Читать книгу Опальные - Василий Авенариус, Василий Петрович Авенариус - Страница 4

Талычевская оружейная палата по своим размерам была немногим меньше молельни, по разнообразию же скопленных в ней воинских доспехов сделала бы честь иному арсеналу. Одна стена была увешана в виде затейливого узора огнестрельным и холодным оружием того времени: фузеями, мушкетами и пистолями, саблями, палашами и кинжалами; другую стену украшали сверкающие сталью, серебром и золотом древнерусские копья, луки, колчаны, обухи, топорки, рогатины, бердыши, мечи, брони, шапки ерихонские…

С такой-то шапкой-ерихонкой на голове, с броней-бехтерцем на груди, с мечом в правой руке, с бердышем на левом плече Кирюшка вышел теперь навстречу входящим боярчонкам и отвесил им поясной поклон.

– Здравия желаем, господа честные! Добро пожаловать!

– Ах ты, шут гороховый! – рассмеялся Юрий. – А где же тут сокольничьи снаряды?

– Да вот, в пролете.

В глубине указанного пролета, действительно, виднелись развешанные по стене принадлежности соколиной охоты и насаженные на подставках чучела разных ловчих птиц.

– Чучела эти набил сам дедко, – объяснил не без гордости Кирюшка. – А вот и убор сокольничий.

– Подай-ка его сюда.

Натянув на плечи поданный ему Кирюшкой сокольничий кафтан, а на ноги сафьяновые сапоги, Юрий подвязался струйчатым поясом, насадил набекрень горностаевую шапку, перекинул через плечо бархатную сумочку с вышитой на ней золотом вещей райской птицей «гамаюн», а на руки надел рукавицы с «притчами в лицах», т. е. с изображением тех наказаний, которым подвергается сокольник за нерадивое исполнение своего долга.

– Теперь достань-ка еще трубу.

– Не дудку ли? – подтрунил над ним Кирюшка, снимая с гвоздя серебряный охотничий рог.

– Ну, рог, что ли! А это еще что?

– Это тулумбаз и вощага, – с важностью знатока объяснил внук старика-сокольника, подавая ему небольшой бубен и плетку. – Тулумбаз подвешивают к седлу, а вощагой бьют по тулумбазу, чтобы вспугнуть дичь для сокола.

– А где же конь мой? – усмехнулся Юрий. – На тебя самого верхом сесть?

– Нет, я – воин, и конем быть мне не пристало. Вот кабы ты потрубил в рог да поиграл на тулумбазе, так я показал бы тебе разные воинские «артикулы».

– Да сам-то ты откуда их знаешь?

– А видел их летось в городе, когда ездил туда с дедкой.

– Ну, так вот что: я буду трубить, Илюша поиграет на тулумбазе, а ты выделывай какие знаешь штуки.

И вот палата огласилась нестройными звуками охотничьего рога и бубна, звучавшего, впрочем, под ударами плетки скорее вроде барабана; Кирюшка же важно зашагал взад и вперед, выделывая мечом и бердышом свои воинские штуки.

Так ни один из них не заметил, как на пороге молельни выросла грозная фигура боярина Ильи Юрьевича. Только когда грянул его громовой голос: «Что за содом такой!», все трое разом оглянулись. Сумрачное лицо боярина горело огнем, а тучное тело так и колыхалось от едва сдерживаемого гнева. Совершенный контраст представляла выглядывавшая сзади рожица боярского приятеля Пыхача с расплывшейся лукавой улыбкой: присяжного потешника, видимо, забавляло замешательство трех проказников, застигнутых врасплох.

На пороге молельни выросла грозная фигура боярина Ильи Юрьевича

Юрий и Илюша так и застыли на месте. Кирюшка же, уронив с перепугу на пол бердыш и меч, заметался по палате, как угорелый, и вдруг исчез в углублении стены, где хранились принадлежности охоты.

– Куда? Куда? – закричал боярин, стуча тростью по полу. – Назад!

Но притаившийся за пролетом парень счел за лучшее не подавать пока и голоса.

– Знает кошка, чье мясо съела! – заметил Пыхач, протискиваясь вперед.

