Читать книгу 39-й роковой - Валерий Есенков - Страница 2

Из этого следует, что товарищу Сталину необходимо спешить, пока несговорчивость Варшавы, Рима и Токио оставляет надежду не втянуться в мировую войну. России во все времена её исторической жизни, Советскому Союзу, где средства производства и власть принадлежат трудовому народу, тем более никакая война не нужна, ни большая, ни малая. Её уделом всегда была политика добрососедства и оборона в случае нападения с запада или с востока, недаром говаривал ещё грозный царь Иоанн, что нам чужого не надо. Для добрососедства и обороны необходима сильная армия, чтобы её и без войны страшились враги, без сильной армии военная, финансовая или экономическая интервенция не может не быть неизбежной.

На первый, поверхностный взгляд, Советский Союз имеет почти самую сильную армию в мире. Она насчитывает более двух миллионов бойцов, тогда как у Германии около миллиона двухсот тысяч, а Франция не дотягивает до восьмисот, сорок три тысячи артиллерийских орудий, почти восемьдесят тысяч выстрелов в минуту, у Франции шестьдесят тысяч, у Германии немногим меньше шестидесяти, восемнадцать тысяч танков и десять тысяч самолетов. Однако нынче этого мало. Нынче нужна новая армия, вооружённая новой техникой, которая превосходит все армии мира, и столь гибкой тактикой боя, какой пока что в других армиях нет.

Уже ясно, что позиционной, окопной войны больше не будет. В предыдущей войне артиллерия обрушивала на передний край неприятеля снаряды десятками, сотнями тонн, тогда как солдаты, пользуясь сетью ходов сообщения, уходили далеко в тыл, но возвращались, когда пехота врага поднималась в атаку, и срезали её ружейным и пулемётным огнем. В атаках этого рода гибли сотни тысяч солдат и ни на шаг не продвигались вперёд ни на Ипре, ни на Сомме, ни под Верденом. Для стратегии того времени позиционная война была тупиком.

У нас в период интервенции и гражданской войне действовали конные массы. Корпуса Мамонтова и Шкуро уходили в прорыв, сметая цепи красных бойцов, прорывались к Туле, устремлялись к Москве. В противовес им бывший семинарист товарищ Сталин и бывший вахмистр товарищ Будённый создали Первую Конную. Тачанки срезали пулемётами наступающего противника, конница обрушивала на него такой силы удар, что противник бежал. Первая Конная опрокидывала и Мамонтова и Шкуро, а Добровольческая армия в боях под Орлом и Воронежем потеряла половину состава, сократившись до корпуса, чтобы бесславно раствориться на подступах к Новороссийску.

Однако всякий раз успех конницы был кратковременным. Она уходила вперед, а в её тылу оставался недобитый противник, который приходил в себя, собирал расстроенные полки и наносил удары коннице во фланг или в тыл. Кроме того, конница достигала успеха только тогда, когда противник не успевал закрепиться и организовать хотя бы подобие обороны из цепи окопов и двух-трёх рядов заграждений из проволоки. Тогда из окопов конницу встречали ружейным и пулемётным огнем, бойцы гибли, кони на колючку не шли. Нужна была новая тактика, и Красная Армия новую тактику создала.

Товарищ Сталин был представителем Реввоенсовета при штабе Южного фронта. Как ни странно, на здравую мысль навел его Пушкин, только Пушкиным вновь осмысленный опыт Петра. У Пушкина сказано:

Он предложил придать Первой Конной стрелковую дивизию, в составе трёх бригад, в каждой бригаде по три полка, а для успеха наступательной операции перевозить пехоту следом за конницей на крестьянских телегах. Предложение одобрил Егоров, подкрепив его новаторским опытом генерала Брусилова, с которым к тому времени товарищ Сталин ещё не был знаком. Теперь, когда конница прорывала оборону и уходила в прорыв, за ней шла пехота и поистине «тяжкой твёрдостью своею» добивала ошеломлённого, разрозненного, наполовину разгромленного врага.

Правда, подобная тактика имела успех не всегда. Если противник успевал создать линию обороны, конница оказывалась бессильна. Тогда она менялась местами с пехотой. В таких случаях уже пехота, после артподготовки, уходила в прорыв, а конница довершала то, что достигалось её тяжкой твёрдостью.

Позиционная война сменилась маневренной. Тем более маневренной должна стать предстоящая мировая война. Танки и авиация отодвигают конницу на второй план. Авиация может наносить по обороне противника более мощный, более точный удар. Танки способны смести заграждения из проволоки, прямой наводкой подавить ДОТы и ДЗОТы, перепахать окопы и подавить волю к сопротивлению укрывшихся в них бойцов. Пехоте остается добить тех, кто уцелел под ударами пушек, самолётов и танков.

Что может остановить продвижение танков? Река и вовремя взорванные мосты. Танки останавливаются на том берегу. Артиллерия расстреливает их с безопасного расстояния. Пехота наступающей армии вынуждена выдвигаться вперёд, чтобы под огнём противника наводить мосты или форсировать реку вплавь, неся при этом большие потери.

Приблизительно так рисуется ему будущая война. К такой войне Красная Армия ещё не готова, бои в Испании показали это со всей очевидностью. Замороченные Троцким, его ставленники всех родов войск Красной Армии бредили и продолжают бредить мировой революцией. Они рассчитывают вести наступательную войну. Наступательная война должна стать только молниеносной войной. Молниеносную войну начинают внезапно, в любой подходящий момент, главные силы противника уничтожают в приграничном сражении, дезорганизуют его мобилизацию, бросив на Европу десять, двадцать, лучше пятьдесят тысяч танков, непрерывными бомбардировками стратегической авиации разрушают жизненные центры его военной и экономической мощи. Почти для всех генералов и командиров результат очевиден: навстречу стальной громаде краснозвёздных машин поднимется, во главе с пролетариатом, весь угнетённый народ, стало быть, мировая революция победит без пехоты, даже без артиллерии и авиации поля боя, как это ни странно, если не преступно, звучит.

В этой обречённой на провал, странной, если не преступной стратегии якобы современной войны товарищ Сталин вовремя увидел плохо переваренное, плохо понятое наследие Гражданской войны. Что имели и красные командиры и белые генералы в Гражданской войне? И красные командиры и белые генералы имели в Гражданской войне винтовку и пулемёт, мало артиллерии и практически не имели ни самолётов, ни танков, самолётов и танков, пригодных для массированных атак. По этой причине Гражданская война не была настоящей, тем более современной войной. Тухачевский, Уборевич, Якир, несчастные детища Троцкого, их сторонники, их многочисленные ученики, так до конца и не поняли ограниченность опыта, который они тогда получили, почти полную невозможность его применения в условиях современной войны. В Гражданской войне побеждала не сила оружия, но сила духа, они и накануне современной войны были убеждены, что в ней победит сила духа, а какая же армия мира превосходит силой духа нашу славную Красную Армию? Они не понимали, одни по беспечности, другие по малости знаний, третьи от посредственности ума и все по приверженности утопической идеологии уже разгромленной, однако продолжающей гнездиться в сознании оппозиции, что способы ведения войны, формы войны не всегда и не везде одинаковы, что они постоянно меняются в зависимости от условий развития общества, прежде всего от условий развития производства. Они не задумывались и не задумываются о том, в чём состоит искусство современной войны, тогда как искусство каждой современной войны, во времена Чингис-хана так же, как и в середине ХХ века, состоит в том, чтобы овладеть всеми формами войны, всеми достижениями современной науки и техники и разумно использовать их. Умело сочетать их, своевременно применять ту или иную форму в зависимости от обстановки и условий войны. Точно так же организация армий, роды и виды войск должны быть приспособлены к формам и способам ведения современной войны. Задача военного искусства состоит в том, чтобы обеспечить за собой все роды войск, довести их до совершенства и умело сочетать их действия. Товарищ Сталин не имел оснований считать, что Тухачевский, его соратники, их многочисленные ученики и последователи вовсе не понимали, что в предстоящей войне новая, подчас решающая роль будет принадлежать пушкам, самолётам и танкам. Нет, они понимали, но понимали, всё ещё исходя из опыта Гражданской войны, где почти не было пушек и почти не было самолётов и танков. Иначе он не мог себе объяснить, что у нас происходило с вооружением Красной Армии, когда Тухачевский был заместителем председателя Реввоенсовета республики и начальником вооружений. Чем можно ещё объяснить его упорное требование создать гибрид зенитки и дивизионной пушки 76 мм? Чем можно ещё объяснить такое же упорное требование заменить во всей армии обычные орудия с поясковыми снарядами на орудия с полигональными и нарезными снарядами? Чем можно ещё объяснить упорное стремление создать какую-то небывалую во всем мире универсальную пушку и этой небывалой пушкой заменить всю артиллерию Красной Армии ещё до того, как эта пушка была разработана и пущена в производство? Чем можно ещё объяснить его упорное требование всем заводам страны выпускать только безоткатные пушки Курчевского, исключив из производства пушки других, по крайней мере не менее талантливых конструкторов артиллерийских систем? Чем можно ещё объяснить его указание полностью отказаться от разработки миномётов и автоматического оружия, тогда как немцы использовали миномёты ещё в прошлой войне, а автоматическое оружие имеет даже далеко не первоклассная финская армия? Конечно, всё это можно объяснить неизжитым опытом Гражданской войны, нежеланием учиться, неспособностью видеть новое даже тогда, когда оно уже появилось, к сожалению, может быть даже больше, вредительством, преступным намерением подвести Красную Армию под поражение в предстоящей войне и в условиях поражения, подобного поражению царской армии в германской войне, совершить государственный переворот и свергнуть Советскую власть.

В итоге пришлось пустить в переплавку около пяти тысяч полностью небоеспособных пушек Курчевского. Кое-как удалось спасти от погрома, исподтишка проведённого Тухачевским, его соратниками и учениками, две отличные пушки 76 и 122 мм и многофункциональную пушку-гаубицу 152 мм, способную превратить в груду лома любой танк ныне известных как советских, так и зарубежных конструкций. Правда, противотанковая пушка 45 мм всё ещё очень слаба, её необходимо усовершенствовать, увеличить дальность стрельбы, дать более мощный снаряд. Слово за товарищем Грабиным.

Помнится, Тухачевский на пушки товарища Грабина даже смотреть не хотел. Товарищ Грабин, смелый, самостоятельный, творческий человек, пожаловался в ЦК. Товарищу Сталину пришлось самому знакомиться с данными пушки и ехать на полигон. Ну, устроил товарищу Грабину пристрастный допрос. Что интересовало его? Понятно, что дальность стрельбы, действие всех видов снарядов по цели, пробиваемость брони, вес, подвижность, число орудийной прислуги, справится ли она на позиции. Товарищ Грабин отвечал без волнения, точно и коротко. Уверенность в себе ему нравилась в людях. Он подошёл к амбразуре и разрешил начинать. Пушки, как ему показалось, стреляли прилично. Сказав «всё», он вышел из блиндажа и прикидывал вслух:

– Пушки хорошие, но иметь их надо как можно больше, а некоторые вопросы ещё не решены. Решать их надо быстро, но не допустить при этом ошибки. Главное, теперь у нас появились новые кадры, правда, очень ещё молодые, но они у нас уже есть. Эти кадры надо растить. И появились заводы, способные изготовить любую пушку, однако необходимо, чтобы они не одну только пушку сделать могли, а много пушек сделать могли, это задача не на день, не на два.

Он шёл между Грабиным и Махаловым, тоже конструктором, артиллеристом. Они молчали. Он вдруг обнял их за талии, улыбнулся лукаво и предложил:

– А ну, товарищ Махалов, покритикуйте пушки товарища Грабина.

Махалов не растерялся, подумал, наморщив лоб, и сказал:

– О пушках Грабина ничего плохого сказать не могу.

Тогда он сказал:

– Ну что ж, товарищ Грабин, тогда вы покритикуйте пушку товарища Махалова.

Грабин помедлил, но отбросил сомнения:

– Универсальная пушка имеет три органических недостатка. Каждый из этих недостатков приводит к тому, что без коренных переделок пушка для службы в армии является непригодной.

Тогда он попросил, чтобы проверить, каков перед ним человек:

– Теперь свои пушки тоже покритикуйте.

Грабин не растерялся и тут, не опустился до лжи:

– У них тоже есть недостатки, эти недостатки нужно и можно устранить, и мы знаем, как их устранить, но даже при этих недостатках они к службе пригодны, а устранение недостатков сделает их ещё лучше.

Глядя в раскрасневшееся, внезапно покрывшееся потом лицо, он ободрил конструктора:

– Похвально. Покритиковали вы хорошо. Ещё лучше, что, создав пушки, вы видите, как их можно улучшить. Это значит, что ваш коллектив способен двигаться вперед. Да ещё, какую же из ваших пушек вы рекомендуете принять на вооружении?

Грабин молчал. Пришлось спросить ещё раз. Тогда Грабин твёрдо ответил:

– Сначала надо ещё раз испытать, рекомендации дадут испытания.

Этот человек нравился ему всё больше и больше. Он нашёл нужным напомнить:

– Учтите, мы должны торопиться. Времени много ушло, а нас время не ждёт.

Взглянул пристально:

– А всё-таки какую нам на вооружение взять?

– Ф-22.

– Почему не другую?

– Она лучше, чем Ф-20.

– Почему она лучше?

– Ф-22 мы проектировали позднее, учли и устранили те недостатки, какие нашли.

– Это правильно. Мы сделаем так: отправим вашу пушку в Ленинград. Пусть там военные её испытают. Я правильно понял вас, что в ней нет ничего заграничного?

– Да, товарищ Сталин, она создана нашим КБ по нашей собственной схеме, изготовлена полностью из отечественных материалов и на отечественном оборудовании.

– Это – замечательно!

