Читать книгу Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт - Страница 10

Талисман, или Ричард Львиное Сердце в Палестине
Глава IV

Оглавление

Шотландец Кеннет не помнил, как долго он проспал, но вдруг почувствовал, как что-то давит ему на грудь, и проснулся, думая, что сарацин во сне нападает на него. Очнувшись и открыв глаза, он увидел перед собой пустынника, который, склонясь над ним, одной рукой опирался на его грудь, а в другой держал серебряную лампаду.

– Тише! – сказал пустынник пораженно уставившемуся на него рыцарю. – Мне надо сообщить тебе такие вещи, которых не должен знать этот неверный.

Слова эти он произнес на французском языке, а не на левантинском, составленном из слов восточных и европейских, который был принят в Палестине в общении между латинянами и мусульманами.

– Встань, – продолжал он, – надень свой плащ, не говори ни слова и следуй за мной.

Сэр Кеннет встал и взял свой меч.

– Он не нужен тебе, – сказал пустынник, продолжая говорить шепотом, – мы идем в святое место, где сильно только духовное оружие, телесные силы там ничтожны, как тростник и сухая былинка.

Рыцарь опять прислонил свой меч к постели и, взяв с собой кинжал, который он ни на минуту не покидал во враждебной стране, приготовился следовать за Теодориком.

Пустынник, сопровождаемый рыцарем, который в сильном недоумении спрашивал себя, не видится ли все это ему, медленно направился вперед. Как тени, вошли они в переднюю часть хижины, не тревожа эмира, покоившегося глубоким сном. Перед распятием и алтарем горела лампада и лежал открытый молитвенник, а на полу валялся бич[2], запятнанный свежей кровью. Увидев это, рыцарь с ужасом подумал о тех жестоких истязаниях, которым подвергает себя пустынник.

Теодорик стал на колени на полу, выложенном острыми кремнями, с целью приучить себя к телесным страданиям. По знаку, данному пустынником, рыцарь также преклонил колена. Старец прочел несколько молитв, тихим голосом пропел три покаянных псалма, изредка прерывая свое пение вздохами, слезами и стонами, доказывавшими, как сильно он переживал священную поэзию. Сэр Кеннет молился с большим усердием; колебания и сомнения, возникшие было при первой встрече с пустынником, отошли далеко. Теперь, видя его глубокую, искреннюю молитву, он смотрел на него как на святого. Когда молитва кончилась, рыцарь встал перед старцем с уважением, которое ученик чувствует к высокочтимому учителю; несколько минут пустынник, погруженный в размышления, хранил молчание.

– Взгляни, сын мой, – сказал он рыцарю, указывая на ивовые дверцы, прикрывавшие небольшое отверстие в стене пещеры. – Ты найдешь там покрывало, подай его мне.

Рыцарь повиновался. Отворив ивовые дверцы, он нашел покрывало и, поднеся его к свету, увидел, что во многих местах оно разорвано и покрыто черными пятнами. С сильным беспокойством посмотрел пустынник на покрывало, не в состоянии преодолеть волнение, он глубоко вздохнул.

– Ты увидишь величайшую святыню на земле, – сказал он наконец. – Увы! Глаза мои недостойны еще созерцать ее. Я могу лишь указывать утомленным странникам безмятежное пристанище покоя, сам же все еще осужден оставаться в преддверии. Напрасно удалился я в глубину кремнистых гор, в недра бесплодной пустыни, враг мой и там нашел меня: тот, от кого я старался отойти, последовал за мной в пустыню! – Он умолк на мгновение, потом, снова обратившись к сэру Кеннету, сказал более твердым голосом: – Ты прислан ко мне с поклоном от Ричарда Английского.

– Я прислан от Совета христианских властителей, – отвечал рыцарь. – Английский король болен, и оттого я не мог получить приказаний Его Величества.

– Что служит доказательством твоего посольства? – спросил пустынник.

Сэр Кеннет поколебался, прежние его подозрения и сомнения вновь охватили его, но как мог он подозревать человека, поступки которого теперь носили такой ясный отпечаток святости?

– Ты хочешь знать мой пароль? – сказал он. – Вот он: «Цари стали должниками нищего».

– Хорошо, – сказал пустынник и несколько минут спустя снова обратился к нему: – Я тебя знаю, но, осторожный воин, моя стража независима, она проверяет и друга, и недруга.

