Читать книгу Блейд. Наследие. Книга 3 - Валя Шопорова - Страница 6

…Я не вою на луну. Но и она не воет на меня. Она боится…

Микки сидел на подоконнике, выглядывая на улицу, где стемнело уже так давно, а вот рассвести должно было нескоро – январь…

Город примерно час назад окутал густой туман, а минут десять назад к его грязно-молочному цвету примешался цвет истиной белизны и чистоты – снег, который крупными хлопьями сыпался с неба, неспешно кружился в воздухе и оседал на тротуары и дороги, чтобы тут же погибнуть, растаяв.

Парень сидел, прислонившись виском к холодному стеклу и наблюдая за прохожими, которые были редки, но, всё же, появлялись на пустынных улицах. Из-за густых облаков просачивался свет полного грязного диска луны и оглаживал сетчатку глаз брюнета, но не дарил особо света, будучи не в силах развеять ни тьму его спальни, ни смуту души, которая была похожа на мёртвое болото, на дне которого таились взрывоопасные токсичные газы.

Рядом с Микки стоял пустой бокал и бутылка вина, на дне которой осталось напитка примерно на полбокала. Удивительно, но за долгие часы парень не успел его допить. Впрочем, он никогда особо не любил напиваться, а просто иногда заменял вином любимый красный чай, расслабляясь и коротая очередной вечер наедине с его богатым вкусом.

Думать Микки было толком не о чем – будущее его было туманно, как и будущее любого другого человека, потому что загадывать о нём глупо, у судьбы на всё свои планы. А прошлое…

А о прошлом брюнет вспоминать не любил. Он не бежал от своих воспоминаний, но и не углублялся в них, не пытался прокрутить в голове, наполнить жизнью, проанализировать. О чём там, в прошлом, думать?

Детство его не было счастливым, светлым и преисполненным уютного покоя временем, как это бывает у большинства детей. Детский дом, интернат для психически больных детей, который между собой воспитатели называли «Питомником», потому что отношение к его воспитанникам было едва ли лучшее, чем к животным. Конечно, находились те, кто был добр душой, любил свою работу и тех малышей, в которых она заключалась, но их было мало. Микки мог вспомнить только одну такую женщину, которая носила забавную высокую причёску и маленькие очки, но, увы, она ушла на пенсию, когда Микки было четыре года. Больше тех, кто не считал «особенных» детей животными, он не помнил.

Вспоминая годы, проведённые в интернате, Микки приходил к выводу, что, если ад есть, то он был именно в нём. Отношение к детям в тех стенах было нечеловеческое, а атмосфера столь жуткая, что и сатана бы перекрестился. В этом смысле повезло умственно отсталым малышам, которых в интернате было большинство, потому что они просто не понимали происходящего и всего его ужаса. Но Микки таковым не был.

Вздохнув, парень прикрыл глаза, невольно вспоминая девочку из интерната, которая страдала тяжёлой формой аутизма и всё время плакала, раскачивалась взад-вперёд и выла, как побитый волчонок. Она исчезла, когда ей было лет шесть. Усыновили ли её или она умерла? Микки не знал правильного ответа. Детская смерть в стенах интерната была нормальным явлением, обыденным и, казалось, даже поощряемым со стороны воспитателей, потому что они никогда особенно не смотрели за тем, чтобы дети не убились – меньше психов, меньше проблем и работы. Жёстко, жестоко и отвратительно до дрожи. Но это было той истиной, которую брюнет отлично помнил. Один раз он едва сам не пал жертвой халатности работников интерната. Ему тогда было четыре года, и его едва не задушил восьмилетний мальчик, страдающий синдромом Дауна. Он до сих пор помнил это отвратительное ощущение удушья и понимание того, что это конец. Но в тот раз ему повезло. А сколько было тех, других, к кому судьба оказалась менее благосклонна? Много…

Что ещё? Микки помнил усыновителей, которые забирали его домой, но от которых он неизменно возвращался обратно в муниципальные сцены, потому что приёмные родители странным и, порой, совершенно глупым образом погибали. За эту его особенность – приносить смерть в счастливые дома и семьи, Микки прозвали в приюте «Проклятое дитя», что сначала добавило ему проблем, а после отвело от него всех, заставило избегать – никто не любит особенных. Тем более, что с восьми лет он стал воспитанником уже обычного приюта, где не было психически больных, а были просто озлобленные, одинокие, забытые всеми дети.