– Никогда ещё не бывало, чтобы опытный образец не давали на полигон.

– Ну и что? Не бывало, так будет.

На совещании в Кремле он подтвердил:

– Одинаково все вопросы универсальная пушка не может решить. С этого дня вы, товарищ Грабин, занимайтесь только дивизионными пушками, а вы, товарищ Махалов только зенитными. Пушку товарища Грабина испытать надо срочно.

Слишком поздно, как ему представлялось в связи с уже близкой угрозой войны, ему попались на глаза разработки Шевырина. Товарищ Шевырин предлагал начальнику вооружений рассмотреть первые образцы миномётов 50, 82 и 107 мм и вооружить ими Красную Армию. Начальник вооружений и слышать о них не хотел. Начальник вооружений считал миномёты суррогатом обычных артиллерийских орудий, самым категорическим образом отказал Шевырину в продолжении его чрезвычайно важной работы и не допускал даже мысли о возможности их производства. Теперь миномёты Шевырина поступают в Красную Армию, но их ещё очень мало, тогда как миномёты должны быть в каждой роте, это десятки, сотни тысяч единиц, десятки миллионов мин, а времени для их производства уже почти нет.

В соответствии с бредовой военной доктриной отвечавший за вооружения Тухачевский, первый заместитель наркома обороны и начальник вооружений, заказывал промышленности главным образом легкие танки поддержки пехоты и быстроходные танки глубокого проникновения в тыл противника, а также бомбардировщики дальнего действия, не помышляя ни о радиостанциях для танкистов и лётчиков, ни о новой оптике для артиллерии, ни о самолётах-корректировщиках огня и разведчиках, ни о бронетранспортёрах для пехоты, ни о самоходной противотанковой артиллерии: мол, тяжёлая авиация своими налётами парализует тылы, а быстроходная техника с такой скоростью устремится вперёд, что её никто и ничто не сможет остановить.

Однако в ходе испанских сражений его танки, его самолёты столкнулись с немецкими средними танками, истребителями и пикировщиками и не только не устремились вперёд на всех скоростях, но уступили им поле боя по всем показателям. Хуже всего было то, что в поединке брони и снаряда победа досталась снаряду. Броню всех типов пробивала как немецкая пушка калибра 37 мм, так и наша пушка калибра 45 мм. Военные теоретики были в унынии. Им представлялось, что разработка на картах глубоких операций с применением танков была ошибкой, что на вооружении может остаться лишь лёгкий танк поддержки пехоты. Таким образом, военные теоретики предлагали поменять всю стратегию предстоящей войны, в связи с чем все танковые корпуса распустить и передать танки пехоте мелкими группами.

На первый взгляд они были правы. Лучший наш легкий танк поддержки пехоты Т-26 имеет пушку 45 мм, два-три пулемёта 7, 62 мм, лобовую броню от семи до пятнадцати мм, бортовую броню и броню башни до пятнадцати мм, бензиновый двигатель, скорость по хорошей дороге до тридцати километров, с запасом хода двести двадцать и сто пятьдесят километров. Лучший наш танк прорыва БТ-7 имеет пушку 45 мм, пулемет 7,62 мм, броню от пятнадцати до двадцати двух миллиметров, бензиновый двигатель, который легко горит при любом попадании, скорость на колесах до семидесяти километров в час по хорошей дороге, а на гусеничном ходу до пятидесяти, тоже по хорошим дорогам, по проселкам не более тридцати пяти, с запасом хода триста пятьдесят и сто шестьдесят километров, хорошие дороги, как известно, только в Европе, куда товарищ Сталин, не помышлявший учреждать мировую революцию броней и штыками, не собирался и не собирается без нужды наступать, у нас чаще всего бездорожье или просёлки, это ещё хорошо, а по просёлкам не более восемнадцати, запас хода соответственно двести двадцать и сто пятьдесят километров. К тому же, если бы даже и собирался товарищ Сталин наступать по дорогам Европы, до тех дорог ещё надо дойти своим ходом, а прежде этим танкам придётся держать оборону по нашим родимым колдобинам или вовсе по целине под огнём фугасных снарядов полевых и бронебойных снарядов противотанковых пушек.

Немецкий средний танк уступает нам в скорости и по шоссе, и запас скорости имеет не более двухсот километров, зато лобовая броня и броня башни до пятидесяти, а бортовая до тридцати миллиметров, два пулемёта и, по данным разведки, уже пушка 75 мм и два пулемета 7,92 мм.

То же и в авиации. Истребитель И-16 ещё превосходит, имея четыре пулемёта 7, 62 мм и максимальную скорость триста шестьдесят пять километров в час, устаревший Ме-109 с его двумя пулемётами 7, 9 мм и скоростью триста пятьдесят километров в час, но уже уступает этому истребителю серии Е-1 с двумя пулемётами того же калибра и, по данным разведки, двумя пушками 20 мм, при крейсерской скорости 477 км/ч.

Само собой, он не может, не имеет права забыть, что немецкие истребители и этой серии Е-1, встречаясь в небе Испании с нашими «илами», несмотря на свои очевидные преимущества, избегали открытого боя, однако не потому, что боялись наших машин, а потому, что боялись героизма и мастерства наших лётчиков. Это обстоятельство в душе его вызывает гордость и грусть. Русский воин снискал себе вечную славу именно мужеством да несгибаемым упорством в бою, только на одном мужестве и упорстве в бою нынче далеко не уедешь. Нынче к мужеству и упорству в бою необходимо вооружение новейших систем, а их только ещё предстоит создавать.

По его предложению на Старой площади в здании ЦК партии созывается совещание. Подбирает людей Каганович. Совещание ведет Ворошилов. Товарища Сталина приглашают присутствовать. Бесшумный лифт поднимает его на четвёртый этаж. Совещание уже началось. Он выходит из боковой двери своей неторопливой мягкой походкой, стараясь быть незамеченным, и садится в президиуме на то место, которое на всякий случай всегда оставлено для него. Вместительный зал наполнен битком. Он обводит ряд за рядом пристальным взглядом. Почти всех присутствующих он знает в лицо. Конструкторы, руководители предприятий, известные летчики, воевавшие в небе Испании, получившие ордена в боях за Хасан, командиры лётных соединений. Он не любит таких совещаний: слишком много народу, не всегда способного подать дельный совет, не всегда в курсе проблемы, которую мало обсудить, которую надо решить, обсуждать у нас каждый горазд, а решать то и дело приходится ему одному. Говорят о недостатках истребительной авиации, говорят долго и с пафосом, дельного ничего не слыхать. Он наклоняется к Кагановичу, спрашивает негромко и ясно:

– Яковлева не вижу. Не звали?

Каганович опускает глаза, будто припоминает, тоже спрашивает, задумчиво, чуть запинаясь:

– Какого?

Он вспыхивает, но сдерживает себя:

– Александра Сергеевича.

У Кагановича, видать, гора с плеч:

– Ах этого. Так ведь он не занимается истребителями.

Он отворачивается, но произносит спокойно:

– Не занимается, так займётся, если понадобится. Найти, привезти, доложить.

Проходит часа два пустой, но восторженной болтовни. Докладывают: Яковлев ждет. Он выходит в приёмную комнату. Яковлев стоит растерянный, бледный: умеют у нас пригласить. Он подходит с улыбкой, пожимает руку, справляется о здоровье. Здоровье в порядке. Оно и было бы странно, если бы не в порядке для тридцатидвухлетнего мужчины в полном соку.

– Да что ж вы стоите? Присаживайтесь. Как успехи с СБ?

Яковлев мнётся, запинается, не знает, что отвечать, оробел человек. Он садится напротив него, задаёт несколько наводящих вопросов, указывая на слабые места тяжёлого бомбардировщика дальнего действия. Яковлев оживляется, отвечает, что бомбардировщик этого типа улучшить нельзя, особенно скорость повысить, тогда как скорость решает исход операции, к тому же бомбометание неприцельное, беспорядочное, при высоте десять-одиннадцать тысяч метров никакой прицельности достигнуть нельзя, а на низких высотах он беззащитен.

Товарищ Сталин начинает издалека:

– Александр Сергеевич, как вы думаете, почему на истребителях «Спитфайр» англичане ставят мелкокалиберный пулемет, а не пушку?

С Яковлева слетают остатки смущения, сразу видать, что человек говорит со знанием дела, говорит о своём:

– Да потому, что авиапушек они не имеют.

– Я тоже так думаю. Но ведь мало иметь авиапушку. Под установку авиапушки надо приспособить и двигатель. Верно?

– Верно…

– У англичан и двигателя такого ведь нет?

– Нет.

– А вы знакомы с работой конструктора Климова, с его авиационным двигателем, на который можно установить двадцатимиллиметровую пушку Шпитального?

– Знаком.

– Как вы расцениваете эту работу?

– Работа интересная, очень полезная.

Он находит человека подготовленным, момент подходящим и наконец заговаривает о том, ради чего пригласил:

– Правильный ли это путь? Может быть, путь англичан более правильный? Не взялись бы вы построить истребитель с мотором Климова и пушкой Шпитального?

Яковлев снова растерян:

– Я никогда истребителями не занимался… Но это было бы для меня большой честью…

– Подумайте над этим.

Тотчас поднимается, берёт конструктора под руку, отворяет дверь, вводит в переполненный зал, усаживает в президиуме рядом с собой, продолжает вполголоса разговор и прислушивается к тому, что говорят выступающие. Говорят о недостатках СБ, почти то же, что думает Яковлев, а что делать, никакого решения по-прежнему нет, слушать – только время терять. Они выходят. Он предлагает конструктору фрукты и чай, спрашивает неожиданно прямо:

– Так как же, возьмётесь за истребитель?

– Подумаю, товарищ Сталин.

Ему это нравится, и он соглашается:

– Ну, хорошо. Когда надумаете, не стесняйтесь, звоните. Жду звонка.

И когда Яковлев поднимается, подходит к дверям, бросает смеясь:

– А всё-таки дураки англичане, что истребители выпускают без пушек.

С танками те же проволочки, те же беспредметные совещания. Танк Т-34 нравится всем. Как не нравиться! Пушка 76 мм, два пулемета 7, 92 мм, лобовая броня и броня башни 45 мм, бортовая 40–45 мм, причём лобовые и кормовые листы большого наклона, что сильно увеличивает эффективность брони, двигатель дизельный, скорость по хорошей дороге до четырёхсот километров, по проселочной двести пятьдесят километров. Кажется, конструкторы в этом танке достигли гармонии качеств необходимых в бою: огневая мощь, бронирование, подвижность, огонь может вести в движении и с остановки, двигатель неприхотлив и вынослив, приземист, округлость башни увеличивает защиту от снарядов любого типа, как бронебойных, так и фугасных. Клим уже приготовил решение, остается одобрить производство первого образца. Он читает решение: общие фразы. Тогда он задаёт простейший вопрос начальнику отдела по танкостроению:

– Не могли бы вы объяснить, какие тактико-технические преимущества имеет новая башня?

Федоренко изъясняет очень толково, что для штамповки башен требуются мощные прессы, тогда как новые башни льют прямо в цехе.

Он страсть как не любит, когда не умеют ответить на прямые вопросы и начинает сердиться:

– Я вас спрашиваю, какие тактико-технические преимущества имеет новая башня, а вы говорите о технологии. Кто у вас занимается техникой?

Занимается генерал Лебедев и слово в слово повторяет начальника.

Он готов взорваться, но только хмурится, тем не менее спрашивает сердито:

– Вы где служите: в армии или в промышленности? Я третий раз задаю вопрос о тактико-технических преимуществах новой башни, а вы мне говорите о том, какие возможности открываются перед промышленностью. Может быть, вам лучше перейти на работу в промышленность?

Ясно: людей не знают, дела не знают, гнать надо всех к чёртовой матери, и прогнал бы, да смены не видно, работать-то с кем? Он уже готов разорвать подготовленное решенье в клочки и уйти, но тут поднимает руку конструктор, фамилия Кошкин. Он повторяет вопрос и получает твёрдый ответ:

– Я об этом и хочу сказать, Иосиф Виссарионович.

– Вы что, военный?

– Нет.

– Что же вы хотите сказать?

Ничего, не теряется, подходит, вынимает из кармана результаты обстрела, объясняет толково:

– У старой башни, сваренной из отдельных деталей, имеются уязвимые места – сварные швы. Новая – монолит. Она равнопрочная. Вот результаты испытаний обоих типов на полигоне.

Он смотрит с недобрым выражением на лице, возвращает, раздумчиво говорит:

– Соображение серьёзное.

Прохаживается, спрашивает от дальней стены:

– А как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую башню? Конструктор машины здесь?

Конструктор поднимается:

– Если и изменится, товарищ Сталин, то незначительно.

Танк строят, а рассуждают, точно играют в куличики. Он недовольно и жёстко:

– Незначительно – это не инженерный термин. Вы считали?

– Нет, не считали.

Хорошо хоть не врёт, но он не находит нужным смягчить тон:

– А почему?! Ведь это военная техника! Надо знать, как изменится нагрузка на переднюю ось.

– Незначительно.

– Что вы твердите всё время: «незначительно» да «незначительно»! Скажите прямо: расчёты делали?

– Нет.

– А почему?!

Не дождавшись ответа, кладет на стол листок с готовым решением:

– Предлагаю отклонить предложенный проект постановления как неподготовленный. Указать товарищам, чтобы они с такими проектами на Политбюро не выходили. Для подготовки нового постановления создать комиссию, включить Акопова, Федоренко и… товарища Кошкина.

