Читать книгу Либидо с кукушкой. Психоанализ для избранных - Василий Чибисов - Страница 6

После первых сессий сложилось впечатление, что предстоит длительный анализ с сомнительными перспективами. Большой удачей казалось простое нахождение компенсаторного ресурса без перехода в гиперкомпенсацию (компенсация, которая сама нуждается в компенсации).

Откуда такой пессимизм? При социофобии вытеснение не играет главной роли в динамике анализа. Просто Я испытывает перегрузку либидо, поэтому стандартная процедура изучения незнакомой реальности (обстановка, люди, коммуникативные задачи) обретает яркую эмоциональную окраску (σ-8).

Если что-то и вытеснено, то это сам опыт панических атак и сопряженное с ним чувство стыда. Как известно, серая масса реагирует на панику социофобов агрессивно: будь то прямая агрессия или агрессия в форме заботы. Что лишний раз подтверждает адаптивные истоки социофобии. Но и это вытеснение слабое и снимается в преддверии сна. Мозг начинает активно вспоминать, как хозяйка постеснялась заказать кофе. Или как у хозяина заплетались ноги, потому что позади шли две хихикающие девушки.

Ну а как вы хотели? Либидо возвращается от нагруженных посторонних объектов, потому что те потеряли актуальность. Зачем было нагружать все подряд объекты, если их мимолетность была очевидна? Затем, что избыток либидо легче раздать всем желающим и не желающим, чем пытаться усмирить. Усмирение, конечно, рано или поздно предстоит – для этого и существуют разные практики заботы о себе[15]. Необязательно психоанализ. Можно и вязанием заняться. Но у автора нет опыта вязания – только психоаналитическая практика (не считая хорроров, политических авантюр и управления хаосом).

К чему мы так подробно и нудно рассказываем о социофобии? К тому, что ничего из перечисленного в анализе Икара не наблюдалось. Избыток свободного либидо в Я и слабое вытеснение, вопреки обыкновению, не подталкивали клиента к ассоциированию или эмоциональному отыгрыванию.

Для обозначения эмоций клиент использовал не более трех разных категорий: стыд, обида, скука. Однако рассказы о самих панических атаках явно заставляли клиента переживать (голос дрожал, появлялись неконтролируемые модуляции). На прямые вопросы о своих ощущениях и тем более о своих мыслях (ассоциациях) на эту тему Икар отмалчивался.

Казалось, клиент сочетает две противоположности: социофобию и алекситимию (трудность в словесном выражении эмоций). В (σ-11) мы немного рассказали о противоборстве этих двух психических свойств, но тогда более подробные объяснения были неуместны. Сейчас нам понятно, что и алекситимия, и социофобия суть нити одного клубка, единого комплекса, намотанного на веретено психического времени. Это значит, что глупо метаться между двумя диагнозами, поднимая панику из-за перетекания одного в другой.

Но в тот момент мы не имели ни малейшего представления о комплексе Хроноса и о математической модели психопатий. Перед нами (вернее, за нами) был клиент, который исправно, но отрешенно перечислял различные эпизоды из детства. Не потому, что ему хотелось о них рассказывать, а потому что он «прочитал о важности детских травм».

Вы прекрасно знаете о стандартных психических защитах и сопротивлении. Психика субъекта мешает психоанализу, чтобы неприятное содержание оставалось под замком в бессознательном. Самое мощное сопротивление, вопреки расхожему мнению, проявляется не в молчании. Молчание лечит и помогает субъекту собрать волю в кулак для одного мощного удара по плотине психической цензуры. Хуже, когда клиент «из уважения к аналитику» что-то рассказывает, иногда изображая свободные ассоциации. Но ни одна нить его нарратива не тянется к клубку проблемного комплекса.

Говорить такой клиент мог долго и безрезультатно (как автор сейчас). Поэтому всегда стоит обращать внимание не на содержание нарратива, а на его структуру и лингвистические особенности.

Обнаружилось, что клиенту трудно определить, какие эпизоды из его рассказов случились раньше (или позже) других и сколько времени прошло между ними. Вытеснению подвергались не события, а их хронология.

