Читать книгу На службе Его Величества - Валерия Вербинина - Страница 4

– Ну, удружил!..

Амалия была раздражена и имела на то все основания. Бывало, ей давали трудные поручения… бывало, ей давали поручения неприятные… но никто еще не требовал от нее невозможного!

Шутка ли – предотвратить войну! Даже если знаешь, что ее очень хотят развязать в своих интересах всего два джентльмена средних лет. А что, если момент уже упущен? Если королева твердо решила воевать с Россией? Если английские генералы уже потирают руки в предвкушении новых походов, а налогоплательщики готовы по мере возможностей способствовать последним? Тогда никакое убийство ничего не решит; более того – оно может только все ухудшить.

Амалия велела слуге раздобыть для нее ундервудовские газеты за последние полгода. Какие? Да любые! Брат великого князя Владимира Львовича, кажется, англофил и читает всю английскую прессу.

– Скажи, что это для меня.

В Петербурге Амалия занимала прекрасный особняк, в котором жила и вся ее семья: маленький сынишка Михаил, мать Аделаида Станиславовна, полька по происхождению, дядя Казимир Станиславович, и слуги.

Аделаида Станиславовна была особой неспокойной во всех отношениях. Заслышав шаги дочери на лестнице, она вскричала:

– Ах! Моя Amélie!

И бросилась ей навстречу так, словно они не встречались лет десять.

– Моя Amélie, – взволнованно твердила мать, стискивая хрупкую баронессу в своих объятиях, – ты должна сделать так, чтобы этот ужасный человек больше не приходил сюда!

– Кто, мама?

– Граф Колтовский!

– Но почему? – удивилась Амалия. Граф Колтовский был их соседом, убеленным сединами старцем лет семидесяти. – Что же он такого натворил?

– Он сделал мне предложение! – в негодовании вскричала прекрасная (для своих лет) полька. – Вот так!

– Но, мама, вы должны этим гордиться, – заметила Амалия, пожимая плечами. – Не всем делают предложения в ваши годы.

– Мне – гордиться? – пронзительно проверещала Аделаида Станиславовна. Однако довод, приведенный дочерью, заставил ее задуматься.

Амалия воспользовалась этим, чтобы ускользнуть к себе, но не успела пройти дальше малой гостиной с картиной Тициана на стене, которую Амалия заполучила в результате одного из своих странствий. Здесь в нее вновь вцепилась догнавшая дочь Аделаида Станиславовна.

– Но, Amélie, это же неприлично! Мне сорок лет…

– Сорок пять, – поправил ее брат Казимир, сидевший тут же и раскладывавший пасьянс.

– Ах, да отстань, мне лучше знать, кажется! – раздраженно отмахнулась его сестра. – Я уже бабушка, между прочим!

– Я бы не сказал, что стать графиней неприлично, – высказался Казимир меланхолически. – Неприличность только в том, что после ей может подвернуться князь и она пожалеет о своем решении.

– Казимир! – в негодовании вскричала Аделаида Станиславовна. – Если ты не женишься, то это не значит, что и другие должны быть как ты!

При слове «женитьба» Казимир в ужасе вытаращил глаза, выронил карты и поспешно осенил себя крестным знамением. Амалия шагнула к двери, но мать заметила ее движение.

– Амели! Ты куда?

– Собирать вещи.

– Тебя опять куда-то посылают? Безобразие! Ты там, наверное, работаешь за всех. И куда ты едешь, бедная девочка?

– В Англию.

– О боже! – Аделаида Станиславовна схватилась за сердце. – Казимеж, ты слышал? Там ужасные туманы и скверная погода! Помни о своих легких, Амели, и старайся не простужаться!

– Мне должны принести бумаги со службы и билет на поезд, – сказала Амалия, – позовите меня, когда появится посыльный.

С этими словами она закрылась в своей комнате, чтобы заняться укладыванием необходимых в дороге вещей, и вышла оттуда только на минуту – повелеть слуге отправить срочную телеграмму в Париж, господину Франсуа Галлье. При сборах нельзя было упустить ни единой мелочи, а часть вещей наверняка поставила бы горничную в тупик – например, «кольт» с перламутровой рукояткой, подарок одного американского друга, или ящик с помадами, притираниями и духами, второе дно которого скрывало батарею подозрительных пузырьков и коробочек.

