Читать книгу Подросточки. Рассказы для девочек - Варвара Андреевская - Страница 2

Верочка Долина только что встала после тяжкой болезни, и хотя, по словам лечивших ее докторов, была уже вне всякой опасности, но тем не менее чувствовала еще такую слабость, что положительно не могла ходить, вследствие чего ее по несколько раз в день катали в кресле, как расслабленную старушку; кроме того, она почти ничего не кушала, – все ей казалось невкусным, противным, гадким.

Анна Львовна, – так звали мать девочки, – очень этим тревожилась, в особенности когда доктора однажды объявили, что окончательное выздоровление должно последовать только в том случае, если появится аппетит, а его-то как раз и не было!

– Что тут делать? Как быть? – с отчаянием повторяла несчастная мать, и после долгих размышлений, в конце концов, порешила безотлагательно вести Верочку в деревню, надеясь, что свежий воздух и новая обстановка наверное принесут желаемую пользу.

Верочка была единственною дочерью Анны Львовны: она в ней, как говорится, души не чаяла, в особенности с той поры, как несколько лет тому назад лишилась сначала старшей девочки, Наташи, умершей скоропостижно в имении бабушки, пока она сама с больным мужем жила за границей, а потом и мужа, который, по слабости здоровья, не мог перенести подобного удара.

Легко себе представить ужас и отчаяние Анны Львовны: бедная женщина не могла опомниться от одного горя, а тут вдруг на голову надвинулась новая гроза!

– Да, да, в деревню! Скорее в деревню… – повторяла она, уцепившись за эту мысль как утопающий за соломинку, и, не откладывая дела в долгий ящик, при первой возможности привела задуманный план в исполнение.

Верочка очень пассивно отнеслась к известию о предстоящей поездке, как вообще относилась ко всему… Ее ничто не радовало, ничто не огорчало… Словом, бедняжка находилась в таком тяжелом состоянии, что трудно передать.

Переезд совершился благополучно; большую часть дороги приходилось провести в вагоне, остальную на лошадях. Верочка почти все время оставалась в каком-то забытьи.

– Посмотри, какие прекрасные цветы, – обратилась к ней Анна Львовна, ласково взяв ее за руку и указывая на широкую поляну, которая действительно почти сплошь была покрыта самыми разнообразными цветами всевозможных видов и оттенков.

Верочка лениво вскинула глазами, едва повернула голову и постаралась улыбнуться, но, Боже мой, что это за ужасная вышла улыбка!.. Она скорее напоминала гримасу или судорогу. Глядя на нее, сердце несчастной матери обливалось кровью.

В продолжение первых двух недель после переезда в деревню Верочка, однако, несколько оправилась: чистый благотворный воздух не мог не оказать своего влияния, маленькая больная окрепла настолько, что начала понемногу интересоваться окружающей обстановкой и неоднократно проявляла желание как можно дольше оставаться на дворе, требуя, чтобы ее отвозили от дома все дальше и дальше.

В одну из подобных прогулок горничная1 Дуня, на которой лежала обязанность катать кресло, предложила Верочке доехать до соседнего леса, сказав, что в глубине его находится очень красивый домик лесничего, который имеет большой огород, где растет очень много ягод.

– Пожалуй, – согласилась Верочка, – я не прочь взглянуть на его домик, если тебе не будет затруднительно так далеко катить меня.

– О, барышня, нисколько, – возразила Дуня.

– Он живет один?

– Нет, с приемной дочерью.

– Большая она или маленькая?

– Как вам сказать? Пожалуй, ваших лет будет, или немного старше. А какая умница, ежели б вы знали, какая ловкая, проворная… одна целым домом управляет, хозяйничает…

– Разве у неё нет матери?

– Может быть, и есть, только она ее не знает.

– Каким образом? Что ты хочешь сказать?

– Ах, барышня, это целая история, и очень печальная; если вы познакомитесь с Наташей, – так зовут эту девочку, – то она когда-нибудь сама вам расскажет все. Я не знаю подробностей; мне известно только, что Наташа была найдена старым лесником однажды в лесу зимою, полумертвою от холода; если бы он не сжалился над нею и не привел к себе, то она наверное замерзла бы…

– Бедняжка! Как бы мне хотелось видеть ее, – воскликнула Верочка, крайне заинтересованная словами горничной, которая во все время разговора продолжала катить поставленное на колеса кресло вперед и вперед безостановочно.

