Читать книгу Защита Отечества - Валерий Журнега - Страница 4

Громко зазвенело в тишине улицы металлическое ведро. Подполковник Паливода мгновенно проснулся. Когда в командирский шатёр ввалился его ординарец Самсон Цибуля, подполковник лежал неподвижно на спине с открытыми глазами.

– Доброе утро, батька, – расплывшись в доброжелательной улыбке, поздоровался с Паливодой ординарец.

Ответа не последовало. Зная норов подполковника, докучать ему словами с утра Цибуля не стал. Ожидая распоряжений, на несколько минут задержал свой любопытствующий взгляд на лице подполковника, уставившегося в потолок шатра. Не дождавшись от начальства распоряжений, Цибуля сделал шаг в сторону окна. Раздвинул на нём занавески и, разочарованно махнув рукой, убрался восвояси.

После пирушки с группой егерей, прибывших вчера в расположение гребной флотилии для выполнения важного задания, подполковник чувствовал себя погано. Пересиливая ватное состояние тела, сладко потягиваясь и зевая во весь рот, Паливода неохотно поднялся на ноги. Опустился на колени перед образами в восточном углу шатра, принялся шептать себе под нос слова «Утренней молитвы». В конце молитвы трижды перекрестился и после земного поклона поднялся с колен. Не отрывая взгляда от Иконы Георгия Победоносца, прочитал молитву «Ангелу Хранителю». Касаясь пальцами правой руки пола палатки, раскланялся поясными поклонами на четыре стороны света. Отряхнул брюки на коленях. Сгрёб с края крышки стола приготовленные ещё с вечера зеркальце и бритву, вышел на улицу.

Первым делом опорожнил переполненный за время сна мочевой пузырь на пожелтевшие колоски пырея с тыльной стороны шатра. Облегчившись, направился к умывальнику. Достал из кармана широких штанов зеркальце и бритву, положил их на столик рядом с умывальником. Стянул с себя испачканную на пузе жирными пятнами рубаху и швырнул её на куст шиповника. Снял с груди нательный крестик, поцеловал его и аккуратно опустил рядом с трофейным зеркальцем. Легко оторвал от земли руками медное ведёрко. Вначале утолил жажду, а затем, низко склонив голову, вылил оставшуюся в ведре воду себе на голову. Не разгибаясь, взял со столика кусок дегтярного мыла и энергичными движениями обеих рук намылил отросшие за пару недель волосы. Затем бритвой принялся сбривать их с головы. Когда справился с этим делом, подравнял, заглядывая в трофейное зеркальце, усы и только после этого нанёс мыльную пену на лицо и принялся водить бритвой по щекам и шее. В самом конце бритья уставшая от постоянного напряжения рука дрогнула. Сильно расстроившийся от пореза на лице подполковник нервно швырнул на столик окровавленный станок. Открыл воду и, громко фыркая, принялся смывать с головы остатки мыла. Когда вода в бочке закончилась, насухо обтерся полотенцем. Надел чистую рубаху, заботливо приготовленную ординарцем. Вернул крестик на шею и, плотно прижав влажное полотенце к ранке на подбородке, огляделся по сторонам.

После затянувшегося на несколько дней ненастья погода, наконец, разведрилась. Яркие лучи оторвавшегося от восточного горизонта солнца слепили глаза. Чтобы не ослепнуть, глядя на раскалённое добела светило, повернулся от него в сторону перистых облаков, раскинувшихся замысловатым узором в светло-голубом небе над макушкой распустившей цветы плакучей черемухи. Легкие порывы ветерка ворошили листву дерева. Тёплый воздух ласково обдавал открытую грудь и лицо подполковника, приятно щекотал свежевыбритую макушку головы.

– Пахнет, как в церкви на Троицу, – вдыхая глубоко в легкие пряный запах травы, смешанный с ароматом цветов черёмухи, восторженно произнёс Паливода.

