Читать книгу Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг - Страница 4

Из «Книги эскизов»
Морское путешествие[1]

Оглавление

Ах, корабли, я вас узнаю —

Мачты ввысь —

Приду и вас я испытаю:

Каких ветров вы ждете,

Чей берег стережете,

В чем ваша цель и корысть.

Один торговли ради в дальнюю даль уплывает,

Другой же остается, страну свою защищает,

А третий с трюмом набитым на родину прибывает.

Эгей, мечта моя, с кем ты отправишься в путь?


Старые стихи

Для американца, посещающего Европу, длительное морское плавание служит прекрасной подготовкой. Временное отсутствие величественных видов и каких-либо занятий странным образом расчищает ум для новых, ярких впечатлений. Разделяющее два полушария широкое водное пространство напоминает чистую страницу в книге бытия. Плавный переход, с которым в Европе черты и население одной страны практически незаметно сливаются с чертами и населением другой, полностью отсутствует. С того момента, как вы потеряли из виду родную землю, и до того времени, когда вы ступите на противоположный берег и одним махом окунетесь в шум и новизну другого мира, вас окружает пустота.


В наземном путешествии есть непрерывность окружения, череда сменяющих друг друга лиц и событий, продолжающих историю жизни и смягчающих эффект отсутствия и разлуки. В странствиях мы действительно тащим за собой «растяжимую цепь»[2], но цепь эта неразрывна, мы можем вернуться по ней назад, звено за звеном, и последнее звено все еще будет приковано к дому. Дальнее морское плавание, однако, немедленно обрывает эту связь. Оно разверзает пропасть – не воображаемую, но реальную, – отделяющую нас от дома, пропасть, подверженную бурям, страху и неопределенности, делающую расстояние осязаемым, а возвращение непредсказуемым.

Так во всяком случае обстояло дело со мной. Когда голубые очертания родного берега исчезли вдали, словно облако за горизонтом, мне показалось, что я закрыл дверь одного мира с его тревогами и заботами и получил время собраться с мыслями, прежде чем открыть новую дверь. У меня на глазах таяла земля, в которой сосредоточено все, что мне дорого в жизни. Сколько превратностей могут в ней произойти и сколько изменений во мне самом, прежде чем я снова ее увижу! Кто способен предсказать, отправляясь в дорогу, куда занесут его ненадежные течения бытия или когда он вернется? И суждено ли ему вновь увидеть места, где прошло его детство?

Я говорил, что в море вокруг одна пустота. Хочу поправиться. Человеку, склонному предаваться фантазиям и грезам, море дает множество предметов для глубоких размышлений. С другой стороны, все они – диковины морских и небесных глубин, имеющие особенность отвлекать ум от мирских забот. Я с удовольствием свешивался за поручни квартердека или взбирался на грот-марс в погожие дни и часами созерцал спокойное лоно летнего моря, горы золотых облаков, выглядывающие из-за горизонта, представляя их в виде сказочных царств и населяя их жителями, созданными моим воображением, наблюдал, как лениво перекатываются валы, несущие свои серебристые туши к этим счастливым берегам, чтобы окончить там свое существование.

Со сладкой смесью ощущения безопасности и благоговейного трепета я смотрел с головокружительной высоты на чудищ морской бездны и их грубые забавы – стаи дельфинов, выпрыгивающие прямо перед носом корабля, медленно поднимающиеся на поверхность огромные тела касаток, ненасытную акулу, привидением мелькающую в синей воде. Мое воображение рисовало все то, что я когда-либо читал или слышал о подводном мире у меня под ногами, – рыбные стада, кочующие в его бездонных равнинах, притаившихся у земных устоев бесформенных чудовищ, призраков, которыми богаты байки рыбаков и матросов.

Иногда праздные мысли отвлекал на себя скользящий по кромке океана далекий парус. Как занимателен этот кусочек мира, торопящийся напомнить о своем существовании! Какой славный памятник человеческому гению, покорившему и ветер, и волны, соединившему дальние концы света, принесшему обмен благами, излившему на скупые земли севера богатства юга, разнесшему по всем краям свет знаний и милости цивилизованной жизни и тем самым объединившему рассеянные части человечества, которых природа, казалось, разделила непреодолимыми препятствиями.