Убедившись, что она ничего не забыла, Амалия спустилась вниз, и как раз вовремя – явился посыльный с двумя объемистыми папками и маленьким конвертом.

– Я могу забрать досье с собой? – спросила Амалия. – Боюсь, у меня не будет времени ознакомиться с ними здесь.

– Разумеется, – последовал ответ. – Но в Париже вы должны их оставить.

«И зачем я сказала, что завтра же готова двинуться в путь? – размышляла Амалия. – Война могла бы подождать дня два или три, в конце концов!»

Лакей принес кипу английских газет и приглашение на бал от Владимира Львовича. Амалия села к столу, написала в ответе, что не сможет присутствовать на балу, так как уезжает по срочному делу, и просила ее извинить. Отдав лакею письмо, она зашла в детскую, где среди кубиков и прочих игрушек возился карапуз с толстыми щеками и светлыми кудрями. Всякий раз, глядя на карапуза, Амалия поражалась тому, что у него ее глаза.

– Ну-с, Михаил Александрович, – шутливо спросила она, садясь в своем красивом розовом платье прямо на ковер рядом с сыном, – как поживаете?

Карапуз, тихонько сопя, положил поверх сложной постройки очередной кубик и воззрился на маму, после чего подошел и без всяких церемоний поцеловал ее в нос. Оба засмеялись – просто так, без всякой причины.

– Опять уезжаешь? – спросил карапуз деловито.

– Опять, – подтвердила Амалия со вздохом.

Мишенька застенчиво потупился.

– Но ты вернешься? – спросил он недоверчиво.

– Конечно, вернусь, мое сокровище, – ответила Амалия ласково. – Что тебе привезти?

Миша почесал нос и вздохнул.

– Птичку, – попросил он умоляюще. – И чтобы она пела!

– Но птичке грустно в клетке, – возразила Амалия. Карапуз засопел и стал теребить себя за волосы.

– Нет, ей не будет грустно, – промолвил он наконец. – Ведь у нее буду я.

Когда Миша был совсем маленьким, он как-то застал мать в слезах после одного неприятного разговора и, растерявшись, спросил: «Тебе грустно?» Амалия погладила его по голове и ответила: «Нет, потому что у меня есть ты».

– А у меня тогда кто будет? – Амалия сделала вид, что обиделась.

– Я и птичка, – гордо ответил Миша. – Аты знаешь, что бабушка с ума сошла?

– Что? – Амалия оторопела.

– Ну да, – беззаботно продолжал ребенок. – Так сказал дедушка, потому что она хочет выйти замуж.

«Дедушкой» он называл бабушкиного брата Казимира. Отец Амалии умер несколько лет назад, еще до рождения внука.

– Ох, – сказала Амалия, переводя дух. – Пойдем-ка лучше обедать.

За обедом она большей частью молчала. И размышляла. Что бы она ни делала для сына, ее не оставляло чувство, что она делает слишком мало. Миша был на редкость милым, кротким, добрым ребенком, и ее волновала мысль, каким он станет, когда вырастет. Ей хотелось оградить его от грязи этого мира, но умом она понимала, что это неосуществимое желание. Люди будут его мучить, и он будет мучить их. Так уж устроен мир.

– Ты почему ничего не ешь? – спросил Миша, деловито облизывая ложку.

Амалия взяла себя в руки и отдала должное превосходному гусю с яблоками, мясо которого прямо-таки таяло во рту.

– Графиня Апраксина, – сообщил Казимир, – устраивала вечер для детей, когда ты была в отъезде. Мишу тоже пригласили, и, представляешь, внучка князя К. от него не отходила.

– Он Миша, она Маша, – подхватила Аделаида Станиславовна. – Хорошее начало!

– Да что тут хорошего? – возмутился Миша. – Она же девчонка!

Все засмеялись, а Миша надулся.

– Я надеюсь, ты уезжаешь в Англию ненадолго, моя дорогая, – заметила Аделаида Станиславовна. – Пиши нам почаще! Если увидишь королеву Викторию, передай ей, как я ею восхищаюсь. Ей это, конечно, все равно, но ты все-таки передай.

– Англия – это где в бридж играют? – подал голос Миша.

Амалия положила вилку. Над столом повисло зловещее молчание.

– Дядя Казимир, – заговорила Амалия по-польски, – я же просила вас не учить ребенка картам!

– Но бридж – интеллектуальная игра! – оправдывался заядлый картежник.