Тут же вспомнил родную церковь на Кубани, в которой крестил дочурок в православную веру. Представил в уме место с правой стороны от скрипучей церковной двери, где последний раз исповедовался батюшке Матвею. Ему послышалось тихое пение церковного хора. Паливода встряхнув головой, перекрестился. Несколько раз плюнул через левое плечо и, не давая своим действием отчёта, безжалостно подминая подошвами разбитых о военные дороги сапог розовые головки клевера, решительно направился в сторону черёмухи.

Солнечный жар начал припекать спину. На гладкой поверхности камня, открывшегося в густой траве на пути, свернувшись клубком, нежилась в жарких лучах утреннего солнышка гадюка. Почувствовав движение в свою сторону, змея приподняла треугольную голову и нервно задергала раздвоенным язычком. Подполковник хлопнул в воздухе полотенцем, словно кнутом. Испугавшись резкого звука, гадюка юркнула с камня в густые заросли пырея. По наконец замершим стеблям травы подполковник определил место, где схоронилась ядовитая змея. Обошёл стороной опасное место и вскоре уперся в черёмуху. Аромат цветов пьянил сознание. Подполковник набрал побольше в легкие сладкого воздуха и, прислушиваясь к пению жаворонка над головой, крепко зажмурил глаза. Через мгновение его сознание провалилось в черную бездну, по волшебной силе которой он самым невероятным образом очутился на Кубани в своём Полтавском хуторе, а именно – в овитой со всех сторон виноградной лозой беседке, которую собственноручно возвёл несколько лет назад рядом с летней кухней.

За широким столом на дубовых лавках, застеленных овечьими шкурами, почему-то вместо его шестерых лапочек-дочек сидели старцы в чёрных одеждах. Из-за опущенных низко остроконечных черных балахонов лица древних предков рассмотреть подполковнику никак не удавалось. Его обычное место за столом пустовало, но занять его без приглашения суровых призраков Паливода не решался, хотя острое желание отведать стоящего на столе борща с его любимыми чесночными пампушками хотелось страшно.

Привитое с детства отцом уважение к старшим сдерживало подполковника от действий, поэтому он в нерешительности переминался перед старцами с ноги на ногу, скромно ожидая от мужей приглашения присесть за стол. Время шло, борщ в казане остывал, а разрешения присесть на своё законное место за столом от суровых старцев не поступало. Неловкая ситуация начинала злить Паливоду. Подполковник скромно кашлянул, пытаясь таким образом обратить на себя внимание. Предки никак на намёк не прореагировали. Обида и паника захлестнули сердце Паливоды. Теряя самообладание, подполковник нервно засопел своим похожим на картошку носом. Чтобы сгоряча не наломать дров, Паливода поискал глазами жену, Наталью Романовну, которую не видел глазами, но чувствовал сердцем её присутствие где-то очень близко с собой…

…Резкий крик сороки прогнал наваждение прочь. Подполковник нехотя открыл глаза. Горластая птица, издавая пронзительные крики, раскачивалась на ветви самого верха дерева. От нахлынувшей на него чертовщины Паливода трижды перекрестился. Сорока, испугавшись движения руки человека, улетела прочь.

«Вот подлюка, всё видение мне расстроила. Как теперь определить, к худу или к добру в мою в хату призраки являлись?» – разочарованно подумал Паливода и нервно сплюнул вслед улетевшей птице. Нагнулся, поднял обронённое из руки на землю полотенце. Обтёр им выступившие на лбу крупные капли пота.

– Не приведи Господи калекой горемычным остаток жизни доживать, – со страхом в голосе прошептал себе под нос подполковник и сразу начал читать слова молитвы «Пресвятой Богородице». В конце молитвы перекрестился и, чтобы отогнать прочь от себя худые мысли, развернулся на юго-запад.

Место для лагеря есаул Лозинский выбрал весьма удачно. Цвет палаток полностью растворялся на местности. Даже с вершины холма, на котором Паливода сейчас находился, рассмотреть их среди листвы невооружённым глазом было очень трудно.