– Вот и приехали, – сказала она наконец, указывая рукою на видневшийся поблизости домик с соломенною крышей.

– Но под каким предлогом мы туда явимся?

– Да просто спросим молока или ягод.

– Это не покажется неловким?

– Нисколько. Туда дачники постоянно заходят, Наташа очень охотно подает все, что у неё спрашивают. Вы чего бы желали потребовать?

– Ах, Дуня, разве ты не знаешь, что я не хочу ничего и что мне все противно!

– Вот видите, барышня, какие вы! А доктора только и твердят, что вам надо больше кушать, – отозвалась горничная, взглянув с состраданием на больную.

– Что же делать, если не могу; доставь мне удовольствие, спроси для себя чего-нибудь, иначе ведь действительно неудобно.

Дуня сначала не хотела согласиться, но затем, видя настоятельное требование Верочки, принуждена была уступить.

Несколько минут собеседницы подвигались вперед молча.

– Жаль будет, ежели мы не застанем Наташу, – заговорила, наконец, Верочка.

– Этого не может случиться, – возразила Дуня.

– Почему?

– Потому что она почти никуда не выходит, и, как я уже сказала вам, целый день исключительно занимается хозяйством; да вот, постойте, никак она легка на помине и сама идет сюда.

Из-за угла действительно показалась какая-то девочка, держа в руках лейку и, очевидно, направляясь в расположенный поблизости огород, чтобы поливать грядки.

– Это она? – шепотом спросила Верочка.

Горничная утвердительно кивнула головой – и затем, обратившись к маленькой крестьянке, вежливо попросила принести кружку молока и немного ягод.

Наташа немедленно повиновалась; поставив лейку на траву, она сию же минуту побежала в погреб, откуда живо принесла то и другое.

– Кушайте, барышня, на здоровье, – сказала она Верочке, – молоко самое свежее, холодное, а ягоды только час тому назад собраны с огорода.

– Благодарю, – отвечала Верочка и молча передала Дуне только что принесенное угощенье.

– Вы больны? – продолжала между тем маленькая крестьянка, ласково взглянув на Верочку.

– Да, я была очень больна; теперь мне легче, только слабость еще чувствую и не могу ходить.

– Вы должны больше кушать.

– В том то и беда, что мне все кажется невкусно.

– Как жаль! А у нас такое чудное молоко, выпейте полчашки.

– Нет, спасибо, пускай за меня выпьет Дуня.

– Тогда позвольте принести вам хотя бы козьего.

– Козьего? – с удивлением переспросила Верочка. – Разве его пьют?

– Некоторые даже очень охотно.

– Я никогда не пробовала.

– Попробуйте.

И, не дожидаясь ответа, девочка снова пустилась бежать по направлению к погребу, откуда через несколько минут вернулась, держа в руках кружку, наполненную свежим козьим молоком.

– Попробуйте, – повторила она, – козье молоко для больных в особенности полезно.

Верочка нерешительно поднесла к губам кружку и после первого же сделанного глотка объявила, что козье молоко ей очень нравится.

– Если бы вы могли приносить к нам это молоко каждый день, то моя госпожа была бы вам очень благодарна, – с радостью заметила тогда Дуня.

– С большим удовольствием, – отозвалась Наташа, – у нас его много.

Верочка между тем с наслаждением выпила целую кружку и, пробыв еще с полчаса около маленького домика с соломенною крышею, очень неохотно отправилась в обратный путь: ей хотелось подольше остаться с Наташей, она находила ее крайне симпатичною и, кроме того, несколько раз собиралась просить рассказать свою печальную историю, но затем, пораздумав, рассудила весьма основательно, что при первой встрече это может показаться неловким.

– Так мы будем ожидать молока, – сказала Дуня, прощаясь с приемною дочерью лесничего.

– Непременно, – отозвалась последняя.

И действительно – с наступлением следующего дня, каждое утро аккуратно являлась на мызу2 Анны Львовны, чтобы снабжать Верочку козьим молоком, которое, отличаясь своим целебным свойством, по прошествии самого непродолжительного времени оказало на нашу маленькую больную такое благотворное влияние, что она двигалась и ходила без посторонней помощи совершенно свободно.

