Читать книгу Первая командировка - Василий Ардаматский - Страница 4

Они расстались, по счету Самарина, на двадцать третий день скитаний.

Последние дни они уже не спорили – обоих утомила безысходность споров. Карандов становился непереносимым. Он нервничал оттого, что немцы все чаще попадались на их пути. Идти строго на восток было все труднее и опаснее, приходилось петлять, чтобы обойти стороной опасные места, густо насыщенные вражескими войсками.

В то предрассветное утро, когда они искали себе убежище для дневки, Карандов сказал спокойно и твердо, как об окончательно им решенном:

– Дальше не пойду. Мне эта игра в кошки-мышки осточертела.

– Поступайте как хотите, – устало отозвался Самарин.

– Ну ты скажи, на кой черт нам твоя Москва, занятая немцами?! – вскинулся Карандов и, не дожидаясь ответа, продолжал уже спокойнее, и даже примирительно: – Зиму переждем в глухой деревеньке, а к весне война кончится наверняка, и все будет ясно.

– Одно могу сказать – вы просчитаетесь, – как только мог спокойно ответил Самарин.

Карандов обозлился:

– Вот что, Самарин, заткнись-ка ты со своими внушениями! Не хочу их слышать! С меня хватит! Учит, учит, а ты погляди на себя! Зарос, как обезьяна, лежит в грязи, от страха не дышит, а рассуждает… Тебе попом быть: что бы ни случилось – на все воля Божья. Иди, иди в попы, патлы уже отрастил.

Действительно, оба заросшие по глаза, они лежали в мокром, глиняном кювете и наблюдали за деревенькой из пяти хат – нет ли там фрицев?

Самарин промолчал.

Немцев в деревне вроде не было. Вообще никого не было видно – за все утро ничто там не шевельнулось.

– Пошли, – сказал Карандов, и первый направился к стоящему на отлете покосившемуся сараю.

Тут они и устроились на дневку. Самарин зарылся с головой в кучу гнилой соломы. Карандов приготовил себе место рядом, но не лег.

– Пойду промышлять шамовку. – И бесшумно вышел из сарая.

Самарин тут же уснул.

Проснулся как от толчка и с ощущением тревоги. Уже смеркалось. Карандова рядом нет, и лежбище его нетронутое. Виталий вскочил и, чтобы согреться, начал подпрыгивать, делать резкие движения руками, побегал от стены к стене. Согрелся. Захотелось есть. А весь его запас – черствая краюшка хлеба. Он грыз ее и через приоткрытую дверь смотрел, что происходит в деревне. А там, как и утром, не было заметно никого живого.

Но куда девался Карандов? Может, зашел в какую избу и устроился там, а его не позвал, потому что рассердился? Но что-то не было это на него похоже, все-таки он все всегда делил пополам. Может, попался? Схватили его? Опять не похоже. Был бы шум. И вдруг возникла догадка: он удрал… удрал…

Виталий пошел в деревню. Заглянул в одну избу – пусто, пол выломан, вздыблен, загнетка печи завалена кирпичом. В другой избе тоже никаких признаков жизни, и только как напоминание о ней на лавке стояла деревянная шайка с окаменевшим тестом… Деревня была мертвой, и непонятно, что произошло с ее жителями.

Никаких следов Карандова нигде не было.

Он удрал… Ну и черт с ним! Не думать больше о нем! Самарин внушал себе, что одному ему пробиться к своим будет даже легче.

Он продвигался по солнцу по возможности строго на восток – и по-прежнему только ночами. Теперь он примерно знал, где находится. Обойдя город Борисов с юга, он ночью на обнаруженной в кустах долбленке перебрался на другой берег реки Березины и продолжал идти на восток – где-то впереди должна быть Орша.

На рассвете он забирался в какое-нибудь укрытие, отсыпался и наблюдал оттуда за движением гитлеровских войск. Тут их было так густо напихано, что даже ночью гляди в оба. Впрочем, немцы, останавливаясь на ночевку, совсем не таились, вели себя шумно, даже музыка слышалась.

Худо было с едой. Последние два дня Самарин держался на ягодах да на щавеле. Но за помощью к местным людям не обращался, хотя видел их теперь каждый день. Сам того не сознавая, он продолжал следовать совету Карандова, который говорил: «Чужая душа, как известно, – потемки, и накладно ценой своей жизни выяснять, что там, в этой душе, да и незачем…» Так или иначе, но за помощью к людям он не обращался.

Все-таки ему здорово везло. Для многих, попавших тогда в такие же обстоятельства, блуждания по вражескому тылу обрывались трагически. Сколько безвестных могил осталось на том скорбном пути в лесах и болотах! А он уже больше месяца идет на восток – и ни царапинки. Может быть, именно поэтому и зная, что цель все ближе, он и осторожничал. Однако стал торопиться. Летом ночи короткие – много не пройдешь; он стал прихватывать и рассветное время.

