Читать книгу Признания новобрачного - Ванесса Келли - Страница 3

С благодарным вздохом Гриффин отодвинул конторскую книгу и встал из-за стола. Наконец-то он услышал громкий стук в дверь. Давно пора, ведь Фелпс отправился на поиски Доминика уже больше двух часов назад. Все это время Гриффин провел в своем кабинете, предварительно дав поручение Мэдлин найти кормилицу для ребенка. Что будет дальше, он понятия не имел, но искренне надеялся, что Доминик сможет избавить его от младенца. У Гриффина достаточно собственных проблем, и ему совершенно не нужны чужие.

Естественно, Доминик и не подумал поторопиться на зов Гриффина. Фелпсу в конце концов все же удалось его отыскать, но он вернулся с короткой запиской, что Доминик явится, как только сможет, и после того, как закончит дела. Выругавшись про себя, Гриффин отправил Фелпса проверить, как дела у Мэдлин и ребенка, а сам сделал попытку разобраться с горами бумаг, скопившихся на столе. Успеха он не достиг – мешало раздражение и любопытство: раздражение – поскольку неожиданное дело могло помешать его отъезду из Лондона, а любопытство… потому что ему не было чуждо ничто человеческое. Ведь интересно, кто этот малец и таинственная дама под вуалью.

Он был вынужден признаться себе, что почувствовал сострадание к малышу. Гриффин знал, что значит быть брошенным. Это корежило душу, изменяя ее навсегда. Да, он хотел избавиться от неожиданной ответственности, однако втайне понимал, что не сможет этого сделать, пока не будет уверен, что малыш в безопасности.

Приоткрылась дверь, и в щель протиснулась голова Фелпса.

– Сэр Доминик в утренней гостиной.

Гриффин кивнул.

– Зайди к Мэдлин и скажи, чтобы она принесла младенца. – Он убрал конторскую книгу в ящик стола, запер его и положил ключ в карман, где тот моментально зазвенел, ударившись о массивное кольцо. После этого Гриффин выпрямился и неторопливо направился к утренней гостиной, намереваясь заставить Доминика подождать несколько лишних минут.

Нелепая игра, которую он вел со своим бывшим и, как правило, нежеланным наставником, имела целью не столько досадить Доминику, сколько установить некий контроль над их отношениями. Доминик долгие годы старался принудить Гриффина подчиняться его воле – и он действовал только в его интересах или по крайней мере не уставал это повторять. Но Гриффину не нравились люди – и мужчины, и женщины, – которые пытались им управлять. Слишком уж долго им помыкали, причем, что греха таить, не обходилось и без кулаков, и ему пришлось приложить слишком много стараний, чтобы стать хозяином своей жизни. Он больше никогда и никому, включая Доминика, не позволит не считаться со своей волей, не важно, какими бы добрыми ни были намерения.

К несчастью, Доминик умел ставить его на место, поскольку, как никто другой, мог предвидеть реакцию и даже эмоции Гриффина. Не зря он занял столь высокое положение в «Интеллидженс сервис» – прошел по карьерной лестнице почти до самой высокой ступеньки и обосновался рядом с королевской семьей, оказывая влияние на всех, кто встречался на его пути. Доминик знал положение дел всех высокопоставленных и не очень высокопоставленных лиц – от принца-регента до портовых шлюх – лучше, чем они сами, и все они были перед ним в долгу. Он был одним из самых влиятельных людей в Англии и сущей занозой в заднице Гриффина.

Дело в том, что по какой-то безумной причине этот человек счел своей миссией перевоспитать Гриффина. И ему было совершенно наплевать на то, что Гриффин не имел ни малейшего желания перевоспитываться. Но если уж Доминик принял какое-то решение, переубедить его или по крайней мере отвлечь было невозможно.

Когда Гриффин открыл дверь в утреннюю гостиную, Доминик поднял глаза от блокнота, в котором делал заметки, и ехидно улыбнулся.

– Для человека, который так стремился со мной поговорить, ты явно не спешил.

Гриффин изобразил удивление.