В расположении егерей царил покой, который изредка нарушался движением единичных солдат. В стороне от лагеря, прямо на открытом месте, расположилась егерская кухня на колёсах. Из высокой трубы её клубился сизый дым. В белой тряпице на голове мирно трудился на кухне кашевар Терентий Мороз. Терентий вчера очень понравился подполковнику как человек, и в процессе шумного вечера они несколько раз выпивали на брудершафт. Кашевару помогал Семён Лаптев, которого подполковник выделил для себя из всех егерей как самого дисциплинированного солдата. Непьющих вина солдат в нынешней армии были единицы. Именно эта редкая черта Семёна негативно подействовала на хорошо подвыпившего младшего урядника Богдана Сало. Вначале урядник с нескрываемым недоверием присматривался к Лаптеву. Потом в разгар праздника отыскал подходящий случай и предложил Семёну выпить за непобедимых казаков. Семён свёл предложение Богдана в шутку. С этого момента Сало потерял интерес к застолью и начал искать повод, чтобы придраться к егерю. Плоские шутки урядника Семён пропускал мимо ушей. Однако дружки Богдана всячески подначивали его, и тот, поддавшись на уловку сослуживцев, предложил непробиваемому Семёну померяться силой на руках.

Семён, долго не раздумывая, согласился и с первой же попытки положил руку урядника. Богдан своё поражение не признал и, ссылаясь на жульничество со стороны егеря, потребовал реванша. Семён согласился и вновь выиграл. На этот раз Богдан смахнул своё поражение на скользкую руку егеря. Чтобы всё выглядело честно, руки им увязали кожаным ремешком. На этот раз под азартные крики казаков урядник упирался рукой до последнего, но в конце концов не выдержал превосходящей силы противника и проиграл схватку. Егеря во главе с есаулом Лозинским ликовали. Товарищеская радость только подлила масло в огонь. Потерявший контроль над собой Богдан предложил Семёну бороться. Но против подсечек, бросков и захватов ловкого в борьбе егеря упёртый кубанский бык противостоять не смог.

Чтобы не допустить общую потасовку между разгорячёнными до предела болельщиками, подполковник Паливода распорядился вызвать из караула кума Богдана, Зиновия Голушко. В это время Семён сам почувствовав не доброе и, умно разряжая взрывоопасную обстановку, поддался Богдану. В момент, когда Семён победоносно поднял руку уряднику, прибыл на место состязания наказной казак Галушко. Ему оставалось только собрать разбросанные в разные стороны поляны вещи кума и силой увести его в расположение гребной флотилии. Страсти сразу улеглись, и дружеская пирушка опять вернулась в своё миролюбивое русло. Поэтому в сегодняшнее утро Семён выглядел бодрячком. Чего нельзя было сказать о кашеваре.

Сгорбленная спина Терентия лишний раз подтверждала его скверное самочувствие. Он через силу шинковал ножом лежащий на столе кочан капусты. Неловким движением ножа порезал палец на левой руке. Нервно бросил нож на столешницу. Сдёрнул здоровой рукой с головы повязку. Зубами оторвал от своего головного убора ленту и перевязал ею пораненный острым лезвием ножа палец. После чего наведался к наполненной до краёв родниковой водой кадушке и, упёршись в её деревянные края руками, опустил в прохладную воду свою больную голову. Замер на некоторое время в такой позе, а когда воздух в легких закончился, резко вытащил голову наружу. Тяжело отдышался. Повязал на голову тряпицу. Вернулся к столу и принялся вновь за отложенное дело.

«Похмелье – дело тонкое», – как никто понимая состояние Терентия, мысленно произнёс подполковник.

После этой мысли вспомнил вчерашнее клятвенное обещание есаула Лозинского выставить утром для поправки здоровья фляжку водки, негромко выругался матерными словами малого загиба. Погрозил пальцем в сторону отдыхающих егерей и, чтобы стало легче на душе, обозвал Лозинского бабой. Оставил бодрого Семёна и больного после вчерашнего кутежа Терентия в покое и обратил свой взор в сторону небольшой дунайской заводи, на илистую кромку которой на половину своей длины были вытащены канонерские лодки гребной флотилии.