Он взял лампаду и опять вошел в первое отделение хижины, откуда они вышли. Сарацин на циновке спал глубоким сном. Пустынник, остановившись перед ним, посмотрел на него, сказав:

– Он погружен во мрак, пусть же не пробуждается! – Положение эмира действительно говорило о глубоком покое: руки его были сложены на груди крестообразно, сам он был обращен к стене, на лицо свешивался широкий рукав, и только лоб оставался открытым; необыкновенно подвижное тело его теперь было в покое, длинные ресницы опущены над проницательными глазами, а вся фигура скорее походила на неподвижное мраморное изваяние, чем на живого человека; ровное, спокойное дыхание свидетельствовало о сладком сне. Спавший представлял резкую противоположность стоявшим возле него мощным фигурам: пустынник в козьей шкуре, с суровым выражением лица державший над ним лампаду и рыцарь, выражавший всем своим видом любопытство.

– Он крепко спит, – сказал пустынник тихим голосом, затем повторил уже сказанные слова, придавая им теперь иной смысл: – Он погружен во мрак, но наступит и для него день пробуждения и озарит его. О Ильдерим, твое миросозерцание так же тщетно и суетно, как помыслы, волнующие твое воображение во время сна. Но трубный глас коснется и твоего слуха, и сон твой рассеется!

После этих слов отшельник дал рыцарю знак следовать за собой. Оба они возвратились в часовню; Теодорик подошел к алтарю и нажал пружину, вделанную в стену. Повинуясь давлению руки, она открыла взору железную дверцу в стене пещеры, сделанную с таким искусством, что стоило большого труда различить ее. Пустынник, помазав петли лампадным маслом, отворил ее. За дверью скрывалась узкая лестница, высеченная в горе.

– Возьми покрывало, которое я держу, – сказал пустынник рыцарю печальным голосом, – закрой мне им лицо, потому что я недостоин смотреть на святыню, которую ты увидишь.

Сэр Кеннет беспрекословно повиновался и обернул голову пустынника покрывалом. Старец шел по лестнице, как человек, хорошо знакомый с этим ходом; лампаду он отдал шотландцу, который следовал за ним по узкой лестнице. Наконец они остановились на маленькой площадке: с одной стороны к ней примыкала небольшая лестница, с противоположной – также виднелись ступени, ведущие далеко вверх. В стене была встроена готическая дверь, украшенная резьбой и колоннами; калитка, высеченная в ней, вся была обита железными листами по обычаю того времени. Пустынник направился к ней, по мере приближения к двери поступь его становилась менее твердой.

– Сними свою обувь, – сказал он спутнику, – место, на котором ты стоишь, священно. Изгони из глубины сердца своего все земные, греховные помыслы: здесь они будут вменены тебе во грех.

Рыцарь исполнил приказание пустынника, последний, казалось, был погружен в тихую молитву. Пустынник ближе подошел к двери и сказал рыцарю, чтобы тот постучал три раза. Сэр Кеннет повиновался, дверь распахнулась сама собой, по крайней мере он не заметил, кто бы мог отворить ее. Ослепительный свет, хлынувший из раскрытой двери, и сильное благоухание на минуту поразили его. Он отступил на несколько шагов, но через некоторое время пришел в себя, и глаза его, ослепленные резким переходом от тьмы к свету, постепенно привыкли к нему.

Войдя в помещение, он увидел, что свет исходил от серебряных лампад, в которых горело чистое масло с благовонными смолами. Лампады эти спускались на серебряных цепях со свода небольшого готического придела[3], высеченного в скале, так же как и все жилище пустынника. Но предметы в жилище Теодорика были выполнены грубо, здесь же каждая вещь указывала на руку искусного каменотеса. Весь свод был укреплен на шести прекрасно высеченных колоннах, арки, соединявшие их, были покрыты резными украшениями. С обеих сторон придела в высеченных в стене нишах виднелись изваяния апостолов.

В глубине придела с восточной стороны стоял алтарь, он был задернут шелковой, богато вышитой золотом персидской занавесью, за которой скрывалось изображение или мощи прославленного святого.