– Как? Разве ты долго ждал? Тысяча извинений! Я велел Фелпсу предложить тебе что-нибудь выпить. Не желаешь ли чашечку чаю?

Ехидная улыбка сэра Доминика стала еще шире.

– Похоже, уж не знаю почему, Фелпс в моем присутствии нервничает. Бедняга не мог дождаться, когда ему позволят выйти из комнаты. К счастью, я, не дождавшись чаю, смог отведать твоего отменного коньяка, мой мальчик. И даже попытался убедить себя, что ты раздобыл его законными путями.

– Думаю, Фелпс боится, что ты захочешь его арестовать. Возможно, за беспошлинную торговлю, если ничего другого не придет в голову. Ты же понимаешь, слуги беспокоятся, когда ты относишься к моим деловым предприятиям почти как к преступлениям.

– Ну, тебя-то это никогда не останавливало, – усмехнулся Доминик.

Гриффин подошел к четырехъярусной этажерке, стоящей между окнами, взял хрустальный графин и плеснул себе в стакан щедрую порцию коньяка.

– Верно, но ты прекрасно знаешь, что нервов у меня нет вообще. Неплохое качество для человека, который зарабатывает себе на жизнь так, как я.

– Так, как ты зарабатывал. Но теперь, когда ты продал все свои игорные дома и, насколько я понял, вот-вот заключишь соглашение о передаче борделя Мэдлин Ривз, все изменится.

Гриффин покосился на собеседника с большим неодобрением. Все-то он знает, хотя и сам Гриффин, и его домочадцы всегда старались держать язык за зубами. Тайна, неизменно окружавшая Гриффина и все его дела, одновременно поддерживала его репутацию и заставляла окружающих относиться к нему если не с уважением, то с осторожностью. В некоторых кругах его считали главарем некой преступной шайки. Гриффин никого не разубеждал, полагая, что такое отношение ему только на пользу, особенно когда излагал другим свой взгляд на деловые и финансовые проблемы.

Тот факт, что он неизменно карал тех, кто оказывался настолько глупым, что предавал его, тоже помогал. Репутация – ничто без воли и средств для ее поддержки: железных кулаков. Годы, проведенные на лондонских улицах, научили его этой нехитрой истине уже давно.

– Я не стану спрашивать, откуда тебе об этом известно, – сообщил он и расположился в кресле у камина.

– И правильно сделаешь, – усмехнулся Доминик. – Кстати, сомневаюсь, что ты на самом деле хочешь это знать.

Гриффин не проглотил наживку. Он сделал глоток действительно превосходного коньяка – разумеется, попавшего к нему от контрабандистов, – и с удовольствием прислушался к своим ощущениям.

Доминик присел на соседний стул.

– Мне нравится направление, в котором ты движешься, Гриффин. Твои инвестиции удачны, и твое состояние – я имею в виду легальное состояние – неуклонно растет. Но я не понимаю, почему ты хочешь все бросить и отправиться в те части света, где лучше не бывать. И все это именно сейчас, когда ты существенно упрочил свое положение. – Он подался вперед, глядя на собеседника со всей возможной серьезностью. – Ты же знаешь, что в этом нет никакой необходимости. Достаточно немного времени и терпения с твоей стороны и небольших усилий с моей, и тебя станут принимать даже в высшем свете, перед тобой откроются двери лучших домов королевства.

Хотя Гриффин никому ни словом не обмолвился о своих планах, Доминик давно знал, что он хочет покинуть Англию, оставив заодно далеко позади свое прошлое. Уладив все дела, он намеревался первым же подходящим судном отплыть на восток.

– Я и так являюсь отпрыском одного из лучших семейств королевства, – спокойно ответствовал Гриффин. – И не имею никакого желания общаться с остальными, во всяком случае, за пределами игорного дома или борделя.

Доминик прищурился. Его изумрудно-зеленые глаза стали ледяными – так всегда бывало, когда Гриффин раздражал его.