Не меньше самолётов и танков его беспокоит винтовка. Как ни верти, а пехота была и останется навсегда царицей полей. Самолёты отбомбятся и улетят, танки расстреляют в упор и смешают с землей всё, что смогут расстрелять и смешать, но рано или поздно следом за ними пойдёт в атаку пехота. И тогда из окопа приподнимется уцелевший солдат и откроет огонь по врагу. Из чего? Трехлинейка знакома ему с Царицына, с Орла и Воронежа, с Киева. Надёжна и проста в обращении. Такие вещи ему нравятся больше всего: чем проще, тем надёжней, тем лучше. К сожалению, давно устарела. Её пытались улучшить в 1930 году и немного улучшили, однако остался нетронутым её главнейший порок: после каждого выстрела боец должен передёрнуть затвор, отчего рассеивается внимание, теряется время, теряется цель. Он требует от оружейников самозарядной винтовки. Оружейники соглашаются. Они люди, бесспорно, талантливые, только видят одну техническую сторону дела и предлагают вместо самозарядной винтовки автоматическую. Его приводит в негодование узость их кругозора. Сдерживая себя, он указывает на психологию солдата в окопе. Его бомбят, его давят танками, в него стреляют из всех видов оружия, он приподнимает голову чуть выше бруствера, если ещё сохранился бруствер, и видит прямо перед собой батальон бегущих и оголтело орущих от страха, нередко ещё и пьяных врагов. Его нервы взвинчены до предела. Что сделает он? Нажмет на крючок и не отпустит, пока не расстреляет весь магазин, истратит уйму патронов, а в цель попадет едва ли один. Зато боец с самозарядной винтовкой стоит десятерых: ему не надо менять положение корпуса, рук, головы, после каждого выстрела цель перед ним, он видит, поразил её или нет, после выстрела у него есть несколько мгновений подумать, поправить прицел, в то же время он тратит минимум сил, уже не передергивая затвор, а только нажимая на спуск, и так двадцать-двадцать пять раз. А прицельность стрельбы из автоматического оружия, даже если боец в хорошо отрытом окопе и не напуган бомбёжкой и артиллерийским огнем? Сто пятьдесят метров, двести – это предел. Между тем из самозарядной винтовки можно попасть в цель за полтора километра. Сколько нужно времени пехотинцу с полной выкладкой и в сапогах, чтобы пробежать эти полтора километра? Самое меньшее – десять минут. За десять минут хороший стрелок из винтовки перебьёт десяток, если не больше врагов. Вывод: боец с винтовкой стоит не меньше, чем взвод автоматчиков. С ним соглашаются и всё-таки предлагают изготавливать запасную деталь, что-то вроде переводчика на автоматическую стрельбу, точно боец станет таскать эту штуку в кармане и не соорудит автомат. Его вопрошают с некоторым даже высокомерием: разве армии не нужны автоматы. Он отвечает: нужны. Вопрос: для кого, для чего нужны? Нужны для разведки, для ночного боя нужны, нужны, чтобы в тыл попасть, шум там поднять, панику, ужас там учинить. Вот для кого, для чего автоматы нужны. Есть у нас такой автомат? У нас есть ручной пистолет-пулемет Дегтярёва, это и есть автомат. Тухачевский и слышать о нём не хотел, заказал всего триста штук, почему-то для командиров, точно командиры ходят в разведку или сеют панику по тылам, а в серийное производство не допустил.

Вот оно – наследие славных героев Гражданской войны. Разнообразие на любой вкус, а куда ни кинь – ограниченность, бестолковость, безразличие к делу, неодолимая косность ума. На каждом шагу натыкаешься, что Тухачевский, омрачённый идеей мировой революции, идеей наступательной молниеносной войны, по слабости образования или сознательно, вместо победного шествия по Европе, о котором кричал на всех перекрёстках, готовил Красную Армию к поражению и потому оставил её с бесперспективными танками, с бесперспективными самолётами, с трехлинейкой царских времен да заодно предложил отказаться от ствольной артиллерии, а вместо ротных миномётов применять в пехоте фантастические ручные мортиры, которых до сей поры никто в глаза не видал.

И ещё не это самое худшее. Самое худшее в том, что под руководством его самого, его соратников и учеников разложение командиров стало принимать катастрофические размеры. Он просматривает недавний приказ Ворошилова:

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава. По далеко не полным данным, в одном только Белорусском особом военном округе за 9 месяцев 1938 года было отмечено свыше 1200 безобразных случаев пьянства, в частях Уральского военного округа за тот же период – свыше 1000 случаев и примерно та же неприглядная картина в ряде других военных округов. Вот несколько примеров тягчайших преступлений, совершенных в пьяном виде людьми, по недоразумению одетых в военную форму. 15 октября… четыре лейтенанта, напившиеся до потери человеческого облика, устроили в ресторане дебош, открыли стрельбу и ранили двух граждан. 18 октября два лейтенанта… при тех же примерно обстоятельствах в ресторане, передравшись между собой, застрелились. Политрук… пьяница и буян. Обманным путем собрал у младших командиров 425 рублей, украл часы и револьвер и дезертировал из части, а спустя несколько дней изнасиловал и убил 13-летнюю девочку. 8 ноября … пять пьяных красноармейцев устроили на улице поножовщину и ранили трёх рабочих, а возвращаясь в часть, изнасиловали прохожую гражданку, после чего пытались её убить. 27 мая… капитан Балакирев в пьяном виде познакомился в парке с неизвестной ему женщиной, в ресторане он выболтал ряд не подлежащих оглашению сведений, а наутро был обнаружен спящим на крыльце чужого дома без револьвера, снаряжения и партбилета. Пьянство стало настоящим бичом армии…»

Откуда это безобразие в рядах Красной Армии? Главных источников три. Во-первых, в связи с быстрым ростом в армию попадает немало случайных, идейно, политически и морально нестойких людей. Во-вторых, на младших командиров разлагающе действует пример старших товарищей, которые принесли с собой в Красную Армию мораль и привычки классово чуждой среды. В-третьих, те, кто недоволен советской властью, те, кто не верит в социализм и тайно или явно борется против них, сознательно поощряет пороки и слабости своих подчинённых, ибо поднять на борьбу против Советской власти, против социализма, толкнуть на предательство Родины можно лишь разложившихся, нравственно ущербных, утративших честь, стыд и совесть людей. Тот, у кого стыд, совесть и честь, за врагами народа не пошёл и впредь не пойдет. Есть ещё один не менее важный, а может быть, и более важный источник. Современный общевойсковой командир должен знать артиллерию разных калибров, миномёты, тоже разных калибров, авиацию, танки, чтобы в бою уметь управлять всеми видами оружия, всеми родами войск и передавать знания каждому из бойцов, которые находятся в его подчинении. Без высокой квалификации, без высокой культуры у командира не может быть дисциплины, а вместе с командиром не может быть дисциплины и у бойцов.

В самом деле, чему могут научить такие командиры бойца, если смогут или захотят научить? Ничему они не научат бойца. Они далеко не всегда готовят стрелка из винтовки. В боях на Хасане мы отстояли высоты Заозерную и Безымянную, разгромили японских захватчиков и выбросили их вон из пределов СССР, но какую цену за это пришлось заплатить? Непомерную цену. В общем-то обыкновенный приграничный конфликт обошелся японцам в шестьсот человек убитыми и две с половиной тысячи ранеными, тогда как мы потеряли 792 человека убитыми и 3279 человека ранеными. И ещё это не всё. Среди убитых примерно половина командиров и только половина бойцов, тогда как в правильно проведённой операции один убитый командир приходится на десять убитых бойцов. Что это значит? Это значит, что бойцы-дальневосточники не были обучены элементарным навыкам боя, так что в критические минуты командирам приходилось действовать вместо бойцов. И опять-таки ещё и это не всё. При проверке состояния частей, которым пришлось драться с японцами, оказалось, что масса винтовок и сменных стволов к пулемету «максим» были вообще не пристреляны. Где же был маршал Блюхер, где были его ближайшие помощники комдив Подлас, член Военного совета бригадный комиссар Шуликов, начальник штаба полковник Помощников?

Ему не хочется вспоминать, но помнится само собой, как решалась судьба Тухачевского, как кое-кто обвинял маршала Блюхера в том, что тот страшно пьёт, как он маршала Блюхера защищал, говоря, что разговаривал с ним, что, быть может, и пьёт, однако хороший мужик, а спустя год, когда обнаружился позорный развал на Хасане, кричал по ВЧ:

– Скажите честно, товарищ Блюхер, есть у вас желание по-настоящему с японцами воевать? Если у вас такого желания нет, скажите прямо!

И вот маршал Блюхер расстрелян как враг народа, и следствие по делу Подласа, Шуликова и Помощникова подходит к концу.

Где взять пятьсот тысяч общевойсковых командиров, выдержанных идейно, морально устойчивых, беззаветно преданных Родине, знающих своё дело, непьющих, способных в течение двух лет из двух миллионов новобранцев, взятых из глухих деревень, с всё ещё тёмных окраин, подготовить умелых, понимающих тактику современного боя бойцов?

Поздно товарищ Сталин хватился, поздно разобрался в тайных замыслах частью бестолковых, частью бессовестных и бесчестных сподвижников Троцкого, поздно рассмотрел, сколько неучей и бездельников, вредителей и предателей засело чуть не на всех командных постах, индустриализация и коллективизация, партийное строительство, Конституция на руках, было не до того, наконец разобрался и рассмотрел, когда припекло. Нынче товарищу Сталину предстоит в кратчайшие сроки удвоить, утроить выпуск орудий и миномётов, особенно гаубиц, зенитных и противотанковых пушек, дать Красной Армии самозарядную винтовку и пистолет-пулемёт Дегтярева, не только средние, но и тяжёлые танки прорыва, над которыми уже ломают головы конструкторы заводов Кировского № 174 и Ленинградского имени Кирова № 185, а также большое количество истребителей и пикировщиков более совершенных и надёжных конструкций, чем те, которыми вооружается вермахт, призвать в Красную Армию комсомольцев и молодых коммунистов, спешно подготовить из них младших лейтенантов и лейтенантов, эту основу основ всех родов войск, и ждать, терпеливо ждать, когда эти новые люди, которых он сам воспитал на стройках социализма, поднимут на должный уровень боевую подготовку бойца и создадут новую, действительно рабоче-крестьянскую Красную Армию. В противном случае нас ожидает неминуемый и полнейший разгром в предстоящей войне.

Дать, удвоить, утроить, удесятерить? Чтобы давать, удваивать, утраивать, удесятерять, да ещё в кратчайшие сроки, необходимо иметь десятки миллионов тонн проката и стали. Пока что такого количества наша промышленность не производит, фюзеляж и крыло И-16 приходится выполнять из дерева и пропитанного лаком шпона, тогда как немецкие самолеты уже выпускаются сплошь металлическими.

Он как раз готовится к отчётному докладу на съезде. В его кабинет стекаются данные о достижениях второй пятилетки. Достижения эти громадны, но недостаточны. В прошедшем году мы получили около пятнадцати миллионов тонн чугуна, около восемнадцати миллионов тонн стали и более двадцати девяти миллиардов киловатт-часов электроэнергии. Этого мало, катастрофически мало, даже в том случае, если весь этот металл и всю эту электрическую энергию направить на производство вооружений. Однако весь этот металл и всю эту электрическую энергию направить на производство вооружений нельзя. Хотя бы половину электрической энергии и половину металла необходимо направить в народное хозяйство, иначе страна вновь станет нуждаться в хлебе, в товарах первой необходимости, как уже было в двадцатые и в начале тридцатых годов, а голодный народ – плохой, ненадёжный солдат.

И ещё это не всё. Конструкторы уже имеют задание разработать не только новые, но и новейшие типы самолётов, танков и артиллерийских орудий. Мало их, катастрофически мало. Они ломают головы в поисках новых идей, не спят по ночам, спорят, чертят дома, чертят в трамвае, чертят в КБ, и всё-таки невозможно сказать, когда эти идеи будут найдены ими. Потом эти идеи превратятся в тысячи чертежей, по тысячам чертежей изготовят опытный образец, опытный образец представят правительственной комиссии, правительственная комиссия забракует или внесёт поправки или одобрит, поправки внесут в чертежи, доведут образец, образец обкатают на полигоне и лишь после этого пустят в серийное производство. А ведь это лишь начало пути. Новая техника поступит в войска. Пройдёт ещё немалое время, которое понадобится на то, чтобы техникой овладели бойцы. Это месяцы и месяцы упорных учений. Но и возможность проводить такие учения имеется не всегда. Бензина наша промышленность производит в обрез, его едва хватает автомобилям и тракторам, без которых встанут колхозы и стройки. И нынешние маломощные самолеты и танки имеют в запасе по две-три заправки, нередко заправляются прямо с колес, а новые, более мощные двигатели потребуют больше горючего раза в полтора, если не в два. Как тут учиться, не говоря уж о том, как воевать?

Промышленности и армии требуется несколько лет, в сущности, не менее десяти. Уже видно, что история этих лет не отпустит, проклятый фюрер явно спешит, презренные демократии, поддержанные лукавой, но недвусмысленной политикой, по их мнению, сверхдемократических Соединенных Штатов Америки, тоже явно, всеми силами толкают его на восток, дранг нах остен, как они там орут во время партийных собраний и маршей.

Следовательно, развитие промышленности необходимо ускорить. Он начинает с её управления, поскольку от качества управления, за что бы ни взяться, зависит три пятых успеха, если не пять шестых. Управление слишком громоздко. Наркоматы огромны и потому медлительны, неуклюжи, не поспевают за развитием техники, за потребностями нового времени. Их следует разукрупнить. И он поступает с наркоматами самым решительным образом. В первую очередь преобразование касается наркомата оборонной промышленности. Вместо него возникают наркоматы авиации, судостроения, вооружений и боеприпасов, так что каждый нарком, каждый руководитель отдела получает задачу ясную и конкретную, которую легче выполнить, за невыполнение которой легче спросить. Две недели спустя расформировывается наркомат тяжёлой промышленности. Из него выделяются наркоматы топлива, электростанций и электропромышленности, чёрной металлургии, цветной металлургии и химической промышленности. Через десять дней появляются наркоматы тяжёлого, общего и среднего машиностроения, в котором скромно укрывается главк, занятый танками. Позднее появляются наркоматы промышленности угольной и нефтяной.