Погруженный в свои мысли, рыцарь приблизился к алтарю и преклонил колена. Внезапно занавесь отдернулась, и взору рыцаря представился ковчег, сделанный из черного дерева и украшенный серебром, с двойными створчатыми дверцами, в миниатюре изображавший древнюю церковь.

С живым любопытством устремил рыцарь свой взор на ковчег, но вот дверцы раскрылись, и рыцарь увидел частицу дерева с надписью крупными буквами: «Vera Crux»[4]. В ту же минуту раздался хор женских голосов, пропевших «Gloria patri»[5]. Когда последние звуки замолкли, дверцы ковчега снова закрылись и занавесь задернулась. Рыцарь, стоявший перед алтарем, проникнутый глубоким благоговением, горячо возносил к небу молитвы, благодаря за великую милость, оказанную ему.

После довольно продолжительной молитвы рыцарь встал и стал искать взглядом пустынника, приведшего его в святую таинственную обитель. Он увидел его с покрытой головой, распростертого на пороге придела, которого он, казалось, не смел переступить. Величайшее благоговение видно было во всем его облике. Сэр Кеннет приписал состояние пустынника его смирению, которое своей силой и искренностью сломило гордый дух и мощное тело славного некогда воина.

Он подошел, чтобы заговорить с ним, но пустынник, угадавший его намерение, сказал ему сдавленным от волнения голосом, звук которого в стенах придела показался глухим, как бы выходящим из глубины могилы: «Подожди, подожди! Ты, счастливец, удостоишься еще видения; для тебя оно еще не кончилось». При этих словах он встал, отворил дверь и скрылся за ней. Стук захлопнувшейся двери гулко раздался под сводами придела.

Дверь эта была вделана в стену придела так искусно, что сэр Кеннет с трудом мог различить ее смутно обрисовывающийся контур.

Не зная, что с ним будет, сэр Кеннет твердо решил ожидать обещанного пустынником видения. В глубокой тишине полуночи он внезапно услышал звук колокольчика, который напомнил ему звон при возношении даров на литургии. Звуки эти производили на рыцаря особенно сильное впечатление, и он поспешил отойти в самую глубь придела, чтобы оттуда наблюдать за тем, что не замедлило последовать.

Через несколько минут снова отдернулась занавесь, и святыня представилась его глазам. Вторично преклонил рыцарь с благоговением колена, и снова раздались голоса женского хора; широко разносилось чарующее пение, которое обычно слышится после заутрени на католическом богослужении. Звуки, видимо, приближались, становясь яснее и яснее. Наконец другая дверь, которой рыцарь прежде не заметил, растворилась и голоса свободно полились под сводами придела.

В сильном волнении и с прерывающимся дыханием устремил рыцарь глаза на двери; не меняя положения, выражавшего глубокое благоговение, он ожидал, что последует за этими торжественными приготовлениями. И вот из дверей выступил хор: впереди шли четыре прелестных ребенка, обнаженные руки, шеи и ноги которых были смуглы, сильно выделяясь на фоне снежной белизны накинутых на них туник. Первая пара несла в руках кадила, а вторая – усыпала пол цветами.

За ними шли женщины, составлявшие хор; шестеро из них, судя по черному их одеянию и покрывалу того же цвета, были монахинями ордена Кармелитской горы; за ними следовали шесть девушек, видимо, временно находившихся в монастыре. Первые держали в руках четки, другие, моложе и стройнее, несли гирлянды, свитые из алых и белых роз в виде четок. Они обошли вокруг придела, по-видимому, не обращая на сэра Кеннета ни малейшего внимания, хотя проходили мимо него так близко, что иногда касались его. Во время их пения рыцарю казалось, что он находится в одном из древних монастырей, где благородные девушки посвящали всю свою жизнь служению церкви. Большая часть монастырей была уничтожена мусульманами, когда они завоевали Палестину, но некоторые из них сохранились, откупившись щедрыми подарками. В этих монастырях до сих пор свято продолжали соблюдать свой обет отшельницы.

Хотя Кеннету были отчасти известны эти подробности, но святость места, полуночное время, удивление, вызванное появлением благочестивых дев, – все это так сильно подействовало на рыцаря, что он готов был видеть в медленно проходивших мимо него фигурах неземных существ; ему казалось, что это спустились ангелы, прославлявшие Творца Вселенной, которому поклоняется весь мир. Так думал рыцарь при виде медленно двигавшихся фигур, как бы плывших среди облаков курившегося в воздухе фимиама.

