Читать книгу Подросточки. Рассказы для девочек - Варвара Андреевская - Страница 3

Дуня была простая крестьянская девочка. При жизни родителей она жила безбедно и, как говорится, не знала ни нужды, ни горя; отец её имел место надсмотрщика на соседней фабрике, мать ходила на поденную работу, а Дуню оставляли дома, возлагая на нее обязанность хозяйки, что девочка всегда выполняла хорошо и добросовестно, тщательно заботясь о том, чтобы родители по возвращении домой получили сытный ужин.

В праздники мать избавляла ее от стряпни3, и Дуня обыкновенно после обеда на целый день отправлялась в расположенную поблизости усадьбу помещиков Зиновьевых, дочь которых по имени Зиночка ее очень любила, учила русской грамоте, счету, различным женским рукоделиям, а затем, как бы в награду за труд и прилежание, вечером, перед уходом домой, дарила что-нибудь из своего туалета4.

Так продолжалось из года в год, продолжалось до тех пор, пока нашу бедную девочку не постигло большое несчастье: отец её во время наблюдения за рабочими по неосторожности упал с подмостков, с трехсаженной5 высоты, и расшибся до смерти; что же касается матери, то она, от природы женщина впечатлительная, нервная и никогда не отличавшаяся крепким здоровьем, похоронив мужа, сама начала чахнуть с такой быстротою, что по прошествии шести месяцев слегла в постель, с которой больше уже и не встала…

Дуня очутилась круглой сиротой… Кроме двух свежих могилок отца и матери, не успевших еще зарасти травою, у неё на белом свете не осталось ничего дорогого, ничего близкого… Бедняжка чувствовала себя совершенно одинокой и положительно не знала, куда преклонить голову, тем более что семья Зиновьевых как раз за неделю перед всем случившимся уехала в Москву на целых два месяца.

– Девочку надо пристроить… не умирать же ей с голоду в пустой избе, или не выходить на дорогу просить милостыню! – сказал один из соседей и предложил собрать сходку.

Сходкою в деревне называется общее собрание крестьян-собственников, которые решают каждый серьезный вопрос большинством голосов, и затем делают надлежащие распоряжения.

– Нельзя так оставить, надо что-нибудь придумать! – слышались голоса добрых мужичков, немедленно явившихся на сходку.

– По моему мнению, самое лучшее отдать ее на воспитание кому-нибудь и общими силами платить за это, – предложил старый кузнец Иван, пользовавшийся среди всех жителей деревни большим почетом и уважением.

– Конечно, это будет самое лучшее, – согласились остальные и после довольно продолжительных прений на общем совете порешили: предложить одной бедной вдове, жившей с двумя своими маленькими дочерьми на краю деревни, взять к себе Дуню за известную плату.

Марья, так звали вдову, охотно согласилась на сделанное предложение, и Дуня в тот же вечер переселилась к ней. Со слезами на глазах покинула девочка свою бедную хижинку, где каждый уголок, каждая мелкая вещица напоминали доброе, хорошее время, когда она жила с отцом и матерью.

Марья, или тетушка Марья, как обыкновенно ее называли в деревне, была женщина не злая, но в высшей степени сварливая: соседи не любили ее, потому что она почти со всеми ссорилась, ко всем придиралась и каждому находила сказать что-нибудь неприятное. Приняв сиротку Дуню к себе на воспитание, она руководствовалась исключительно одним расчетом и с первого же дня начала обращаться с бедной девочкой в высшей степени грубо.

– Чего хныкаешь? – гаркнула она, когда Дуня перед тем чтобы лечь спать по обыкновению встала на молитву и, вспомнив о своей милой, дорогой маме, которая теперь лежала в сырой земле, горько заплакала.

– Чего хнычешь, говорят тебе? – повторила Марья, когда девочка, пораженная грубыми словами и грубым тоном, которым они были сказаны, взглянула на нее с удивлением. – Раздевайся да ложись скорее, сама не спишь и другим мешаешь… Ты ведь сегодня, небось, целый день ничего не делала… баклуши била… а я с утра спину гну, работаю, да и детки мои тоже не сидят сложа руки, им покой нужен; ты, слава Богу, не маленькая, должна, кажется, все это понять и стараться угодить своим благодетелям, а не раздражать их!

Дуня молча встала с колен, обтерла слезы и, обратившись к благодетельнице, спросила дрожащим голосом, где ей можно лечь.