Справа от боевых посудин, выгнутые плавной дугой к непроходимым зарослям держидерева, располагались шатры экипажей. Посредине скошенной от травы поляны упиралась в безоблачное небо высокая мачта, растянутая для устойчивости четырьмя фалами, на верхушку которой, чуть ниже полосатого колдуна, был поднят Андреевский флаг. Рядом с мачтой под натянутым тентом стоял на часах наказной казак Зиновий Голушко.

В первых числах мая тысяча восемьсот одиннадцатого года Паливода получил от вышестоящего командования приказ, но сразу зачитывать его личному составу полка не стал. Выставив часового у входа в командирский шатёр, подолгу засиживался над картой, обдумывая в голове план предстоящих действий. Когда план в уме подполковника созрел в общих чертах, для решения в нём некоторых тонкостей вызвал к себе старшин первого и второго баркаса. Предупредив их о неразглашении военной тайны, ввел в курс своего плана. Внимательно выслушивал мысли хитрых на военные выдумки старшин, делал для себя правильные выводы.

Часовой у шатра батьки своим видом порождал среди личного состава слухи. Чтобы направить их в нужное русло, подполковник скидывал нужную ему информацию хорунжему Василию Телепню. После этого с быстротой молнии начинали летать по полку жирные утки. Сознательные казаки не обращали внимания на с ног сшибающие новости и больше полагались на волю Господню. Впечатлительные же люди бежали с доведённой до совершенства новостью к батьке в штаб. Подполковник внимательно выслушивал очередного гостя и с серьёзным выражением на лице произносил:

– Чем бы мои казачки ни тешились – лишь бы не плакали.

Наливал казаку из своих запасов чарку водки и обещал обязательно разобраться, откуда растут ноги у «дезы». Сам же, поразмыслив на досуге о настроениях в подразделении, опять как бы случайно подбрасывал сказочнику Телепню нужную для себя информацию.

– Вот и пришло то самое время: ставить боевую задачу старшинам баркасов, – прогоняя прочь сомнения, решил наконец Паливода. Повернул голову в сторону Дуная. Вода в реке сошла до самой низкой отметки. Ил оголившихся берегов подсох на солнце. Белые цапли бродили по нему, доставая длинными клювами из глубоких трещин себе пропитание. Решение тотчас трубить тревогу оказывалось на деле пока несвоевременным.

«Тревожить напрасно казаков не стану, пусть ещё чуток отдохнут», – с заботой о людях, правильно оценивая обстановку на реке, решил подполковник. Отвёл уставшие глаза от ярких бликов воды на успокаивающий зеленый цвет травы у себя под ногами. Недовольно хмыкнул, отмечая в уме плачевное состояние своих сапог.

«Износились чёботы совсем. Воду держать перестали. После похода переобуюсь в новые, а это барахло утоплю в Дунае, ракам на потеху», – рассудил подполковник и решительно оторвал глаза от наводящей унынье картины. Ещё разок полюбовался бравой выправкой наказного казака Голушко и, довольный порядком в своём подразделении, перевёл свой взгляд в сторону первого баркаса.

На корме канонерской лодки курили табак, уткнувшись глазами в палубу, кормчий Павел Масюк и писарь Климент Борщ. Хорунжий Василий Телепень из экипажа второго баркаса старшины Никиты Зайца сидел между ними да что-то интересное рассказывал, эмоционально жестикулируя при этом руками.

«Опять чёртушка что-то заливает», – подумал про себя подполковник и перевёл глаза от мирно беседующих казаков на бак канонерки.

На носу канонерской лодки под руководством бомбардира Даниила Дорошенко кипела работа. Расчёт орудия, выполняя распоряжения своего командира, густо мазал салом подвижные части пушки, раз за разом проворачивая её как по углу, так и по азимуту. Подполковник заслуженно считал Даниила лучшим артиллеристом в своём подразделении и всегда при случае выставлял его глазомер в пример другим пушкарям.

