Читать книгу Дресва - Валерий Свешников - Страница 4

Глядя на некоторых нынешних ребятишек, я понимаю, что нам очень повезло, ведь с раннего детства нас никто и никогда не уговаривал съесть то, что подано к завтраку, обеду или к ужину.

Вы, может, не поверите, но уже повзрослев, я видел девочку, которая не понятно отчего плакала, когда ее угощали… клубникой с грядки! Мое изумление от увиденного подтверждается фотодокументом такого невероятного «издевательства» взрослых над малышкой. Ну не мог я не сфотографировать этот редкий пример насильного кормления ребенка. Пожалуй, этот случай будет посильнее денискиной манной каши.

Тогда как наше детство было совсем другим. Что бы нам ни давали – все казалось потрясающе вкусным, и всегда тут же съедалось. Бывало, мы еще и добавки просили. Но только посмотрев на друзей, которые тоже быстро управились с угощением, и готовы съесть еще кусочек, любой понимал, что все, что осталось должно бы быть справедливо поделено на всех, сидящих за столом.

Теперь-то мы представляем, что такое отношение к еде объяснялось ее нехваткой. Все, что продавалось в продуктовых магазинах (такое название существовало!), добывалось в очередях, где тоже соблюдалась некоторая справедливость – кто успел занять очередь и ее сохранить, тот что-то желанное покупал. Опять же каждому, из стоящих в очереди, продавали равное количество товара, правда, непонятно кем ограниченное, но это считалось тоже соблюдением равенства.

Вроде бы, все справедливо, но почему тогда обитатели так называемого «обкомовского» дома, часть которого была видна из наших окон, надрываясь, затаскивали в подъезд такие тяжеленные сумки, что не обходились без помощи личного шофера.

Понятно, почему с весны до осени все вокруг тогда занимались своими огородиками, а то и просто двумя – тремя грядками, которые вскапывали где-нибудь поблизости от жилья. Почти вся свободная земля была поделена между жильцами домов – тоже почти справедливо.

Эти «необозримые плантации» выручали, но вот хранить урожай было негде – в домах почти не имелось подвалов. Поэтому осенью нас баловали пирогами с картошкой, а то и картофельными котлетами с грибной подливой. На любого, кто сказал бы, что я это не ем, мы посмотрели бы, как на сумасшедшего.

Когда на наших домашних праздниках подавали на стол эти «яства», двоюродная сестра Таня спрашивала мою маму: Если я этот кусок пирога съем, то дашь еще? Понятно, что гостью успокаивали – ешь на здоровье. И никто представить не мог, чтобы хотя бы один из гостей отказался от добавки, а то и, того хлеще, сказал бы – я этого не ем.

Даже когда мы играли во дворе в «штандер» или в «прятки», то часто кто-нибудь из игроков иногда убегал домой, чтобы схватить там кусок хлеба, и немного утолить подбирающийся голод. Если же он радостный возвращался с добычей к компании, то первый, увидевший его, старался побыстрей прокричать: Двести! Едим вместе! И если он успевал это крикнуть, до того, как счастливчик с куском в руке не воскликнул: Сто один – ем один! – то тому приходилось поделить этот кусок на всех жаждущих.

Опять же, можно понять, что никто и никогда не отказывался от этого краткого перекуса. А тех, кто не хотел делиться с остальными хлебом, не любили и называли его «жадиной», а то и, того хуже, – «Жадобой».

Пожалуй, еще одним примером стихийного поддержания равенства и справедливости среди нас неожиданно стало необычное почти регулярное пиршество. Поблизости от наших домов располагался небольшой магазин, под названием «Тридцатый». Хотя ни вывески, ни номера, нигде не имелось, но все знали его под этим «шифром». Там мы покупали почти половину нужных продуктов – от «сталинских» макарон до маргогуселина – тогдашнего заменителя масла. Естественно, хлеб, муку и сахар добывали там же.

Чтобы не «отпускать товар» (не правда ли, странное сочетание слов) в довольно тесном магазине, для этого в стене его был прорезан люк, через который загружали привезенные продукты, и через него же их продавали. Так как почти все продовольствие пользовалось спросом, поэтому любая торговля им сопровождалась очередями.

Этот люк – странное приспособление, – но ни у кого оно не вызывало непонимания. Ведь в «торговом зале» магазина свободного места почти нет, и даже входная дверь в него неширокая, то есть обыкновенная, как в каждом доме. Впрочем, магазин и располагался в обычном доме, и даже за стеной его жили Смирновы. В этой семье, кроме моего друга Юрки, было еще несколько сестер.

Вот Юрка Смирнов и показал нам замечательное свойство этого люка для выгрузки и продажи всего того, что надо людям. Оказалось, что через него, само собой, разгружали и поддоны с буханками хлеба. Тут и происходило небольшое чудо. На наше счастье, при этом из хлебных поддонов просыпались крошки и скапливались в щелях и неровностях досок люка!

Эти крошки, отваливающиеся от вкусных хлебных горбушек, и стали одним из наших самых изысканных лакомств. Но добыть их оказалось делом непростым. Надо было просунуть голову в люк, лечь на его основание грудью, и слизывать языком или всасывать губами эти вкусные крохи.

И тут тоже была нужна демократия – то есть равенство и справедливость. Мы делили на участки пространство люка, и по жребию определяли, кому какой из них выпадет. Приходилось даже следить за соблюдением «конвенции» – за тем, кто в этот момент находился в люке.

После открытия этого «месторождения» мы примерно раз в неделю проводили очистку люка от крошек, и с нетерпением следили за выполнением графика. Хорошо, что со временем стало меньше проблем с продовольствием, прошли голодные послевоенные годы. Да и мы подрастали – стало уже неловко заниматься такой ерундой.

Но остались воспоминания о тех непростых временах. И одно из них о том, как много на свете было вкусных вещей, и какую радость нам они доставляли. Возможно, поэтому у моих сверстников почти всегда наблюдался, да и до сих пор не пропал отменный аппетит, но и рождалось непонимание, как можно избегать какой-то пищи, потому что она, видите ли, невкусная, а то и несъедобна, для кого-то!

Само собой, таких чудаков мало, но они все-таки встречаются даже среди наших ровесников. Невероятно, но у одной из блокадниц почему-то студень или желе вызывает омерзение, а из селедки она может съесть только спинку. Когда нам стало известно об этой причуде, само собой, возник вопрос – было ли равенство и справедливость в ее детстве. Как ей удавалось общаться с окружающими, и при этом отвергать какую-то пищу, когда все вокруг только и мечтали о кусочке хлеба или даже хлебных крошках. Я уж не говорю о студне или селедке с картошкой.

Видать, правда, – в семье не без урода!