Читать книгу Студент. Человек в мире изменённого сознания - Валерий Георгиевич Анишкин - Страница 7

ЧАСТЬ I
Глава 5

Оглавление

Маша, Алик и сломанный нос Вовки Забелина. Юрка Богданов. Шахматы – давний подарок генерала. Стиляга Рэм и разгильдяй Витя Широков. Юркина библиотека. Родители. Библиофил6 Лякса и его редкие книги.


– Домой я шел с Валеркой Покровским, который жил в одном со мной районе.

– Валер, – спросил я. – А что у Машки квартира так запущена? Сама выглядит на тыщу долларов, а квартира – сарай…

– Да ты за Маху не беспокойся. Она в порядке. Живет у своей бабки, а бабка с сестрой. Ты их видел, когда пришел. Они в ее дела не лезут. Ходят за грибами, да за дикими грушами, яблоки трясут и компоты варят. Вообще всякую дрянь собирают вроде шиповника, травы какие-то. Нам они тоже не мешают. А родители Махи в Германии. Маха сама не захотела уезжать из Союза. В общем, все жирно, в тему… Там бедный один я.

– А Алик?

– А что Алик? Папа был директором какого-то крупного комбината, в Сибири, что ли. Сейчас не удел – видно, где-то проштрафился. Да такие не тонут. Помаринуют-помаринуют, да и определят куда-нибудь на хорошее место, когда весь шум уляжется. Связи-то, наверно, остались.

Валерка замолчал, как-то сник, потом сказал бодрым тоном:

– Да что нам папа, мама. Алик свой чувак в доску. Вот это главное… Да мы, вся компания – бразеры7, свои чуваки…

– А чего у Вовки Забелина нос кривой?

Валерка засмеялся.

– Это – история. Вовка нос где-то спьяну сломал. Говорит, на улице упал. Пришел к Махе, кровь течет, весь перемазался. У Махи сидели я и Алик Есаков. Мы кровь кое-как остановили и отвели его в травмпункт. Там ему нос вправили. А через день Вовка, уже трезвый, споткнулся обо что-то у себя в подъезде, полетел с лестницы, и опять носу не повезло. Нос он свернул, только в травмпункт больше не пошел. Так теперь и ходит.

– Не понимаю, – удивился я. – Чего ходить с кривым носом, если можно поправить!

– Боится. Мы ему говорим – он, вроде, соглашается, да все никак не соберется. Спьну-то море по колено, а у трезвого страх и тысяча сомнений.

На Степана Разина я свернул в свою сторону, а Валерка пошел в другую, куда-то на Курскую…

Дома меня ждал сюрприз. В нашей небольшой комнатке, которую мать называла залом, что в отрочестве у меня вызывало протест, потому что тесная комната четырех метров в длину и трех в ширину, темная от разросшихся кустов сирени в палисаднике за окном, мало соответствовала моим представлениям о залах. Зал был у генерала, дочери которой я смог помочь. Помню, как был поражен богатством генеральской квартиры, когда мы с отцом ступили за порог особняка и оказались в прихожей, по размеру не меньше всей жилплощади нашей семьи. И зал – огромная комната с высоким лепным потолком и роялем…

У нас был гость – Юрка Богданов. Играл с моим отцом в шахматы и чувствовал себя как дома. Я поздоровался с Юркой. «Погоди, старик, – отмахнулся он от меня как от назойливой мухи. – Здесь интересная позиция получается». И он уткнулся в доску, словно меня и не было. Получив мат, Юрка отвесил комплимент моему отцу, встал из-за стола и, наконец, удостоил меня своим вниманием:

– Пойдем, чувак, пройдемся по Бродвею.

– Да он же только пришел, – вошла в зал мать. – Уж скоро спать ложиться, а вы гулять.

– Да что вы, Александра Петровна, какое «спать» – время детское. Мы часок. Пройдемся по Ленинской, то бишь, Бродвею, зайдем ко мне. Я Володю с родителями познакомлю. А то они всё: «Юра, ты хоть бы познакомил нас со своим другом как-нибудь».

Я с удивлением узнал, что, оказывается, я – Юркин друг.

– У меня чай с малиновым вареньем, – запоздалый голос матери догнал нас, когда мы уже были у двери.

– В другой раз с удовольствием, – отозвался Юрка.

– Слушай, чувак, откуда у вас такие шахматы? – спросил Юрка, когда мы вышли из дома.

– А чего ж ты у отца не спросил?

– Спросил.