– Знаю, – усмехнулся Гриффин, – я тяжкий крест. Но я пригласил тебя сюда не для того, чтобы услышать мнение о моих неудачах или грядущих путешествиях. Просто возникла неожиданная проблема, от которой, надеюсь, ты меня избавишь.

Доминик взирал на него в течение нескольких секунд с совершенно непроницаемым выражением лица, после чего, вероятно, решил прибегнуть к тактическому отступлению.

– Понимаю. Фелпс оставил странное послание о младенцах, печатках и дамах под вуалью. Это было похоже на плохую мелодраму. Ведь на самом деле никакого младенца нет, правда?

В этот самый момент открылась дверь, и в гостиную вошла Мэдлин с младенцем на руках. Она одарила Доминика самой соблазнительной улыбкой из своего арсенала и грациозно проплыла через комнату – ну чем не мадонна? Мэдлин уже несколько лет пыталась соблазнить Доминика, но тот проявлял невиданную стойкость. Правда, это ее не останавливало, и попытки продолжались.

Доминик медленно встал. На его лице отразилось искреннее изумление – очень редкое для него выражение. Он скосил глаза на Гриффина.

– Это не…

– Конечно, это не мой ребенок, – скривился тот. – Ты отлично знаешь, как я отношусь к подобным вещам.

Доминик все знал об обстоятельствах появления на свет Гриффина и одно время дружил с его матерью. Они разделяли неприязнь к отцу Гриффина, герцогу Камберленду, младшему брату принца-регента. Доминик ненавидел герцога за то, что тот совратил мать Гриффина, когда девушке едва исполнилось четырнадцать лет, а Гриффин ненавидел и презирал его за то, что высокородный аристократ не признал сына и не проявил никакого интереса к девочке, которой сломал жизнь.

Не то чтобы Гриффин желал его признания. Но это не мешало ему ненавидеть ублюдка. И отвращение к герцогу, которое он разделял с Домиником, больше, чем что-либо другое, укрепило связь между ними на долгие годы.

– Но чей он? – спросил Доминик.

– Понятия не имею. – Гриффин знаком предложил Мэдлин подойти ближе, чтобы Доминик мог лучше рассмотреть малыша.

Когда она остановилась между ними, осторожно покачивая спящего мальчика, у Гриффина неожиданно защемило сердце. Ощущение было новым, необычным, и мужчина недовольно нахмурился.

Он давно отказался от нежных эмоций, усвоив, что от них бывает только вред. Насколько ему известно, симпатия – худшая из эмоций. Она напоминала о жалости. Преданность – вот что он понимал, ценил и всячески старался поддерживать в своих людях. Он заботился о них, был внимателен к их нуждам. Но ему не нужно было чувствовать к ним привязанность. Требовалось лишь понимать их, обеспечивать всем необходимым и требовать от них преданности. Эта философия служила верой и правдой уже много лет, и он не собирался ничего менять.

Однако этот брошенный малыш что-то изменил в душе Гриффина, напомнил о вещах, о которых он уже давно забыл. О которых лучше и не вспоминать.

– У него есть имя? – тихо спросил Доминик, отогнув уголок одеяла, чтобы рассмотреть личико спящего крошки. Мэдлин тоже опустила глаза, и ее губы изогнулись в нежной улыбке. Ее глаза светились любовью, и впервые это чувство не имело ничего общего с присутствием сэра Доминика.

– Стивен, – буркнул Гриффин, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке.

Сэр Доминик поднял взгляд и очень удивился, заметив беспокойство Гриффина. Нет, парень явно не имел ничего общего с младенцем.

– А фамилия у этого Стивена есть?

Гриффин уставился на Доминика в упор.

– Неужели ты считаешь, что я бы так настойчиво требовал твоего августейшего присутствия, если бы знал его фамилию? Ты так и не понял, что все, связанное с этим ребенком, окружено тайной?

Доминик несколько мгновений молча смотрел на него, потом повернулся к Мэдлин и мило улыбнулся.

– Миссис Ривз, окажите любезность, принесите мне кофе. Похоже, на решение этой загадки потребуется какое-то время, а кофе хорошо активизирует мыслительный процесс.

