Читать книгу Метафора в лексической системе современного немецкого языка - Валерий Шувалов - Страница 3

Лексическая система во всем ее богатстве и многообразии не может быть сведена к какому-либо одному-единственному способу выражения. В ней сосуществуют и постоянно сталкиваются самые различные коды: буквальный, образный в широком смысле, включая метафорический, и пр. Все они так или иначе согласуются с глобальной системой языка и входят в нее, образуя некое гетерогенное многомерное единство.

Буквальный смысл – это один взгляд на реальность, некий стандартный предел, который мы сами же и устанавливаем по умолчанию, в то время как метафорический смысл – это уже несколько иной взгляд на ту же реальность, не исключающий, а часто и предполагающий реструктурирование нашей концептуальной системы. Метафорический способ выражения открывает многообразные возможности для обозначения того, что язык не в состоянии выразить прямо и буквально, поэтому его можно с полным правом охарактеризовать не как альтернативную, а как комплементарную модель коммуникации.

Как справедливо указывает Элизабет Сьюэл, отказ от метафоры был бы равносилен потере самого языка; случись это, и слова превратились бы в холодные и бессмысленные символы, а вместо живого языка мы имели бы какую-то странную математику, в то время как сам человек, очевидно, превратился бы в некое подобие машины. Это следовало бы помнить тем, кто проклинает метафору и призывает говорить «просто и ясно» (Sewell, 1964: 33, 34).

В ряде лингвистических исследований можно иногда встретить утверждение, согласно которому «весь язык метафоричен» (Arbib & Hesse, 1986: 158). Наиболее отчетливо эта точка зрения выражена в монографии Бернарда Дебатина «Рациональность метафоры»: по его убеждению, не буквальный, а именно метафорический модус является основополагающим лингвистическим принципом, вследствие чего можно с полным правом говорить о «принципиальной метафоричности языка вообще» (Debatin, 1995: 331). Мы, пожалуй, не будем заходить столь далеко; отметим лишь, что язык в значительной степени метафоричен, особенно в своем диахронном срезе. Очевидно, есть смысл говорить не столько о метафорическом характере, сколько о метафорическом фоне языка. Как справедливо отмечают Лейкофф и Джонсон, если бы язык был метафоричным целиком и полностью, то любой концепт не только понимался бы всегда в терминах другого, но и, очевидно, был бы этим другим, что значительно осложнило бы общее понимание; однако, к счастью, этого не происходит (Lakoff & Johnson, 1980: 13).

Изучение метафоры всегда отличалось разнообразием подходов, которые тем не менее укладывались в сравнительно небольшое количество основополагающих концепций. Однако практически все исследователи прошлого и современности сходятся в том, что метафора состоит из двух элементов, которые связаны определенным образом. В этом выражении «определенным образом» и кроется суть проблемы. Здесь мнения сильно расходятся: одни считают, что эта связь чисто орнаментальная и носит риторический характер, другие полагают, что она осуществляется по сходству или аналогии, третьи доказывают ее интерактивность, включающую элемент внутреннего напряжения, четвертые уверяют, что метафорика – это прежде всего психологический феномен, находящий лишь свое опосредованное выражение в языке, а кое-кто договаривается даже до утверждения, будто метафора есть не что иное, как паразитический элемент на теле языка, с которым необходимо бороться всеми доступными способами. Подобные споры ведутся уже на протяжении многих десятилетий и даже веков, однако никаких признаков концептуального консенсуса здесь пока не предвидится.

В этом смысле интеракционистская концепция А. Ричардса – М. Блэка, которую мы берем за основу в данном исследовании, не только пробудила новый интерес к метафоре, но и задала направление, по которому движется и в котором конструктивно развивается современная метафорология. Это, разумеется, отнюдь не исключает наличие и появление в будущем альтернативных концепций метафоры: главное, чтобы они «работали» и вносили свой вклад в общее понимание этого сложного и до конца еще не полностью выясненного лингвоконцептуального феномена.

В ходе экспликации и последующего уточнения своей теории А. Ричардс ввел считавшиеся на первых порах необычными, но сегодня прочно вошедшие в лингвистический узус термины tenor, vehicle, projection, interaction. Последние два термина довольно прозрачны в структурно-семантическом отношении, однако что касается первых двух, то они труднопереводимы, и поэтому мы предлагаем заменить их на более понятные и, как представляется, вполне адекватные по смыслу знак-объект и знак-носитель.