– Подстели на пол мое старое одеяло и ложись, – отозвалась Марья, – у нас нет для тебя пружинных матрасов.

– А подушка? – нерешительно спросила Дуня.

– Скажите, пожалуйста, какие нежности! Еще подушку ей дайте; можешь и без подушки.

– Мама, позволь мне уступить мою, – перебила речь матери старшая девочка Анюта.

– Пустяки! Спать без подушки, чтобы к утру разболелась голова, не надо! Одну ночь обойдется, а завтра все её вещи принесут сюда, так своя верно найдется…

Дуня взглянула с благодарностью на Анюту. Она была глубоко тронута её сочувствием, тем более что сразу поняла и догадалась, что девочка не могла не бояться такой недоброй женщины, какою была Марья, и, решившись на противоречие, рисковала сама получить неприятность, что и случилось в действительности.

Марья взглянула на нее злыми глазами, сдвинула свои густые брови и погрозила кулаком.

– А у меня вот две подушки, да я не дам! – раздался голос маленькой Тани, которая все время молча прислушивалась к вышеописанному разговору и насмешливо смотрела на окружающих.

Таня была любимица Марьи – ей позволялось все: она никогда не видела от матери косого взгляда, а постоянно слышала одни только похвалы, вследствие чего давно привыкла считать себя красавицей, перед которой все обязаны были преклоняться.

– Недоставало только того, чтобы ты осталась спать с одной подушкой, – обратилась к ней Марья, сразу изменив интонацию голоса и выражение лица.

– Ну, довольно спорить! Я спать хочу, замолчите! – оборвала девочка и, повернувшись к стене, закрыла глазки.

Марья на цыпочках пробралась к собственной кровати. В избушке воцарилась тишина, затем раздался храп Марьи и мерное дыхание обеих девочек, свидетельствовавшее о том, что все они заснули.

Дуня между тем, присев на полу около печки, куда Марья бросила обещанное одеяло, продолжала плакать; закрыв лицо и уткнувшись в железную заслонку печки, она делала всевозможное усилие, чтобы не разрыдаться громко и не навлечь на себя нового гнева злой женщины, совместная жизнь с которою сулила ей в будущем мало отрадного.

Таким образом прошло около часа.

– Ты, кажется, не спишь? – раздался вдруг над самым ухом нашей маленькой сиротки едва слышный голос Анюты, которая, тихонько встав с кровати, подкралась к ней и ласково взяла за руку.

Дуня вздрогнула от неожиданности.

– Не бойся, это я, Нюта, – шепотом продолжала девочка. – Мне жаль тебя. Очень жаль. Я принесла подушку, возьми, ляг и постарайся заснуть. Ты должна укрепить силы.

Дуня попробовала возразить, доказывая совершенно логично, что Марья может увидеть утром подушку и рассердиться, но Нюта вместо ответа зажала рукою рот своей собеседницы, сунула ей на колени подушку и снова скрылась в темноте с такой быстротою, что Дуня не успела даже опомниться.

Придя к убеждению, что в данный момент ей ничего не остается делать, как молчать и повиноваться, она осторожно подложила подушку под голову и, невольно поддавшись физическому утомлению, взявшему верх над нравственным состоянием, почти сейчас же крепко заснула.

Во сне ей грезилась мама, добрая, ласковая, хорошая… Точно такая, какою она была при жизни. Дуня нежно припала головкою к её исхудалой за последнее время груди, со слезами принялась рассказывать о том, как грубо была встречена тетушкой Марьей, и убедительно просила взять ее обратно домой.

Но тут мама вдруг сделалась какая-то странная, она взглянула на Дуню долгими, пристальными, выразительными глазами, в которых светилось что-то особенное, что-то неземное. Дуня крепче, прижалась к её стану. Чем сильнее сжимала она его в своих объятиях, тем он с каждой минутой становился все эластичнее, эластичнее и, в конце концов, превратившись просто в пар, совершенно незаметно выскользнул из рук.

– Мама, мама, милая, дорогая, не уходи, или возьми меня с собою. Я не хочу, я не могу дольше оставаться жить с тетушкой Марьей! – взмолилась Дуня, но мама не слышала ее, она уже высоко поднялась наверх, почти под самые облака, откуда по прошествии нескольких минут Дуня услыхала чей-то незнакомый голос: «Не плачь, не отчаивайся, Господь Бог тебя не оставит! – говорил этот невидимый и в то же время чрезвычайно мелодичный голос: – Терпи, надейся и молчи!..»