Гриффин нахмурился. Он впервые заметил, что Доминик выглядит очень усталым: черты лица заострились, глаза казались ввалившимися. Гриффин не мог не задаться вопросом, что его беспокоит. Раньше этот человек не выказывал слабости ни при каких обстоятельствах.

Мэдлин кивнула.

– Конечно. Унести ребенка?

– Вы можете оставить его со мной. – Доминик протянул руки и осторожно взял у нее малыша.

– Никогда не замечал у тебя интереса к младенцам, – отметил Гриффин.

Доминик сел и откинулся на спинку кресла, стараясь не потревожить ребенка.

– Ты многого обо мне не знаешь, мой мальчик.

– Не сомневаюсь, но сегодня я бы предпочел не узнавать ничего нового. У меня достаточно проблем и без очередной главы из жизни Доминика Хантера, тайного агента короны.

Доминик слабо усмехнулся и немного расслабился. От сильного порывистого ветра за окном дребезжали оконные стекла, и тусклый свет январского дня почти не проникал в комнату. Но мрачный холодный день остался за окном, а в комнате было тепло – в камине весело плясали языки пламени, и светло – свечи в хрустальных канделябрах заливали ее мягким светом.

Проведя детство в неприветливом доме йоркширского викария, а потом с трудом выжив на улицах Лондона, Гриффин высоко ценил свет и тепло. И это пристрастие хозяина чувствовалось в каждой комнате его дома. Здесь не было холодных синих и зеленых оттенков. Стены были покрашены в теплые желтые и красные тона, лепнина светилась позолотой, на окнах висели тяжелые шторы с золотыми кистями. Хозяин окружил себя красотой и комфортом. Тонкое изящество мебели шератон соседствовало с витиеватостью чиппендейла и элегантностью обитых разноцветным шелком кушеток. Ему доставляло огромное удовольствие экзотическое, пожалуй, даже бунтарское смешение стилей и форм.

Мэдлин как-то сказала Гриффину, что он напоминает ей кота, который всегда ищет пятнышко солнечного света на полу, чтобы понежиться в его тепле. И это было правдой. Слишком долго он испытывал холод, сырой пронизывающий холод, проникающий в тело до мозга костей. Возможно, в Греции или еще южнее он наконец найдет тепло и свет, которые ему так нужны. Видит бог, в Англии он их так и не нашел. Хотя много раз пытался. Как не нашел и свою мать и в конце концов оставил бесплодные поиски Доминику.

Но если Гриффин – кот, то Доминик – настоящий мастиф. Вцепившись во что-то, он уже никогда это не выпускал.

– Почему бы тебе не рассказать, что случилось? – сказал Доминик.

Гриффин вздохнул и приступил к рассказу. Пока он говорил, вошел Фелпс с кофейником и чашками на подносе. Вслед за ним в комнате появилась Мэдлин. Она молча налила мужчинам кофе, взяла из рук Доминика ребенка и устроилась на кушетке в дальнем углу комнаты. Гриффин в это время как раз дошел до записки и кольца. Когда Доминик вопросительно поднял брови, Гриффин достал из кармана кольцо и отдал ему.

Доминик поднес кольцо к свету.

– «Не дразните волка». Звучит угрожающе, – сказал он и присмотрелся внимательнее. – Фамильный герб. Вроде бы даже королевский.

– Может быть, итальянский? – спросил Гриффин.

– Да, вероятно, одна из побочных ветвей Габсбургов. По крайней мере мне так кажется. Но больше я ничего сказать не могу. Необходимо покопаться в бумагах. Могу я взять кольцо с собой?

Гриффин кивнул, и Доминик убрал кольцо в карман.

– А о какой записке шла речь?

Гриффин передал листок, который Доминик аккуратно разложил на коленях. Хватило одного взгляда на записку, и его поведение изменилось. Лишь мгновение назад он лениво сидел на удобном стуле, вытянув длинные ноги к камину, а теперь резко выпрямился, схватил записку и поднес ее к глазам. Поза стала напряженной, на лице отразилось потрясение.

