угодливо подтвердил тот.

– Тогда принеси его и вручи моему канцлеру, – распорядился король. Он терпеливо дождался, когда ксендз выйдет, неспешно прошелся по мягкому ковру и вновь обратился к Сапеге, с деланым равнодушием заметив: – А еще передай московиту, что государь Речи Посполитой отнюдь не желает загораживать им дороги. Они – подданные иной страны, а потому вправе сами промышлять о себе, как только считают нужным. Ежели им не угоден ни Дмитрий, ни Годунов, то… – Не договорив, он тяжело уставился на канцлера.

Тот вновь понимающе кивнул и оглянулся на открывшуюся дверь. В проеме стоял Помаский, держа в руках пять новеньких экземпляров Библии. Радостно улыбаясь, он подошел к канцлеру и протянул ему книги.

«Слышал или нет?» – мелькнуло в голове у Сапеги.

Некоторое время он внимательно вглядывался в простодушное лицо ксендза, но к окончательному ответу так и не пришел. Раздумья прервал король, который невозмутимо осведомился:

– Кстати о Годунове и его ближнем слуге. Помнится, сразу же после получения известия о гибели шляхтичей я повелел выяснить, кто таков этот самый князь, учинивший побоище. Выяснили?

– Он стал учителем философии у юного Федора Годунова в последний год правления царя Бориса, – начал Сапега, но был бесцеремонно перебит королем.

– Все это, равно как и о его пребывании в Путивле, где он непостижимым образом в самые короткие сроки втерся в доверие к Дмитрию, а также о том, что он с верными жолнерами сумел спасти Федора Годунова от смерти, я уже слышал ранее. Меня интересует иное: какие цели он преследует? Должна же быть у него какая-то цель? – И Сигизмунд вопросительно уставился на Сапегу.

Массивная нижняя челюсть – характерная особенность всех представителей династии Ваза – и без того изрядно выдававшаяся вперед, выпятилась еще сильнее, отчего лицо короля еще больше стало напоминать морду датского дога.

«Недаром королю из всех собак больше всего по душе именно они, хотя для его любимой охоты куда лучше наши быстроногие польские борзые. Пожалуй, для вящего сходства ему сейчас не хватает только слюны из уголков рта», – не преминул отметить Сапега.

– Цель проста, – пожал плечами он. – Ныне князь Мак-Альпин – самое доверенное лицо царевича. Если последний в результате переворота придет к власти, князь займет в Московии точно такое же положение, какое некогда было у покойного Бориса Федоровича в период правления царя Федора Иоанновича.

– Но Федор Иоаннович был женат на сестре Бориса, – возразил король и еще раз вспомнил отказ Дмитрия от женитьбы на Анне.

– Князь отважен, недурен внешне и весьма умен. Не вижу, кто может помешать ему жениться на сестре Федора, – снова пожал плечами Сапега. – К тому же, как я слышал, царевна не только молода, но и весьма пригожа, так что это не станет для него некой жертвой в угоду честолюбивым планам.

Сигизмунд настороженно уставился на канцлера. Неужто нахальный литвин осмелился таким образом намекнуть на непривлекательность Анны, грубоватые черты лица которой в полной мере сохраняли все фамильные недостатки Ваза, или ему показалось? С минуту король лишь шумно сопел, набычившись и не говоря ни слова. Однако невозмутимый взгляд Сапеги слегка успокоил Сигизмунда, и он решил, что ошибся.

– Кто может помешать? – повторил король слова канцлера и твердо ответил: – Мы. И не только можем, но и должны. Князь слишком отважен и слишком умен. Кроме того, насколько мне помнится, он еще в Путивле принял веру схизматиков и от этого неугоден нам вдвойне. Если он заключит такой брак, то… Словом, мой долг по-отечески предостеречь московского государя, обратив внимание на опасность, исходящую из этой женитьбы. Также надлежит отписать, что в просвещенных странах давно не принимаются во внимание подобные варварские вещи вроде так называемого божьего суда, который якобы устанавливает истинную справедливость. Вам ли, как инициатору создания выдающегося документа правовой мысли Европы – Статута Великого княжества Литовского, – это не знать, – щедро отвесил он комплимент Сапеге, и тот, польщенно улыбнувшись, охотно поддакнул:

– Любой юрист лишь презрительно фыркнет, узнав о таком приоритете пресловутой справедливости, да еще исходящей из диких старинных обычаев, над цивилизованным правосудием, – охотно поддакнул канцлер.

– Следовательно, князь Мак-Альпин по-прежнему повинен в гибели двенадцати…

– Пятнадцати, – быстро поправил Сапега.

Сигизмунд умолк и раздраженно уставился на своего собеседника. Определенно, этот литвин вздумал поучать короля. Он что же, и впрямь считает себя таким умным, приняв дежурную лесть за чистую монету? Экая бесцеремонность – столь нагло перебивать, и ради чего?! Подумаешь, ошибся на трех человек. В этом ли дело?

