Читать книгу Записки сивой кобылы. На трезвую голову - Валерий Гусаров - Страница 2

Вот он и наступает, новый 1964 год. Впереди три года срочной армейской службы, армейской «лямки», которой ещё недавно Мишку пугали некоторые приятели и знакомые. Позади два с половиной месяца новых впечатлений, когда он – волею судеб и собственной – оказался на пересыльном пункте в Пушкине.

Несколько дней огромная казарма, заставленная необычными кроватями в два яруса, была почти пустой. Те немногие новобранцы, приехавшие с ним и расположившиеся в углу на нижних ярусах, только подчёркивали зияющую пустоту необъятного помещения.

В кабинете, почему-то называвшемся канцелярией, произошёл странный разговор между капитаном, сидевшим за столом, и стоявшим напротив Мишкой, вызванным то ли для ознакомления, то ли для беседы.

– На каком инструменте играешь? – спросил капитан.

Со всей искренностью и непосредственностью Мишка ответил: «На нервах и немного на проигрывателе».

Капитан, явно не склонный к игривому тону, лениво поинтересовался, куда Мишка, по его мнению, попал: в детский сад или в Советскую армию? Услышав опять вполне искренний ответ о Советской армии, капитан сообщил, что Михаил Анциферов по документам записан в музыкальную команду. Сие обстоятельство было для Мишки уж совсем непонятно. Он бросился терпеливо объяснять, что документов этих не писал и в глаза не видел, но о нём должны позвонить от генерал-майора Панченко по поводу оставления его для прохождения службы в городе-герое Ленинграде.

Это сообщение не произвело на капитана никакого впечатления.

– Ничего не знаю ни о каких звонках! – твёрдо заявил он и выпроводил Мишку из канцелярии в несколько растрёпанных и неприятных чувствах. Его потом долго не покидало ощущение обманутости взрослыми крупнозвёздными мужиками.

Постепенно казарма набилась молодыми телами со всех просторов страны, наполнилась гвалтом и смехом. Мишка успел познакомиться с солдатами из хозвзвода, убиравшими немалое помещение, и бо́льшую часть времени проводил у них.

Все ждали приезда «покупателей». Так назывались представители воинских частей, командированные для набора новобранцев. И вот они прибыли, человек 15—20 офицеров, старшин и сержантов-сверхсрочников. В казарму их привёл тот самый капитан, разговор с которым оставил у Мишки неприятный осадок. Капитан моментально вычленил его из массы и подозвал к себе.

– Звонили насчёт тебя. Вот, смотри, тот лейтенант набирает людей в комендатуру округа, что на Садовой улице. А вон тот здоровяк-старшина с усами – не совсем из города, но рядом. Посёлок Чёрная речка недалеко от Парголово, там учебная хлебопекарня.

Мишка бросился к ребятам хозвзвода и спросил их мнения, как уже хлебнувших солдатских щей и каши. Ему быстро и популярно объяснили, что комендатура – место средоточия начальства, в том числе и крупнозвёздного, сплошной Устав с застёгнутой на все пуговицы гимнастёркой и нарядами «через день на ремень». А хлебопекарня на Чёрной речке – место не только сытное, но и уважаемое, и не такое строгое, без лишней муштры с хождением строем.

Всё было решено в пять минут. Капитан повёл Мишку к старшине, о чём-то переговорил с ним. Старшина, под 190 ростом с лихими усами, задал какие-то дежурные вопросы и записал его фамилию в книжечку. Рядом уже стояло несколько парней, к которым присоединился и Мишка. Предполагая совместную жизнь в ближайшие три года, он быстренько перезнакомился со всеми.

Далее из электрички в метро, из метро в электричку – уже на Финляндском до Парголово, оттуда в автобус 434-го маршрута. И вот она, Чёрная речка и гарнизонная учебная хлебопекарня, располагавшаяся между двумя полками: артиллерийско-пулемётным и полком связи.

В небольшой одноэтажной казарме их, девятерых салаг-новобранцев, уже ждали и ждали с нетерпением. Хлебопёкам, заканчивающим службу, предстояло за два месяца обучить на практике своему ремеслу «салаг», до этого не имевшим ни малейшего понятия, как и откуда берётся хлеб на столе. И только потом они могли рассчитывать на «дембель». Поэтому встретили новеньких радостными криками, пусть и без объятий.

Видимо, Мишка выглядел самым молодым. Кто-то поинтересовался без обиняков: «Пацан, а сколько тебе лет?». На что он возможно басистее и убедительней ответил: «Девятнадцать!»

Утром их отвели на склад, переодели в форму, и тут же началась служба, в которой недели летели днями, месяцы – неделями, где всё было подчинено одной задаче – выпечке хлеба для близлежащих гарнизонов.