Терминология М. Блэка также достаточно интересна: в его понимании focus – это сама метафорическая лексема, в то время как frame (не путать с когнитивистской трактовкой данного термина!) – это предложение, в котором она встречается и которое детерминирует ее смысл. Некоторые возражения вызывают термины М. Блэка главный и вспомогательный субъект: известно, что, с грамматической точки зрения, в предложении может быть лишь один релевантный субъект.

Смысл интеракционистской концепции Ричардса – Блэка в общих чертах можно сформулировать следующим образом: в процессе коммуникации говорящий, не прибегая к использованию совершенно новых слов, отбирает нужные ему (как правило, маргинальные) признаки, содержащиеся в определенной лексеме, и транспортирует их в структуру другого знака, относящегося к иной понятийной сфере, в результате чего последний уплотняет свой семантический контент и приобретает новые свойства и качества, которыми он до этого не обладал. Таким образом, в контексте, т. е. в определенном дискурсивном окружении, происходит интеракция, которую можно назвать релективной (от: релевантный + селективный) и в результате которой происходит семантическое переформатирование лексемы при сохранении ее фонографической конфигурации. Данный процесс носит явно выраженный эмергентный характер, причем под эмергентностью (от англ. to emerge) понимается появление качественно новых свойств целого, отсутствовавших у его составных частей.

Необходимо помнить, что метафора по сути своей эмергентна, а ее семантические свойства не являются простой суммой составляющих ее элементов, хотя они и зависят от них. Объединенные в метафорическую систему элементы могут не только приобретать новые свойства, но и терять некоторые семантические качества, присущие им до вхождения в систему или вне ее. Эмоционально-логическая взаимосвязь и взаимозависимость конституентов метафоры выстраивается таким образом, чтобы наиболее эффективно достигать целей коммуникации.

Другими словами, беря за основу уже существующую форму слова, мы «стираем» его содержание и «вписываем» туда новое, которое – так же как и прежнее – сохраняется в семантической памяти слова. Значение метафоры даже не столько в самом слове, сколько в том, что за ним скрывается. Метафора для языка – это примерно то же, что рентгеновский луч для медицины: проецируясь на объект и сохраняя его в неприкосновенности, он обнаруживает его скрытую сущность. В конечном счете значение и функция конкретной метафоры детерминируются самим говорящим, который осознанно (либо на уровне подсознания) и целесообразно помещает ее в нужный контекст.

Обычно суть метафорической интеракции выражается с помощью довольно простой формулы: А + B = AB. Однако данное схематическое изображение представляется, с одной стороны, слишком упрощенным, а с другой стороны, не совсем корректным. Во-первых, концепты А и В находятся на слишком близком расстоянии друг от друга, в то время как подобная «контактная позиция» несвойственна метафоре, предполагающей интеракцию прежде всего достаточно удаленных друг от друга концептов. Далее в результате этой формулы мы имеем два знака (АВ), которые, несмотря на позиционную близость, все же располагаются на определенной дистанции друг от друга; в метафоре же мы имеем слияние, интеграцию, «растворение» одного в другом. Кроме того, процесс, о котором идет речь, не есть простое арифметическое сложение, а нечто большее: здесь можно проследить, говоря образно, результаты всех четырех математических действий, когда одни признаки действительно складываются, другие вычитаются, третьи умножаются, а некоторые каким-то образом даже делятся друг на друга.

Исходя из вышеперечисленных соображений, мы предлагаем другую, несколько модифицированную формулу метафорической интеграции:

А ← Е ≈ Æ,

где А – знак-реципиент (объект), Е – знак-донор (носитель), а Æ – возникающая в результате интерактивного процесса эмергентная лексема, которую на профессиональном жаргоне и по аналогии с соответствующим знаком международной фонетической транскрипции можно назвать метафорической лягушкой. В философии подобное синкретическое понятие, обладающее новым системным качеством, обычно называется кентавр (Деменский, 2000: 34).

В соответствии с принятой интегративно-эмергентной концепцией мы дефинируем метафору как комплексную лексическую структуру, в которой, исходя из прагматической установки говорящего и при контекстуальной поддержке, происходит релективная проекция значения слова-донора на семантику сохраненного в инвариантной форме слова-реципиента, в результате чего последнее конвертируется в качественно новое семантическое целое.