«Вернёмся из похода, буду ходатайствовать перед начальством о присвоении бомбардиру звания фейерверкера», – решил для себя Илья Прокопьевич, немного подумал, и с отцовской заботой продолжил свою мысль далее: «Продвигать смышлёного казака по службе – для нас, командиров, дело благое».

Бомбардир Дорошенко, чувствуя на себе благосклонность командира полка, старался в тонком деле своём батьку не подводить, и никогда впустую порох не расходовал. В любой обстановке сохранял трезвую голову. Действовал решительно и после меткого выстрела благодарил Господа Бога. Полковые пушкари открыто завидовали ему, но он сам от этого не зазнавался и о своем седьмом чувстве ни с кем не делился. На все дотошные расспросы товарищей отвечал однозначно: повезло.

На берегу младший урядник Егор Вареник построил в шеренгу экипаж канонерской лодки, не задействованный в авральных работах. Батькин любимчик, старшина Андрий Бульбанюк, прохаживаясь вдоль застывших в линию казаков, придирчиво проверял амуницию и внешний вид подчинённых. Без особого труда находил недостатки и строго выговаривал за это младшему уряднику.

В тридцати метрах от первого баркаса, слева от срытого плавным углом и усиленного связками камыша спуска из лагеря, располагалась полковая кухня гребной флотилии. Полковой кашевар Сашко Чумак суетился возле печи. К нему подошёл ординарец подполковника Цибуля. Они перебросились несколькими словами. Даже со стороны видно было, что лясы точить у Чумака времени нет. Цибуля отвлекать от неотложных дел Чумака не стал. Отрезал от свежевыпеченного каравая краюху и тут же спрятал её в свою сумку. Приоткрыл дверцу печи и выхватил из топки голыми пальцами уголёк. Раскурил свою люльку. Пуская на ходу клубы сизого табачного дыма, направился в сторону бани.

Сумженский казак, православный татарин Мурат Мамедов, больше известный в полку под кличкой «Кипятила», обнажённый по пояс, мешал длинным шестом кипящее бельё в котле. Быстро идущего в его сторону Цибулю «Кипятила» заметил сразу. Отставил шест в сторону. Ловко спрыгнул с деревянного козлика на землю. Первым протянул руку приблизившемуся к нему Цибуле. После рукопожатия сунул в руки ординарцу приготовленный заранее свёрток. Едкий запаха щёлока вызвал у Цибули приступ кашля. Размахивая зажатым в левой руке свертком, Цибуля шустро ретировался из завешенного со всех сторон стираными портянками заведения Мамедова.

Дисциплина и порядок благотворно подействовали на Паливоду, но никак не могли исправить подорванное вчерашней попойкой здоровье. Своё лекарство от хвори у запасливого батьки всегда имелось. Вот только принимать его в одиночестве у него желания не было. Для правильного опохмела требовалась компания. Поэтому оставалось только терпеливо дожидаться, когда, наконец, проснётся есаул Лозинский.

– Казак сказал, казак сделал, не можешь сдержать слова – не обнадёживай товарища, – произнёс в сторону лагеря егерей разочарованный подполковник и поник больной головой. Безвольно опустив плечи, медленно поплёлся в направлении своего шатра. К головным болям прибавился шум в ушах, а когда заныла острой болью поясница, жить на белом свете Паливоде и вовсе расхотелось.

«Сейчас бы кваску холодненького из березового сока…» – подумал разбитый похмельной хворью подполковник и решительно сошёл в сторону с тропинки.

Присел на землю и, покрякивая от натуги, стащил с ног промокшие насквозь от росы сапоги. Раскрутил портянки и набросил их сушиться на высокие голенища. Прилёг животом на влажный клевер. Совал розовую кашку клевера и, чтобы заглушить желание закурить, принялся жевать её. Вскоре, брезгливо кривясь, сплюнул горьковатую кашицу на землю. Морщась от нарастающей боли в пояснице, развернул тело на спину. Пристально уставился в бездонное небо, в надежде разглядеть в нём радостно поющего жаворонка. Яркий солнечный свет слепил глаза, найти глазами птицу на небе оказалось делом невозможным. Паливода разочарованно присел. Отмахнув рукой от лица назойливую мушку, вытягивая до хруста шею, с определённой надеждой посмотрел в сторону лагеря егерей.