Например, клиент мог сказать: «Когда я учился в третьем классе, произошло событие А» и далее «Когда я закончил седьмой класс, произошло событие Б». Казалось бы – события А и Б упорядочены, потому что связаны с номерами классов. Однако спросим клиента «Какое из событий: А или Б – произошло раньше?». Он ответит упорным молчанием.

«Раньше» – это сравнение двух событий, сравнение их положений в потоке времени. Если вернуться к абсолютному времени, то клиент с легкостью воспроизводит прежнюю привязку событий: «Событие А произошло, когда я учился в третьем классе, событие Б – после седьмого». Здесь события – это просто неподвижные верстовые столбы вдоль неподвижной дороги. Потока нет. Если не напоминать рассказчику, что условная дорога символизирует время, то все в порядке.

То есть психика по какой-то причине испытывает неудовольствие от осознания времени. Но полностью вытеснить хронологию означает потерять себя и свое прошлое. Приходится идти на компромисс, воспринимая темпоральные отношения как отношения иного рода. Например, пространственные или причинно-следственные. Или, как у Икара, привязывать их к карьере или учебе, то есть к неподвижным ступеням неподвижной иерархии.

Эффект сохранялся, когда клиент говорил и о ближайшем прошлом. Пример.

Кл. (Клиент): Утром я твердо решил, что пора менять обстановку. Позвонил знакомому архитектору. Двухэтажную пристройку снесут в мое отсутствие.

А. (Аналитик): Вы позвонили архитектору до сеанса или после?

Кл.: Утром.

Нет, аналитик не издевается, ему просто нужно оценить масштаб распада хронологии. Хотя после таких вопросов клиент имел полное право сам заподозрить аналитика в неумении слушать и логически мыслить. Зачем отвечать такому «специалисту» на элементарные вопросы? Однако проблемы с хронологией успели распространиться на умение выстраивать причинно-следственные связи.

Кл.: Сестра точно на меня обиделась.

А.: Откуда такая уверенность?

Кл.: Позавчера она проигнорировала мое сообщение в вотсапе. Прочитала, но не ответила. Она редко так делает.

А.: На что она могла обидеться?

Кл.: Я резко с ней разговаривал. На повышенных тонах.

А.: О чем?

Кл.: О ее отношении ко мне, к семейному делу. Что нельзя меня так игнорировать. Я же не просто так совета спрашиваю, а для дела.

А.: Как именно она вас игнорирует?

Кл.: Я же сказал, не отвечает на сообщения. Конечно, это происходит редко, но нельзя же…

А.: Стоп. Сколько раз она игнорировала ваши сообщения за последние три дня?

Кл.: Один раз.

А.: И сколько раз вы с ней об этом говорили?

Кл.: Один раз.

А.: Разговор шел на повышенных тонах?

Кл.: Да. Поэтому она и обиделась.

А.: И проигнорировала то самое сообщение?

Кл.: Да.

А.: И из-за этого вы ей позвонили, поговорили на повышенных тонах, она обиделась?

Кл.: Да.

А.: Так что произошло раньше?

Кл.: (молчит)

А.: Когда она проигнорировала сообщение?

Кл.: Позавчера.

А.: Когда вы с ней говорили на повышенных тонах?

Кл.: Вчера вечером. Я ехал от вас домой, позвонил ей и накричал.

А.: На вчерашнем сеансе вы не упомянули об этом разговоре. (То есть о разговоре, который произошел уже после сеанса).

Кл.: Не знаю. Наверное, не успел.

Последнюю фразу клиента можно уже толковать двояко. Не успел, потому что разговор де-факто еще не состоялся. Не успел, потому что были другие темы для обсуждения. Но уже понятно, что отношение к событиям носит странный оттенок темпоральной неразличимости. Клиент помнит, когда какое событие произошло. Но не может перейти от этого знания к пониманию очередности.