Естественно, в каждое подразделение назначается новый нарком. По его замыслу назначение новых руководителей – это самое главное на данном этапе развития экономики. А с ней и политики тоже. Он никак не может избавиться от старых партийцев. Часть из них, развращенная так называемой революционной законностью, то есть отсутствием всякой законности, в годы гражданской войны, ни на что не способная, кроме репрессий, обоснованных, ещё более необоснованных, или расстреляна или сослана или в тюрьме. Оставшиеся на свободе «мартовские большевики», как именовались они, с презрением, с острой усмешкой, товарищем Лениным, то есть в партии большей частью люди случайные, за редкими исключениями, пришедшие в партию, не потому, что верят в социализм, а потому, что надеются сделать при новой власти карьеру, ничего не умеют, кроме революционных порывов, революционной риторики, всё той же мании расстреливать всех, кто сердцу не мил, зато прекрасно умеют получать больше того, что заслуживают, и думают больше о том, как устроить свой быт, а не о деле, которое им поручили. Они ничего не понимают в изменившейся обстановке и не способны понять. Они не умеют и не желают учиться, с гордостью указывая на то, что и с двумя классами, а то и вовсе без чтения и письма геройски сражались с белыми гадами, и по-прежнему ничего не читают, кроме газет. Высшее учебное заведение окончили единицы. Две пятых не имеют среднего образования. Тем не менее они везде на руководящих постах, и не только партийных, что понятно само собой, но они ещё хотят управлять и управляют в Советах, в профсоюзах, в союзе молодежи, в кооперации, управляют везде, где им положено только руководить и направлять.

Время «управленцев» этого рода безвозвратно прошло. В новых наркоматах их сменяют новые люди. У этих новых людей он не допытывается, знают ли они основополагающие работы товарища Ленина и хотя бы азы материалистической диалектики. Зато почти все они были рабочими, мастерами, учились, стали начальниками цехов, получили высшее образование, стали директорами ведущих, только что пущенных советских заводов. Наркомат становится для них продолжением производственной практики. Волей или неволей они подбирают себе таких же помощников. Для их высоких постов у них не всегда хватает знаний и опыта, зато они умеют учиться, умеют и любят работать, а не руками водить. И они работают по двенадцать, пятнадцать, а если надо по двадцать часов, нередко спят в своем кабинете. Он сам работает именно так. Таких людей он уважает и ценит, ценит исключительно высоко. Он может на них опереться. Справляются, конечно, не все. Кое-кого приходится снимать, перемещать на другую работу, однако этих людей уже не обвиняют в принадлежности к оппозиции или контрреволюции, тем более не именуют врагами народа, не подводят под расстрельную статью, тюремное заключение или высылку на поселение в казахские и прочие степи, потому что они не принадлежат ни к какой оппозиции, а контрреволюцию ненавидят всем строем своей пролетарской, уже советской души. Эти кадры он бережёт. Если они не оправдывают доверия, их понижают в должности или отправляют на заслуженный отдых, да и на заслуженном отдыхе они не умеют сидеть сложа руки, идут к молодежи, кипятятся, дают заряд общественной жизни, пусть где-нибудь в ЖЭКе, на уборке двора, но дают.

Так он изменяет правительство. Оно количественно и качественно становится новым. Этому правительству предстоит много, очень много работать. Но для того, чтобы это правительство могло много, очень много работать, его необходимо обеспечить тем, чего мы ещё не производим и не можем производить, его необходимо обеспечить оборудованием, станками, сплавами и системами, каких у нас ещё нет. Ничего этого англичане не хотят нам давать. Заказы на два с половиной миллиона фунтов стерлингов в прошлом году не были приняты. В этом году наши заказы англичане даже не начали обсуждать. Они того гляди денонсируют торговое соглашение с нами. Надо принимать неприятное, нежелательное предложение Германии возобновить переговоры о торговых отношениях, надо принимать неприятное, нежелательное решение, однако в сложившейся обстановке оно неизбежно, и он его принимает. Новому правительству даётся задание:

«Обязать тт. Микояна, Кагановича Л. М., Кагановича М. М., Тевосяна, Сергеева, Ванникова и Львова к 24 января 1939 г. представить список абсолютно необходимых станков и других видов оборудования, могущих быть заказанными по германскому кредиту».

Им необходимо сырьё – пусть расплачиваются за сырьё оборудованием, без которого никаких танков, никаких самолётов, никаких пушек не соберёшь. И он сам сидит над листом бумаги в своём кабинете, прикидывая, что мы можем дать немцам, а что немцы могут дать нам. Выходит, что мы можем дать марганец, хром, олово, медь, никель, ванадий, молибден, вольфрам, нефть, хлопок, железную руду, железный лом, апатиты, цветные металлы, кормовое зерно, а получить от них цинк, магний для авиационной промышленности, самолеты, крейсер «Лютцов», металлы, разную мелочь и каменный уголь.

К двадцать четвёртому января, как и было предписано, наркоматы представляют заявки, на всякий случай в двух списках. По первому списку станки на 125 миллионов, военное оборудование на 28,4 миллиона, оборудование для системы производства синтетического бензина на 13 миллионов. По второму списку станки на 42 миллиона, химическое оборудование на 10,5 миллионов, военное оборудование на 30 миллионов марок. Он остаётся доволен: он не ошибся – новое правительство работоспособно и дельно. С этим новым правительством, которое целиком и полностью поддерживает его, он может выйти на съезд.

А пока он проверяет каждую позицию, каждый пункт, утверждает, поручает Микояну передать списки германскому послу Шуленбургу и готовиться встретиться во всеоружии с Шнурре.

И всё-таки, всё-таки, в сложившихся обстоятельствах, как их понимает товарищ Сталин, возобновление торговых переговоров с Германией может навести тень на плетень. Оборудование, станки – это, конечно, будет им неприятно, недаром они замораживают наши заказы, однако, зададимся вопросом: чего больше всего страшатся в Париже и Лондоне и политики, и промышленники, и финансисты? Даже мимолётный, несколькоминутный разговор фюрера с нашим полпредом в Берлине навел Париж и Лондон на мысль, будто готовится не что-нибудь, а военный союз между Германией и Советской Россией, для нападения и, следовательно, неминуемого и вдребезги разгрома французов и англичан. Теперь, когда о торговых переговорах стало известно, там эта мысль даст такие ростки, что французы и англичане, чего доброго, ринутся сами заключать с Германией военный союз против России-СССР, чтобы, со своей стороны, неминуемо и вдребезги её разгромить. Нельзя поощрять столь нелепые, однако чрезвычайно опасные мысли. И товарищ Сталин даёт указание передать через нашего человека лондонским журналистам, что никакого военного союза у нас с нацистами не предполагается и предполагаться не может, что речь идёт только о торговых переговорах, причём на условиях, выгодных для обеих сторон, без чего никакого соглашения как не подписывали, так и не подпишем. На что он рассчитывает? Во-первых, он считает, что правда всегда лучше разного рода домыслов, тем более лжи. Во-вторых, эта правда либо ускорит торговые переговоры с Германией, либо заставит прогнившие демократии наконец осознать, что они слишком далеко заходят в разжигании войны против Советской России, что всякому терпению с её стороны наступает предел. Наконец, англичане по крайней мере подумают прежде чем денонсировать торговое соглашение, подписанное ими четыре года назад. И видный обозреватель сообщает в лондонской газете «Ньюс кроникл»:

«Британское правительство проявляет демонстративное пренебрежение к советскому послу. За 3½ месяца посол только 1 раз имел возможность беседовать с министром Галифаксом, а СССР не был поставлен в известность о переговорах Чемберлена в Риме и Париже. Соглашение 1935 года не выполняется. А в этих условиях Германия не теряет времени. Гитлер, несмотря на словесные нападки на большевиков, не может потерять такого замечательного случая, чтобы устранить возможность одновременного военного нажима – с запада и востока…»

Это предупреждение. Затем обозреватель напускает туману ссылкой на мнение осведомлённых лиц в неведомых советских кругах и передает заказанную ему информацию:

«Советско-германские торговые переговоры, несомненно, выиграют благодаря кампании, которая ведётся некоторыми английскими кругами в пользу денонсации англо-советского торгового соглашения. Ясно, что эти переговоры, которые, возможно, закончатся предоставлением в распоряжение Германии неисчерпаемых ресурсов продовольствия на случай войны, имеют также и политическое значение. Было бы неблагоразумным полагать, что существующие ныне разногласия между Москвой и Берлином обязательно останутся неизменным фактором международной политики…»

Фюрер растерян, быть может, напуган. Человек не только глубоких расчётов, но и человек интуиции, человек вдохновений и настроений, по этой причине не всегда предсказуемый человек. Всю свою жизнь, после вонючих окопов предыдущей войны, он уверяет Европу, единомышленников и себя самого, что явился, то ли сам собой, то ли призван судьбой, чтобы испепелить большевизм, так испепелить, чтобы и духу его не осталось, а на всем обозримом пространстве Земли восторжествовал национал-социализм. И вдруг какой-то презренный английский газетчик оповещает общественность, что принципиальные, крест на крест непримиримые разногласия между национал-социализмом и большевизмом могут быть смягчены, даже вовсе сняты с повестки дня международной политики. Что это значит? Это значит, что его за семью печатями хранимая тайна раскрыта. Он с таким рвением гремит против большевизма именно потому, что западные демократии ненавидят большевизм едва ли не больше, чем он, и пока он гремит против него, западные демократии отдадут ему всё, что он попросит у них, ссылаясь на то, что это нужно ему для борьбы с большевизмом. Теперь они могут догадаться, могут додуматься до того, что это обман, что он и с большевизмом готов помириться хотя бы на несколько дней, в расчёте разжиться от него тем, что нужно ему для отмщения западным демократиям за позор поражения в предыдущей войне, за позор гнусной, кабальной версальской системы.

И вот что хуже всего: для сомнений в его ненависти к большевикам наступает неподходящее время. Испанской Республике приходит конец. Победа Франко и стоящих за его спиной Италии и Германии очевидна. Соединёнными силами они наступают на Барселону с юго-запада, с запада и с северо-запада. В Барселоне кончился хлеб, промышленные предприятия прекращают работу, рабочие уходят на фронт, однако у них мало боеприпасов и нет ни самолётов, ни танков. На их позиции обрушивается огонь артиллерии, авиация обстреливает их позиции из пулемётов. Дальнобойная артиллерия превращает в дым и пепел предместья. Немецкие лётчики изобретают конвейерные бомбардировки. Эскадрилья за эскадрильей с самого утра заправляется, принимает бомбы, вылетает, сбрасывает бомбы, возвращается, заправляется, принимает бомбы, взлетает, сбрасывает бомбы, и так до наступления темноты. Гибнут мирные жители. В развалины превращается всё, что строилось сотни лет. Правительство бежит и останавливается у самой границы в Фигерасе. Чтобы не оказаться отрезанными от запасов военного снаряжения и товарищей по оружию, командование выводит из города истомлённых бойцов, не отдыхавших уже более месяца. В полдень двадцать шестого января солдаты Франко, итальянцы и немцы занимают полуразрушенный город. В порт Барселоны входит соединённый флот. Дороги от Барселоны на север запружены беженцами. Они спят под открытым небом, в снегу, в грязи, под дождём. Итальянские и немецкие лётчики поливают их пулемётным огнём. Французская граница закрыта. Командующий республиканцами и интербригадами обращается к Боннэ с просьбой принять тех, кто бежит от мятежников. И что же отвечает демократический французский министр демократически избранным министрам Испании? Французский министр отвечает советом обратиться к генералу Франко с предложением создать нейтральную зону на севере Каталонии. Что касается детей, Французская республика готова принимать их, если республиканцы внесут за каждого залог в шестьсот франков. Генерал Франко отказывается создать нейтральную зону для беженцев, у Республики не находится денег, чтобы оплатить приют в соседней Французской республике пятидесяти тысяч испанских детей, многих из них бесплатно принимает Советский Союз.

Победа в Испании означает не только первую большую победу фашизма в Европе. Победа означает, что Италии и Германии предстоит получить свою долю добычи. Испания обессилена, разорена, её финансовая система разрушена. Кто станет её восстанавливать и зарабатывать на восстановлении? Кто станет приводить в порядок финансы и получать проценты на вложенный каптал? Кто получит доступ в её колонии к источникам сырья и на этом дешёвом сырье будет приумножать свои барыши? Германия сильнее, богаче Италии, следовательно, львиная доля добычи должна достаться Германии. И достанется, если у неё из-под носа не выхватят её долю добычи французы и англичане, англичане, натурально, в первую очередь, и несомненно американцы в тени англичан. Англичане издавна имеют в Испании преимущество, её финансы, её торговля, её внутренниё рынок держат под своим контролем её промышленники и финансисты. Разве они отдадут немцам такой жирный кусок, немцам, которых ненавидят почти так же, как ненавидят большевиков? Ни за что на свете не отдадут. Чтобы хоть что-нибудь получить, придётся торговаться, хитрить, вступать с ними в явные, ещё более в тайные соглашения, вновь и вновь пугая их большевизмом, вновь и вновь намекая, что в самое ближайшее время направит войска на восток, а тем временем американские промышленники и финансисты под носом у немцев и англичан скупят львиную долю за доллары.