Этой ночью ему не повезло – забрел в непроходимое болото и понял это не сразу. Шел да шел по мягкой мшистой равнине, поросшей мелким кустарником, с еще не созревшими ягодами дурники. Впереди, на уже начинавшем светлеть горизонте, чернел лес, в котором он думал укрыться на день. Но вдруг земля под ним будто качнулась, и одна нога по самый пах ушла в теплую трясину. Повалившись на бок и ухватившись за куст дурники, он с трудом вытащил ногу. Огляделся. Вокруг во мшанике черно поблескивала вода. Попробовал встать, и снова ноги начали вязнуть в трясине. Тогда он лег ничком и пополз назад по собственным следам, раскидывая пошире руки и ноги.

Выбрался на сухое место, осмотрелся. Уже совсем рассвело. Вокруг была необозримая зеленая равнина. Там, откуда он выбрался, клубился туман, как над озером. Лес, к которому он шел и который казался совсем близким, далеко отодвинулся вместе с горизонтом.

Становилось все светлее, и нужно было срочно убираться с этого хорошо просматриваемого места. А тут еще, как назло, привязались две сороки, летают над ним и тревожно орут на все болото. Самарин свернул в сторону и, пригнувшись, побежал левее, туда, где над зеленой гладью болота виднелась бахрома кустарника. Мшаник кончился, ноги стали вязнуть в черной земле. Он остановился. Здесь когда-то добывали торф. Неподалеку лежали кучки из торфяных брусков, и оттуда в кусты уходила дорога.

Шагах в десяти от дороги он залез под густой куст можжевельника и лег ничком на прохладную, росную землю. Когда залезал сюда, вспугнул голубенькую трясогузку, и теперь она, тревожно посвистывая, перелетала с места на место над его головой. Но, слава богу, вскоре умолкла и даже шмыгнула в кусты рядом. Пряно пахло можжевельником. Самарин стал засыпать…

Что за странная птица появилась? Такого птичьего голоса он никогда не слышал. Скрипит, вроде как коростель, но с каким-то присвистом и уж больно ритмично. Скрип слышался все ближе. Самарин осторожно поднял голову и обмер – по дороге пожилой мужчина толкал тачку. Скрипело с подсвистом железное колесо. Мужчина одет был не по-деревенски – двубортный серый пиджак, брюки заправлены в сапоги, а на голове берет, из-под которого клочьями торчали седые волосы. Он подкатил тачку к кучке торфа и начал укладывать в нее черные бруски. Нагрузив тачку с верхом, взялся за ручки и покатил ее назад, снова приближаясь к Самарину. Теперь он разглядел его лицо: загорелое, чисто выбритое, с аккуратно подстриженными белыми усами под массивным носом. Над устремленными вперед глазами нависали густые и тоже седые брови.

Решение возникло мгновенно, без обдумывания. Самарин поднялся и встал за кустом можжевельника, который был ему по грудь. Вытащил из кармана наган и сунул его за ремень.

Тачка теперь не скрипела. Колесо глубоко врезалось в мягкую землю, мужчина то и дело останавливался, оттягивал тачку назад и потом с разбегу, рывком проталкивал ее дальше.

Завяз мужчина со своей тачкой – ни взад ни вперед. Опустил ручки, торфяные бруски посыпались на землю, но он их не подбирал, стоял, тяжело дыша.

Самарин вышел на дорогу:

– Помочь вам?

Мужчина вздрогнул и сделал шаг назад.

– Не бойтесь. Вижу, как вы мучаетесь в одиночку…

Мужчина молчал и удивленно смотрел на Виталия. Именно удивленно и без всякого страха. Так, может, целую минуту они стояли и смотрели друг на друга.

– Ну что ж, помогите, – сказал наконец мужчина осипшим голосом.

Самарин подошел к тачке. Помочь оказалось нелегко: вдвоем взяться за ручки – неудобно, а толкать каждому за свою ручку – тоже нескладно.

– Погодите-ка, – сказал мужчина. Он выдернул из брюк ремень и привязал его к переднему борту тачки: – Вы будете тянуть, я – толкать.

Дело пошло, и они выкатили тачку на сухую дорогу. Остановились.

– Дальше я справлюсь. Спасибо, – сказал мужчина. Он все это время продолжал удивленно разглядывать Виталия. – Вы явились мне как Святой Дух.

– На зиму запасаете? – спросил Самарин.

– Приходится. Хотя кто знает, доживем ли до зимы.

– Чего такой пессимизм?

– По вашему виду – вам тоже не до оптимизма.

– В одежде ли дело? – усмехнулся Виталий.