– И что?

– Сказал, подарок.

– Подарок и есть.

И дальше я предпочел насчет подарка не распространяться.

Юрка понял, но счел нужным заключить:

– Ценный подарочек.

Подарок был, конечно, знатный. Мысль меня как-то сама перенесла в то время, когда мы с отцом оказались невольными заложниками ситуации, из которой выпутались, как считал отец, только чудом.

Помню, как вскоре после того, как излечил генеральскую дочь, её отец прислал за нами машину. Приняли как дорогих гостей. Нас с матушкой провели в комнату девушки, а отца генерал увел к себе в кабинет, куда их домработница Варя принесла закуску. Сидели они там долго. А на следующий день шофер генерала, Фаддея Семеновича, привез аккуратный сверток. Когда мы сняли шуршащую пергаментную бумагу, под ней оказались шахматы. Шахматная доска привлекала инкрустацией янтарем и малахитом, а шахматные фигуры из слоновой кости и черного дерева изображали войско. Король и королева – шах и шахиня, на боевом слоне – погонщик, на коне – арабский наездник, ладьи изображали крепостные башни, а пешки – индийских солдат со щитами и копьями. Отец с восторгом разглядывал фигуры, был смущен и не знал, как поступить с подарком. Вернуть, значило обидеть хозяина. И оставить неловко. Будет похоже, что Милу лечили из корысти. Отец тогда собирался поговорить с генералом или с его женой Кирой Валерьяновной. Поговорил или нет, мне неизвестно, но, в любом случае, шахматы остались у нас.

Вот такой это был подарок…

– Ну и как тебе компания? – вывел меня из задумчивости Юрка

– Да ничего. Хорошие ребята. А ты откуда знаешь, где я был?

– Сорока на хвосте принесла, – засмеялся Юрка. – Да все просто, – добавил он, заметив, что мне неприятна его осведомленность. Это отдавало каким-то мелкообыватель- ским душком сплетни. – Мне Олег Гончар сказал. Сам он на вашу тусу пойти не смог.

Юрка помолчал и спросил:

– А как тебе Маша Миронова?

– Хорошая девочка. А что? – покосился я на Юрку.

– Она мне нравится, – серьезно сказал Юрка. – Задружиться хочу.

– А чего ж ты не пошел к ним? У них там весело, – усмехнулся я, вспомнив «Чучу» на рентгеновском снимке.

– Я сказал, что мне Маша нравится, но не сказал, что нравится компания…

Мы вышли на Ленинскую, где жизнь, казалось, только начиналась.

– Вон Рэм хиляет с барухами8.

Рэм шел по другой стороне Ленинской с двумя стильными девушками. На ногах у Рэма красовались туфли «на манке9». Их носили стиляги. Только Рэм усовершенствовал свои: когда он ступал на асфальт, от подошвы исходил свет, когда поднимал ногу – свет гас.

– В подошву вставлены лампочки, а в кармане штанов или пиджака – батарейка. Когда он касается подошвой асфальта, цепь замыкается, и лампочка загорается, – пояснил Юрка, хотя принцип был прост и любому пацану понятен.

Мимо нас медленно проехала бежевая «Победа», набитая молодыми людьми. Они высовывались из открытых окон и шумно здоровались со знакомыми.

– Это известный придурок Витя Широков, – отрекомендовал владельца машины Юрка. – Машина папина. Папа приехал к нам на ПМЖ с Урала, где работал на Авиазаводе главным конструктором. Придурка—сына мать избаловала до ужаса, потому что отцу некогда было драть его ремнем. Когда Витьку забирают в милицию за хулиганство, отец отбирает у него ключи от машины, а мать, как курица-наседка бросается на защиту своего дитяти, упрекая мужа в черствости.

– Сядет, – заключил Юрка. – Недавно балбесы сняли колеса с «Победы» начальника треста очистки. Дело еле замяли. Колеса, конечно, вернули, хотя только этим, я думаю, дело не обошлось… Сядет, точно.

Мимо проплыла черноокая красавица. Невозможно было не обратить на нее внимания. Короткая стрижка черных волос оттеняла матовость лица. Разрез губ, разлет бровей – все вылеплено идеально и неотразимо.

– Элька Скачко, – заметил мое замешательство Юрка. – Хороша, только ножки подкачали. Обратил внимание, что у нее юбочка сильно ниже колен? Это она изъян прикрывает.

– А что у нее с ногами не так? – удивился я.

