Читать книгу Лонгевита. Революционная диета долголетия - Вальтер Лонго - Страница 9

Окончив службу, я поступил в Университет Северного Техаса, на один из престижнейших джазовых факультетов в мире, и уехал на север от Далласа в Дентон.

Не знаю почему, но в этот маленький городок вдали от цивилизации съехались такие великие джазовые музыканты США, как пианист Дэн Хаэрл или гитарист Джек Петерсен, впоследствии ставшие моими преподавателями. Насыщенность учебной программы пугала: учиться и репетировать по шестнадцать часов в день семь дней в неделю – и так на протяжении по крайней мере первого курса! Одно дело, если с детства знаешь и определяешь аккорды, то услышать высоту звука и интервалы будет так же легко, как понимать и говорить на родном языке. Но поскольку ни мать, ни отец никогда не играли на музыкальных инструментах, я оказался в затруднительном положении, и ни одна книга так и не помогла мне научиться слышать высоту звука. Мне пришлось учиться слушать, да еще и писать на языке, который тогда для меня был лишь набором звуков, – на языке мелодии и гармонии. У нас в университете это называлось «Основами гармонии».

Задача ученого – наблюдать, но если он не понимает сути своих наблюдений или не может преобразовать их в числовые данные или научные гипотезы – а сделать это чрезвычайно сложно, когда не знаешь научного языка, – смысл такой работы мгновенно теряется. Занятия музыкой помогли мне сделать множество открытий в области старения, понять его причины и найти связь между старением и питанием. Во время исследований процесса старения у различных организмов мне в голову закралась мысль о том, что, вероятно, здесь не последнюю роль играет генетика. Однако я не представлял, как описать свои наблюдения при помощи терминов, формул и чисел. В чем заключается гармония и мелодия жизни и смерти? Как понять этот механизм и описать столь невероятно сложный процесс?

Когда меня спрашивают, правда ли, что антиоксиданты (витамины C, E и т. д.) могут продлевать жизнь, я отвечаю так: попытки продлить жизнь за счет увеличения потребления витамина C – это то же самое, что пытаться улучшить небывалой красоты симфонию, добавив в оркестр еще одну виолончель.

Никто не спорит, что виолончель – чудесный инструмент, но, чтобы усовершенствовать симфонию Моцарта, надо быть талантливее самого Моцарта, так что наивно полагать, будто незначительные, по сути, добавления улучшат нечто практически идеальное. Здоровое человеческое тело устроено куда сложнее, чем симфония Моцарта. Только представьте: чтобы достичь такого совершенства, эволюции понадобились миллиарды лет. Продлить жизнь и начать процесс оздоровления организма не получится, если вы просто начнете пить больше апельсинового сока.

В университете, да и потом тоже, от нас, студентов музыкального факультета, требовалось умение сочинять нечто новое, доселе неслыханное, либо исполнять произведения как-то по-другому. Джаз можно изучать двумя путями: импровизировать либо сочинять музыку самостоятельно, и оба пути одинаково важны. В первом случае музыкант должен понимать, что он играет, и уметь не только подстроиться под звучащую мелодию, но и предугадать ее движение. При этом все должно звучать гармонично и красиво. И это только начало, поскольку именно импровизация в конце концов направляет музыку.

В науке такое «упражнение» заставляет ученого постоянно охотиться за новой, неожиданной информацией, опираясь при этом на научно признанную базу, а не на очередные «последние научные тенденции» из специализированных журналов, о которых через год никто не вспомнит.

Чувствую, у вас назрел вопрос: «А какое, собственно, это имеет отношение к моему здоровью?» «Самое прямое», – скажу я вам. Дело в том, что, не поменяй мы образ своего мышления, не откройся новым возможностям и гипотезам, и современные медики так и не научились бы диагностировать и лечить различные болезни и оставили бы без внимания множество открытий, начиная с пенициллина Флеминга и заканчивая структурой ДНК Джеймса Уотсона и Фрэнсиса Крика.

