Читать книгу Поезд вне расписания - Валерий Фёдорович Гришковец - Страница 34

Конечно, я далеко не нов, говоря, что любой большой город, а тем более столица, да еще такая, как главный город России, замечателен уже тем, что живя здесь, при желании можно узнать и увидеть столько поистине интересного, стать свидетелем и очевидцем таких ошеломляющих открытий и даже… поворотов истории, что лучше бы оные обошли нас стороной.

Мне выпала участь наблюдать, слава Богу, со стороны, противостояние Кремля и «Белого Дома» – Ельцина со своей челядью и Руцкого – Хасбулатова сотоварищи. Я даже слышал гром танковых орудий, расстреливающих «Белый Дом». Но в отличие от многих, бывших в то горькое время в Москве, я, хотя был неподалеку, не помчался глазеть на сие «захватывающее зрелище». Я просто встретил хорошего русского человека, оператора киностудии «Мосфильм», мы пошли и… напились. Напились в дребадан! И вовсе не потому, что мы были «коммуняки» или «красно-коричневые», как изуверски лихо окрестили «демократическая» пресса, радио и телевидение тех, кто засел тогда в пылающем, кровоточащем «Белом Доме».

Многие из засевших за стенами, беззащитными против танковых орудий, сложили свои жизни на алтарь Отечества. Какого? Отечество не выбирают.

Снимем шапки, склоним головы перед их памятью…

Как неистовствовала московская милиция!.. Как расходился ОМОН!.. Целую неделю после жестокой расправы с «белодомовцами» напротив общежития Литинститута, где в то время я жил, прямо во дворе райотдела милиции квартировала какая-то воинская часть. Солдаты днем сидели на броне, а ночью спали внутри БМП. Были они немыты, чумазы, вконец помяты – от ненормальной жизни, от постоянного недосыпу и непросыху. Если из своих бронированных жилищ они еще кое-как и выходили, то из состояния подпития – нет. Водку ящиками, не иначе, по команде «сверху», им поставляли «родные» отцы-командиры.

Что ж, в таком состоянии легче стрелять в собственный народ…

В те страшные дни в моем блокноте появилась среди прочих и такая запись: номер телефона православного священника отца Дмитрия (Дудко). Мы сидели за небогатым столом в еженедельнике «Литературная Россия», единственном печатном органе, который по недосмотру «демократов» не разделил тогда участь «Белого Дома». Все оппозиционные Кремлю газеты были разгромлены буквально сразу же после «исторической победы российской демократии».

Находились мы в трех шагах от пепелища – в соседних комнатах еще несколько дней назад размещалась редакция газеты «День» – главного печатного органа ельцинской оппозиции. На коридоре еще валялись ошметки подшивок «Дня», кучи жженых спичек, окурков, всюду виднелись въедливые следы омоновских ботинок.

Поэт Борис Авсарагов, сотрудник редакции, принес свежий выпуск «Литературной России». В ней была статья отца Дмитрия Дудко. Батюшка призывал к покаянию, примирению. Батюшка поминал пастырским словом погибших. Пока безымянных.

«ЛитРоссия» ходила по рукам. Я сказал:

– Когда-то в молодости я работал в газете под началом Дмитрия Дудко. То был мой первый редактор.

– Но это совсем другой Дмитрий Дудко.

– Я знаю. Запомнил батюшку еще с 80-го года. Во всех газетах Союза тогда печаталось «покаянное письмо» опального священника о. Дмитрия (Дудко).

Батюшку обвинили в измене Родине, упекли в тюрьму. КГБ дожало-таки невинную душу до «покаяния». Конечно, скорее всего, не написал бы опальный православный священник своего покаяния, не столько руководству СССР, сколько нам, советским гражданам. А еще более тем, за «бугром», знайте, мол, у нас тут – полная свобода; отступился, провинился перед Родиной – покайся, попроси прощения. А советское руководство, оно гуманно к своим гражданам, оно не спит – радеет, как бы сделать нам лучше, как бы избавить наши головы от религиозного мракобесия да поставить на путь истинный – путь строительства светлого будущего.

Это потом, спустя пятнадцать лет, так и не дождавшись никакого не то что “ светлого будущего», а более-менее достойного настоящего, отец Дмитрий, чуть ли не единственный на Москве, будет призывать православных русских людей голосовать на выборах президента Российской Федерации за главного коммуниста России Геннадия Зюганова. А другой советский диссидент, второй после Солженицына враг СССР, изгнанный советским руководством из родной страны, русский философ с мировым именем Александр Зиновьев станет доверенным лицом кандидата в президенты Геннадия Зюганова. Воистину – пути Господни неисповедимы…

Мы еще долго сидели в редакции «Литературной России», вспоминали доброе, светлое, что было в Советском Союзе. А такого было немало – чего греха таить. Прислушивались бы тогдашние наши генсеки хоть иногда к таким, как отец Дмитрий, как философ Александр Зиновьев, как писатель Валентин Распутин…

Сколько их, умных, мудрых, светлых голов и чистых душ на земле русской…

Нет, всегда найдется какой-нибудь «гайдар», что в переводе с тюркского – «скачущий впереди». И так поведет-уведет вперед наш народ, оглянешься, а и дороги обратной-то нету…

А что – впереди?

На прощанье Борис Авсарагов напомнил мне: «Не стесняйся, позвони отцу Дмитрию. Он будет рад. Батюшка любит литераторов. Особенно поэтов. У него, знаешь, какие грибы, варенья! Батюшка – хлебосол…».

