Читать книгу Война умов - Валерий Васильевич Устюгов - Страница 7

Расположившись поудобней на своей обширной кухне в мягком кресле, Иннокентий Аронович неспешно попивал горячий чай, время от времени поглядывая в окно служебной квартиры, словно пытаясь кого-то разглядеть, несмотря на надвигающиеся ночные сумерки, в которых проглядывались в свете чахлых фонарей лишь силуэты непонятных фигур. Внутреннее предчувствие говорило, что кто-то должен объявиться. Желания погружаться в медитативные состояния по окончанию трудового дня не возникало, тем более предчувствия несли лёгкий привкус сладострастия, говорившие о положительной весточке, которая сама проявится в ближайшее время. И только транслировавшийся концерт певчилы Лещенко вызывал раздражение, от которого Иннокентий избавился, как только дослушал первый певчёвые куплет, выдернув, не вставая с кресла, из энергосети розетку советского радиоприёмника.

Сегодняшнее совещание у генерала вызывало у Иннокентия неоднозначное восприятие ситуации и он, опустошив чашу, взялся за рассмотрение фотографий, любезно предоставленных разведывательной конторой. Лица мужчин и женщин для пронизывающего интеллекта с гигантским опытом были, как открытая книга, и Иннокентий Аронович, дважды просмотрев толстую пачку снимков, разделил её на три части, руководствуясь только своими внутренними ощущениями, которые его никогда не подводили. В первой, самой тоненькой стопке, был сам профессор Свиридов, за ним шёл молодой учёный, философ Никита Николов, который был ещё ребёнком в понимании Иннокентия. А вот следующий, Ефимов Олег, всем своим видом говорил о большом тяжёлом жизненном пути: его твердый взгляд был присущ матёрому воину, который не останавливается ни перед какой преградой. В эту же стопку Иннокентий определил двух женщин: Харееву Татьяну, в которой просматривались неудержимая энергия с безоговорочной преданностью, и Валееву Эльвиру, с утончёнными чертами лица тюркской женщины, которая в блеске своих глаз проявляла истинную русскость, ту самую русскость, которая оставалась у единиц среди родных народов русских, отвергнувших безоговорочно и навсегда рабское служение чужим богам, славя РОДЪА.

Последней фотографией в первой стопе был снимок Валерия Устюгова, его лицо источало непозволительную радость, а взгляд говорил о глубинной рассудительности.

– Именно эти выбранные лица должны будут погрузиться в устроенный силовыми структурами Ад на земле, закрыв своими телами брешь в пространстве, откуда уже исходил божественный свет новой эпохи, что позволит на значительное время оставить на земле серость смутного периода, которого хватит для наслаждения привычной жизни. – Осмыслял Иннокентий Аронович, вальяжно растянувшись в своём мягком кресле.

Пристально вглядываясь в фотографию русского учёного, Иннокентий Аронович на какие-то мгновения увидел сияющее сияние чистого света, исходившее от снимка Андрея Свиридова, от этой неожиданности он резко замотал головой, словно, не соглашаясь с этим, и в тоже время, как бы развеивая увиденный дивный свет, обдавший Иннокентия энергией благодати, которую он ни разу не встретил, после выхода в большую жизнь из родительского дома. От этой приятной неожиданности Иннокентий Аронович непроизвольно произнёс вслух:

– И вправду, Андрей Световит.

Дребезжание дверного звонка вернуло Иннокентия в своё обыденное состояние. Он небрежно бросил на обеденный стол рассматриваемые только что им фотографии и направился к входной двери, ощутив по энергетике, что эта прибыла после трёх месяцев спецкомандировки его верная боевая подруга Бэла.

Отворив входную дверь, Иннокентий Аронович увидел сияющее лицо Бэлы с южным загаром, выглядывающее из-за большой картонной коробки, которую она держала перед собой, закрывая практически всё своё тело, постройневшее за время командировки.

– Здравствуй Иннокентий Аронович, – нараспев с улыбкой на губах произнесла Бэла, не скрывая своей радости встречи со своим любовником и шефом.

Иннокентий был, как всегда, собран и безэмоционален, хотя внутренне был рад видеть Бэлу, и как женщину, и как верного преданного агента.

– Здравствуй Бэла, – ровным, спокойным, слегка приглушённым голосом произнёс Иннокентий Аронович, и, сделав шаг в сторону, жестом руки указал Бэле проходить на кухню, которая одновременно являлась и гостиной.