«Неплохо было бы сейчас для бодрости духа пропустить чарочку водки», – подумал Паливода и, чтобы занять себя делом, принялся обгрызать ногти на пальцах рук.

Наверное, с небес заметили его страдания. Дрогнули ветви на плакучей черёмухе. Подполковник заинтересовался этим движением, а когда разглядел среди листвы лицо своего верного ординарца, сильно обрадовался. Цибуля поманил к себе пальцем умирающего от одиночества и похмелья батьку, а когда тот живо просунул своё тучное тело сквозь плотную стену ветвей черёмухи, всунул ему в руки глиняную пиалу, наполовину наполненную горячей, янтарного цвета жидкостью.

– Выпей-ка, батя, настоя целебного из ивовой коры. Он головную боль твою как рукой снимет. Сколько раз повторять тебе, что тягаться с молодыми горилку пить – дело дрянное и заранее для тебя проигрышное. Они вон, скачут как жеребцы, а ты мучаешься от похмельной хвори. Руки с утра вон как трясутся. Бритвой лицо себе разукрасил, даже страшно смотреть, – причитая как заботливая мамка, Самсон наконец открыл сумку.

Порылся в ней. Нашёл там сорванный совсем недавно лист подорожника. Основательно размял его пальцами, осторожно приложил к ранке на батькином подбородке и добавил к сказанному:

– Вчера надо было думать. За вечер со всеми умудрился на брудершафт выпить. Сколько пойла выжрали на пару с Морозом – говорить не стану. Песни спивали, как волки на Луну выли. Сколько тебе раз говорить: негоже командиру полка панибратство с подчинёнными разводить.

Зная свой грешок, Паливода молчаливо опустил глаза. Он очень хорошо понимал свою слабость, с которой бороться пытался, но по пьяному делу она всегда оказывалась сильнее, отчего наутро всегда мучился от внутренних угрызений совести.

Снадобье ординарца очень скоро подействовало. Головная боль резко отступила. Звон в ушах прекратился. Боль в пояснице угомонилась. Одним словом, полегчало.

Цибуля времени даром не терял. С особенной аккуратностью расстелил на прошлогодних прелых листьях чистую тряпицу. Неспешно разложил на ней закуску. Достал из сумки пузатую бутылочку из тёмного стекла и на глазах нервно сглотнувшего слюну батьки наполнил горилкой до краев серебряный стаканчик. Уверенной рукой поднёс его подполковнику.

Паливода с радостью принял в руки заветную чарку и, не тратя время на раздумье, опрокинул водку в рот. Занюхал краюхой черного хлеба, натертой чесноком. Вернул хлеб на тряпицу и только после третий чарки жадно навалился на хлеб и сало.

В это время ветви черёмухи раздвинулись, и под деревом с фляжкой в руке появился долгожданный есаул Лозинский. Аккуратно поставив её возле тряпицы с закуской, Лозинский, ни слова не говоря, присел напротив подполковника.

Только успели опрокинуть по стаканчику, как в их компанию под черёмухой неожиданно вторгся Терентий Мороз. Положил на тряпицу завёрнутый в лист лопуха кусок отварного мяса. Залпом опрокинул предложенную Самсоном чарку водки. Закусывать её не стал и, ссылаясь на полное отсутствие времени, после слов благодарности, рысцой рванул обратно на кухню.