Мужчина вынул из кармана железную коробочку:

– Закурить хотите?

– Спасибо.

Мужчина стал свертывать цигарку и спросил как бы невзначай:

– От своих отбились?

– Свои есть везде. Разве вы не свой? – ответил Самарин.

– Весь вопрос – кому свой? – тихо, будто про себя, произнес мужчина.

– Не фрицам же? – почти весело спросил Виталий.

– Ну им-то нет.

– Вот видите, а говорите, я от своих отбился! – уже совсем весело сказал Самарин. У него и в самом деле на душе сейчас стало радостно. Вот же, за все скитания заговорил с первым человеком – и он наш, советский! – Вы кто?

– Был тут учителем. Ну а вы кто?

– Могу сказать одно – тоже советский человек.

– А у вас вид бандита с большой дороги, – улыбнулся мужчина.

– Я же сказал, не в одежде дело. Как вас зовут?

– Семен Игнатьевич. А вас?

– Виталий Сергеевич… Виталий.

– Теперь, Виталий Сергеевич, разрешите и мне спросить: в помощи нуждаетесь?

…Остаток дня Самарин провел в своем убежище в можжевельнике, а когда стемнело, Семен Игнатьевич пришел за ним и отвел к себе.

Одноэтажная школа, где он жил, стояла на отлете сгоревшей дотла деревни. Там остались только черные печи с трубами.

Они вошли в комнату, Семен Игнатьевич занавесил окно одеялом и зажег висевшую под потолком керосиновую лампу.

– Поглядите-ка на себя, – сказал он, кивнув на зеркало в дверце шкафа.

Виталий посмотрел и замер. На него смотрел старик с клочковатой грязной бородой.

– Ужас! – вырвалось у него.

– А может, наоборот – ваше спасение, – сказал Семен Игнатьевич и вдруг спросил: – Какие у вас намерения?

– Пробиться через фронт к своим, – ответил Самарин, не чувствуя уже никакой опасности и уверенный, что он встретил настоящего советского человека, на которого он может положиться.

– Тогда бороду лучше оставить, разве укоротить немного, – сказал Семен Игнатьевич. – А вот помыться вам следует, от вас, извините, дух того-с…

Самарин вымылся в железной бочке с дождевой водой. Семен Игнатьевич дал ему свои брюки и суконную куртку.

– Малость франтовато, – сказал он, оглядев Виталия. – Снимите куртку, я ее немного измажу.

Заговорили о том, как Самарину идти дальше. Отсюда до Орши было пятьдесят километров с небольшим.

– Там идут бои, – сказал Семен Игнатьевич. – Еще позавчера даже здесь было слышно, и ночью в небе полыхало. Но сегодня что-то тихо. Наверное, фронт покатился дальше на восток. – Он вздохнул и произнес тоскливо: – Не пойму, как это все случилось? Почему бежим?

Он смотрел на Самарина, но тот молчал. Сказать, как, бывало, Карандову, что все равно нас победить нельзя, он почему-то не мог…

– У нас тут немцы были всего один день, вернее, вечер и ночь, – стал рассказывать учитель. – Два грузовика с солдатней. В школе у меня ночевали офицеры. Трое. Один кое-как говорил пo-русски. Он сказал мне: учи, учитель, немецкий язык. Русский теперь будет не нужен. Кончилась ваша Россия. Будет новый германский порядок. А утром они обнаружили убитым одного своего солдата, который сторожил лесную дорогу. Поди узнай, кто его убил. Они и узнавать не стали. Согнали всех жителей в большой сарай и подожгли. А потом еще из пулемета и автоматов… Затем подожгли всю деревню, дом за домом. И уехали. И снова тот офицер сказал мне: учи, учитель, немецкий язык, чтобы уметь сказать немецкой армии спасибо за то, что не зажарили мы тебя сегодня вместе с мужиками.

– И никого в живых не осталось? – потрясенно спросил Самарин.

– Всех. И детей тоже. Всех моих учеников… – Лицо у Семена Игнатьевича перекосилось, и он надолго замолчал. Потом тихо спросил: – Неужели правда – конец России?

– Нельзя так думать… нельзя, – еле слышно отозвался Самарин.

Около полуночи Виталий отправился в путь. Они вышли из школы, и вдруг Семен Игнатьевич схватил его за руку:

– Стойте! Опять слышно… бой слышен…

Действительно, Самарин услышал что-то похожее на дальний-дальний гром. Он заторопился, стал благодарить учителя, но тот остановил его:

– Не надо… Стыдно за это благодарить.

Виталий сжал руку учителя и порывисто обнял его за плечи.

Это была ночь на 6 июля 1941 года, когда 20-я армия генерала Курочкина начала у Орши наносить контрудары по наступавшим гитлеровским войскам.