Пока Бэла хлопотала на кухне, Иннокентий принимал душ, разворачивая под струями тёплой воды, снятые с глубин сознания своего солдата образы событий, в которых была Бэла. Как всегда, верная и преданная шельмовка, сделала всё, как надо, не оставив на круизном лайнере генерала своего следа, и даже какого-либо воспоминания в чьём-либо сознании, что очень и очень порадовало Иннокентия.

Облачившись в мягкий тёплый махровый халат, Иннокентий прошёл на кухню, где его ждал сервированный стол с различными яствами, любезно принесёнными Бэлой, и сама Бэла, которая в ожидании своего патрона рассматривала брошенные им фотографии с лицами людей Урала. Практически всех она видела лично, выполняя задание Несистемного института по наущению Иннокентия Ароновича.

– Ты, как всегда меня балуешь, Бэла, своими колдовскими блюдами, – с улыбкой произнёс Иннокентий, усаживаясь за стол.

– Рада всегда и всем, чем можно, угодить тебе, – с блеском сладострастия в глазах произнесла Бэла, откладывая фотографии на пустой край стола.

За время запоздалого ужина Иннокентий не проронил ни слова, а Бэла, напротив, не умолкала, посвящая своего босса во все детали своей проделанной работы, красочно описывая всё, вплоть до южных пейзажей и морских волн, что позволило руководителю Несистемного института практически окунуться в двухмесячный тур его боевой подруги с ощущениями вкусов и запахов Средиземноморья.

Обтерев кончиком белёсого полотенца уголки губ, Иннокентий хитро улыбнулся и с юморком в голосе произнёс:

– Ну, вот, Бэла, и дело сделала, и шикарно отдохнула, и плюс хорошие дивиденды на будущее приобрела.

– Для тебя, Иннокентий, хоть куда, и хоть что, ты ведь знаешь меня уже не первый десяток лет, и даже не второй, – глядя в глаза, произнесла Бэла.

– Я не сомневался в тебе, Бэла, даже в первые годы нашего знакомства, и ты это всегда знала.

– Знала, Иннокентий, знала, и даже тогда, когда наши пути-дорожки расходились, я знала, что это только вопрос времени, когда ты снова призовёшь меня служить тебе духом и телом своим.

– Ты права, Бэла, нас связывает с тобой Время не одной жизни с событиями разных эпох, и ты знаешь, что я всегда играл не последнюю роль в этом мире, и именно это тебя всегда влекло ко мне, а твоя верность только привлекала меня к тебе.

После сказанных слов на кухне, воцарилась гробовая тишина, и только слабый шелест от плавных движений Бэлы, готовящей кофе, нарушал её. У каждого в голове мелькали воспоминания эпохальных событий прошлого, где они неистово творили тёмное время тёмных богов, плывя во Времени в багровых реках крови людишек, которые вставали на их пути.

После нескольких глотков чёрного кофе, Иннокентий Аронович, зловещим взглядом окинув свою полуночную гостью с ног до головы, заговорил тихим вкрадчивым голосом:

– Знай, Бэла, война, которую мы ведём столетиями с нашими кураторами сверху, с русским народом, подошла к эпохальной точке бифуркации, и всё очень и очень серьёзно. В ближайшие годы будет решаться вопрос: или мы, или нас….

Иннокентий замолчал, сделав пару глотков горького напитка, ещё раз окинул Бэлу взглядом с ног до головы, сменив зловещий огонёк на азартный задор, продолжил говорить:

– В любом случае, мы с тобой еще поживём и кровушки сполна попьём, снова то тут, то там просыпается русский мужик, вспоминать начинает богов своих, а главная угроза идёт с Урала, от, всемнамизвестного профессора Свиридова… но мы об этом, Бэлочка, завтра поговорим.

Иннокентий замолчал, допил кофе и бодро командно произнёс:

– Давай, пойдём в мою опочивальню, порадуешь меня, шалунья.

Входя в спальню следом за Бэлой, Иннокентий Аронович увидел сидящего в кресле у окна профессора Свиридова, которого он не смог подвинуть в своём всесилии ума. А за окном ночь всё больше и больше закрывала город осенней туманной чернотой, и только единичные звёзды сверкали в редких прорешинах русского неба, давая маленькую надежду на новый солнечный день людям, идущим в кромешной тишине ночных улиц, где даже самые сильные фонарные лампы на столбах не освещали пути, вися в пространстве жёлтыми бесформенными пузырями…