Анна Львовна воспрянула духом и, конечно, видя свою дорогую девочку здоровою, считала бы себя совершенно счастливою, если бы могла допустить возможность счастья при том грустном настроении, в котором находилась вследствие тяжелых дум о невозвратных утратах.

Что же касается Верочки, то она, конечно, чувствовала себя превосходно, не желала ничего лучшего, и жалела об одном, что Наташа постоянно приходила слишком рано, и им никак не удавалось побеседовать.

Несколько раз она сама, нарочно с этой целью, отправлялась через лес в домик лесничего, но там Наташу всегда заставала настолько занятою разными домашними делами, что о разговоре нечего было и думать, а ей так хотелось узнать печальную историю маленькой девочки, которой она была обязана спасением собственной жизни… так хотелось расспросить ее… и в свою очередь постараться оказать какую-нибудь услугу…

Однажды – это было как раз в праздничный день – Верочка, с разрешения матери, отправилась в домик лесничего, решив во что бы то ни стало добиться давно желаемого разговора.

Наташу она застала в больших хлопотах: к её отцу – как она обыкновенно называла старика-лесничего Михея – вчера издалека приехала сестра, которой Михей чрезвычайно обрадовался и которую он не видел уже более десяти лет; надо было позаботиться о завтраке, об обеде.

Гостья с первого разу не сделала особенно приятного впечатления на Наташу, но потом, когда она после ужина долго о чем-то шепотом разговаривала с лесничим и при этом горько плакала, – ей стало жаль ее.

– О чем же они говорили? – спросила Верочка.

– Не могу сказать, барышня, они говорили так тихо, что я ничего не слыхала; только, должно быть, о чем-нибудь очень серьезном, потому что папа мой сегодня просто на себя не похож… и она то же самое; оба какие-то скучные, растерянные… Смотрят на меня так странно, точно я в чем виновата перед ними или они передо мной…

– А раньше ты не видела здесь эту женщину? – перебила Верочка.

– Никогда.

– Ты называешь лесничего отцом, а я все думала, что он приходится тебе дедушкой… – продолжала Верочка, невольно потупившись при мысли, что наконец наступает решительная минута, когда она может приступить к делу.

– Собственно говоря, он мне никак не приходится, – возразила Наташа, – я его называю отцом потому, что он меня кормит и воспитывает.

– А где же твой настоящий отец, где твоя мама?

– Не знаю, милая барышня, а как бы хотелось узнать… Старик-лесничий очень добрый, он обращается со мною хорошо, любит, бережет, никогда не обижает, но это все не то, как посмотришь на других девочек, у которых есть свои родные папа и мама. – В голосе Наташи слышались слезы.

– Почему же ты живешь здесь, а не дома? Расскажи, пожалуйста, расскажи подробно, если это не секрет.

– Какой секрет! Вся деревня знает, что я не родная дочка Михею. Он подобрал меня в лесу, когда я совсем замерзала..

– Но в лес-то ты ведь пришла откуда-нибудь? Почему же он не отвел тебя обратно?

– Когда Михей принес меня на руках вот в эту избушку, отогрел и привел в чувство, я сама со слезами умоляла позволить мне остаться тут и, несмотря на все его расспросы, кто я такая, откуда пришла и почему не хочу вернуться обратно, отвечала только одними рыданиями: ну, он сжалился и оставил.

– Но потом, со временем, ты, конечно, ему объяснила все?

Наташа отрицательно покачала головой.

– Нет, сначала я боялась всяких объяснений, а потом он даже перестал и допытываться, видя, что после каждого подобного разговора, я принималась плакать.

– Следовательно, он до сих пор ничего не знает?

– Ничего.

– Ну а сама-то ты помнишь, какими судьбами очутилась в лесу?

– Помню.

– И помнишь, откуда пришла туда?

– Помню.

– Почему же тебе не хотелось все чистосердечно рассказать Михею?

– Я боялась, что он отведет меня обратно.

– Куда? – допытывалась Верочка.

– Туда, откуда я пришла, – уклончиво отвечала Наташа.

В эту минуту позади раздался шорох; обе девочки обернулись и увидели в нескольких шагах от себя высокую, худощавую старуху. Она была одета во все черное, глаза её казались заплаканными, а бледное, изнуренное лицо выглядело сильно взволнованным.