Затем все стихло.

Когда она открыла глаза и взглянула в одно из маленьких, покосившихся окон избушки, то увидела, что на дворе начинает светать; несмотря на это, тетушка Марья, однако, точно так, как и остальные присутствующие, продолжала еще спать крепко.

Осторожно поднявшись с пола, Дуня тихою, неслышною стопою подошла к тому месту, где лежала Анюта, и слегка подсунула под её голову подушку; девочка сквозь сон что-то пробормотала, но Дуня, боясь вступать в разговор и этим разбудить Марью, поспешно вернулась в свой угол.

Спать она больше не могла. Только что виденный сон произвел на нее слишком сильное впечатление, ей все еще слышался этот дивный голос: «Терпи, надейся и молчи!» – повторяла сама себе девочка. «Да, да, с сегодняшнего дня я так и буду делать», – приговаривала она шепотом и, желая воспользоваться тем, что кругом все спали и никто не мог ее видеть, поспешно опустилась на колени перед висевшим в углу образом, чтобы свободно помолиться и излить перед святым ликом Спасителя всю ту горечь и боль, которые накопились в её бедном маленьком сердечке.

В деревне между тем началось обычное движение: крестьяне мало-помалу вставали и собирались на свои ежедневные работы. Пастух выгонял в поле коров, вслед за ним плелся пастушок Андрюшка – сзади большого стада овец. Около избушек кудахтали куры. Местами, вблизи дворов людей более зажиточных, бродили утки, гуси, индейки. Словом, на каждом почти шагу все больше и больше становилось заметным всеобщее оживление, только около избушки тетушки Марьи все еще господствовала прежняя тишина и спокойствие.

Марья, как уже сказано выше, не принадлежала к разряду богатых, у неё не было никакого хозяйства, кроме небольшого огорода, а потому вставать рано она считала лишним. Но вот, наконец, видно наступила и ее пора: открыв глаза, она лениво вытянулась на кровати и начала одеваться, вслед за нею закопошилась Анюта, а за Анютой нерешительно выступила вперед Дуня.

– Тише ходите, Таня спит, – сказала Марья обеим девочкам, – надо принести молока, вот тебе, Анюта, гривенник6, ступай купи, да заодно и хлебца раздобудь, у нас от вчерашнего дня осталось, кажется, немного, – добавила она, обратившись к старшей дочери и подавая два медных пятака.

Анюта вышла из избушки, чтобы исполнить возложенное на нее поручение, а Дуня в это время, по приказанию тетушки Марьи, начала мести пол и снимать с полки посуду, состоящую из нескольких разнокалиберных чашек с отбитыми ручками.

Бережно поставив их на стол, девочка вторично протянула руку за тарелкою для хлеба и ножом, но тут вдруг случилось несчастье: тарелка, соскользнув, упала на пол и, конечно, сейчас же разбилась вдребезги.

– Противная девчонка разбудила меня! – с досадой крикнула Таня. – Я еще подремала бы с полчасика, пока Анюта вернется с молоком, а теперь больше не заснешь, гадкая, противная девчонка!

– Косолапая! – добавила Марья грозным голосом и, накинувшись на Дуню, сначала оттаскала за волосы и затем принялась без церемонии колотить куда попало.

Дуня стояла точно громом пораженная; она не пробовала даже обороняться, ей все это казалось до того странным, до того диким и вместе с тем до того обидным, что она даже в лице изменилась, причем продолжала по-прежнему стоять неподвижно как неживая.

– Вот тебе! Вот тебе! – повторяла Марья, сопровождая каждое слово новым ударом. – На будущее время будешь осторожнее!

Дуня в конце концов разразилась рыданием, но это нисколько не тронуло злую тетку Марью, так как, вместо того чтобы успокоиться, она, напротив, расходилась еще больше, и неизвестно чем бы дело кончилось, если бы на пороге, наконец, не появилась Анюта, держа в руках крынку молока и горбушку хлеба.

– Мама, что ты делаешь, за что ты бьешь ее! – почти с отчаянием вскричала маленькая девочка, на глазах которой выступили слезы.

– Это тебя не касается! – злобно отозвалась Марья. – Коли бью, так значит за дело, а будешь много говорить, самой не поздоровится!

Анюта опустила глаза и, увидав разбитую тарелку, без пояснения догадалась, в чем заключается суть дела; ей стало жаль бедную сиротку и в то же время стыдно за мать, о необузданном характере которой слава давно неслась не только по всей деревне, но даже по всему околотку7.