– Как железка? Как фараон?

– Ничего подобного! Я тебе сейчас покажу.

Воодушевившись, дядя Казимир встал из-за стола и тотчас вернулся с колодой карт.

– Дядя, прошу вас!

– Нет, ты погоди, – отмахнулся тот от племянницы и начал вещать, как пророк: – В бридж лучше всего играть вчетвером. Роббер – это…

Дядя Казимир сдал карты и рассказал, что такое шлемы, большой и малый, форсинг, контра и реконтра, как вести подсчет очков и как играть с болваном.

– Дядя Казимир, – с упреком сказала Амалия, – ты передернул.

– Я? – поразился честнейший из людей.

– Да, только что! Интеллектуальная игра, тоже мне!

– Ну и что? – возмутился Казимир. – Научиться передергивать – значит научиться выигрывать! И ничего тут нет особенного. Я же никому не запрещаю играть честно!

– Теперь я понимаю, – сердито отозвалась Амалия, – почему, какой русский роман ни откроешь, так везде – если поляк, то непременно шулер.

– А ты читай нашего Сенкевича, племянница, – посоветовал Казимир. – Там что ни русский – то негодяй дальше некуда. Но как ты сумела меня поймать, а? Я ведь так долго тренировался, повторяя этот прием!

– Мама! – воззвала Амалия к Аделаиде Станиславовне. – Надо нам будет его женить.

Послышались истошные вопли на трех языках – русском, польском и французском. Казимир бухнулся на колени и стал елозить по ковру, умоляя не отдавать его на брачное заклание. Он клялся, что оставит свои замашки и немедленно исправится. Все участники этой сцены отлично понимали, что ломают комедию, и веселились от души. Наконец Казимир получил прощение и удалился в малую гостиную осваивать какой-то новый, необыкновенно трудный пасьянс. Амалия принесла английские газеты, разложила издания по датам и, вооружившись карандашом, стала их просматривать. Миша сел рядом и подлез головой под ее левый локоть. Она обняла его и поцеловала в макушку. Сын прижался к матери и заснул. В другом углу Аделаида Станиславовна, мурлыча себе под нос, листала модные французские журналы.

– А вот этот турнюр – просто неприличен! О чем они думают? А капор – что за прелесть!

Морщась, Амалия изучала статьи, имевшие касательство к России, и обнаружила, что примерно два месяца назад тон их резко изменился. Из насмешливого и иронического он стал резко – до истеричности – враждебным. Амалия заметила, что выражение «эти дикие скифы» попалось ей не меньше пяти раз, а слова «русские варвары» и «русские орды» повторялись так часто, как только позволяла тема. Во всех статьях проводилась идея необходимости войны во имя защиты интересов британской нации. Вздохнув, Амалия отложила газеты.

– Мда-а, – задумчиво произнесла она. – Этот лорд Ундервуд – мерзкий человечишка, и только.

Она поглядела на сына, заметила, что он спит, взяла его на руки и отнесла в его комнату.

* * *

Приблизительно тогда же, когда Амалия в Петербурге читала газеты, в Лондоне о ней шел серьезный разговор.

– Итак, Дэниэл, все, что нужно знать, нам известно. Она приедет не раньше среды, так что до тех пор у вас есть время. Учтите, эта дама, несмотря на элегическую внешность, – помесь Миледи Дюма и Рокамболя[5]. От нее можно ожидать любых сюрпризов.

– Не извольте волноваться, лорд Сеймур, – отозвался его собеседник. – Главный сюрприз она получит от меня.

– Разумеется, Дэниэл, я знаю, что могу на вас рассчитывать. Поэтому и поручаю вам о ней позаботиться. Наш общий друг, лорд Ундервуд, будет весьма недоволен, если с мистером Лаймхаузом что-нибудь случится, да и сам лорд Ундервуд ведь тоже не бессмертен. Нам бы не хотелось, чтобы он до срока оказался в ящике, гм, не предназначенном для хранения газет.

Дэниэл слегка покривил рот, показывая, что оценил остроту своего собеседника по достоинству.

– Будьте спокойны, милорд, – отозвался он. – Ей не придется вам докучать, за это я ручаюсь.

Увы, в случае с баронессой Амалией Корф было бесполезно ручаться за что бы то ни было. И Дэниэлу Уивертону вскоре предстояло убедиться в этом.