– Я слышала ваш разговор, – обратилась она к Наташе дрожащим голосом, – ты должна во что бы то ни стало рассказать все подробно… Прошу тебя об этом… Умоляю… Слышишь, умоляю! – добавила она после минутного молчания, взглянув на девочку таким долгим, испытующим взглядом, что последняя невольно потупилась.

Верочка догадалась, что перед ними стоит сестра лесничего, и не могла понять, почему ей вздумалось так настоятельно требовать признания.

– Чего вы от меня хотите? – спросила между тем Наташа.

– Чтобы ты сказала, где находилась до той минуты, пока мой брат не нашел тебя в лесу, и зачем ты туда попала?

– Я убежала из цыганского табора, – отрывисто проговорила Наташа, – и затем, точно испугавшись собственных слов, хотела удалиться, но старуха удержала ее.

– Ты убежала из цыганского табора? – повторила она, делая ударение на каждом слове. – Из цыганского табора?.. Значит, я не ошиблась… Значит, это правда! О, Господи, благодарю тебя! Наконец-то, кажется, наступает предел моим страданиям… Говори скорее, дорогая девочка, каким образом ты попала в табор? Ведь ты не родилась цыганкою, а попала туда случайно…

Наташа медлила ответом.

– Не бойся, ты больше туда не воротишься, – продолжала старуха, как бы угадывая, что её маленькая собеседница не решается говорить из-за страха.

– Цыгане украли меня, когда я была очень маленькою, – отвечала Наташа, которая сама, охваченная каким-то непонятным волнением, молчать дольше была не в силах, – я гуляла в поле с няней… Няня утомилась, прилегла на траву и крепко заснула, а я, увлекаясь васильками, незаметно для самой себя отошла от нее, должно быть, очень далеко, так как, сколько ни звала, сколько ни кричала, она не могла меня слышать… Вместо неё ко мне подошла отвратительная старая цыганка и, не обращая внимания на мои крики, повела к себе силою… С тех пор начались страшные, тяжелые дни, о которых я до сих пор не могу вспомнить без содрогания… Я питалась Бог знает чем, спала на голой земле… Меня учили петь разные глупые песни, плясать и выделывать всевозможные штуки, били, когда это не удавалось, заставляли просить милостыню.

– Бедная, дорогая моя Наташа, ведь это я одна во всем виновата!.. – вскричала вдруг совершенно неожиданно сестра Михея, слушавшая рассказ девочки с величайшим вниманием, – бросившись целовать её руки.

Наташа смотрела на нее удивленными глазами, Верочка тоже.

– Да-да, я одна во всем виновата, – продолжала между тем старая женщина, – ты не узнаешь меня, конечно, а я ведь та самая няня, которая не сумела тогда уберечь тебя и сделала несчастною.

– Как! – вскричала Наташа. – Значит, ты знаешь, где находятся теперь мои родители, моя бабушка?.. Знаешь, кто я такая?

– Кто ты такая и где находится в данный момент твоя бабушка, мне известно, но что касается родителей – нет, я потеряла их из виду с тех пор, как с тобою приключилось несчастье. Бабушка, у которой ты жила, пока отец и мать находились за границей, узнав обо всем случившемся, немедленно выгнала меня вон, причем, когда после неоднократных поисков оказалось, что ты пропала без вести, родителям твоим написали, будто ты скоропостижно скончалась. По мнению бабушки, подобное известие для них должно было быть легче… Отец твой, однако, говорят, умер с отчаяния, а мать, наверное, до сих пор убивается…

– У меня была еще маленькая сестричка… Я ее смутно помню… Ты ничего не знаешь о ней?

– Нет же, говорю тебе, что положительно всю твою семью потеряла из виду.

– А о том, что я нахожусь здесь, у Михея, каким образом ты проведала?

– Одна наша общая с ним дальняя родственница сообщила мне, что Михей несколько лет тому назад нашел в лесу какую-то бедную девочку и взял к себе на воспитание… Услыхав это, я почувствовала, что меня точно ножом в сердце кольнуло, точно кто подсказал, что эта девочка должна быть ты – я бросила все… Отказалась от места, от работы, и как безумная пустилась в путь-дорогу, считая минуты, чтобы скорее увидать брата и узнать от него истину, но брат в этом деле знает столько же, сколько я сама. Вчера мы с ним протолковали касательно тебя чуть не до рассвету, и хотя много данных заставляют думать, что я наконец напала на желанный след, но в общем я все-таки еще сомневалась… Мне хотелось расспросить тебя, но брат предупредил, что ты не любишь никаких расспросов и никогда не дашь на них точного ответа… А сейчас вдруг слышу разговор ваш с маленькой барышней! О, сам Господь натолкнул меня сюда… Как я рада, как счастлива, с сегодняшнего же дня приступаю к поискам твоей матери, чтобы сообщить ей неожиданную радость.