В один из дней мы заметили дрейфующую вдали бесформенную массу. В море любой предмет, нарушающий монотонность безбрежных просторов, немедленно привлекает к себе внимание. Мы поняли, что видим мачту потерпевшего крушение корабля, там были остатки платков, которыми матросы привязывали себя к рангоутам, чтобы их не смыло за борт. Названия судна нигде не было видно. Обломки, очевидно, дрейфовали не один месяц – корпус облепили ракушки, к бокам прицепились длинные водоросли. Но где, подумал я, команда? Их схватка со стихией давно закончилась, они потонули под рев бури, их кости белеют на дне у подводных пещер. Безмолвие и небытие подобно волнам сомкнулись над ними, и никто уже не расскажет историю их гибели. Как тяжело вздыхали моряки на этом корабле! Как горячо молились их родные у осиротевшего очага! Сколько раз невеста, жена, мать с жадностью читали газетные новости, чтобы выловить случайные упоминания о скитальцах морской пучины! Ожидания сгущались в тревогу, тревога – в страх, страх – в отчаяние! Увы! Любимым никто не вернет памятной реликвии. Известно лишь, что команда покинула порт на судне и «не нашли ни их самих, ни их тел»[3].

Вид потерпевшего кораблекрушение судна, как водится, послужил поводом для множества зловещих историй, тем более вечером, когда ясная погода вдруг посвежела и насупилась, предвещая один из тех внезапных штормов, что иногда нарушают безмятежность летнего рейса. Сидя в каюте при свете тусклой лампы, только добавляющем жути, каждый рассказал свою историю кораблекрушений и бедствий. Мне больше всего запомнилась короткая история, рассказанная капитаном:

– Однажды я шел на добром, крепком корабле, – сказал он, – над банками Ньюфаундленда. Плотный туман, который частенько случается в этих широтах, не позволял разглядеть ничего впереди даже днем. Ночью же туман густел настолько, что мы не могли различить предметы длиной в два корпуса нашего корабля. Я зажег фонарь под клотиками и выставил вахтенного высматривать рыбацкие шмаки, часто стоявшие на якоре над банками. Ветер налетал порывами, мы двигались с приличной скоростью. И тут вахтенный вдруг кричит: «Впереди парус!» Не успел он закончить, как мы наскочили на лодку – маленькую шхуну на якоре, повернутую к нам боком. У них на борту все спали и не удосужились зажечь фонарь. Мы врезались в нее прямо посредине. Мощь, размер и вес нашего корабля вмяли шхуну под воду, мы пронеслись над ней, даже не сбившись с курса. Глядя на тонущие обломки, я увидел трех полуголых бедолаг, они с криками выскочили из каюты и, едва успев спрыгнуть с коек, были тотчас проглочены волнами. Вопли утопающих смешались с шумом ветра. Порыв ветра, который донес до наших ушей крики несчастных, быстро отогнал нас на большое расстояние. Я никогда в жизни не забуду, как они кричали! Мы набрали такую скорость, что не сразу смогли развернуть корабль и вернуться туда, где, по нашим представлениям, стояла на якоре шхуна. Несколько часов мы ходили кругами в густом тумане. Пускали ракеты, напрягали слух, пытаясь услышать зов о помощи. Ничто не нарушало безмолвия – мы так никого и не нашли.

Должен признаться, что эти рассказы на некоторое время отбили у меня охоту к высокопарным фантазиям. Ночью шторм разыгрался не на шутку. Море металось в диком смятении. Волны накатывали и обламывались со страшным, сердитым звуком. Бездна взывала к бездне. Время от времени темную масса туч раздирали вспышки молний; полыхнув над пенными валами и погаснув, они делали тьму еще гуще. Над широким водным простором грохотал гром, отражаясь эхом и раскатываясь по водяным горам. Корабль раскачивался и падал в ревущие ущелья, непостижимо, как он удерживал равновесие и не терял плавучести. Реи окунались в воду, нос зарывался в волны. Подчас казалось, что вздымающаяся стена воды вот-вот опрокинет корабль, и только ловкий поворот штурвала позволял избежать столкновения.