Если принять во внимание предстоящую борьбу с англичанами за преобладание Германии в испанских делах, проще говоря, за барыши, выкачанные из крестьян и рабочих Испании, именно теперь от переговоров с Советами могут быть большие убытки. Не считаясь с тем, что наносит Советам грубое оскорбление и лишний раз укрепляет большевиков в их ненависти к фашисткой идеологии и всей, созданной им фашистской системе, единственно ради того, чтобы на Западе не осталось и слабой тени сомнения в его истинном отношении к большевизму, он отдаёт приказ переговоры не начинать, не принося извинений, не называя причин. Риббентроп вызывает Шнурре, уже собравшего чемоданы, но не успевшего выехать из Варшавы, в отель «Бристоль», где приходит в себя от почти сумасшедших переговоров с поляками, и с ходу, тоже не вдаваясь в подробности, огорошивает его:

– Вы возвращаетесь в Берлин!

Шнурре в недоумении:

– Но у меня приём у Микояна… тридцатого…

В голосе Риббентропа металл:

– Это не пойдёт. Вы возвращайтесь. Так приказал фюрер.

И Шнурре возвращается в Берлин в состоянии, близком к нервному срыву, а фюрер в речи тридцатого января, посвящённой внешней политике, ни словом, ни полсловом не упоминает о Советском Союзе, ни в хорошем смысле, который был бы нужен ему для торгового соглашения, ни в дурном, который привыкли слышать от него в последние пятнадцать лет что ни день ненавистные ему демократы, уже обобравшие Германию, сколько могли, готовые обобрать её ещё больше, в том числе и в Испании, если он ошибётся в отношениях с ними. Тем не менее, советскому полпреду в Лондоне удаётся установить, какова его программа на ближайшее время. Разумеется, его главная задача не претерпевает никаких изменений. Он по-прежнему лелеет надежду разгромить Россию-СССР, раздробить её на ряд «независимых» государств и силой заставить эти «независимые» государства вступить в «дружеские» отношения с Германией, то есть попасть в полную зависимость от неё. Однако это дальняя и конечная цель его внешней политики. Её ближайшая цель заключается в том, чтобы прежде чем исполнить эту «большую и сложную задачу», ему необходимо обеспечить свой тыл на Западе. Каким образом? На Западе он не хотел бы войны. На Западе он хотел бы получить от Англии и Франции «реальные гарантии» в том, что они не выступят против него, когда он приступит к решению своей «большой и сложной задачи». Что должны Англия и Франция, в обмен на его миролюбие, ему гарантировать? Они должны, во-первых, подписать с ним Воздушный пакт, которым признают безоговорочное превосходство Германии в воздухе, по меньшей мере как два к одному, считая английскую и французскую авиацию вместе, а во-вторых, они должны вернуть Германии её колонии, которые они отобрали у неё по Версальскому миру, уже нарушенному по многим пунктам усилиями обеих сторон.

Англичанам и французам очень не хочется воевать, и потому, что оскомина тяжёлых потерь в прошлой войне ещё не прошла, и потому, что они до сих пор элементарно не готовы к новой войне. Чтобы спастись от войны, французы как будто склонны отдать эти чёртовы колонии, тем более что наиболее ценную часть германских колоний забрали себе англичане. Англичане темнят, по обыкновению, то есть кормят противника обещаниями. На переговорах английских и германских промышленников вдруг всплывает пока что туманная, пока что необработанная идея, даже не идея, а только намёк, что англичане могли бы допустить германский капитал к рынкам сырья в прежних германских колониях, впрочем, не во всех, конечно, колониях, за исключением, скажем, Танганьики и Новой Гвинеи, в обмен на гарантии мира и упрочения торговых отношений, разумеется, к выгоде обеих сторон. Предложение столько же туманно, сколько и недостаточно, а всё-таки ему предлагают поторговаться, следовательно, предложение стоит обдумать и, возможно, принять к обсуждению как начало дальнейших уступок с их стороны, и фюреру вновь приходится взвешивать барыши и убытки.

Возможные барыши и убытки приходится взвешивать и господину президенту Соединенных Штатов Америки. Его выводит из себя одинаково и возможность соглашения Англии и Франции с Германией, поскольку для выполнения его «большой и сложной задачи» необходимо, чтобы Англия и Франция как можно скорей втянулись в большую войну и проглотили американские бомбардировщики и авианосцы, которые уже начинают ржаветь, и возможность сближения национал-социализма и большевизма, пусть временное, пусть единственно ради того, чтобы к взаимной выгоде торговать хлебом, нефтью, углём и железом, с одной стороны, промышленным оборудованием, с другой, поскольку торговля хлебом, нефтью, углём и железом откладывает на неопределенное время большую войну, а торговля именно с Германией промышленным оборудованием усилит Россию-СССР и ограничит на русском рынке возможности американского капитала. Ему не терпится высказаться, причём высказаться так, чтобы все барыши были на его стороне, а убытки достались любой другой стороне, поскольку все его титанические усилия сводятся как раз к тому, чтобы американский капитал рано или поздно всех обобрал. Повод высказаться именно так буквально падает с неба. На одном из испытательных полигонов разбивается новый стратегический бомбардировщик. Гибнет весь экипаж. Вместе с американцами гибнет французский пилот. Сама по себе катастрофа и гибель американцев не особенно беспокоит сенатскую комиссию по военным делам. Сенатскую комиссию по военным делам приводит в праведный гнев присутствие на американском самолете француза. Что такое у нас происходит?! У нас закон о нейтралитете, а между тем господин президент позволяет готовить у нас иностранных лётчиков для войны, которая со дня на день должна разразиться в Европе! Да знает ли господин президент, что такая политика может и нас втянуть в эту войну, нас, которые не хотят и в силу закона не должны воевать?!

На совещании с членами сенатской комиссии по военным делам господин президент с удовольствием излагает свой взгляд на международное положение с точки зрения интересов Соединенных Штатов Америки. По его убеждению, война в Европе начнётся в самое ближайшее время. Впрочем, нельзя предсказать, начнётся ли она с похода на восток или с похода на запад, поскольку Гитлер безумец, это разумеется само собой. Всё-таки можно твёрдо сказать, что без материальной помощи Англии и Франции со стороны США война неизбежно окончится победой «безумца».

Товарищ Сталин тихо смеётся, пробегая текст речи, поступивший к нему едва ли не прямо из секретариата Белого дома. Господин президент играет в покер со своими партнерами, ловко играет, по правде сказать. Человеку, который хоть сколько-нибудь разбирается в военных делах, нетрудно понять, что в современной войне главную роль, кроме артиллерии, будут играть самолёты и танки. Что собой представляют французские истребители? Новейший французский истребитель MS-406 имеет пушку 20 мм, два пулемета 7, 5 мм, максимальную скорость 485 км/ч, дальность полета около восьмисот километров. Что собой представляют французские бомбардировщики? Новейший французский бомбардировщик А-143 имеет четыре пулемета 7, 5 мм, бомбовую нагрузку до восьмисот килограмм, максимальную скорость до 310 км/ч, дальность полёта до тысячи двухсот километров, практически не более дальности истребителя, если не хочет стать мишенью для зенитных орудий и зенитных пулемётов врага. В Англии всё ещё не снят с вооружения истребитель-биплан «гладиатор», имеет четыре неподвижных пулемёта 7, 69 мм, максимальную скорость 417 км/ч, дальность полета до семисот километров. Новейший «харрикейн» имеет восемь пулемётов 7, 7 мм, максимальную скорость 520 км/ч, дальность полёта 965 километров. Уже густо расхваленных английской печатью «харрикейнов» и «спитфайров» только-только появились первые образцы, но они уже устарели, потому что по ряду характеристик уступают германскому «мессершмитту-109» новейших модификаций, по вооружению прежде всего, два пулемёта 7, 9 мм и, главное пушка 20 мм, и немного по скорости, от 525 до 530 км/ч, тогда как оружие и скорость и есть истребитель. Французские танки несколько лучше. Товарищ Сталин не может забыть, что послужило толчком для развития французского танкостроения. В 1935 году были большие манёвры под Киевом. На манёвры пригласили военных наблюдателей от всех армий Европы. В маневрах участвовала тысяча танков, построенных на советских заводах. Тогда рассчитывали на то, что действия такого количества танков на одном полигоне произведёт необходимое впечатление. Что нам было необходимо, как необходимо и сегодня и завтра и навсегда? Нам было необходимо отбить охоту у всех желающих нападать на СССР и тем обеспечить мирное строительство социализма в нашей стране. Зрелище потрясло. Военные наблюдатели были изумлены и напуганы. Во-первых, все они поняли, что социализм в СССР уже победил. Во-вторых, они вдруг увидели, как говорится, собственными глазами советские танки на дорогах Европы, не в состоянии верить, что никакие советские танки ни в какую Европу не собираются, как товарищ Сталин из года в год ни твердит во всех своих выступлениях, из года в год предлагая заключить мир во всем мире. После тех действительно грандиозных манёвров под Киевом одни бросились крепить оборону, другие с ещё большей прытью принялись готовить агрессию против СССР. Французский генштаб родил четырёхлетнюю программу строительства вооружённых сил. По этому плану необходимо было создать две танковые, три лёгкие механизированные дивизии и пятьдесят отдельных танковых батальонов, для чего требовалось не менее тридцати пяти тысяч новых машин. Уже год спустя на вооружение были приняты тяжелый танк с броней 60 мм и двумя пушками 75 и 47 мм, средний, более похожий на легкий, с дизель-мотором, сварным корпусом из броневых листов 40 мм и пушкой 37 мм, два танка с малой скоростью хода, короткоствольной пушкой 37 мм и броней от 34 до 45 мм и крейсерский танк «Сомуа» с броней 58 мм, с пушкой 47 мм и дальностью хода до четырёхсот километров, всего к началу 1939 года около 4500 танков, из них средних и тяжелых новейших конструкций менее пятисот, тогда как у немцев на вооружении третий год Т-1V, с пушкой 75 мм, с двумя пулеметами калибра 7,92, с лобовой броней 50 мм и скоростью по шоссе 42 км/ч., всех танков около 3200, а средних приблизительно триста. Преимущества на стороне немцев, по самолётам преимущества неоспоримые, очевидные и только по танкам оспоримые и неочевидные. Знают ли об этих преимуществах французские и английские генералы в штабах? Не могут, не имеют права не знать. Недаром Англия и Франция подписали с Германией декларации о ненападении, недаром Англия и Франция активно идут на сближение с Германией и Италией, недаром они не прочь объявить Восточную Европу зоной исключительных интересов Германии, недаром они мажут по губам германских промышленников возможностью проникнуть на рынки сырья их бывших колоний, при условии, бесспорном и непременном, что Германия деклараций о ненападении не нарушит и даст гарантии, что перестанет что-либо захватывать без одобрения Лондона и Парижа, недаром английские и французские политики рассматривают возможность, на этих условиях, дальнейшего сближения с очевидным агрессором вплоть до всеобъемлющего соглашения четырёх держав, на словах направленного на водворение прочного мира в Европе, на деле направленного на уничтожение Советской власти и Советской России как таковой.

Только очень наивный человек может предположить, будто господину президенту эти планы неведомы. Вопрос только в том, выступает ли он противником этих планов, или их одобряет? Именно этот принципиальный вопрос господин президент обходит молчанием. Он в покер играет. Его карты закрыты. Он только указывает, что без американской помощи страны «оси» сотрут Францию и Англию в пыль, но самой помощи не обещает. А если не обещает, как же им спасаться на их востоке от немцев, на юге от итальянцев и немцев, в азиатских колониях от японцев? Это как будто его не касается. Пусть, мол, думают своей головой. Своей же головой они думают так сблизиться с «осью», чтобы образовать союз четырех, направленный против России-СССР. Разве это так плохо для американского капитала? В общем, конечно, неплохо, однако неважно, стало быть, неприемлемо для него. Почему неприемлемо? А потому неприемлемо, что именно союз четырёх, направленный против России-СССР, не развяжет большую войну, союз четырёх разгромит Россию-СССР в течение нескольких месяцев. Какая же это большая война? Это очень и очень небольшая война, а большие барыши, как известно каждому школьнику, сами собой родятся только в большой войне, он знает об этом ещё с той поры, когда служил помощников военно-морского министра при Вудро Вильсоне. О крайней желательности такого выхода из затяжного кризиса американской промышленности господин президент не произносит ни звука, точно такой выход и в голову ему не приходит. Невероятно, но факт. Он как ни в чём не бывало рассуждает только о предполагаемых планах «оси» на ближайшее и даже отдалённое будущее в отношении лежащих за морями и океанами Соединенных Штатов Америки. Можно бы было предположить, что господин президент рассмотрит судьбу Чехии и Словакии, судьбу Польши, которые, как опять-таки всему миру известно, стоят на первом месте в планах «безумца», и объявит о предполагаемых мерах для спасения независимости этих малых, беззащитных и глубоко несчастных стран Восточной Европы от неминуемого захвата, который уже предусмотрен и даже отчасти распланирован им. С не меньшей долей вероятности можно было бы ожидать, что господин президент осудит варварские бомбардировки испанских городов и хотя бы посочувствует сотням тысяч голодающих беженцев, которых итальянцы и немцы поливают с воздуха пулемётным свинцом, а французские власти не пропускают через границу, где несчастные люди ищут приюта, надеясь в печальном неведении, что буржуазная демократия означает также и гуманизм, тогда как она предполагает жестокость, когда ей это выгодно. Предполагать, ожидать можно всё, даже тогда, когда имеешь дело с «безумцем», и невозможно предугадать хоть что-нибудь, когда имеешь дело с тем, кто забавляется покером и с членами сенатской комиссии по военным делам, и с жертвами возможной агрессии, и с самими агрессорами. О реальных планах «братца Гитлера» как не говорилось, так и не говорится ни слова. Господин президент предпочитает забивать головы членов сенатской комиссии по военным делам своими фантазиями. Он уверен, что после падения Англии и Франции, против которых «братец Гитлер» пока что не послал ни одного самолёта и танка, зато давно послал самолёты и танки в Испанию, Африка падет автоматически, поскольку это колония на 95 % как минимум. Впрочем, успокаивает он нестойкие головы упрямых сторонников нейтралитета, «мы мирные люди, и нас это не касается». А что же касается «нас»? А вот что касается «нас»:

– Следующая совершенно несомненная цель, предложенная братцем Гитлером во вчерашней речи – Центральная и Южная Америка.