– Что случилось? – удивился Гриффин.

Доминик поднял взгляд, и Гриффин мог бы поклясться, что в них плещется… что это? Страх? Его обычно смуглое лицо побледнело, и на этом фоне зелень глаз стала и вовсе пронзительной.

– Никто не видел лица женщины, приславшей эту записку? Даже мальчишка-посыльный? – хрипло спросил он.

Гриффин насторожился. Он видел Доминика обозленным, язвительным, встревоженным и разочарованным, но никогда таким напряженным и сбитым с толку. Инстинктивно он тоже напрягся.

– Нет. Она скрывала лицо под густой вуалью.

– Боже правый, – пробормотал Доминик. – Ты сможешь найти мальчишку, если понадобится?

– Да. Нет. Не знаю. Я велел ему прийти, если он когда-нибудь увидит даму еще раз. Если надо, я могу послать Фелпса на поиски.

Казалось, Доминик ничего не слышит. Он поднес руку к лицу, словно намереваясь почесать подбородок, но потом снова вернул ее на колени и сжал кулак. Он смотрел куда-то мимо Гриффина, казалось, заглядывал в страшную бездну. Гриффина было трудно вывести из равновесия, но Доминик легко справился с этой задачей. Он всегда полагался на Доминика, никогда не задаваясь вопросом почему, и его непонятное возбуждение взволновало Гриффина больше, чем тот был готов признать.

Он взял пустой стакан Доминика, налил туда на три пальца коньяка и вложил стакан в его руку. Мэдлин, не сводившая участливых глаз с Доминика, начала было вставать, но Гриффин жестом приказал ей оставаться на месте.

– Что бы ни было, это наверняка поможет, – сказал он.

Доминик молча взял стакан и вылил напиток в горло, даже не поморщившись. Потом он шумно вздохнул. Его обычная бесстрастность начала возвращаться, окружая его, словно коконом, скрывая эмоции. Не прошло и нескольких минут, как он снова стал хладнокровным и суровым агентом, каким его привыкли видеть.

Но слабый отголосок чего-то, подозрительно похожего на безутешное отчаяние, остался в его пронзительных зеленых глазах, и Гриффин с большим неудовольствием понял, что ситуация с ребенком намного сложнее, чем он надеялся.

Больше всего на свете ему хотелось держаться в стороне от всех возможных сложностей, но, похоже, это было невозможно.

И он опустился на стул напротив Доминика.

– Ты собираешься что-нибудь мне рассказать? Или мне придется догадываться?

Доминик ответил со слабой улыбкой:

– Все равно не сможешь догадаться, так что лучше не пытайся. И, нет, не надо никого отправлять на поиски мальчика. Но если он вдруг объявится сам, немедленно пошли за мной. Но кроме этого, ничего делать не надо.

Гриффин недоверчиво прищурился.

– Ничего не делать? Ты серьезно? О чем ты говоришь?

Старый шпион устремил на молодого человека властный взгляд.

– Я не могу сделать какие-либо выводы до тех пор, пока не проведу собственное расследование. Мне необходима дополнительная информация, и я ее получу.

Гриффин ощутил острое желание придушить своего собеседника, но усилием воли подавил его.

– И как ты собираешься это сделать?

Доминик поднес бумагу к свету и задумчиво прищурился.

– Бумага хорошего качества, хотя таких водяных знаков я раньше не видел. Значит, таинственная незнакомка – дама со средствами.

– Одеяла и одежда малыша сшиты из очень хороших тканей, – вмешалась Мэдлин. – За ним явно хорошо следили и кормили.

Доминик поднес записку к носу и принюхался.

– Да, судя по всему, все так и есть. Кто-то любил малыша и заботился о нем. Возникает вопрос, почему от него отказались, причем столь странным способом?

– Думаю, потому что он в опасности, – не скрывая сарказма, проговорил Гриффин и всплеснул руками. – По-моему, все это ерунда. С какой стати вдруг младенец окажется в такой страшной опасности, что его придется прятать в борделе? И почему со мной?