– Сейчас я встретила Ивана, сына старосты, он сказал, что через несколько минут сюда принесут вещи Дуни, – заметила девочка, желая чем-нибудь рассеять злобное настроение матери.

– Воображаю, какие там чудные вещи! Дрянь всякая, наверное; только лишнее место в избе будет занимать. Я вот рассмотрю, да потом и вон выкину, – отозвалась Марья.

Вспомнив, что в числе вещей, которые будут принесены, находится несколько платьев покойной матери, дорогих для неё по воспоминаниям, Дуня в первую минуту хотела было возразить, но затем ей вдруг так живо послышались слова: «терпи, надейся и молчи», – что она сделала над собою усилие и, вместо того чтобы ответить, молча отошла в сторону.

Марья принялась делить молоко: для Тани и для себя она налила по полной чашке наравне с краями, для Анюты несколько меньше, а для Дуни около половины. То же самое повторилось и при дележе хлеба, после чего все сели завтракать. Дуне было не до еды; она даже не прикоснулась ни к молоку, ни к хлебу, на что, впрочем, тетушка Марья не обратила никакого внимания. Что же касается Анюты, то она в продолжение всего времени, пока они сидели за столом, не спускала глаз с бедной сиротки, надеясь воспользоваться первою возможностью и как-нибудь, знаком руки или головы, ободрить ее; но Дуня, как села на скамейку, как уставилась взором в одну точку, так ни разу даже не обернулась до тех пор, пока наружная дверь избушки вдруг с шумом не распахнулась и на пороге не показался тот самый Иван, о котором только что говорила Нюта, – он держал в руках небольшой сундучок и подушку.

– Вот вам, тетушка Марья, приданое для вашей новой дочери, – пошутил парень, рассмеявшись во весь свой широкий рот.

Марья ответила ему также какою-то шуткою, а когда он удалился, принялась разбирать сундук, причем бесцеремонно распределяла находившиеся там вещи между собою и собственными дочерьми, сказав в заключение, что Дуне ничего не надобно, а когда понадобится, так она или отдаст ей часть того, что теперь назначила дочерям, или сошьет новое.

– Терпи, надейся и молчи, – снова прошептал над ухом девочки невидимый голос, благодаря чему она, по примеру предыдущего раза, решилась не открывать рта для ответа и, закусив нижнюю губу чуть не до крови, молча отошла в сторону.

Последующие затем дни потянулись обычным порядком; тетушка Марья обратила сиротку Дуню в настоящую работницу: все, что только надо было делать для дома тяжелого, грязного, неприятного – поручалось ей, причем в случае малейшего отступления или самой ничтожной неаккуратности на бедную девочку сыпались сначала брань, а затем побои.

С Анютой тетушка Марья, видимо, старалась не допускать её сближения и, зная, что Анюта девочка добрая, очевидно, боялась, чтобы она не вздумала баловать сиротку, вследствие чего последняя, пожалуй, перестанет слушаться. Таня сама как-то сторонилась Дуни, при каждом удобном случае давала ей чувствовать, что она всем обязана её матери и вообще относилась к ней почти с презрением.

Тетушка Марья словоохотливостью не отличалась, а если когда и говорила, то большею частью одни только колкости; следовательно, Дуня в общем оставалась совершенно одинокою. Что же приходилось делать, как не терпеть, молчать и надеяться?.. К первому и ко второму она уже успела привыкнуть настолько, что это ей не казалось трудным, но относительно третьего бедняжка часто задумывалась, и сколько ни ломала свою хорошенькую головку над тем, чтобы разъяснить, на что именно должна была надеяться, все-таки не приходила ни к какому результату.

Однажды, когда на душе у неё было как-то особенно тяжело и тоскливо, и когда она, покончив все домашние работы, присела отдохнуть на завалинку8, к ней вдруг неожиданно подошла какая-то незнакомая женщина и, вежливо поклонившись, спросила, здесь ли живет одна бедная вдова, известная под именем «тетушки Марьи».

– Здесь, – отозвалась Дуня, встав с места и в свою очередь отвечая поклоном.

– Скажите, пожалуйста, она, кажется, несколько времени тому назад взяла на воспитание девочку, сиротку Дуню.

– Взяла.

– Я имею до неё дело. Она дома?

– Тетушка Марья?