– В данном случае количество погибших роли не играет, – сухо произнес он после паузы. – Главное, что князь Мак-Альпин продолжает оставаться в наших глазах виновным, и никакой божий суд его вину снять не в силах. Кроме того, помнится, я вам поручал узнать о его ближайших родственниках в Европе. Действуя через них, если они исповедуют истинную католическую веру, мы могли бы более успешно влиять на него и добиться…

– Увы, но найти их так и не удалось, – развел руками Сапега.

– То есть как не удалось? – опешил Сигизмунд, от неожиданности даже забыв сделать канцлеру внушение за то, что тот вновь осмелился перебить своего короля. – Ни одного?!

– Его отец в свое время тоже перебрался на Русь, женившись на княжне Марии Долгорукой, – пояснил Сапега. – Далее его следы теряются. Он вроде бы бежал от царского гнева куда-то на Восток, к варварам…

– Бежать от варваров к еще более диким варварам не очень-то умно, – прокомментировал Сигизмунд.

– Там он вместе с женой попал в плен, – невозмутимо продолжил Сапега, пропустив мимо ушей саркастическое замечание короля, – затем освободился, но вернуться на Русь не успел, скончавшись.

– Так, может, молодой князь вовсе не его сын? – предположил Сигизмунд. – Все-таки в плену возможно всякое и…

– Сходство, – покачал головой Сапега. – Со времени бегства его отца прошло более тридцати лет, но моим людям удалось отыскать двоих, кто видел его, и они в один голос уверяют, что сходство разительное.

– Получается, что нынешний князь наполовину русский, – осуждающе заметил Сигизмунд. – Тогда он еще опаснее для нас – уж слишком много у него достоинств. А если добавить, что он еще и потомок древних шотландских королей, то…

– А вот это спорное утверждение, – возразил канцлер.

– То есть?!

– Моим людям не только не удалось разыскать ни одного его родственника. – И Сапега многозначительно посмотрел на короля. – В Италии никто из опрашиваемых и слыхом не слыхивал о княжеском роде Мак-Альпин. Вообще.

– Как такое может быть? – озадаченно осведомился Сигизмунд. – Получается, твои люди не там искали или не у тех спрашивали.

– Они сумели бы отыскать иголку в стоге сена, – чуточку обиженно заявил канцлер, – а уж людей тем паче.

– И тем не менее не нашли. Очевидно, заниматься поисками иголок им привычнее, – хмыкнул Сигизмунд.

– Мне думается, что дело в другом. Отыскать иголку в стоге сена возможно лишь при условии, что она там находится, – хладнокровно ответил Сапега. – Если же ее там нет…

– Ты хочешь сказать, что князь Мак-Альпин… – протянул король и, не договорив, вопросительно уставился на канцлера.

– Именно это я и хочу сказать, – подтвердил Сапега.

– Но раз так, то это обстоятельство решительно все меняет, – оживился Сигизмунд. – Вот только не получится ли так, что твои люди все-таки недоглядели и мы можем оказаться в глупом положении?

– Разумеется, поиски еще не закончены, – осторожно заметил канцлер. – В Италии слишком много городов, а поручение от вашего величества я получил не столь давно. Для надежности надо дать моим людям еще два-три месяца, после чего я смогу ответить более уверенно.

– Пусть так, – согласился король. – Хотя намекнуть на неясность его происхождения можно будет уже сейчас.

– Дмитрию? – уточнил Сапега и напомнил: – Так ведь Мак-Альпин находится в подчинении у Годунова.

– Тогда ему.

– Учитывая, что князь служит царевичу, как говорят русские, не за страх, а за совесть и более верных слуг у Годунова нет вовсе, вполне вероятно, что тот проигнорирует наше сообщение.

– Все правильно, – не стал спорить король. – Но это лишь касаемо службы. Зато сестру замуж за безродного он никогда не выдаст – это первое. А второе… – Сигизмунд замолчал, торжествующе глядя на своего собеседника, но тот сразу понял королевскую мысль и продолжил ее: – Зная, что он никакой не князь, думается, и Дмитрий будет рассматривать нашу просьбу выдать его как убийцу шляхтичей куда благосклоннее, посчитав, что ссориться из-за самозванца ни к чему. Вот только надо ли его разоблачать вообще?

– Я уже сказал, что он слишком опасен, – напомнил Сигизмунд.

– Опасен как враг, – возразил Сапега. – Но если он под страхом неминуемого разоблачения станет выполнять все, что от него потребуется, такой человек в ближнем окружении царевича для нас весьма кстати. К тому же, в отличие от Дмитрия, с князем мы в случае его непослушания можем не церемониться.

– Что ж, в твоем рассуждении имеется здравое зерно, – благосклонно кивнул король. – Но вначале надо по возможности ускорить розыски. Мне нужен точный ответ, что иголки под названием Мак-Альпин в итальянском стоге сена нет и никогда не было.

Увы, но я узнал об их разговоре ой как не скоро, пребывая в безмятежности и не ожидая никаких каверз с этой стороны. К тому же прошло слишком много времени с тех пор, как я здесь появился, так что давно перестал беспокоиться о возможном разоблачении.

Да и некогда мне было думать обо всем этом – дел навалилось столько, что лишь успевай поворачиваться…