– Вам не далеко придется искать ее, – вмешалась Верочка и, разразившись громким рыданием, бросилась обнимать пораженную подобной неожиданностью Наташу.

– Что вы хотите сказать? – спросила старуха с недоумением.

– Я хочу сказать, что эта девочка, по всей вероятности, моя родная сестра… Что она та самая Наташа, которую мама оплакивает давно… Оплакивает постоянно… Господи, как она будет счастлива, а я-то… я… Да я просто готова с ума сойти от радости, что у меня такая славная сестричка!

С этими словами Верочка крепко схватила за руку Наташу и потащила ее почти бегом по направлению к мызе. Старуха едва успевала следовать за ними…

Не берусь описывать того радостного волнения, которое пришлось переживать всем героям моего маленького рассказа, когда Верочка, вихрем ворвавшись в комнаты, в коротких словах, захлебываясь от сильного внутреннего волнения, сообщила матери обо всем случившемся.

Анна Львовна в первую минуту решительно ничего не могла понять и даже испугалась, полагая, что Верочка снова заболела и начинает бредить, но затем, когда вслед за нею на пороге появилась знакомая фигура бывшей няньки, которая в точности подтвердила и выяснила факты, мало-помалу уверовала в истину и, заливаясь слезами, заключила в объятия свою дорогую Наташу.

Как мать, так равно и дочь не нуждались больше ни в каких подтверждениях… В этом объятии сказалось все: оба любящих сердца не только без слов или объяснений, но даже без малейшего намека поняли и догадались, насколько они друг другу близки, дороги…

– Милая, дорогая… – шепотом твердила Анна Львовна. – Какое счастье – ты жива, ты здесь с нами, в родной семье… Ах, если бы твой отец мог теперь нас увидеть.

– Мамочка, ненаглядная, – так же тихо отвечала Наташа и, припав своей золотистой головкой к груди матери, казалось, хотела выплакать на ней все то горе, которое ей пришлось пережить за время пребывания в цыганском таборе…

Весть о неожиданном событии в семье Долиных быстро разнеслась не только на мызе, но даже в целой деревне, не было ни одного дома, ни одной хижинки, где бы не говорилось и не трактовалось о том, что хорошенькая Наташа, бывшая приемная дочь лесника Михея, из прежней крестьянской девочки вдруг преобразилась в богатую барышню; но так как Наташу все знакомые очень любили за кроткий нрав и доброе сердце, то у неё завистников не оказалось, как может быть случилось бы с каждою другой: все, начиная от стариков и кончая малым ребенком, непритворно радовались её радости.

Анна Львовна в тот же день написала матери обо всем случившемся, прося ее немедленно приехать взглянуть на дорогую внучку, Михея она непременно тоже хотела перетащить на мызу, предлагая ему место управляющего, но он ни за что не соглашался расстаться со своей хижинкой, категорически заявив, что, пока жив и имеет силы, никому не уступит своего звания лесничего.

Верочка и Наташа очень часто приходили навещать его. Прогулка к домику в лесу была их любимою прогулкою, во время которой они каждый раз с новым удовольствием вспоминали тот радостный и незабвенный для них день, когда бывшей няне в конце концов удалось возвратить несчастной матери ребенка, которого она считала давно уже погибшим.

Маленькая козочка, выкормившая своим молоком и поставившая на ноги Верочку, была немедленно переведена на мызу, где, по просьбе Верочки, в её распоряжение предоставили целый луг, чтобы, разгуливая по нему, она могла вдоволь угощаться травою.

Всем жилось хорошо и спокойно; глядя на окружающую обстановку, Анна Львовна могла бы считать себя совершенно счастливою, если бы только это счастье не омрачалось грустною мыслью о том, что с нею нет её дорогого, незабвенного супруга, – та же мысль порою являлась и обеим сестрам.