Свободного времени были крохи. Двенадцать часов – смена на пекарне, восемь на сон, за оставшиеся четыре нужно было привезти на склад муку на следующую смену, затарить кочегарку дровами и ещё много разных мелочей. Новобранцы довольно быстро втянулись в такой ритм и за пару месяцев успешно освоили процесс.

Весь действующий коллектив хлебопекарни не превышал тридцати человек вместе с вольнонаёмными женщинами, офицерами и сверхсрочниками. Половина состава – солдаты срочной службы. Из них девять начинали службу, двое служили третий год, остальные были «второгодниками». Ни о какой «дедовщине» не было ни слышно, ни видно. И не только в пекарне, но и в двух полках гарнизона, хотя понятия «молодой» или «салага» – первый год службы, «черпак» – второй год и «старик» – третий год, были в ходу, но, кроме констатации, они ничего не означали. После приказа министра обороны об очередной демобилизации «старики» переходили в категорию «дедов».

Где-то в середине декабря «деды» -хлебопёки получили долгожданный «дембель» и уехали по своим домам на «гражданку». К этому времени новенькие достаточно освоились в хлебопечении со всеми тонкостями, а Михаил Анциферов и один украинец, Иван Анастасьев, уже ходили в смену старшими.

И всё было бы прекрасно, если бы в Новый год не произошёл инцидент с неожиданными последствиями.

Оставалась пара часов старого года. Обычно в 22 часа дневальным провозглашался «отбой», но в эту ночь дежурный по пекарне старшина разрешил смотреть «Голубой огонёк», а сам отправился домой праздновать. Как оказалось впоследствии, этот его шаг оказался весьма легкомысленным.

Кто-то из парней уже благополучно оседлал койку, но около десятка человек, большинство уже в исподнем, сидели у телевизора в Ленинской комнате (так называлось помещение с телевизором и подшивками газет на столах, книжными шкафами, стенгазетой и различными стендами на стенах). В гражданском быту она называлась бы Красным уголком или просто комнатой отдыха.

В самый разгар концерта из коридора послышался чей-то разговор на повышенных тонах и непонятная возня. Чёрт дёрнул именно Мишку выйти узнать, что же там происходит! В коридоре с криками сцепились два солдата. Один – тщедушный Ваня Барабанов, откуда-то с Архангельской области, пришедший служить одновременно с Мишкой, второй – более мощный и грузный литовец Новикас, каптёрщик, то есть человек с ключами от склада, где хранились личные вещи солдат. Он служил уже второй год.

Мишка вышел именно в тот момент, когда Новикас, подмяв массой субтильного Барабанова, ударил его по лицу. Не разбираясь, Мишка ударил Новикаса, он схватился за лицо и прорычал: «А ну-ка пошли один на один во двор!». Отказ был бы воспринят за трусость. Они вышли на двор, встали в стойки, но вместо бокса противник неожиданно перешёл на борьбу и уже подмял Мишку под себя в сугроб. Тот пытался выскользнуть из-под тяжёлого литовца, как вдруг тяжесть исчезла, и какая-то сила откинула его в сторону. Когда он обтёр лицо, то увидел, что несколько человек бьют Новикаса и бьют нешуточно.

Впрочем, всё было настолько быстро, что Мишка не успел сказать и «мама». Потом все пошли в тепло казармы и стали укладываться в койки. Новогодний вечер был испорчен.

Только утром выяснилось, что послужило отправной точкой сыра-бора с дракой и побоями. Оказалось, что виноват именно тот, за кого Мишка полез заступаться.

Ваньке Барабанову очень захотелось пойти в гарнизонный клуб, где шёл новогодний танцевальный вечер, а для этого была необходима парадно-выходная форма одежды. Она служила входным билетом в клуб, куда бы его в повседневной гимнастёрке и галифе, естественно, не пропустили. Он надраил сапоги до зеркального блеска и пошёл к литовцу-каптенармусу с требованием выдачи парадного мундира. Новикас отказал ему. Двое пекарей уже пошли в клуб раньше с разрешения старшины, и тот, уходя домой, приказал каптёрщику больше никому не выдавать парадную форму. Словесная перепалка между парнями переросла в драку, куда Мишка и влез, заступаясь за слабого…

Вернулся из кабинета начальника сержант. Солдат по одному потащили «на ковёр» для окончательного разбора и вынесения приговора.

