Читать книгу 137-я «Околоорловская», «Мимогомельская», Бобруйская - Валерий Киселёв - Страница 9

…И снова – выдвижение на исходный, сначала шагом, потом перебежками. Все тяжелее подниматься, и снова – атака, и день кажется бесконечным, а солнце будто замерло, печёт и печёт, и сколько примерно времени – Серёжа Кисляков не знал, да и не хотелось узнавать, какая была разница.

До следующей деревни было с километр, открытым полем, пробежали метров триста-четыреста и залегли – немцы из траншеи перед деревней били густо и прицельно. Начали окапываться. Серёжа свалился в воронку, через силу немного удлинил её, чтобы можно было хотя бы лежать, и уткнулся лицом в землю. – «Не могу больше! Не могу-у!» – хотелось закричать ему, наступил тот предел человеческих сил, что было абсолютно безразлично – ранят ли, убьют ли…

По ним методично била миномётная батарея немцев, но не по квадратам, как раньше, а по площади – каждые три-четыре секунды в сознание входил свист, потом – близкий разрыв, и земля вздрагивала, словно и ей было больно. Серёжа вжался в землю так, что тело чувствовало её глубинный холодок. И сколько так продолжалось – он не знал, казалось только – никогда не кончится. В висках стучали молоточки, и Серёже показалось, что остался он на этом проклятом поле совсем один.

Оторвал голову от земли, повернул её направо – из окопчика дядя Васи струился дымок, сладко пахнуло махоркой. Запах ее перебил кислую вонь пороха.

«Хоть бы что ему, покуривает себе, словно баню топит, а не смерти ждёт», – подумал Серёжа и понял, что если он сейчас не курнёт хотя бы немного, то не поднимется с этого поля ни за что – хоть пинай его. Странно, но курить сейчас хотелось больше, чем пить, есть, а они, конечно, ещё не обедали, и до темноты не предвиделось. В общем, курить хотелось – больше, чем жить.

– Дядя Вася! – крикнул Сережа, – Оставь!

Дядя Вася протянул окурок – бери, мол, точно сидели они рядом, а не в разных воронках в пяти метрах друг от друга.

Мины рвались с тем же интервалом и также густо. Серёжа представил, что вот кинется он к дяде Васе, и накроет его, и не будет его навсегда. Но желание курить было сильнее страха, да что страх – выскочил на бегу, вышел с потом, и Серёжа – «была, ни была!» – встал на корточки, три прыжка и свалился рядом с дядей Васей.

– Что, припекло? – усмехнулся тот, – Нечего было менять табак на сахар.

Курнуть было всего на три затяжки, от первой сразу же закружилась голова, вторую хотелось проглотить совсем, а слаще третьей Серёжа в своей жизни и не помнил.

– Полегчало?

– Теперь полегче, дядя Вася, теперь чего.

– Ну, беги к себе, а то, кажись, наши танки сзади подходят, стало быть, скоро опять подниматься.

И они поднялись вслед за танками – их батальон, что осталось через шесть или семь часов боя, прошли и это поле, взяли и эту, третью сегодня деревню, и шли ещё навстречу уходящему от них солнцу, пока оно не скрылось за горизонтом, оставив вместо себя огромный, в полнеба, закат, на который наплывали тучи дыма от горевших по всей земле деревень.

…Серёжа Кисляков очнулся оттого, что кто-то, подхватив его за ноги, тащит и говорит: «Вот еще один!».

– Я живой! Куда ты меня? – и вывернулся из цепких рук тащившего его бойца.

– Надо же, а я думал – убитый. Лежишь, как плаха. Хотел прибрать.

Было темно, душно, до тошноты болела голова. Сознание к Серёже возвращалось медленно. Он не помнил, как заснул, но вспомнил, что солнце садилось, когда они отбивали последнюю контратаку немцев – мешала рожь, и младший лейтенант Ворошилов стрелял из ручного пулемёта, поставив сошки ему на спину, и этот долгий, близкий и нестерпимо оглушительный треск выбил из сознания, казалось, все, что там еще оставалось.

Последнее, что он ещё запомнил, как умиравший от раны в грудь младший лейтенант Ворошилов шептал: «Как не хочется умирать… Победа близка… Пожить бы…».

Подошёл дядя Вася с котелком:

– А я ищу тебя везде, думал – убили. Водки будешь, Сережа? Двенадцать человек нас от роты осталось. Вот так-то, сынок, – сказал он тихо, и в глазах его блеснула влага.

Во рту с утра не было ни крошки, желудок ссохся, но есть Сереже не хотелось – вернее, не мог он есть, не полезло бы сейчас ничего, перетерпел ли, или не только тело, но и душа затекла и онемела.

– А ты как думал, Сережа, теперь так и будет каждый день, пока не убьют…