Во второй раз обходили они придел и поравнялись с ним. В это время тихо, незаметно оторвался от четок и скользнул из-под покрывала бутон розы, упав перед рыцарем. Кеннет вздрогнул, словно пораженный стрелой. Но вскоре он рассудил, что в этой случайности нельзя искать ничего знаменательного.

Когда, однако, процессия проходила мимо него в третий раз, Кеннет внимательно наблюдал за юной девушкой, уронившей цветок. Походкой, стройностью стана и ростом она нисколько не отличалась от остальных, но сердце рыцаря невольно подсказывало ему, что за покрывалом скрывается та, к которой были устремлены все его помыслы.

С благоговейным трепетом ждал рыцарь вторичного знака. Долгими и томительными казались ему минуты ожидания. Наконец девушка, на которую с таким вниманием были устремлены глаза рыцаря, поравнялась с ним. Она ничем не отличалась от своих подруг, но когда она в третий раз проходила мимо сэра Кеннета, маленькая прелестная ручка раздвинула складки флерового покрывала, мелькнула подобно яркому лучу ясного месяца, скользнувшему из-за густых облаков в летнюю ночь, и еще раз уронила к ногам рыцаря цветок.

Этот вторичный знак не мог быть случайностью: не случайно обнажилась рука, напоминавшая ему ту, которой он однажды коснулся устами своими, поклявшись в вечной верности. Ясным доказательством его предположения служил знакомый ему драгоценный яхонт, сверкнувший на одном из пальцев. Локон темно-русых волос, столь дорогих ему, мелькнул из-под раздвинувшегося покрывала. Да, действительно, это была та, которой принадлежали все помыслы рыцаря. Но он не понимал, как могла она очутиться в этой дикой, необитаемой пустыне, среди посвятивших свою жизнь уединению и исполнению данных обетов.

В то время как рыцарь был погружен в свои размышления, процессия из придела входила уже в те же двери, откуда вышла. Глаза рыцаря напряженно следили за юной девушкой; прежде чем переступить порог, она повернула голову в его сторону; еще с минуту виднелось ее покрывало, и затем она скрылась за дверью. Как только переступила через порог последняя девушка, за ними со стуком захлопнулась дверь; пение хора внезапно оборвалось, все лампады погасли, и рыцарь остался один в густом мраке.

Однако уединение и таинственность места не беспокоили сэра Кеннета: он не думал о них, призрак, мелькнувший перед его глазами, стоял живой перед ним. Он поднял оброненные цветы, прижал их к губам и к сердцу и поцеловал холодный камень, хранивший следы ее ног.

Странным может показаться, что рыцарю и в голову не пришла мысль последовать за любимой девушкой, но в те далекие рыцарские времена это было естественно. Он думал о ней как о божестве, которое, осчастливив его своим минутным присутствием, скрылось в святилище.

То было время, когда в любимой девушке видели таинственное высшее существо; рыцарский, воспетый трубадурами культ женщины уподоблял ее планете, изливавшей в счастливую минуту свой лучезарный свет на человека. Она пользовалась полной свободой радовать его своим присутствием или же наводить на него своим отсутствием тоску и уныние, оживлять его своей лаской или приводить в отчаяние своей суровостью. Да она никогда и не позволила бы ему ничего иного, кроме заслуг и подвигов, совершенных в честь ее. Что касается сэра Кеннета, то он не имел иной цели, как всегда быть покорным ее малейшим желаниям и славными подвигами своими увековечить ее имя.

Посторонние обстоятельства придавали любви рыцаря еще более романтический характер. Он никогда не слышал звука голоса любимой девушки, хотя ему часто удавалось видеть ее прелестное лицо. Она жила в высшем кругу, и, хотя звание рыцаря давало ему туда доступ, он не был членом его. И как бы ни были блестящи его подвиги, каковы бы ни были его военные заслуги, бедный шотландский рыцарь никогда не мог приблизиться к своему божеству, и взор его едва смел коснуться его, как взор персиянина – дневного светила.