Несколько раз я собирался позвонить отцу Дмитрию. Но так и не позвонил – постеснялся.

Увиделись мы год спустя, в октябре 94-го, на похоронах писателя Эрнста Сафонова, главного редактора «Литературной России».

Эрнст Иванович на Высших литературных курсах вел семинар прозы. Отец Димитрий крестил Эрнста (в крещении Филиппа) Ивановича Сафонова. Крестил уже взрослым в советской нашей жизни. Разумеется, тайно. Таким образом отец Дмитрий крестил не одного советского писателя, поэта. Батюшка был духовником многих известных, даже выдающихся людей советской эпохи. Он стал прообразом православного священника доброго десятка художественных произведений того времени. Это была в большинстве своем так называемая неофициальная литература.

В 1991 году у нас наконец-то издали роман Владимира Максимова «Семь дней творения». Я, еще и не помышлявший о Москве и учебе на ВЛК, и уж точно не думавший, что когда-нибудь свижусь и даже познакомлюсь с батюшкой Дмитрием, в священнике, выведенном писателем Максимовым в своем знаменитом романе, сразу же узнал отца Дмитрия (Дудко).

Владимира Максимова за публикацию этого романа в Италии также выдворили из СССР. Владимир Емельянович жил в Париже, создал и многие годы возглавлял литературный журнал русской эмиграции «Континент». Это они втроем, изгнанники земли Советской, вечные враги коммунистического строя, Владимир Максимов, Андрей Синявский и Александр Зиновьев, сразу же после разгрома «Белого Дома» публично осудили варварское уничтожение последнего оплота российских Советов. Они, вчерашние заклятые враги Советов, в отличие от вчерашних же «верных и преданных» «скачущих впереди» и теперь расстрелявших недавних своих товарищей, не поддержали их, казалось бы своих сторонников, а осудили, пригвоздили навечно к столбу позора. От них-то, вчерашних диссидентов, как и от отца Дмитрия (Дудко) все ждали совсем другого…

Следующий раз я увидел батюшку Дмитрия в январе 96-го. Я специально приехал в ЦДЛ на вечер теперь уже поэта отца Дмитрия Дудко.

В вестибюле Центрального Дома литераторов было полно народу. С минуты на минуту все ожидали появления отца Димитрия. Вошел батюшка. Его тут же обступили. Кто помогал ему раздеться, кто спешил взять благословение.

Я подождал, пока толпа маленько рассосется. Подошел.

– Батюшка, я когда- то работал в газете, – начал я сбивчиво свой рассказ, – мой первый редактор был ваш тезка, Дмитрий Иванович Дудко. Это было как раз во время вашей опалы, в конце семидесятых.

– А где? В какой газете?

– В Белоруссии, в пинской газете «Полесская правда».

– Ну, а я – брянский. Тоже считай белорус. А как ваш редактор, – батюшка улыбнулся светло, молодо, – жив-здоров? А вы в Москве какими судьбами?

Меня удивило это батюшкино «вы». Я работал в храме и никогда не слышал от священников «вы». И вовсе не по причине, прости Господи, их невежества. Ведь священник – отец своей пастве, и даже с людьми гораздо старшего возраста всегда на «ты». Может, на батюшку Дмитрия повлияло то, что я представился членом Союза писателей, поэтом, что я, честно говоря, делал и делаю не так уж часто. Да и поэты, писатели, и не моего масштаба, ему не в диковинку.

Мы еще некоторое время поговорили с отцом Дмитрием. Нас все плотнее окружали желающие побыть рядом с батюшкой, и я отступил. Правда, отец Дмитрий оставил мне на специально принесенной мною его книге стихов автограф: «Гришковцу Вал. Фед. Рад познакомиться. Звоните, не стесняйтесь. Св. Дм. Дудко».

…Я не забыл об этой встрече, осевшей где-то в глубине моей памяти как десятки, сотни встреч с другими известными, выдающимися современниками. Конечно, я ни разу не позвонил отцу Дмитрию. А теперь уж, наверно, не позвоню никогда: мой старый, исписанный множеством адресов и телефонных номеров блокнот пропал вместе с дорожной сумкой. Ее утащили на минском вокзале два года назад. А жаль, очень жаль и блокнота того, и сумки, а еще больше того, что я не позвонил отцу Дмитрию, не побывал у него в гостях, не поел вкусных, приготавливаемых самим батюшкой грибков, не попил чаю, настоянного на травах, да с вареньями. О чаепитиях у батюшки отца Дмитрия Дудко я потом не однажды еще слышал, читал у знаменитых и не очень людей.

Не было бы и этого рассказа, не попади мне случайно 1 марта 2001 года, в первую неделю Великого поста, в моей пинской квартире книга священника Димитрия Дудко «Стихи моих дорог».

И закончу я этот рассказ аннотацией к данной книге: «Много говорит русскому сердцу имя священника Димитрия Дудко. Многие болящие и страждущие знают его прежде всего как доброго пастыря, благодатного батюшку, духовника, любовно окормляющего своих чад. Знают его – проповедника, духовного писателя, ревнителя Православной веры. Но мало кому известен отец Димитрий как поэт… Поэт самобытный, предельно искренний, в стихах которого „дышит почва и судьба“. Ведь за плечами о. Димитрия 70 лет мученической жизни: голодное детство и отрочество, арест отца, два года немецкой оккупации, год фронта, ранение, тиф, автомобильная катастрофа, два ареста, девять лет ГУЛАГа, постоянное преследование властей…».