Я ушел в каюту, но жуткая картина преследовала меня и там. Свист ветра в снастях напоминал погребальные вопли. Скрип мачт, скрежет и стоны переборок под напором бурной стихии нагоняли ужас. Я слушал, как вдоль борта, рыча мне прямо в уши, проносятся волны, будто Смерть собственной персоной бушевала вокруг плавучей тюрьмы, выискивая добычу. Достаточно вылететь заклепке, треснуть шву, и она ворвется внутрь.

Однако вскоре пригожий день, спокойное море и попутный ветер разогнали мрачные мысли. В открытом море невозможно не поддаться радостному воздействию ясной погоды и доброго ветра. Когда корабль идет под всеми набухшими от ветра парусами, весело мчась по барашкам волн, как величаво и смело он выглядит – словно повелитель пучины!

Я мог бы написать целый том о радостях морского путешествия, ибо для меня оно представляет собой почти нескончаемый восторг, однако пора спуститься на берег.

Одним прекрасным солнечным утром с топа послышался крик: «Земля!» Лишь те, кто это испытал, способны оценить тот сладкий клубок ощущений, который охватывает душу американца, впервые завидевшего Европу. Одно только имя вызывает массу ассоциаций. Земля обетованная, изобилующая всем, о чем ему рассказывали в детстве и о чем годами думал его пытливый ум.

С этого момента и до прибытия царило лихорадочное оживление. Боевые корабли, рыскающие вдоль берега, как гигантские сторожа, врезающиеся в пролив мысы Ирландии, подпирающие облака горы Уэльса – все это вызывало пристальный интерес. Когда мы проплывали мимо устья Мерси, я обследовал берега реки в подзорную трубу. Мой взгляд наслаждался видом аккуратных коттеджей с подстриженными кустами и зелеными полосками травы. Я увидел заросшие плющом развалины аббатства и торчащий из-за лба соседнего холма шпиль деревенской церкви – характерные черты Англии.

Нам повезло с приливом и ветром, к пирсу удалось причалить почти сразу. На пристани толпились люди, одни – праздные зеваки, другие с нетерпением ждали друзей и близких. Я узнал купца, для кого корабль доставлял товар. Он выделялся расчетливым прищуром и вертлявостью. Сунув руки в карманы, торгаш задумчиво насвистывал и расхаживал туда-сюда на маленьком пятачке, оставленном ему толпой из уважения к его сиюминутной важности. Люди на пристани и на борту корабля, когда знакомые замечали друг друга, обменивались возгласами одобрения и приветствия. Мне бросилась в глаза молодая женщина в скромном платье, привлекшая мое внимание своим поведением. Она стояла в первых рядах, подавшись вперед, и лихорадочно ощупывала взглядом корабль по мере его приближения к берегу, выискивая знакомую фигуру. На лице – разочарование и печаль. Я услышал за спиной окликнувший ее слабый голос, он принадлежал бедному матросу, проболевшему все плавание и вызывавшему сочувствие у всех на борту. В хорошую погоду соседи по каюте расстилали для него в тени на палубе матрац. Однако за последние дни его состояние настолько ухудшилось, что он не поднимался с подвесной койки, шепча одними губами надежду не умереть прежде, чем увидится с женой. Когда корабль шел по реке, больному помогли выйти на палубу, и теперь он стоял, прислонившись к вантам, такой изможденный и мертвенно бледный, что даже любимая жена его не узнала. При звуке его голоса взгляд ее метнулся к лицу матроса и в один миг полностью ухватил скорбную картину. Женщина сцепила пальцы перед собой, издала сдавленный крик и, заламывая руки, в безмолвном отчаянии застыла на месте.

Повсюду поднялась суматоха и спешка – встречались знакомые, приветствовали друг друга друзья, совещались деловые люди. И лишь я был одинок и ничем не занят. Меня никто не встречал и не приветствовал. Я ступил на землю предков, но чувствовал себя на ней чужаком.

2

Ссылка на стихотворение Оливера Голдсмита «Путник, или Взгляд на общество». (Перевод. А. Парин.)

3

Цитата взята из «Церковной истории» Евсевия Кесарийского, том VI, глава 42, стих 3.

Таинственный портрет

Подняться наверх