А ты не заметил? Кривые, как у кавалериста. Но вокруг нее все равно хвост воздыхателей, чуваки роем вьются. Видно, брат, в этом случае главное не ноги и не голова, а смазливая мордашка.

– Что, тоже боруха?

– Да нет, скрипачка. На третьем курсе музучилища учится и в «Победе» в оркестре играет.

Вскоре мы свернули и вышли к небольшому переулку, который упирался в обрывистый берег Орлика.

Юрка жил с отцом и матерью в деревянном двухэтажном доме с двумя подъездами на четыре семьи. Мы поднялись по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. В прихожую вышла мать, немолодая маленькая женщина. Увидела, что сын с товарищем, засуетилась.

– Пришли? Вот хорошо-то. А это Вова? Дома-то оно лучше. А то все какие-то дела. Ну, идите, идите к Юрику в комнату, а я щас.

Мать Юрки как-то тихо исчезла, а мы пошли в его комнату. Квартирка размерами не отличалась. Еще одна комнатка служила спальней для Юркиных родителей и одновременно кабинетом для отца, Петра Дмитриевича, доцента математического факультета машиностроительно- го института.

– Даже не представил меня матери, – посетовал я.

– А чего представлять? Она про тебя и так знает. – Наталья Дмитриевна ее зовут.

Я пожал плечами. В дверь постучалась, как поскреблась, и вошла Наталия Дмитриевна.

– А я вам щас спиртику по рюмочке налью, – заговорщически зашептала она, оглядываясь на дверь.

– Да ты что, мам! Какой спиртик, время позднее. Посидим чуть, да разойдемся.

– Ну ладно, ладно. Это я так. Тогда щас чаю принесу с печеньем.

– И чаю не надо. Дай нам лучше спокойно посидеть, да поговорить.

– Ладно, ладно, – Наталия Дмитриевна замахала руками и на цыпочках ушла, опять же тихо закрывая дверь.

В Юркиной комнате стояла металлическая кровать, письменный стол и три книжных шкафа. В углу комнаты, у дверей я заметил двухпудовую гирю и тяжелые, наверно, пятикилограммовые гантели. Мимо книг я пройти не мог и стал разглядывать корешки томов, которые заполняли шкафы, едва умещаясь в два ряда. Здесь стояли сочинения классиков, русских и зарубежных, больше зарубежных: с Толстым, Чеховым и Гоголем соседствовали Бальзак, Мериме, Золя, Пруст, немцы Фейхтвангер, Леонгард Франк, много американцев и среди них Брет Гарт, которого я любил не меньше Марка Твена или нашего Чехова, Сэлинджер, Драйзер, Фолкнер, Фицджеральд, Синклер. Меня удивило, что в Юркиной библиотеке был Кнут Гамсун, которого не многие знали и который у нас считался автором нежелательным. Это закономерно из-за его симпатий к нацистам. Я знал, что его в России сейчас не издают, но Юркина гамсуновская повесть «Голод» в переводе Блока датировалась 1903- м годом издания.

– Юр, у тебя очень приличная библиотека, – искренне польстил я.

– Да, кое-что есть, – скромно согласился Юрка. – Кстати, у вас тоже книги клевые. Твой отец разрешил мне полазить по стеллажам. У вас, я заметил, много книг по психологии, философская и эзотерическая литература. Это отец или ты?

– И отец, и я, – не стал жеманиться я.

– Это как-то связано с твоими психическими отклонениями? – в лоб спросил Юрка

– Почему психическими и почему отклонениями? – обиделся я.

– Да отец говорил, что в детстве у тебя было какое-то особое восприятие, что-то ты не так видел, какая-то особая энергетика, и вы с отцом пытались объяснить это с помощью науки.

– Ничего необычного. Да, в детстве и юности я иногда видел то, чего не видят другие. Теперь это прошло… Не хочу об этом говорить.

Я действительно не хотел вспоминать то время, когда во мне открывалась живительная сила. Мать говорила, что это появилось после того, как меня маленького зашибла лошадь, и я лежал без сознания и был при смерти. Я этого не помнил, но, мне кажется, я всегда обладал способностью снять чужую боль, заживить рану, погрузить человека в сон. А еще я умел отключать свое сознание и тогда видел странные вещи, которые происходили где-то не в моем мире. Вдруг появлялись и начинали мелькать замысловатые рисунки и знаки, которые я воспринимал, но не мог понять и объяснить. Я видел диковинное. И сны я видел яркие и тоже очень странные. Бабушка Василина, когда мы ездили к ней в деревню, говорила, что сны мои вещие, только не всем их дано разгадать. Отец на это хмурился, но бабушку не разубеждал…

– Ну, не хочешь, так не хочешь, – не стал настаивать Юрка. – Пошли, я тебя с Ляксой познакомлю. Вот у кого книги!