Товарищ Сталин один в своем кабинете, он может позволить себе засмеяться погромче. Господин президент либо делает вид, либо уверен, что передаёт речь «братца Гитлера», а в действительности рассуждает как свойственно рассуждать американскому лавочнику, отдыхающему после закрытия кассы у стойки соседнего бара. В самом деле, как обычно действует «братец Гитлер»? «Братец Гитлер» обычно вооружает, в Австрии, в Судетах, теперь в Данциге, своих оголтелых сторонников, готовит мятеж, предъявляет ультиматум и по примеру и при полном попустительстве западных демократий вводит войска туда, куда ввести войска полагает выгодным для себя. И точно так, будто бы за него, а на самом деле как привычно любому представителю американского капитала, рассуждает господин президент Соединенных Штатов Америки, которые тоже обычно вооружают своих оголтелых сторонников, готовят мятеж, предъявляют ультиматум и вводят войска туда, куда ввести войска полагают выгодным для себя:

– Гитлер будет господствовать в Европе и заявит Аргентине: «Приношу тысячу извинений, но мы не будем покупать вашу пшеницу, мясо или кукурузу, если вы не подпишете эту бумагу». А в бумаге будет сказано: «Во-первых, мы приобретаем вашу кукурузу в обмен на наши товары, мы приобретаем ваш скот в обмен на наши товары, мы оплатим вашу пшеницу нашими товарами и сами выберем, какие товары давать вам. Во-вторых, вы должны вверить нашим офицерам вашу оборону и военную подготовку. Ах да, чуть не забыл, вы можете сохранить ваш флаг».

Постойте, господин президент! Разве не так поступают всюду представители американского капитала, в Панаме, в Центральной Америке, в Мексике, на Гаити, на Кубе, после чего, если понадобится, вводят войска? Именно так! Для чего же валить с больной головы на здоровую? Господин президент не слышит и не может услышать товарища Сталина. Он продолжает, увлечённый открывшейся перспективой захватов, которые он сам был бы непрочь совершить:

– Так вот, если бы мы были аргентинцами, мы подписали бы эту бумагу, ибо запрет экспорта нашего скота, пшеницы и кукурузы в Европу приведёт к банкротству страны. Затем настанет черёд Бразилии, где уже живут 250 тысяч немцев… Центральная Америка? При соответствующей подготовке и умении сыскать нужных людей революция в любой из стран Центральной Америки стоит от одного до четырех миллионов долларов. Иными словами, это только финансовый вопрос. Всё это вы должны помнить. Сколько от Юкатана до Нью-Орлеана или Хьюстона? Сколько от Тампико до Сент-Льюиса или Канзас-Сити? Сколько?

Господин президент делает вид, что германские войска уже на Юкатане и в Тампико, хотя не может не знать, что Германия не имеет авианосцев, а её флот уступает даже британскому флоту, не говоря уже о соединённом флоте Британской империи и Соединенных Штатов Америки. Больше того, так прозорливо предвидя германские войска на Юкатане и в Тампико, господин президент не ударил палец о палец, чтобы Соединённые Штаты имели бронетанковые войска для защиты своих сухопутных границ. Вы будете смеяться, однако в 1935 году американские вооружённые силы имели всего 31 танк, потом появились прототипы легких двухбашенных танков, потом среднего танка с пушкой 37 мм и шестью пулеметами, именно прототипы, в серию они ещё не пошли. Зачем ударять? Он блефует, как вечерами блефует за карточным столом в своей уютной белой, розовой или зелёной гостиной со своими приятелями:

– Не говорите, что это химера, не говорите, что это выдумка. Мог ли кто-нибудь из нас помыслить шесть лет назад, когда к власти пришел этот Гитлер, а Германия была полнейшим банкротом, страна, задолжавшая всем, дезорганизованная, которую вообще нельзя было рассматривать как силу в мире, мог ли кто-нибудь вообразить, что через шесть лет она будет безраздельно доминировать в Европе? Именно поэтому мы не можем позволить себе роскошь рассиживаться здесь, воображая, что перед нами всего-навсего химера… Идёт постепенное окружение Соединённых Штатов, уничтожается наша первая линия обороны.

И тут господин президент, не вступая в переговоры с этой жалкой Европой, не подписывая ни с кем никаких соглашений, властной рукой определяет эту «первую линию обороны» как сферу жизненно важных интересов Соединенных Штатов Америки:

– А она проходит в Европе и по Средиземному морю.

Вот она – его центральная мысль! «Братец Гитлер» предупрежден: Европа и Средиземное море не для него, Европа и Средиземное море для Соединенных Штатов Америки, и если он посмеет переступить указанную черту, он будет иметь дело не только с англичанами и французами, он будет иметь дело также с бомбардировщиками, авианосцами и боевым снаряжением на четыре миллиона бойцов, которыми обладают Соединённые Штаты Америки в настоящее время. Что же «братцу Гитлеру» после этого остаётся? После этого «братцу Гитлеру» остаётся идти на восток, ведь восток, то есть Чехия и Словакия, Польша и Советский Союз не входят в сферу интересов Соединённых Штатов Америки, на восток «братцу Гитлеру» дорога открыта, только туда. Кому-то приходит в голову уточнить:

– Следовательно, американская граница проходит по Рейну?

Господин президент не любит ничего определённого, ясного в своих выступлениях и отрезает, сверкнув американской улыбкой и не церемонясь с тем, кто осмелился задать ему дурацкий вопрос:

– Так может сказать только болван.

Понятное дело, у него на уме иные границы, чем дальше, тем лучше, но он предпочитает разглагольствовать о самозащите, о защите его страной других стран, вопреки тому, что о защите другие страны его пока не просили:

– Кажется, Артур Крок заявил: «Разве это не против нейтралитета?» Можно сказать и так. Но я сделаю всё возможное как главнокомандующий вооружёнными силами и как глава правительства, чтобы не допустить отправки военных материалов в Германию, Италию или Японию. Почему? Потому что самозащита – часть американской политики. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сохранить независимость других стран, предоставляя им всё за наличный расчет, то есть примерно сорока или пятидесяти государствам.

Итак, независимые государства станут получать военные материалы за наличный расчет, увеличивая по мере платежеспособности золотой запас американского казначейства, тогда как вычеркнутые из их числа Германия, Италия и Япония, не заплатив ни пфеннига, ни пенса, ни цента, с прямого разрешения Англии и Франции, с одобрения Соединённых Штатов Америки приобретают новые и новые ресурсы в таких громадных масштабах, каких никогда не купить независимым государствам ни за какой наличный расчет. Италия уже приобрела Абиссинию, не очень жирный, а всё-таки хороший кусок. Германия только в прошедшем году получила Австрию и Судетскую область со всеми их военными материалами и более чем десятью миллионами новых отличных работников и солдат. Япония уже захватила Кантон и подступила к Хайнаню, а это не только военные материалы, но и промышленность, способная выпускать самолёты и танки. И где же ваша «самозащита», где хотя бы ваше слово протеста, господин президент? Разве вам не известно, как далеко замахиваются японские милитаристы? Они предполагают присоединить к Стране Восходящего Солнца всего-то навсего Китай, Маньчжурию, Монголию, Юго-Восточную Азию, Центральную Азию, Малую Азию, даже Европу, после чего доблестные самураи «скрестят мечи» ещё и с Россией. Ведь после такого приобретения «военных материалов» от раздобревшей Японии никакая «самозащита» вас не спасет. Не пора ли вам именно ради вашей самозащиты хотя бы самураев остановить? Правда, необходимо признаться, он и останавливал их много раз в правильно построенных и в то же время прочувствованных речах, и осуждал агрессию Японии против Китая, тем не менее американские промышленники как поставляли, так и продолжают поставлять этой десятки раз осуждённой Японии авиацию и артиллерию, всего за три последние года истощив японский золотовалютный запас с восьмисот до трехсот миллионов иен. Как может и должен понимать эту и все прочие речи главный германский фашист? Приблизительно так: если Германия все-таки нападёт на англичан и французов, не готовых к войне, Соединённые Штаты не направят им на помощь свои вооружённые силы и не продадут Германии хоть за наличный, хоть за безналичный расчет ни одного танка, ни одного самолёта, ни одной паршивой винтовки, однако американские промышленники не прекратят поставок в Германию, как не прекращают поставок в Японию. Как это называется, если выражаться на русском, а не на американском диалекте английского языка? Это называется так: подстрекательство к агрессии.

Такими речами товарища Сталина не обмануть. Никого не собирается останавливать господин президент, разумеется, на условии, что, нарастив свою мощь, Германия, Италия и Япония обрушатся на Советский Союз.

– В этом и состоит внешняя политика Соединённых Штатов Америки.

В Англии и Франции его понимают с первого слова. Три месяца назад Чемберлен был убежден, что привёз из Мюнхена мир для целого поколения, теперь он громко рассуждает о близкой войне, о войне в ближайшее время, о войне чуть ли не с сегодня на завтрашний день:

– Согласно информации, которой я располагаю, министр иностранных дел Франции Боннэ заявил в палате депутатов, что в случае войны, в которую окажутся вовлечёнными обе стороны, все силы Англии будут в распоряжении Франции, точно так же, как все силы Франции будут в распоряжении Англии. Это заявление Боннэ целиком совпадает с точкой зрения английского правительства. Нельзя предвидеть в деталях все возможные случаи, но я хочу ясно заявить, что общность интересов, объединяющих Францию и Англию, такова, что при всякой угрозе жизненным интересам Франции, откуда бы эта угроза ни исходила, это должно вызвать немедленное сотрудничество со стороны Англии.

Правительственная печать Франции бурно отзывается на это заявление английского премьер-министра. Газеты уверяют читателей, что отныне Англия будет с Францией не только с первых дней военных действий, но и с того момента, когда самая угроза конфликта появится на горизонте. Тут же в правительственной печати появляется иной, абсолютно неожиданный поворот. Видите ли, для Франции заявление английского премьер-министра означает, представьте себе, что если завтра Италия попытается развязать войну с Францией, к примеру, начав провоцировать серьёзные инциденты, требующие ответных действий, англо-французское сотрудничество примется действовать без промедления.

Италию приплетают, естественно, неспроста: французскому колониальному капиталу очень не хочется отдавать итальянцам Тунис, Джибути и Корсику. И тотчас, не успевает возникнуть всего лишь тень возможности Тунис, Джибути и Корсику потерять, французское правительство спешит задобрить Италию и резко меняет свое отношение к фашисту и мятежнику Франко, на стороне которого воют фашисты Италии. Оно вдруг открывает границу для беженцев из республиканской Испании, для двухсот тысяч женщин, детей, стариков и ста пятидесяти тысяч республиканских солдат, сложивших оружие, однако этих мучеников свободы не принимают как братьев, их принимают как представителей воющей с Францией стороны, вопреки тому очевидному факту, что республиканская Испания с республиканской Францией не воевала и не собирается воевать, а воюет она с фашистами Франко и с интервентами фашистской Италии и фашисткой Германии, стало быть, как военнопленных их отправляют в концлагеря, мало сказать – на полуголодную полужизнь-полусмерть. Такого истязания республиканских бойцов, сражавшихся против фашизма, демократической Франции мало. Их окружают колючей проволокой и чёрными стрелками из Сенегала. Им не дают ни палаток, ни матрасов, ни одеял, ни пищи, ни воды, ни медицинской помощи раненым и больным. Так нигде в мире не поступают даже с преступниками. Так не поступают даже в фашистских концлагерях с евреями и коммунистами: там по крайней мере имеются бараки, вода и баланда. Демократическое правительство Франции в своем пресмыкательстве перед фашизмом идет ещё дальше. Агентам Франко позволяют беспрепятственно идеологически обрабатывать и элементарно соблазнять куском хлеба умирающих на голой земле под открытым небом людей, и тех, кто от слабости предает свое прежнее знамя, без промедления переводят в другие лагеря и предоставляют им другие, почти нормальные, почти человеческие условия. После этого подлого акта отменяется французское воздушное сообщение из Тулузы в Аликанте, что прерывает всякую связь между республиканской Францией и республиканской Испанией. Англия присоединяется к Франции, словно бы на Францию уже собираются начать наступление. Она прекращает почтовые сношения, но не с фашистом, мятежником Франко, а с испанским правительством, избранным испанским народом. Возникает законный вопрос: что готовят европейские демократии, если одной ногой переходят на сторону фашиста и мятежника Франко? Ответа долго ждать не приходится. Правительство Франции заключает соглашение с фашистом и мятежником Франко, по которому всё золото и всё военное снаряжение республиканской Испании передаются мятежникам. В тот же день правительство Франции признает фашиста и мятежника Франко в качестве законного правителя уже не республиканской, а фашисткой Испании, не поставив никаких условий по сохранению жизни республиканских бойцов, вопреки тому, что повсюду на захваченных территориях уже идут расстрелы коммунистов и республиканских бойцов. В палате депутатов премьер-министр Даладье объясняет свое решение, как ни покажется странным, соображениями самозащиты от возможного нападения итальянцев и немцев:

– Здесь говорили о третьей границе в Пиренеях. С конца января мы имеем на этой границе, протяжением в шестьсот километров, соседство правительства Франко. Именно для того, чтобы Франция не должна была защищать третью границу, я хочу поддерживать с правительством Франко добрососедские отношения. Хотите ли вы, чтобы иностранные войска обосновались на границе протяжением в шестьсот километров? Я утверждаю перед палатой, что для этого нет другого способа, чем признание де-юре правительство Франко.