Капитан Михайлов, крепкий мужик лет 40—45 был неплохим человеком, несколько слабохарактерным, иногда злоупотреблявшим спиртным, что не способствовало карьерному росту, но служебные обязанности свои выполнял исправно. Первым капитан вызвал, естественно, потерпевшего. Затем пошёл Барабанов. Мишка ожидал, что будет следующим и морально готовился. К его удивлению сержант объявил другого, затем опять не его. Мишка оказался последним в этом коротком списке нарушителей.

Зайдя в кабинет и доложив, как положено, он заметил, что начальник ещё не совсем в адекватном состоянии после Новогодней ночи. Необходимая грозность, соответствующая моменту, получалась у него неважно и неубедительно. Почему-то Мишку это успокоило. А окончательно вернулось присутствие духа после первых слов капитана:

– Ты-то, Анциферов, какого рожна влез арбитром в это? А ещё ленинградец!

Начальник произнёс фразу с неподдельной горечью. Мишка молчал, уставившись в пол, он догадался, что капитан испытывает некий пиетет к ленинградцам, что было ему на руку.

Общую картину случившегося капитан уже знал, поэтому монолог носил отвлечённый, воспитательный характер. Когда он выговорился и предложил Мишке «последнее слово» в своё оправдание, тот признался, что поступил опрометчиво и глупо, что больше такого не повторится, что нужно было растащить, а не ввязываться самому. Оправдание инстинктивного поступка только в том, что между Новикасом и Барабановым килограммов 15—20 разницы в весе.

На этом разговор был закончен.

Настоящий «разбор полётов», однако, состоялся позже. Через пару дней в расположение пекарни нежданно-негаданно явилась высокопоставленная «делегация» из Штаба Тыла округа, располагавшегося тогда напротив Витебского вокзала. Во главе приехавших был начальник воинских хлебопекарен округа полковник Борисов, для новобранцев пожилой, невысокий, коренастый дядька с тремя крупными звёздами на погонах. «Салаги»-первогодки увидели его впервые. Да ещё при таких обстоятельствах, от которых «сосало под ложечкой». Ни у кого не было сомнений, что визит имеет непосредственное отношение к новогоднему происшествию.

Через ворота на обширный двор пекарни въехали чёрные «Волги», из них вышли несколько офицеров и прошли в апартаменты начальника. Не решаясь подойти ближе, солдаты напряжённо разглядывали автомобили с оставшимися в них водителями, обмениваясь нервными репликами.

Через какое-то время в казарму пришёл сержант-сверхсрочник и приказал всем идти строиться в длинный и широкий коридор, соединяющий подсобные помещения с производственным залом хлебопекарни. Молча и дружно все потянулись в этот коридор и выстроились в шеренгу. С другой стороны к этой же шеренге подтянулись и те, кто был в смене – в белой униформе и колпаках. Из кабинета вышли трое: полковник, майор и капитан. Раздалась обычная команда: «Равняйсь! Смирно!». Все трое встали напротив разномастной шеренги, и полковник Борисов резким начальственным тоном произнёс необходимую нотацию, клеймящую поведение драчунов, которую закончил объявлением наказаний провинившимся.

Репрессированы были шесть человек «за массовую драку и поведение, недостойное военнослужащего Советской Армии». От полковничьих щедрот Новикас и Мишка получили по трое суток гауптвахты, а те, кто избивал Новикаса – по пять суток. Это объявил Борисов перед строем.

Главного же наказанного перед строем не объявили, а наказание было самым суровым. Оно досталось старшине-здоровяку Краснопольскому, тому самому, что выбрал тогда девятерых охломонов в Пушкине и привёз на Чёрную речку. Его уволили со службы за оставление части во время дежурства.

Мишке было стыдно и неловко перед старшиной. Видимо, те же чувства испытывали и остальные. Краснопольскому оставалось всего два года до полной выслуги для ухода на пенсию. Об этом он сказал сам через несколько дней, зайдя в казарму попрощаться перед окончательным уходом.

Объявленное наказание никто не отбывал: хлебопекарня не могла лишиться сразу пятерых человек. Начальник пообещал гауптвахту, когда приедут курсанты, ведь хлебопекарня была учебной, одна на весь ленинградский военный округ. Но по весне приехало человек тридцать для прохождения курсов и практики, какая уж тут гауптвахта! Наказание осталось на бумаге в личных делах и в памяти.

Тем и закончилась неприятная новогодняя история.

Где-то через месяц приехал новый старшина, получивший среди солдат кличку «кубинец». Тогда в СССР стали возвращаться военные с Кубы после разрешения «кубинского кризиса». Старшина Боев, дядька суровый и строгий, стал в масштабе пекарни наводить «кубинский» порядок, днюя и ночуя в части и закручивая даже мелкие гайки. Так что либерального Краснопольского все вспоминали с сожалением.