– Пропусти-ка меня к нему, батя.

– Да мне бы только броню снять… – откликнулся тут плаксиво Кирюшка.

– Заговаривай, брат, зубы!

И, отыскав его за пролетом, Пыхач вытащил его оттуда за шиворот.

– Ползи, червяк, и бей челом!

Пополз «червяк» на коленях к боярину и стукнулся лбом об пол.

– Прости меня, о сударь боярин! Стоит ли тебе о всякого червяка марать твою боярскую трость?

Илье Юрьевичу, в самом деле, как будто не хотелось осквернять трость, и он с гадливостью пнул только сапогом в голову кающегося грешника.

– Пошел вон!

Тот не дал повторить себе приказа и юркнул в дверь.

– А ты, Спиридоныч, – продолжал Илья Юрьевич, – ступай-ка, скажи Кондратычу, чтобы хорошенько проучил внука батожьем.

– Не премину, батя, не премину. Сам же ты тут своеручно сейчас учить своих юнцов будешь? Дело хорошее, хорошее дело. Ну-ка, малые, изготовьтесь!

– Будет тебе язык чесать! – буркнул на шутника боярин. – Уходи!

– Без свидетелей, знамо, повадней. Только трость-то свою все лучше в угол поставь, неравно либо ее, либо их повредишь. Три раза прости – в четвертый прихворости.

– Ладно, старый болтун, говорят тебе! Терпение патрона, очевидно, готово было лопнуть.

Мигнув украдкой мальчикам, чтобы не падали духом, Пыхач также выскользнул вон.

Притворив за ним дверь, Илья Юрьевич обратился теперь к сыновьям.

– Подойдите-ка оба ближе.

Илюша подошел первым, Юрий сделал два шага и остановился.

– А ты-то что же? – спросил его отец, постукивая палкой, но, вспомнив вдруг, видно, совет Пыхача, отставил в сторону палку и вместо нее взял плетку из рук младшего сына. – Подойди, слышишь?

Меняясь в лице и кусая губы, Юрий стоял как вкопанный. Илья Юрьевич сам шагнул к нему и щелкнул по воздуху плеткой. Но тут совсем неожиданно удержал его Илюша.

– Не бей его, батюшка! Ведь после тебя он – старший в роде, будущий боярин…

Рука с плеткой опустилась, боярин-отец оглядел с головы до ног «будущего боярина», своего первенца, стоявшего перед ним неподвижно с опущенными глазами. Не по летам высокий, статный, с выразительным юношеским лицом, пылающим теперь от душевного волненья, Юрий в нарядном сокольничьем уборе был так хорош, что родительское сердце невольно смягчилось. Но обнаружить перед сыновьями такую слабость не приходилось, и Илья Юрьевич по-прежнему сурово отнесся теперь к младшему сыну.

– Ты-то что, молокосос? Твоя очередь еще впереди.

– Знаю, и рад вынесть наказание и за себя, и за него.

– Заодно уж?

– Заодно. Для Юрия я на все готов.

– Ишь ты какой! – промолвил отец, и по сумрачным чертам его промелькнул как бы солнечный луч. – Ну, что же, коли так, то покажи спину.

По спине Илюши все-таки пробежали мурашки. Но он крепко стиснул зубы и повернулся спиной, решившись ни пикнуть.

Плетка свистнула снова, но спины мальчика коснулась только слегка, другого удара уже не последовало.

– Бог тебя простит! – сказал Илья Юрьевич. – На вот, поцелуй плетку, чтобы больше тебя не трогала, а потом повесь на место.

Илюша принял плетку, но вместо нее прижал к губам отцовскую руку.

– Ну, ну, хорошо… – проворчал боярин, не привыкший к таким нежностям, и провел рукой против шерсти по густой гриве мальчика. – Пора бы тебе опять постричься… А ты чего ждешь, «будущий боярин»? – обратился он полустрого-полушутливо к старшему сыну, стоявшему еще тут же в своем сокольничьем наряде. – Коли быть тебе раз боярином, то сокольником уже не быть. Изволь-ка сейчас переодеться, и впредь сюда ни ногой!