Я посмотрел на часы.

– Да мы на минутку. Лякса под нами живет, – заверил Юрка.

– Мам, мы ушли, – крикнул он, когда вышли в прихожую. Мгновенно появилась Наталья Дмитриевна. Вслед за ней вышел отец Юрки, Петр Дмитриевич.

– Юра, ты недолго, – напуская на себя строгость, наказала Наталья Дмитриевна. – А ты, Вова, заходи к нам почаще.

– Петр Дмитрич, это Вова, Юрин товарищ, – отрекомендовала Наталья Дмитриевна меня мужу.

– Рад, что у оболтуса появился товарищ, – пробубнил Петр Дмитриевич.

– Ты, давай, не шастай по городу, а больше занимайся, – строго заметил он сыну.

– Что ты, что ты, Петр Дмитрич! Он и так высох весь от этих занятий. Вова какой ладный, а наш – в чем душа держится.

Петр Дмитриевич что-то пробубнил невнятное и ушел к себе.

Был он ростом пониже Юрки, худощавого сложения, с аскетическим лицом и маленькими аристократическими руками с изящными пальцами. «Как у пианиста или скрипача, – подсознательно отметил я. – У Юрки такие же». Сам Юрка роста был выше среднего, спортивный, широкоплечий с накачанными мышцами; в нем, казалось, не осталось ни капли жира, и потому он казался худее, чем был.

У Алика Тарасова квартира оказалась копией квартиры Богдановых, но жил он вдвоем с матерью, врачом Скорой помощи. Отец погиб в конце войны на подступах к Берлину. Когда Юрка познакомил меня с Аликом, и тот, назвав себя, из вежливости проговорил обычное «приятно познакомиться», я понял, почему его прозвали Ляксой. В разговоре слова с буквой «р» катались у него во рту как галушки в сметане. Хотя для этого смешного прозвища могли быть и другие поводы. Даль объясняет слово «лякать» как южное «пугать», «лякаться» – пугаться, а «лякс» – пугливый человек, а в английском языке слово «lax» переводится как «вялый», «слабый», «нерешительный». Все это соответствует характеру Алика, парня с робким взглядом умных и настороженных глаз.

Алика мы застали дома одного, мать дежурила на скорой помощи. В комнате Алика всю стену от двери до окна занимали книжные шкафы, заполненные, а лучше сказать, забитые книгами. Но меня не интересовал классический набор собраний сочинений, и длинные ряды известных авторов. Зато я жадными руками брал старинные фолианты, держал их и листал, проникаясь благоговением к именам давно ушедших писателей, составивших славу «золотого века» литературы. Здесь был В. П. Мещерский в пяти томах 1879 года издания, Жуковский в четырёх томах 1895 года, издательства Глазунова, сборник стихов Андрея Белого «Золото в лазури», 1904 года, и двухтомник Аполлона Майкова 1914 года, изданного Марксом приложением к «Ниве», а еще «История цивилизации Англии» Бокля. Я с интересом разглядывал «Детский географический атлас» аббата Прево, 1767 года и понял, что к Алику я теперь еще не раз загляну, тем более, что у него есть и эзотерическая литература, которую просто необходимо посмотреть. А зелененькую книжечку П. Д. Успенского «Четвертое измерение» второго издания 1914 года я робко выпросил, чтобы взять на денёк домой.

Алик, скорее от скуки, увязался провожать меня вместе с Юркой.

Ленинская все еще жила растревоженным муравейником, хотя народу стало меньше, чем час назад. Зато Московская выглядела малолюдной, и только полупустые трамваи нарушали ночную тишину.

На перекрестке Московской и Степана Разина мы расстались.

6

Библиофи́льство, библиофили́я – буквально: любовь к книгам. Библиофил – человек, собирающий редкие и ценные издания

7

Братья (от англ. Brother – брат).

8

Баруха (боруха) – на молодежном сленге: девушка, придерживающаяся свободных взглядов относительно общения с парнями.

9

«Манка» – толстая белая микропористая подошва. Туфли на такой подошве считались модными в конце 50- гг.

Студент. Человек в мире изменённого сознания

Подняться наверх