Палата одобряет это решение большинством голосов. Нижняя палата английского парламента также голосует за признание правительства Франко. Чемберлен хладнокровно излагает сомнительные причины, которые оправдывают это решение, сомнительные потому, что правительство Республики ещё продолжает существовать и далеко не все её войска сложили оружие:

– Правительство Его Величества уделило очень серьёзное внимание положению в Испании и тем мерам, которые оно должно принять в свете всей имеющейся в его распоряжении информации. В результате падения Барселоны и овладения Каталонией генерал Франко теперь контролирует большую часть испанской территории на континенте и за его пределами. Эта территория включает наиболее важные промышленные центры Испании и источники главного её производства. Более того, правительство Его Величества не полагает возможным рассматривать республиканское правительство Испании, которое ныне рассредоточено и неспособно более осуществлять установленную власть в качестве суверенного правительства Испании. В этих условиях оно решило известить генерала Франко о своем решении признать его правительство правительством Испании, и сегодня в этом отношении предприняты формальные шаги.

Товарищ Сталин мог бы напомнить господину премьеру, что ещё не очень давно, на памяти господина премьера, было ещё более жёсткое и, многим казалось, абсолютно безысходное время, когда марионеточные правительства Колчака, Деникина и какого-нибудь Ноя Жордания, официально признанные законными и единственными правительствами России тогдашним правительством тогдашнего его величества, тоже контролировали большую часть российской территории на континенте и за его пределами и эти территории включали наиболее важные промышленные центры России и источники главного её производства, после чего задать ему очень и очень неудобный вопрос: а где нынче эти марионеточные правительства и где, в какой земле нынче гниют бесславные кости всех этих ставленников английского, американского и французского капитала. Однако к чему задавать такие вопросы. Чемберлен слишком стар, чтобы помнить двадцатилетнюю даль. Нынче он твёрдо помнит о царских долгах, которые победившая советская власть отказалась платить именно потому, что разорение, учинённое интервентами четырнадцати держав во главе с Англией причинила ущерб приблизительно в пять раз больший, чем бестолковые долги бестолкового царя Николая. Нынче он годен только на то, чтобы в демагогическом азарте воскликнуть:

– Неужели мы должны толкнуть Франко в стан наших противников, унизив его? Вы должны знать, что мы не могли добиться никаких обязательств, разве только если бы мы пошли на войну!

Итак, демократическим правительствам Англии и Франции понадобилось долгих семь лет, чтобы признать правительство трудового народа бывшей Российской империи, и только семь дней, чтобы признать фашистское правительство мятежника Франко, который приведён к власти фашистами Италии и Германии, а закулисно демократами Англии, Франции и Соединённых Штатов Америки, ради истребления революционного духа в Европе и в мире и порабощения народа Испании, а также ради распродажи достояния испанского народа иностранным капиталистам.

В сущности, Англия и Франция с удивительной ловкостью всунулись в Испанию в самый последний момент. Они не вмешивались в испанские дела, они предоставляли это сделать фашистам Италии и Германии и уничтожили нежелательную Республику кровавыми руками фашистов. Естественно, за помощь, оказанную фашисту и мятежнику Франко, придётся платить, и итальянскому и германскому капиталу надлежит получить свой весьма и весьма куш, исчисляемый десятками и сотнями миллионов рейхсмарок. Однако Англия и Франция первыми признают законность правительства фашиста и мятежника Франко, следовательно, английскому и французскому капиталу также надлежит получить свой значительный куш десятками и сотнями миллионов фунтов и франков. К чему это не может не привести? Это не может не привести к глубокому и неразрушимому конфликту интересов итальянского и германского капитала с интересами английского и французского капитала в Испании. Полная победа тут невозможна. Капитал своего никому не уступит, ничего не отдаст. Однако возможна борьба за преобладание, за получение большего куша, чем сможет вырвать противник. И борьба, как видно, уже началась. Чем может английский капитал припугнуть Германию перед предстоящим разделом добычи? Английский капитал может припугнуть Германию сближением Англии и России против Германии. Англичане не медлят. Первым принимается за дело английский премьер, и принимается за дело чрезвычайно эффектно. Первого марта в советском полпредстве устраивается ежегодный календарный приём. На приём приглашаются все министры, видные политики, банкиры, промышленники и журналисты крупных газет. Давно стало обычаем, что наиболее влиятельные министры никогда не посещают этих приёмов, не говоря уже об английских премьерах: со дня установления дипломатических отношений ни один английский премьер не переступал порога советского полпредства в Лондоне, в такой мере всё советское английским премьерам претит. И вдруг первого марта 1939 года в дверях приёмного зала появляется под руку с дочерью сам Чемберлен, высокий, сухой, с измождённым лицом. В зале – столпотворение. Гости замирают на полуслове, бегут, подобно ребятишкам, смотреть, как премьер станет себя вести в советском полпредстве, словно на чудо. Полпред проводит господина премьера в бальный зал, затем приглашает в свой кабинет, предлагает, по обыкновению, водки, премьер соглашается выпить глинтвейна. Расположившись у стойки буфета, хозяин и гость завязывают беседу на разные, поначалу, естественно, самые посторонние темы. Кабинет в тот же момент заполняет толпа. К ним теснятся возбуждённые люди и ловят каждое слово. Чемберлен не смущён. Он как будто нарочно доводит до сведения банкиров, промышленников и журналистов свои последние мысли об английской внешней политике. Прежде всего он сообщает, что по решению кабинета в Москву выезжает Роберт Спир Хадсон, консерватор, опытный политик, пятидесяти трёх лет, глава департамента по делам заморской торговли, то есть министр хоть и младшего ранга, но всё же министр. Целью поездки является урегулирование различных торговых неполадок и подготовка расширения объёмов англо-советской торговли. Полпред возражает, что жалобы английских предпринимателей на неполадки в англо-советской торговле неосновательны, в лучшем случае преувеличены, что главная трудность не в том, чтобы увеличить объёмы советских заказов английским фирмам, а в том, чтобы найти английские фирмы, которые согласились бы их выполнять, и напоминает, что в прошлом году не удалось разместить заказов на два с половиной миллиона фунтов и задержано выполнение заказов ещё на два миллиона, причем у всех отговорка одна: английская промышленность перегружена заказами по английской программе вооружений.

Чемберлен изъясняет, попивая глинтвейн:

– Действительно, вам нужны те же самые вещи, которые нужны в настоящее время и нам. Однако не вечно же это будет продолжаться. Не всегда же народы Европы будут думать только о войне и оружии. К тому же наши возможности не исчерпываются только этой номенклатурой товаров. Мы могли бы снабжать вас потребительскими товарами, почему вы не покупаете их?

Майский с самого начала тактично, но твёрдо обрывает эту старую-престарую и давно надоевшую песню:

– Советский импорт регулируется общим планом социалистического строительства, и в настоящее время мы не имеем возможности тратить ресурсы на ввоз потребительских товаров. Может быть, когда-нибудь в будущем…

– Что же вы делаете с вашим золотом?

– Держим на чёрный день, как и все.

Чемберлен пожимает плечами, а в голосе его сквозит раздражение:

– Нынче все только и думают, что о войне!

Он допивает глинтвейн, ставит пустой стакан на стойку буфета, некоторое время молчит, успокаивается и вдруг задаёт ненужный и крайне опасный вопрос:

– Каковы ваши отношения с Германией и Японией. Верно ли, что в Москву прибывает немецкая торговая делегация?

Понятно, что это истинный его интерес, что английский капитал больше всего страшится именно этого, и Майский осторожно и верно излагает событие, которое могло быть, но которого не было:

– В конце января немцы действительно поставили нас в известность о прибытии торговой миссии. Однако потом передумали. Инициатива принадлежала им. Мы с одинаковым спокойствием встретили как сообщение о её приезде, так и сообщение о её отсрочке.

Видимо, Чемберлен удовлетворён именно, тем, что переговоры не состоялись, это можно заключить по тому, что он тотчас перескакивает от Германии к Японии:

– Опасаетесь ли вы японской агрессии?

Майский облегченно вздыхает:

– Япония, известно из опыта, чрезвычайно беспокойный сосед. Мы уверены тем не менее, что Япония десять раз подумает, прежде чем рискнуть на какую-либо авантюру против нас, она хорошо знает нашу силу на Дальнем Востоке.

Чемберлен кивает головой в знак согласия и прибавляет:

– Япония слишком глубоко увязла в Китае. Ей теперь не до авантюр в других направлениях. Положение Японии в Китае всё больше напоминает положение Наполеона в России.

– В таком случае как вам рисуются ближайшие европейские перспективы?

Чемберлен не задумывается:

– Несмотря ни на что, я остаюсь оптимистом. Общее положение, на мой взгляд, улучшается. Народы Италии и Германии не хотят войны, и Гитлер и Муссолини заверяли лично меня, что их задачей является мирное развитие вверенных ему государств и тех ресурсов, какие в них есть. У меня сложилось определённое впечатление, что Гитлер и Муссолини боятся войны.

Майский не может не улыбнуться:

– Я совершенно согласен с вами в одном: Гитлер и Муссолини действительно боятся всякой серьёзной войны. Однако, опасность положения Европы заключается в том, что оба твёрдо убеждены в возможности одерживать бескровные победы, победы, основанные на блефе, на превосходстве их нервов над нервами руководителей других стран.

Чемберлен останавливается, мрачнеет, думает, точно весь вытягиваясь вверх, и лжёт прямо в глаза, поскольку до такой новой победы остаётся всего две недели:

– Для таких побед время прошло!

Как представитель Советского государства полпред удовлетворён, он узнал всё, что ему нужно было узнать. Он отводит господина премьера в сторону, они прогуливаются, говорят о посторонних вещах, неприметно для обоих припоминают отца Чемберлена, и Чемберлен оживляется, на его измождённом бледном лице появляется легкий румянец:

– Вы знаете, мой отец никогда не предполагал, что я стану заниматься политикой. Когда он умирал, я тоже не имел представления о том, что стану депутатом и, позже, министром.

– Как же это случилось?

Воспоминания явным образом были Чемберлену приятны:

– А случилось так. Я был избран в муниципалитет Бирмингема и стал там лорд-мэром. Премьером тогда был Ллойд Джордж. Он пригласил меня взять пост генерального директора национальной службы. Я согласился. Однако после краткого опыта мне пришлось убедиться, что Ллойд Джордж не оказывает мне той поддержки, на которую я мог рассчитывать. По этой причине, приблизительно через полгода, я вышел в отставку. Возвратиться на старое место было уже невозможно: место лорд-мэра занял другой. Тогда я подумал, подумал и решил попытать счастья в политике, прошел в парламент и стал заниматься государственными делами. Может быть, Ллойд Джордж теперь об этом жалеет, но уже ничего не поделаешь!

Как был не призван, так и остался не призван, недаром Ллойд Джордж говорил, что Чемберлен оказался никуда негодным директором, и Майский задает пустой, уже совсем не нужный вопрос:

– Как вы относитесь к политическому наследию вашего отца?

Чемберлен смотрит на него свысока, явно с чувством благожелательного презрения:

– В истории редко встречается так, чтобы сыну довелось реализовать политическую программу отца. Но в нашей семье именно так и случилось. Я счастлив, что на мою долю выпало осуществить две меры, которые больше всего при жизни занимали отца, во-первых, пенсии для престарелых и, во-вторых, объединение империи с помощью таможенной системы.

Он действительно провел билли о пенсиях и таможенной системе – заслуга очень и очень немалая, но как говорит, как говорит, ни дать ни взять – избранник судьбы! Ознакомившись с записью Майского, переданную по телеграфу, товарищ Сталин долго прохаживается по кабинету, наконец снимает трубку и спрашивает:

– Как вы полагаете, товарищ Литвинов, какие выводы можно сделать из этой беседы?

Товарищ Литвинов не сомневается:

– Заигрывание с нами, и больше ничего. Оно должно помочь Чемберлену в дальнейших переговорах с Германией. Германия, напуганная предполагаемым союзом Англии с нами, станет уступчивей.