Найдется ли женщина, какого бы знатного происхождения она ни была, которая не заметила бы столь страстной и почтительной привязанности молодого рыцаря, если бы званием он и был ниже ее? На него были обращены ее взгляды на турнирах. Она слышала постоянные похвалы его мужеству и храбрости в бою. И в то время, как многие лорды и графы старались добиться ее благосклонности, она отдала сердце свое бедному рыцарю, все имущество которого состояло в копье. Невольно, незаметно любовь охватила ее сердце. Она слышала, что знатные английские дамы отдавали предпочтение сэру Кеннету и в красоте, и в мужестве. Несмотря на щедрые подарки, которыми награждали певцов пэры и властители, они невольно порой вдохновлялись мужеством великодушного рыцаря, который, однако, не мог одарить их ни богатой одеждой, ни могучим конем.

Эдит невольно вслушивалась в похвалы, расточаемые молодому рыцарю, они радовали ее, она отдыхала, слушая их, утомленная пылкой лестью. В эти минуты она забывалась, мечтая о воине, боевая слава которого ставила его выше лордов, отличавшихся знатностью и богатством. Все больше чувствовала она привязанность к ней сэра Кеннета и готова была разделить с ним его будущность, сулившую, быть может, одни лишения.

Когда Эдит полностью убедилась в своей любви, ей не раз приходилось роптать на оковы, налагаемые на нее знатным происхождением. Как ни была горда от природы молодая родственница английского короля, ее самолюбие больше не удовлетворялось безмолвным обожанием любимого рыцаря. Знаменитость ее рода и сопряженные с ней приличия внушали робость сэру Кеннету, и он не мог переступить магической черты, окружавшей любимую девушку, как не может дух переступить границу, начертанную жезлом могущественного волшебника.

Невольно она пришла к мысли, что ей придется сделать первый шаг и высказать ему свою благосклонность. Ее подкреплял в этом отношении пример дочери венгерского короля, поощрившей любовь оруженосца низкого происхождения. Эдит же, хоть и происходила из царского рода, не была дочерью короля, ее рыцарь был тоже не знатного, но благородного происхождения, так что судьба не разделила их слишком глубокой пропастью. Однако гордость не позволяла ей сделать первый шаг, так как веками установившийся обычай требовал, чтобы это сделал мужчина. Притом же сэр Кеннет был так благороден, так хорошо знал долг свой по отношению к ней и самому себе, что она невольно боялась поспешным знаком одобрения лишиться уважения любимого человека.

Однако, несмотря на свою сдержанность, она невольно выказала предпочтение сэру Кеннету: два цветка, упавшие у его ног, не должны ли были служить ему теперь знаком того, что она узнала его?

Трудно сказать, как произошло сближение между Эдит и рыцарем; трудно уловить постороннему, как посредством неприметных знаков, взглядов, движений создается взаимное сближение двух любящих сердец. Эта таинственная наука любви, доступная лишь пылкой молодежи, становится нам чуждой, так как, отягченное годами, зрение наше притупляется, и мы делаемся неспособными замечать ее признаки, легко ускользающие от взора наблюдателя. Довольно, если мы скажем, что взаимное влечение сознавалось обоими молодыми людьми, хотя они ни слова еще не сказали друг другу. И хотя Эдит всеми силами старалась сдерживать свою любовь, она хорошо понимала, как трудно устранить преграды, стоявшие между ними, каким опасностям может их подвергнуть взаимная привязанность. Рыцаря также терзали тысячи сомнений, и потому он должен был умерять свою пылкость; он опасался вызвать в ней слишком откровенно выраженное предпочтение, хотя и видел, что она часто внешне холодна; он знал, что причиной в данном случае служит опасение подвергнуть любимого человека неприятностям или лишиться его уважения, явно обнаружив свою любовь.

Такое длинное отступление от нити происшествий, хотя и может показаться неуместным, необходимо: быть может, оно разъяснит и поможет понять зарождавшуюся между двумя юными сердцами взаимность, которая уже определилась, когда неожиданное присутствие Эдит в приделе произвело на сэра Кеннета столь сильное впечатление.

2

Орудие из тонких железных прутьев и бечевок, которым бичуются католики.

3

В церкви небольшая пристройка со стороны южного или северного фасада, имеющая дополнительный алтарь. (Примеч. ред.)

4

Истинный крест (лат.).

5

Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу (лат.).

Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине

Подняться наверх