– Нет, Дуня.

– Она перед вами, – улыбнулась девочка.

– В самом деле! – обрадовалась женщина, ласково взглянув на свою собеседницу. – Вас-то как раз нам и надобно.

– Что прикажете!

– Я пришла от барышни Зиновьевой.

– От Зиночки? – перебила Дуня. – Разве она вернулась?

– Вчера вечером.

– Какое счастье! Я так много думала о ней, так хотела ее видеть.

– Она то же самое; она даже заплакала, когда узнала о постигшем вас горе и, в особенности, когда до неё дошли слухи о том, что вам здесь живется невесело вследствие дурного обращения тетушки Марьи.

– Тише… ради Бога, нас могут услышать, – заметила Дуня, тревожно оглядываясь по сторонам.

– Но вы сказали, что ее нет дома.

– Все равно; кто-нибудь из соседей может услышать, передать… Войдите лучше в избушку, там мы поговорим свободнее.

Женщина повиновалась, после чего Дуня тщательно затворила двери.

– Теперь объясните, кто вы такая и каким образом Зиночка могла узнать о том, что мне здесь живется плохо?

– Я недавно поступила к Зиновьевым и служу у них в качестве портнихи, что же касается того, откуда она могла слышать относительно вас, наверное не знаю, а только мне кажется, что барышня сегодня утром покупала ягоды у какой-то крестьянской девочки и долго с нею разговаривала. Может быть, та что и сообщила.

Дуня задумалась; она знала, что Нюта сегодня рано утром ходила в лес за земляникой и невольно подумала, не она ли это была?

– Итак, вы говорите, что пришли ко мне от Зиновьевых, – продолжала Дуня.

– Да. Зиночка просит убедительно, чтобы вы сейчас же, вместе со мною, отправились к ней, пойдемте.

– Сейчас не могу, к великому моему сожалению.

– Почему?

– Никого нет дома; мне приказано караулить избушку и, кроме того, еще надо наносить дров, приготовить воду, выстирать несколько полотенец и кое-что починить для Тани, младшей дочери тетушки Марьи.

– Все это вы должны сделать одни, без посторонней помощи?

– Должна…

Женщина покачала головой и хотела предложить Дуне отпроситься по крайней мере на следующий день, но в эту минуту кто-то постучал в двери. Дуня поспешила отодвинуть задвижку, дверь отворилась и на пороге показалась Таня.

– Скорее топи печку, – обратилась она к сиротке повелительным тоном, – маме дали в деревне корзиночку молодого картофеля, надо сварить, она обещала угостить меня и Анюту, а если что от нас останется, то и ты получишь; ну-ну, живее поворачивайся, – добавила девочка, возвысив голос, затем случайно обернула голову в противоположную сторону и, увидав незнакомую женщину, сконфузилась.

– Кто вы? – спросила она после минутного молчания.

Женщина ответила на вопрос и пояснила цель своего посещения.

– От Зиновьевых, вы говорите? Это, кажется, очень богатые помещики, их мыза на горе, за рекою?

– Да.

– Разве они знают Дуню?

– Очень хорошо, при жизни матери Дуня каждое воскресенье ходила туда играть с маленькой барышней, которая теперь желает видеть ее как можно скорее.

– Передайте барышне, что Дуня придет завтра; сегодня я не могу отпустить ее, так как мама вернется только к вечеру и Дуня должна немного помочь мне и сестре по хозяйству.

При слове «немного» Таня опустила глаза и покраснела; ей стало совестно своей лжи. Она знала отлично, что Дуня, по обыкновению, будет делать все одна, а вовсе не помогать кому бы то ни было, да еще «немного».

Молодая женщина на это ничего не возразила и, повторив еще раз просьбу свою непременно отпустить завтра сиротку на целый день, удалилась.

– Так вот как, ты знакома с этой богатой барышней? – обратилась к ней Таня, когда неожиданная посетительница, выйдя из избушки, повернула за угол.

– Знакома, – отвечала Таня.

– Расскажи, пожалуйста, подробно: как она живет, какие у неё комнаты, как она одета?

И Таня первый раз за все время пребывания сиротки в доме матери заговорила с ней как с себе равной. Дуня очень охотно отвечала на все вопросы; она рада была возможности поболтать и до того увлеклась этой болтовней, что совершенно позабыла про печку, про дрова, про воду и даже ахнула от ужаса, когда услыхала за дверью знакомый голос тетушки Марьи.