Читать книгу За грибами в Лондон (сборник) - Валерий Попов - Страница 15

Утром, быстро побрившись, выхожу в «общую». Наша американская профессорша Елизабет Рив говорит по телефону, машет мне рукой – и продолжает:

– Уже выезжаете? Да, все здесь. Скоро увидитесь.

От волнения я ухожу от домика, брожу в каких-то пыльных кустах… Ну и что из того, что был твоим приятелем, а стал нобелевским лауреатом? Бывает!

Возвращаюсь в домик. Появляются красивые, аккуратные студенты – руссисты «Коннектикат-Калладжа», говорящие по-русски. Так называемое неформальное общение – расспрашивают нас про жизнь. Вдруг Голышев, сидевший лицом к окну, произносит:

– О! Его зеленый «Мерседес»!

И вот в прихожей (она же кухня) прозвучал быстрый скрип шагов и абсолютно вроде не изменившаяся картавая речь. Ну что он там застрял? Кофе с дороги? Я понимаю, что волнение – не только от предстоящей встречи с Гением, но и от еще более нервной встречи со Временем. Проходят десятилетия, и все вроде бы не меняется – а вот сейчас тебе предстоит отразиться в зеркале времени и увидеть, что оно делает с нами. И вот он входит, располневший, улыбающийся, и произносит – слегка картаво, как всегда:

– Валега, пгивет! Ты изменился только в диаметге!

Теперь в нем уверенность и твердость – прежней дрожи не ощущается. Одет он абсолютно небрежно – в какую-то размахайку цвета хаки, в каких у нас ездят на рыбалку… Его высокая, породистая молодая жена из старой русской эмиграции, смешавшейся с итальянской, по-русски вроде и не говорит – во всяком случае, ничего не произносит. Ну ясно, она ценит Бродского теперешнего – и зачем ей все эти смутные, нервные, тяжелые питерские воспоминания, которые привез сюда я?

Перед выступлением мы расходимся по комнатам. Да, интересно колдует время! Вспышки-воспоминания… Вот встреча на углу Кирочной… В шестьдесят каком-то году. Он с первой своей любовью, тоже высокой и красивой, Мариной Басмановой.

«Привет, Валера! Мне очень понравились твои рассказики в «Молодом Ленинграде». – «А, чушь!» – говорю я. Я тоже мог бы сказать, что мне «очень понравилось» его единственное, странное, непонятно почему отобранное из всего равнодушными составителями стихотворение в том же «Молодом Ленинграде» (и, кстати, первое и последнее, напечатанное здесь)… но это же смешно. Только усмехаться и можно над тем, как и что у нас тогда печатали! Тяжелые, нервные годы – но образовались мы именно тогда, хотя и не представляли еще, что будет с нами.

Тут я, спохватившись, снова вижу себя в белой американской комнате. Сколько времени? Кидаюсь вниз – и оказываюсь в странной пустоте и тишине. Никого! Бегу. Стриженые лужайки, сверху занавешенные от солнца знаменитыми белыми дубами – изображенными даже на гербе штата Коннектикут. Небо ярко-синее, за лужайками – белые деревянные дома. Осень. Коннектикут.

Нахожу серые административные здания, за ними – огромное зеленое поле, по краям – радостно орущая молодая толпа; разные цвета по разные стороны: помню, ребята говорили, решающий матч!

Вхожу в аудиторию, на двери – небольшая афиша с нашими фамилиями. Да, народу поменьше, чем на футболе. Бродский уже на кафедре – и как раз читает самый любимый мой стих. Что так действует – голос, все больше набирающий силу? Или слова?

Была тишина, потом – овация. Потом он снова начал читать этот стих – по-английски.

Через полчаса намечалось новое выступление – и мы прилегли на краю футбольного поля. Футбол – бушевал, публика – ревела. Да, трудно тут побеждать. Но надо стараться. Надо бы сказать Иосифу самое важное, но при установившемся приятельском тоне пафос не проходил.

– Ну что? – спросил Голышев. – Сходим, передохнем?

– Да нет. Лень! Тут поошиваемся! – сказал Иосиф.

– …хата есть, да лень тащиться! – процитировал я другое мое любимое его стихотворение.

Иосиф улыбнулся. Ну хотя бы так продемонстрировать, как мы все его ценим и любим.

После второго выступления мы остались сами с собой – даже профессорша наша, всем поулыбавшись и выдав конверты, ушла.

– Как-то вот так тут… без экстаза! – Иосиф объяснил нам правила здешней жизни.

Запросто, «демократично», сказал бы я, заходим в шумную пиццерию. Встаем в очередь.

– А нельзя с лауреатом без очереди? – спросил я.

Он усмехнулся:

– Это только у вас!

– А вон в ту пиццерию, через дорогу, нельзя? – предлагаю я. – Там пусто!

– Э, нет! – усмехается Иосиф. – Тут меня знают все, а там – никто!

Мы садимся с пиццами.

– Да, – произносит он. – В первый раз я выступал здесь за пятьдесят долларов!

А теперь (по его требованию) всем нам – по полторы тысячи, как ему! Так и не успел его как следует поблагодарить… Вечером мы сидели в комнате Голышева, уничтожая привезенные нами водочные запасы. Иосиф разгорячился – вспоминали друзей, улицы, дома, где жили разные потрясающие типы.

– Ничего – после инфарктов твоих? – спросил Голышев, открывая вторую бутылку.

– А! – Иосиф махнул рукой.

Супруга его, которая так и просидела весь вечер словно мраморное изваяние, вдруг встала во весь свой гигантский рост, четко, без малейшего акцента произнесла:

– Мудак! – и вышла из комнаты.

Мы были в шоке! На кого это она так? Ну что ж, пора, видимо, расставаться!

Уже в полусне появилось: солнечный школьный коридор – и рыжий картавый мальчик что-то возбужденно кричит, машет руками. Так я впервые увидел его.

«Мне кажется, мы хорошо пообщались, без понтов!» – с этой мыслью я засыпаю.

…Проснулись мы рано – но Иосиф уже уехал.

– Сейчас мчится уже по «хайвею» в другой университет! – говорит Голышев. – Такая жизнь – приходится крутиться!

Я вспоминаю обшарпанный «Мерседес», более чем демократичный наряд Иосифа… Может, это вовсе не пижонство, как вначале подумал я, а суровая реальность?

– А как же Нобелевка? – спрашиваю я.

– Иосиф – настоящий русский интеллигент! – усмехается Голышев. – Умудрился получить Нобелевку именно в тот год, когда она была минимальной!

– Это по-нашему, – сказал я.