Есть еще одна причина, почему я рассказываю о своей жизни в Техасе, – именно там я начал изучать процессы старения организма. Однажды на втором курсе наш куратор спросил меня, когда я пойду на курс «Преподавание музыки», предусмотренный учебной программой, на котором буду дирижировать ансамблем. «Руководить ансамблем? Вот этими, которые маршируют? Да ни за что!» – мелькнуло у меня в голове. Я рок-музыкант, и никто не заставит меня напялить дурацкую форму и руководить кучкой марширующих и танцующих неумех, с горем пополам пиликающих на своих инструментах.

Тогда-то я и понял, чем по-настоящему хочу заниматься в жизни – изучать, как человек стареет. Среди моих знакомых больше всего страшились старения молодые люди не старше тридцати лет, хотя в большинстве случаев раньше сорока у них не диагностировали никаких болезней. Эта тема все больше меня увлекала, и «невыполнимая миссия» понять причины старения и смерти натолкнула на мысль (впоследствии она стала фундаментальной для нашей области) о том, сможем ли мы отсрочить или вообще избежать многих распространенных болезней, если вмешаемся в процесс старения. Меня не столько интересовало, почему люди стареют, сколько то, как удержать молодость. Почему для мыши молодость – год, а для человека – сорок лет? Возможно ли оставаться молодым все восемьдесят?

Тогда возник новый вопрос: какую научную область выбрать, чтобы изучать старение? Я выбрал естественно-научный факультет и специализацию в области биохимии. Профессор Нортон, заведующий кафедрой, сказал мне: «Давай-ка проясним ситуацию. Ты – студент джазового отделения, никогда не изучал биологию, но хочешь перевестись на биохимию, чтобы изучать старение? Да ты с ума сошел. Готов спорить, что не продержишься и семестра».

Честно говоря, его слова меня испугали. Мой отец был полицейским, мать – домохозяйкой, оба со средним образованием, и учеба на отделении биохимии в университете и правда показалась мне делом безнадежным.

Я всегда сомневался, смогу ли доучиться до конца, но, думаю, неуверенность в себе мне очень помогла в моей научной работе, ведь я сомневался во всем и всегда. Даже в лаборатории ежедневным «словом дня» у нас было «паранойя». Я учу своих студентов и аспирантов, с одной стороны, «по-американски» верить, что все возможно, но с другой – что нельзя полностью полагаться ни на свои, ни на чужие выводы, ведь ошибкам всегда найдется место, и что любые результаты могут потерять свою значимость, как только в ходе новых экспериментов мы взглянем на наше исследование под другим углом.

Ученые, как и политические лидеры, ассоциируются у нас с людьми, абсолютно уверенными в своей работе. Я же еще с тех пор постоянно убеждался, что уверенность – скорее признак высокомерия, нежели знания, и она свойственна как университетским профессорам, так и врачам. И наоборот – благодаря сомнению и творчеству совершаются по-настоящему великие открытия.

По этой причине, будучи студентом одного из самых престижных музыкальных училищ мира, я настоял на своем и перешел на биохимию. Год спустя я уже помогал проводить исследования в университетской лаборатории и неплохо разбирался в биохимии. Еще чуть позже начал ездить за сто километров в научную лабораторию доктора Грейси в Техасе. Он считался самым авторитетным специалистом в области старения. Там я начал изучать процесс разрушения структуры белка.

Белки похожи на кирпичики, из которых состоит наш организм. И в то же время они представляют собой некий передатчик биологической информации в пределах одной клетки и от одной клетки к другой.

Например, гормон роста – это белок, циркулирующий вместе с потоком крови, и, активируя рецепторы на поверхности клеток, он способствует их росту. Со временем структура этого гормона, как и любого другого белка, меняется и разрушается, и тем самым снижается его работоспособность. В лаборатории доктора Грейси мы как раз изучали, как повернуть процесс разрушения белка вспять.