Нельзя не согласиться – это всего лишь игра, действительно сближаться с Советской Россией господин премьер не намерен. Этот вывод не может не подтвердиться в самое ближайшее время, и он подтверждается неделю спустя. Роберт Спир Хадсон, глава департамента по делам заморской торговли, перед тем как отправиться с визитом в Москву, приглашает Майского с супругой на завтрак. Естественно, во время завтрака и после него не возникает и не может возникнуть никакой другой темы, кроме поездки в эту загадочную, не познаваемую для англичанина, непознанную Москву. Поначалу миссис Хадсон интересуется, какая погода, что носят в Москве, что следует посмотреть в самом городе и в окрестностях, она так интересуется искусством, она хотела бы посетить русские школы, дома отдыха, родильные дома, детские ясли и детские садики и всё, всё, это так важно знать ей самой и всему английскому обществу. Вскоре хозяин и гость оставляют супруг поболтать, усаживаются в удобные кресла, закуривают сигару, и Хадсон без предисловий произносит длинную, явно заготовленную заранее речь, точно выступает в парламенте, тем же тоном, с тем же выражением озабоченного лица:

– Скажите, мой друг, откровенно, хочет ли Москва серьезно говорить о серьезном улучшении отношений с нами? Здесь мне неоднократно приходится слышать, что это сомнительно. Мне говорили, что Москва после Мюнхена замкнулась в своих границах, фактически порвала все отношения с Западом, ведёт политику изоляции, а потому абсолютно бесполезно искать с ней общий язык. В чем состоит основная задача моей поездки? Она состоит в том, чтобы с помощью контактов с русскими из числа руководства выяснить настроения именно под этим углом зрения, что, разумеется, гораздо важнее непосредственно торговых переговоров, поскольку, по моему убеждению, ближайшие полгода-год решают на долгие годы вперёд, может быть, даже на целое поколение, какой будет дальнейшая линия нашей внешней политики. В самом деле, как вы, вероятно, имели возможность наблюдать, за последние два-три месяца в настроениях Англии произошла серьезная перемена. Мы твёрдо решили сохранить нашу империю и свои позиции как великой мировой державы, этих позиций мы никому не уступим. Что для этого нужно? Во-первых, вооружения, и в данное время в данной области дело пошло на лад. Скоро мы будем так сильны, как никогда ещё в нашей истории. Во-вторых, для достижения этой цели нам необходимо поддерживать дружеские контакты со всеми теми державами, с которыми нам на данном отрезке времени по пути. Мы находим, что СССР одна из таких держав. Предубеждения против коммунизма, которые в прошлом мешали сотрудничеству между нашими странами, в настоящее время почти преодолены. Однако в Лондоне имеются сомнения в том, хотите ли вы такого сотрудничества? Выяснить это и доложить кабинету я поставил себе главной задачей. Если вы хотите, англо-советские отношения, и политические и экономические, могут постепенно стать очень тесными, ибо основная опасность для Британской империи, как и для СССР, идёт от одной и той же державы – от Германии. Если вы не хотите, Англии в целях защиты своих интересов придётся идти на какие-либо иные международные комбинации, которые, может быть, и не вызовут вашего одобрения, но которых мы избежать не можем. По моему личному убеждению, Англия и СССР – две страны, которые дополняют друг друга и вместе с Францией могли бы создать действительную гарантию мира. При этом надо сказать, что, отправляясь в Москву, я имею абсолютно свободные руки, никаких инструкций от кабинета мной не получено, и я готов обсудить любые темы, как политические, так и экономические. Я убеждён, что мой доклад кабинету будет иметь решающее значение. Вот почему я придаю поездке в Москву очень большое значение и был бы рад, если бы вы помогли мне, хотя бы в порядке предварительном, сказать что-нибудь о том, какого приёма мне ожидать.

– Какого приёма вам ожидать? В Москве вам будет оказан вполне дружественный приём. Представители правительства охотно побеседуют с вами на интересующие вас темы. В частности, если вы прибудете в Москву двадцать третьего утром, то сможете увидеться с товарищем Литвиновым и, возможно, с товарищем Микояном в первый же день. Мне хотелось бы подчеркнуть, что Советский Союз всегда являлся и является ныне сторонником коллективной безопасности и сотрудничества всех миролюбивых держав, и подрыв этих принципов исходил не от нас. Что касается Мюнхена, то, вы понимаете сами, Мюнхен не мог не вызвать у нас самую что ни на есть отрицательную реакцию, которая породила в известных кругах советского общественного мнения тенденции изоляционизма, однако наше правительство никаких решений подобного рода не принимало и предпочитает занимать выжидательную позицию, присматриваться и изучать те процессы, которые происходят сейчас на Западе. Если Англия, по вашему мнению, стремится теперь к улучшению англо-советских отношений, это хорошо. Вы можете быть уверен, что советское правительство всегда готово поддержать любой шаг, ведущий к такому улучшению. Однако, считаю долгом своим предупредить вас, что в результате опытов последнего времени советское правительство стало недоверчивым и сейчас больше, чем когда-либо будет судить о серьёзности ваших намерений не по словам, а по делам.

– Моё правительство вполне искренно в своем стремлении к более тесному сотрудничеству с СССР, дальнейшее будет зависеть от вашего поведения. В доказательство могу указать на характер наших пожеланий в области англо-советской торговли. К чему они сводятся? Программа-максимум сводится к крупному увеличению объёма торговли. Почему бы нам не удвоить наш торговый оборот в течение ближайших пяти или десяти лет? Ресурсы и экономические структуры обеих стран таковы, что это представляется вполне возможным. Программа-минимум сводится к тому, чтобы урегулировать затруднения, возникшие в связи с ныне действующим торговым соглашением, конкретно – увеличить покупку Советским Союзом продуктов английского производства. Ведь одно не противоречит другому. Наоборот!

– Разрешите спросить, каким образом вы намереваетесь подойти к разрешению интересующих вас торговых проблем?

– Это опять-таки в значительной мере будет зависеть от вас. Кабинетом свобода действий предоставлена мне и здесь. Никаких твёрдых инструкций, которые могли бы связать мне руки. Просто я ставлю перед вами проблему увеличения объёма торговли и перераспределения её внутренней структуры и готов выслушать и обсудить с максимальной благожелательностью любое предложение с вашей стороны, любой проект, который может возникнуть в процессе совместных дискуссий. Лично мне кажется, что в целях стабилизации отношений и развития торговли было бы очень полезно заключить постоянный торговый договор вместо ныне действующего временного торгового соглашения.

– Мы не стали бы, в принципе, возражать против такого предложения, тем не менее я предвижу крупные практические затруднения в этом вопросе. При подписании временного соглашения 1934 года ваше правительство обещало парламенту не заключать с СССР постоянного торгового договора без урегулирования старых претензий. Советское правительство рассматривает этот последний вопрос как мёртвый, погребенный историей. Если ваше правительство всё-таки захочет настаивать на урегулировании давно умерших претензий, я не вижу, как может быть заключён постоянный торговый договор.

– Помилуйте, я вовсе не собираюсь вопрос о постоянном торговом договоре решать ультимативно. Если нет надежды на заключение такого договора в ближайшем будущем, я готов искать возможности для достижения интересующих меня целей в рамках временного торгового соглашения. Я вообще ничего заранее не отвергаю. Я всё готов обсуждать и рассматривать. Меня не пугают принципы планового хозяйства, и потому я готов изучить, например, систему клиринга. Почему бы не превратить мой департамент по делам заморской торговли в такое учреждение, которое могло бы помогать вам в размещении заказов на нашем рынке и в наблюдении за точным их выполнением? Или почему бы не заключить несколько длительных контрактов между Англией СССР и на поставку на ряд лет вперёд определённого количества необходимого Англии сырья? Для примера возьмите лён. Может быть, у вас возникнут свои мысли, свои соображения по вопросу о методах развития и увеличения англо-советской торговли? Пожалуйста, я готов их обсудить и постараюсь максимально пойти вам навстречу. Однако, вопрос об изменении структуры вашего импорта из Англии должен быть урегулирован в самом срочном порядке. Этот вопрос в Англии очень и очень наболел, так что я не могу возвратиться с пустыми руками.

– Мне представляется, что шум, поднятый вокруг экспорта и реэкспорта, поднят искусственно и сильно преувеличен, особенно сейчас, когда ваша промышленность так загружена программой вооружения, что не в состоянии принимать даже те заказы, которые мы ей даём.

Хадсон соглашается с видом очень воспитанного и очень любезного человека, что не все заказы приняты, не все прежние заказы исполняются в срок, но когда он продолжает, он становится истинным англичанином, коммерсантом, представителем великой промышленной и торговой державы, и в его голосе позванивает металл:

– Перегружены только фирмы, связанные с металлообработкой, судостроением, которые производят вооружение. Почему бы вам не закупать в Англии не только машины, оборудование, станки, но и товары потребительского характера? Обувь? Текстиль? В части потребительских товаров с размещением заказов не было бы никаких затруднений.

Майскому приходится в сотый раз разъяснять, как он разъясняет всем английским чиновникам, промышленникам и финансистам:

– Мы покупаем за границей только то, что находим необходимым с точки зрения наших общих народно-хозяйственных планов. Первое место в этих планах всегда принадлежало, принадлежит и будет принадлежать капитальному оборудованию. Поэтому все наши текущие ресурсы, которые мы затрачиваем на импорт, идут на покупку оборудования, машин и станков, и никаких изменений по части нашей внешней торговли я не предвижу.

– Однако в известных случаях экономически выгоднее импортировать те или иные продукты из-за границы, чем строить для их производства собственные заводы и фабрики…

– В области хозяйственной основной установкой правительства СССР является полная экономическая независимость. Разумеется, такую установку не следует смешивать с экономической исключительностью. Поэтому мы стремимся построить промышленность таких размеров, чтобы она могла полностью покрывать потребности нашего громадного и быстрорастущего внутреннего рынка. Это отнюдь не означает, что мы отказываемся от торговли с остальным миром. Наоборот, мы не являемся сторонниками модных теорий автаркии во что бы то ни стало, мы считаем, что с ростом нашего богатства будут увеличиваться и возможности торгового оборота между нами и другими странами. Да, мы готовы импортировать и экспортировать, однако только на выгодных для нас условиях. В своем хозяйственном развитии мы уже достигли такой стадии, когда можем позволить себе торговать только на таких условиях.

– Мне и в голову не приходило критиковать ваши хозяйственные установки. Я лишь имел в виду поискать рынков сбыта для английской промышленности, которая производит потребительские товары. Однако всё-таки мне не совсем понятно, почему вы не хотите затратить известную сумму, ведь у вас много золота, на покупку, например, текстиля или ботинок, в чём, как мне приходилось слышать, у вас ощущается значительный недостаток?

– Наше хозяйство ведётся по плану. План различает нужды более срочного и важного порядка и нужды менее срочного и важного порядка. Если в течение ближайших нескольких лет деревенская девушка будет довольствоваться, скажем, не четырьмя, а только двумя платьями в год, или часть нашего крестьянства ещё походит вместо сапог в лаптях, к которым оно привыкло в течение столетий, ничего ужасного от этого не произойдёт. Широкие массы советского народа понимают, что для создания предпосылок полного удовлетворения их потребностей требуется известное время. Зато государство получает возможность затратить наличные средства на ввоз оборудования, машин и станков и тем подготовить окончательное разрешение проблемы снабжения населения потребительскими товарами.

– Пожалуй, я готов понять ваше нежелание тратить текущие ресурсы на закупки потребительских товаров, тем не менее нельзя ли найти возможность разрешить этот вопрос в ином порядке, в порядке нетекущих ресурсов?

– Например?

– Ну вот, например, в порядке каких-либо соглашений кредитного свойства?

– На эту тему вам лучше всего поговорить в Москве.

Хадсон пробует немного пошантажировать, точно перед ним представитель зависимой, полуколониальной страны:

– Имейте в виду, я умею крепко поторговаться, ведь экономические позиции Англии в отношении СССР сейчас гораздо сильнее, чем в начале тридцатых годов. Я надеюсь с этой позиции убедить вас в Москве в том, что вам необходимо закупать у нас не только оборудование, станки и машины, но и потребительские товары.

– Торговаться мы тоже умеем.

Хадсон не унимается, но теперь он шантажирует примером Германии, с которой англичане вот-вот готовы поладить, естественно, не уступая ни пяди своих интересов:

– Немцы уже осознали слабость своей позиции. Я ни на минуту не сомневаюсь, что государственные субсидии немецким экспортёрам будут прекращены. Больше того, англо-германские корпорации установят приемлемое распределение рынков. Вообще, как мне представляется, мир между английскими и германскими промышленниками будет заключён, и заключён он будет на наших условиях.

– И вы уйдёте из Юго-Восточной Европы, без чего немцы едва ли пойдут на соглашение с вами?

– О нет, мы ниоткуда не собираемся уходить. Наши экономические позиции и на Балканах и в любой другой точке будут не только сохраняться, они будут ещё больше укреплены. В конце концов, нельзя не учитывать, что не далее, чем через год, военная мощь Англии и Франции достигнет таких пределов, при которых они только вдвоём смогут полностью защитить свои интересы в любом месте земного шара, включая Дальний Восток.

– Что ж, как у нас говорят, поживём – увидим.

Как и следовало ожидать, в ход идёт даже не реальная, а ещё только предполагаемая военная мощь, всегда и везде ещё и ещё раз военная мощь. Англичане остаются верны своей давней, намертво укоренившейся в их сознании колониальной политике. Они не уступят ни одного пенса из своих барышей хотя бы и ради мира во всём мире, они никогда не оставят того, что уже захватили и ещё попытаются прибрать к своим загребущим рукам то, что захватили другие. Это известно товарищу Сталину, точно так же, как это известно немецким промышленникам и их фюреру, поскольку никакой он не диктатор, не единовластный правитель, а всего лишь ставленник немецких промышленников и финансистов, точно так же, как ту же роль более или менее покорного ставленника английских промышленников и финансистов играет напыщенный, самоуверенный Чемберлен. Что в настоящий момент является для немецких промышленников и финансистов вопросом жизни и смерти? Вопросом жизни и смерти для них в настоящий момент являются ресурсы, рынки сбыта, сырьё. Фюрер их обязан добыть во что бы то ни стало, иначе ни от его диктатуры, ни от него самого не останется мокрого места. И он добудет их любыми доступными ему средствами, а средство у него только одно: самолёты и танки и сотни тысяч солдат.

Товарищ Сталин не удивлён ни выходкой господина премьера, ни разглагольствованиями главы департамента по делам заморской торговли. Очередная подлость, не больше того, а подлость европейских демократий вошла в привычку, вошла в привычку давно, с того первого дня, когда они явились на свет. Одной подлостью больше, одной подлостью меньше – не всё ли равно? Один вопрос беспокоит его всё последнее время: станет ли подталкиваемый, со всех сторон поощряемый фюрер откладывать в долгий ящик расправу над Чехией и Словакией? После заявления господина президента о сфере американских интересов в Европе, тем более после признания европейскими демократиями фашиста и мятежника Франко, ещё более после заявления ведущих английских политиков, что они никому и ни под каким видом, со ссылкой на военную мощь двух великих колониальных держав, не уступят ни пяди своих интересов, отпадают любые сомнения: не станет откладывать, уже не месяцы, уже дни Чехии и Словакии сочтены.