Доминик несколько секунд напряженно думал.

– Возможно, потому что бордель – последнее место, где будут искать высокородного младенца. А у тебя репутация опасного человека, которого лучше не задевать. Могу добавить, что эта репутация вполне заслуженная.

– Полагаю, это комплимент? – огрызнулся Гриффин.

– Мне интересно, – задумчиво проговорил Доминик, – почему эта женщина выбрала тебя – именно тебя. Скорее всего она тебя знает.

– Меня знает много женщин, – выпалил Гриффин. – Главный вопрос – какого черта она оставила крошечного младенца на моем пороге?

– Вероятно, она думает, что ты понимаешь, каково это – быть брошенным.

Гриффин инстинктивно вздрогнул, потом замер и постепенно жестокие слова вызвали в нем холодную ярость, быстро захлестнувшую все его существо. Он годами учился справляться с неконтролируемыми эмоциями, и часто ему это удавалось, но люди, постоянно находившиеся рядом с ним, знали, что обсуждения некоторых тем при нем необходимо избегать. Те, кто случайно поднимал в его присутствии запретную тему, никогда больше не повторяли такой ошибки.

Кроме Доминика, естественно. Он слишком много знал и никогда не стеснялся использовать это знание себе на пользу.

– Я бы посоветовал тебе соблюдать осторожность, мой друг, – тихо сказал Гриффин.

Тот безразлично пожал плечами.

– Я сказал то, что думал.

– Полагаю, ты подумал недостаточно.

Доминик склонил голову, выражая раскаяние.

– Вернемся к нашей проблеме, – продолжил Гриффин звенящим от сдерживаемой ярости голосом. – Я был бы чрезвычайно признателен, если бы ты забрал у меня этого проклятого младенца, пока с ним ничего не случилось.

– Я не стану этого делать, – почти весело заявил Доминик. – Маленький Стивен определенно должен остаться здесь.

Гриффин потрясенно разинул рот.

– Шутишь!

– Вовсе нет. – Доминик встал. – Я склонен согласиться с дамой под вуалью. – Он сделал паузу, и по его лицу скользнула странная тень, которую он отогнал, тряхнув головой. – Твое заведение – идеальное место для ребенка, над которым нависла опасность. Стивен останется здесь, пока я не закончу расследование. Если повезет, я узнаю все о его родственниках в течение пары недель.

Гриффин вскочил.

– Пара недель? Исключено! Кто будет все это время заботиться о младенце? Я даже не знаю, достаточно ли он взрослый, чтобы быть отнятым от груди! Кто подумает об этой маленькой детали, позвольте вас спросить?

– Об этом можно не волноваться! – воскликнула Мэдлин отвратительно жизнерадостным голосом. Она прижала к груди ребенка, который как раз проснулся и теперь громко зевал. – Роуз как раз пытается отнять от груди своего малыша. У нее очень много молока. – В ответ на вопросительный взгляд Гриффина она пояснила: – Роуз – одна из девочек в «Золотом банте».

– Не кажется ли тебе несколько неподобающим, если этот ребенок останется жить в борделе и нянчить его будут проститутки? – Гриффина охватило отчаяние.

Доминик весело фыркнул.

– Для предполагаемого преступного воротилы и владельца борделя ты слишком щепетилен, мой мальчик.

Гриффин запустил пятерню в свою густую шевелюру, высвободив большую часть волос из-под удерживавшей их узкой кожаной ленты.

– Я не криминальный воротила и очень скоро перестану быть хозяином борделя. Но дело не в этом. Роуз не может нянчить одновременно двух детей. Да и как можно держать младенца в борделе? Тем более такого младенца, которого надо скрывать? Вы оба безумны, если считаете, что столь сумасшедший план может сработать.

– Но он же не будет находиться в самом борделе! Он будет здесь, с тобой. Мы знаем, что в твой дом никто не войдет, если ты не захочешь, – усмехнулся Доминик.

– Кроме беспризорников с младенцами в корзинках, – обреченно пробормотал Гриффин.