Всего за жизнь Микки его усыновляли четыре раза. Первый случился ещё в младенчестве, ему было всего полтора месяца, когда мужчина по имени Ноах взял его к себе и стал ему отцом. Несмотря на малый возраст, Микки всё равно запомнил лицо Ноаха – он был степенным евреем, как с картинки, носил традиционные одежды и длинные пейсы, которые так забавно покачивались, когда он склонялся над кроваткой мальчика. Жена Ноаха вместе с его маленьким сыном Давидом погибли в автокатастрофе, и именно в память о них мужчина решил сделать доброе дело и взять ребёнка из приюта, заменить им ушедшего сына. И Микки смог заменить ему ребёнка, но ненадолго, потому что Ноах умер от инсульта, когда мальчику было два года. Микки вернулся в приют.

Второй раз его усыновили, когда ему было почти пять, и эта жизнь в семье была для него самой непродолжительной – всего полгода. Потом приёмная мать умерла, а убитый горем отец не имел возможности справляться с ребёнком, о котором уже было известно, что он «особенный», и вернул мальчика в приют.

Третий раз случился в восемь лет и продлился полтора года, но и тогда Микки суждено было вернуться в приют, потому что приёмные родители погибли – отравились газом во сне, а его сводному брату было семнадцать лет и потому он не мог взять опеку над мальчиком, хоть и желал это сделать, чтобы у него остался хоть кто-то родной, пусть и не по крови, в этой жизни. Почти год после возвращения в приют Микки переписывался с братом, а потом его посадили за распространение наркотиков. А в девятнадцать парень умер – передозировка. Опять наркотики…

И, наконец, четвёртый раз, когда Микки пожелали принять в семью, случился, когда ему было двенадцать, лет и продлился почти до шестнадцати. Он стал последним. Больше никто не решался впускать в свой дом «Проклятое дитя», да и кому нужен подросток с характером? Всем нужны милые пухлощёкие малыши, на которых можно возлагать надежды и тискать их, как плюшевые игрушки.

А ещё в прошлом Микки было множество «каникул» в психиатрических больницах…

Парень вздохнул, на несколько секунд закрывая глаза, а затем вновь поднял веки, устремляя взгляд вниз, упираясь им в мокрый от снега асфальт. Не просидев так долго, брюнет взял вино и, перелив его остатки в бокал, покрутил его, после чего сделал небольшой глоток.

Память… Паскудное слово, когда ты не хочешь вспоминать, и совершенно бессмысленное, когда вспоминать особенно нечего а, главное, некого. Да, Микки ни к кому и никогда не испытывал того самого чистого душевного тепла, без которого невозможен человек и которым так преисполнены души маленьких детей. Ему было некого любить. И, порой, могло показаться, что он не умел этого вовсе – не научился. Он примерно одинаково относился как к вещам, так и к людям. Его сердце спало крепким сном, потому что когда-то, давно-давно, никто его не «активировал», не дал того тепла и любви, без которых сон мышечного органа в клетке рёбер может быть вечным, летаргическим…

Сделав ещё глоток вина, Микки спрыгнул с подоконника и подошёл к кровати, так легко ориентируясь и двигаясь во тьме – глаза давно привыкли. На покрывале поблёскивал в тусклом свете полной луны длинный тонкий нож, которого парень так и не убрал.

Отхлебнув ещё вина, брюнет взял клинок, обхватывая его холодную увесистую рукоять длинными пальцами, неторопливо покрутил в руках, оценивая со всех сторон. При взгляде на эту холодную опасную сталь в душе поселялось зудящее желание распороть им кожу и вонзить в плоть, пустить кровь.

Поднеся кончик ножа к лицу, Микки коснулся им нижней губы, прижимая к ней, но нажимая не настолько сильно, чтобы распороть плоть. Лёгкая, будто бы фантомная боль, лениво поползла по проводам нервов от губ к мозгу, ненавязчиво говоря: «Убери оружие».

– Уберу, – прошептал Микки, отчего холодная острая сталь всё-таки вонзилась в его губу, оставляя миниатюрный порез.

Отняв клинок от лица, парень резким движением бросил его вперёд. Пролетев три метра, нож вонзился в дерево двери, застревая там. Микки ухмыльнулся, оставшись довольным тем, что умение обращаться с оружием он не растерял, но думая, что следует обновить эти знания.

Пройдя к двери, парень выдернул из неё нож и вернулся к кровати. Бросив оружие в ящик тумбочки, он взял с неё позабытый бокал и залпом допил его содержимое. Забрав пустую бутылку и бокал, брюнет покинул спальню, отправляя стакан в посудомоечную машину, бутылку в мусорное ведро, а себя самого в душ. Пять часов и пять минут утра – самое время, чтобы лечь спать.