Правильно выпитая с утра водка сняла похмелье. Лица подполковника и есаула разгладились. Любезно обменявшись кисетами, они, наконец, закурили. Сразу завязалась душевная беседа. Чтобы вновь оправившиеся от хвори офицеры не начали, как вчера, выпивать на брудершафт, дальновидный Цибуля без лишних слов собрал в узел тряпицу с остатками закуски. Заткнул пробкой бутылку. Выплеснул из серебряной чарки оставшуюся малюсенькую каплю водки на землю и спрятал её в сумку. Полную флягу есаула Лозинского отставил в сторону. Умный маневр ординарца подполковник оценил по достоинству.

– Похмелье – дело тонкое. Не будем портить, господин есаул, такое удивительное и прекрасное сегодняшнее утро, которое в начале своем казалось безобразным, а вот в сию минуту оказалось прекрасным.

– Самсон Тимофеевич, собор всех офицеров полка у моего баркаса немедленно, – перебив на полуслове Лозинского, распорядился Паливода.

– Есть, господин подполковник, трубить общий сбор! – взяв под козырёк, бодро отчеканил в ответ Цибуля, и тотчас поспешил исполнять полученное из первых уст распоряжение.

Правда, по дороге на мгновение задержался возле командирских сапог. Заменил затвердевшие на солнечном жаре портянки батьке на свежие и, размахивая ими в руке, резво сбежал по узкой тропинке на отмель к баркасам.

– Цибуля, он казак правильный. Такие в своё время только на Сечи водились, – глядя вслед ординарцу, с особым уважением произнёс Паливода.

Лозинский выбил о каблук сапога табачную золу из трубки и, понимая, что поправка здоровья закончилась, кивнул в сторону своей фляги. В ответ на отрицательные движения головы Паливоды, только тяжело вздохнул. Живо поднялся на ноги. Стряхнул с брюк прилипшую листву. Придерживая рукой головной убор, протиснулся сквозь стену ветвей черёмухи и бодро зашагал в сторону расположения своего отряда.

Командиры собрались мгновенно. После чёткого доклада старшины Бульбанюка подполковник Паливода отдал приказ «вольно».

Чтобы не тратить время впустую, батя старательно принялся рисовать перед расслабившимися офицерами стеблем камыша на песке линию обороны турок. Когда эскиз рисунка был полностью готов, подполковник начал излагать приготовившимся внимательно слушать подчинённым свой план боевых действий.

– Вчера мною был получен приказ от вышестоящего начальства…

После этих слов подполковник строго осмотрел всех собравшихся и, чувствуя внимание офицеров, продолжил:

– С особой осторожностью нам предписано подобраться к артиллерийской батарее неприятеля, которая прикрывает со стороны Дуная подступы к крепости Измаил. Но прежде чем на рассвете начнётся общевойсковая операция, нужно скрытно сбросить на вражеский берег абордажный десант из пластунов старшины Бульбанюка и егерей есаула Лозинского…

Подполковник поднял глаза на офицеров и, чувствуя сердцем, что всем всё пока ясно, продолжил далее разъяснять свой план.

– Это отличнейшее местечко, о котором хорошо осведомлён мой кормчий Масюк. Там отряд во главе со мной определится на местности и по обстановке тихо снимет неприятельские посты. Задача остальных старшин – по сигналу голубиной почты осуществить молниеносный сброс общего десанта на берег. Моя задача – нейтрализовать охрану батареи. Ваша задача – ударом в лоб сбить противника с толку. Как только басурмане увязнут на ваших решительных действиях и бросят против вас основные силы, мой отряд ударит во всеоружии туркам в спину. Эффект неожиданности и слаженности в действиях обоих отрядов обеспечат нам победу. Как только мы решим свою задачу, полковник Бурсак Фёдор Яковлевич поведёт своих пластунов на штурм стен крепости. Если мы провалим операцию, штурм Измаила сорвётся. Наши земляки понесут невосполнимые потери, которые нам наше Отечество не простит. Может, какие соображения по плану действий у кого-нибудь имеются, или всё и так предельно ясно?

– Хорошо бы пушки, захваченные у противника, всем гуртом в сторону крепости развернуть и разом ударить из них по стенам. Возвышенность там удобная, да и толковые бомбардиры у нас имеются, – выложил свое мнение старшина второго баркаса Никита Заяц.