Очевидно, целесообразно называть результат подобной проекции метафорической лексемой (МЛ), памятуя о том, что последняя может означать не только одно слово, но целое словосочетание либо фразеологизм как самостоятельную единицу вокабуляра.

Традиционно считается, что метафорическая интеракция осуществляется посредством включения так называемого tertium comparationis (t.c.), который служит посредником и связующим звеном между двумя концептами, относящимися к различным семантическим полям, или дискурсивным зонам. Полагая, что данный термин уже выработал свой семантический ресурс и принимая во внимание, что в основе метафорического процесса далеко не всегда лежит заявленное в нем сравнение, мы предлагаем заменить его на более компактный и вполне отвечающий сути явления термин метафема, или метафорическая сема. (Сразу оговоримся, что некоторые исследователи трактуют этот термин несколько иначе; так, шведский лингвист Кьер (Kjär) понимает его как зону в предложении, непосредственно примыкающую к метафорической лексеме и оказывающую главное влияние на формирование ее переносного смысла.) В англоязычной лингвистической литературе в данном значении утвердился термин метафорический модуль, в то время как Г. Н. Скляревская в основном использует выражение метафорический символ. Существуют и другие обозначения данного понятия, например английское ground.

Если исходить из того, что метафора – это «слово с секретом», то метафема является тем ключом, c помощью которого можно открыть этот секрет. Имплицитно выраженная метафема является признаком открытой метафоры, которой свойственны, как правило, инновативность и экспрессивность. Однако метафорическая сема может быть выражена эксплицитно в самом языковом окружении МЛ, и тогда мы имеем дело с закрытой метафорой, один из примеров которой приводит в своем исследовании Х. Кубчак: “Er war ein Löwe, denn sein Mut war außerordentlich groß“ (Kubczak, 1978: 98). Представляется, что данная расшифровка является излишней, поскольку, во-первых, она тривиальна, а во-вторых, лишает слушающего или читателя возможности самому докопаться до истинного смысла лексемы, который, кстати, запрятан не так уж глубоко.

Одна из сущностных характеристик метафоры заключается в семантической энергетике и внутреннем напряжении, которые возникают и сохраняются в ходе интеракции гетерогенных элементов в одном фокусе на уровне контекстуального фрейма (по Блэку). Семантическая проницаемость и гибкость слова, допускающего метафорическую (как, впрочем, и любую другую образную) интерпретацию, рефлектирует аналогичную гибкость языка в целом и прежде всего его лексической системы.

Так называемой теории метафорического напряжения (tension theory) придерживаются два выдающихся современных исследователя метафоры – француз Поль Рикёр и немец Харальд Вайнрих. Согласно концепции П. Рикёра, напряжение возникает прежде всего между двумя конфликтующими интерпретациями – буквальной, которая бессмысленна, и фигуральной, которая нейтрализует нонсенс на уровне дискурса и создает референцию второго порядка. В результате этого процесса, который происходит не без участия продуктивного воображения субъекта, создаются новые и модифицируются уже существующие значения в языке (Ricoeur, 1977: 199).

Со своей стороны, Харальд Вайнрих, называя метафору «контрдетерминированным фрагментом контекста», различает такие понятия, как поле-донор (bildspendendes Feld) и поле-реципиент (bildemfangendes Feld). Метафора, по его мнению, возникает вследствие взаимодействия этих полей, которые находятся в состоянии напряжения друг к другу. Вопрос в том, могут ли они образовать новое поле в результате своего взаимодействия или же подобная интеракция ограничивается лишь их взаимной модификацией. Сам Х. Вайнрих не отвечает однозначно на этот вопрос.

Мы исходим из того, что лексическая система языка представляет собой некий дискурсивный континуум, элементы которого способны вступать в интерактивную связь. В процессе коммуникации происходит постоянная и многоуровневая интеракция гетерогенных дискурсов, причем концепты, заимствованные из одного дискурса, немедленно начинают функционировать на метафорическом уровне, как только они переходят в другую дискурсивную сферу. В этом, по нашему убеждению, заключается один из неписаных лексических законов любого естественного языка. Однако более подробно об этом мы поговорим в следующем разделе.