– Правда, Гриффин, – неожиданно с энтузиазмом воскликнула Мэдлин. – Роуз не откажется помочь. И я тоже. Кстати, если не ошибаюсь, этому парню месяца четыре или даже больше, так что его уже совсем скоро можно будет легко отнять от груди. Станет намного проще.

– Спасибо, утешила, – буркнул Гриффин. Он явно утратил контроль над ситуацией, что случалось отнюдь не редко, когда в дело был замешан Доминик. – А пока, надо полагать, Роуз переедет сюда ко мне? Вместе со своим… источником радости? Пропади все пропадом! Лучше уж я сразу застрелюсь. Хотя бы мучиться не буду.

Роуз была одной из самых популярных девушек в борделе. Мужчины любили ее за красоту и легкий веселый характер. Но она к тому же была очень шумной и говорливой. Гриффин мог провести в ее обществе не больше пяти минут, после чего у него появлялось непреодолимое желание бежать куда глаза глядят.

– Думаю, все не так плохо, – проговорил Доминик с насмешливым сочувствием.

– Уж поверь мне, все еще хуже. – Покосившись на слегка попискивающий сверток в руках Мэдлин, Гриффин подавил желание выругаться. Малыш проснулся и теперь активно сучил ручками и ножками, издавая какие-то звуки. У него были темно-карие глаза – цвета какао-бобов – и розовые щечки. Он несколько секунд с интересом взирал на Гриффина, а потом его рот расплылся в широкой беззубой улыбке.

Гриффин протянул руку и коснулся пальцем крошечного кулачка. Пальчики тут же разжались – раскрылись, словно лепестки цветка, а потом сомкнулись вокруг пальца Гриффина. Хватка малыша была на удивление сильной.

Вздохнув, мужчина признал свое поражение. Он хорошо знал себя. Теперь он скорее дал бы отрубить себе руку, чем отказался от ребенка. Потому что на самом деле знал, что это такое – быть брошенным, и понимал, что раны от этого остаются на всю жизнь. Малыш был слишком маленьким и пока еще ничего не понимал. Но он был сыт, ему было тепло и сухо, о нем заботились. Гриффину было известно не понаслышке, каково ребенку, если в его жизни всего этого нет. Он знал холод и голод, и страх, никогда не покидавший его в грязных лондонских трущобах.

Он осторожно высвободил палец. Маленький Стивен насупился и возмущенно запыхтел, явно готовясь поднять крик. Мэдлин принялась его укачивать, с немым укором глядя на Гриффина.

– Ладно, пусть остается, – сказал Гриффин, в упор глядя на Доминика. – Но у меня есть одно условие. Ты должен…

Его прервал стук в дверь. На пороге возник Фелпс и поинтересовался:

– Звонили, сэр?

– Нет, – ответствовал Гриффин, – но хорошо, что ты пришел. Мое пальто и шляпу, пожалуйста.

– Момент! – воскликнул Фелпс и скрылся.

– Мой мальчик, тебе пора обзавестись нормальным дворецким, – сказал Доминик. – Уверен, у Фелпса есть множество бесценных качеств, но дворецкий из него никакой. Не хватает лоска.

Гриффин с трудом справился с желанием послать «старшего товарища» вместе с его советами и решил, что он в высшей степени выдержанный человек.

– Мне не нужен дворецкий, и я не желаю продолжать обсуждение твоих непрекращающихся попыток меня переделать. Я хочу лишь обсудить условие, при выполнении которого соглашусь, чтобы ребенок остался здесь.

– Полагаю, тебе нужна хорошая няня?

– Да, и чем скорее, тем лучше, – выпалил Гриффин. – Все это чертовски неудобно и неприятно. И нарушает все мои планы.

– Я немедленно об этом позабочусь, – сказал Доминик успокаивающим тоном. – Я знаю, как тебя раздражают всевозможные непредвиденные обстоятельства.

Мэдлин обменялась взглядами с Домиником. Оба явно старались не расхохотаться. Гриффин лишь молча подивился: когда это он стал вести себя как сварливая старуха, а не как мужчина, управляющий своей жизнью?