Все офицеры, оживившись, согласно закивали головами. Сетуя на свою забывчивость, подполковник недобро глянул в сторону Никиты. Наперёд предчувствуя скандал, Заяц повернул голову в сторону старшины Бульбанюка. Но тот, глубоко занятый своими мыслями, стоял молчаливым истуканом, тупо уставившись в носки надраенных до блеска сапог.

– Что я не так сказал, господин подполковник? – оставшись без поддержки товарища, начал отстаивать свою точку зрения Заяц и тут же добавил: – Разбежится народ блиндажи противника зачищать, а нам с вами пушки вдвоём разворачивать придётся. Не железные пупки, развяжутся! И тогда добытые лихими казаками богатства пойдут нам не в жилу.

На слова Никиты старшина двенадцатого баркаса Гаврила Софонов громко разразился смехом, но оставшись без поддержки остальных офицеров, осёкся.

Такие плоские шутки Зайца сильно раздражали подполковника. Неуместное подшучивание со стороны старшины даже в обычной обстановке всегда заканчивалось между ними грандиозной ссорой. После вспышки неконтролируемого гнева Паливода обычно круто осаживал Зайца. Надувал обижено губы и первое время старался вообще не замечать Никиту. Затем, резко изменив тактику, начинал отыгрываться на нём, правда, всегда в рамках устава.

Сегодняшняя выходка основательно испортила хорошее настроение батьки. Даже сейчас в виноватом лице старшины глаза подполковника через очки самолюбия видели надменные нотки. Оставив Зайца на закуску, батя вначале резко отчитал перед вытянувшимися во фронт офицерами внешний вид старшины Софонова. Затем взялся за Никиту.

– Что ты смотришь на меня, словно я тебе имение своё в карты проиграл? – дрожащим от волнения голосом поинтересовался у Зайца подполковник.

Никита сдёрнул с головы кубанку и поник челом. Эта мальчишеская выходка старшины только подлила масла в огонь. Придерживая задёргавшийся левый глаз пальцами правой руки, Паливода строго поинтересовался у офицеров полка:

– Всем всё ясно?

Задавать вопросы разгневавшемуся батьке никто не решался. Расценивая молчание подчинённых как хорошо усвоенный приказ, подполковник с суровым выражением на лице навёл пристальный взгляд на старшину Зайца, но тот, прижав плотно головной убор к груди, глаз своих от земли не отрывал. Продолжающаяся комедия негативно воздействовало на обострённое самолюбие Паливоды. Нервно сорвал трясущимися пальцами с пореза на своем лице лист подорожника и швырнул его на землю. Каблуком сапога втёр его в землю.

– Вот так и с тобой поступлю, чучело гороховое. Вернёмся с задания – лично сдам тебя в лапы Вахмистра Скрябина! Пускай проверит твою личность на вшивость. Терпеть более твои выкрутасы не стану. Балаган устраивать в полку никому не позволю!

Неприязненно высказался в адрес Зайца Паливода. Резко перевёл взгляд на старшину Бульбанюка и… от бравой выправки своего любимца сменил гнев на милость. Ему даже захотелось по-приятельски разжиться у последнего табачком. Открыл было рот, но тут же вспомнил, что сейчас происходит и где он находится. Вовремя отмахнулся от просьбы и уже спокойным голосом, обращённым к офицерам полка, распорядился:

– Прошу, товарищи мои, уделить особое внимание внешнему виду своему и подчинённых. Панибратства не разводить. Приказываю выдать по чарке вина из моих стратегических запасов личному составу. Плотно пообедать и к сумеркам всем быть готовыми к походу. Если нет вопросов ко мне личного характера, тогда все свободны.

В офицерской парилке, благодаря личным стараниям «Кипятилы», градус пара держался на марке. Ароматные травы толстым ковром укрывали земляной пол небольшого помещения. Благовонный аромат, смешанный с дымком берёзовых поленьев, чувствовался в воздухе далеко за пределами бани.