В отличие от большинства «коллег», мы категорически против психоанализа субъектов с психиатрическими диагнозами. Каждый должен мотыжить свой участок. Если есть подозрения на органические расстройства и прочие радости, требующие врачебного вмешательства, то именно врач и должен вмешиваться. Логично, не правда ли? Хотя находятся разные самонадеянные индивиды, всерьез верящие во всемогущество психоанализа. Мы, в силу своей грандиозной скромности, решили не рисковать и посоветоваться со знакомым психиатром.

Знакомый, возможно, не был светилом с мировым именем. Но, что гораздо важнее, на фоне своих коллег он в наименьшей степени подвергся профессиональной трансформации. Случай Икара его заинтересовал. Специалист отталкивался от того, что особые отношения со временем не мешают жизни клиента. Социализация, карьера, семья, творчество – в общем, полная адаптация и сохранность. Панические атаки? По меркам психиатрии это пустяк. Из-за ссадин на коленках не госпитализируют в травматологию, а учат увереннее стоять на роликах.

В конце концов, было предположено, что неприятие потока времени – это побочный продукт психоанализа. То есть это мы сами виноваты, а вне кабинета психика клиента в целом ориентируется во времени. Но что значит «в целом»? Значит, что «почти ориентируется». Но именно почти. Какая-то ее малая область все-таки бунтует против Хроноса. И именно к этому мятежному гарнизону клиент сам нашел тайную тропу, открыв новую главу развития психоанализа.

Было решено продолжить сеансы и просто наблюдать. Знакомый психиатр оказался прав. Никакой клиники – только сопротивление, только артефакты психоанализа.

На очередном сеансе у клиента закончились истории. Вытесненное, подойдя достаточно близко к поверхности сознания, дало о себе знать. Сопротивление Икара было и без того достаточно сильным, чтобы пресекать любые разговоры о времени. Теперь оно усилилось настолько, что погрузило клиента в молчание. Однако не бывает «сопротивления вообще», если только клиент не настроен против психоанализа как такового. Но и в этом случае сопротивляется что-то глубоко вытесненное, вроде бы неназываемое, но совершенно конкретное. Чему же сопротивлялся клиент? Вы уже знаете ответ: времени. Но почему?

Тогда мы не были готовы к подобной догадке. Это было слишком смело, необычно и странно. Всегда существует риск не обнаружить настоящую причину, а навязать клиенту нашу собственную интерпретацию проблемы. Внушаемый субъект может искренне согласиться с выдуманным решением, его симптом исчезнет, но наше понимание человеческой психики от этого не обогатится. Поэтому мы и не торопились с рабочей гипотезой: осознание хода времени доставляет клиенту неудовольствие. Вытесняются не конкретные мысли, а время как таковое. С другой стороны, почему бы и нет? Раздражают же бывших прокуроров фильмы про балерин!

Четверть сеанса прошло в молчании. Наконец, клиенту был задан вопрос о самых ранних воспоминаниях. Стандартный и, как правило, эффективный ход в подобных ситуациях. Клиент охотно рассказал о занятиях в музыкальной школе. Его отправляли туда только потому, что школа находилась через дорогу от дома. Клиент и раньше вспоминал о занятиях музыкой, которые не вызывали у него ни протеста, ни интереса.

Заметим, что в рассказах клиента фигурировали воспоминания и более раннего периода (примерно четырехлетний возраст). Но, во-первых, объективно «более раннее» не обязано совпадать с субъективным переживанием хронологии. Во-вторых, подобный отклик характерен для многих людей, в том числе вне кабинета. Мы используем чужой вопрос как повод, чтобы сказать о чем-то актуальном и важном для нас. Вместо «самого раннего» или «самого свежего» воспоминания мы делимся самым волнующим, актуальным и важным для нашего бессознательного.

Когда вам задают вопрос «с чего началось ваше программирование на С++», вы вряд ли вспомните Hello world или сортировку массива, хотя это был ваш первый код. Вместо этого на ум придет простенькая игра-стрелялка, написанная за пару месяцев мучений.

Любимый прием тех, кто проигрывает в дискуссии и пытается доказать несостоятельность собеседника: «Ты какую последнюю книгу прочитал?». Скорее всего в ответ прозвучит название не последней прочитанной, а посвященной тематике спора (и не факт, что прочитанной). Про то, что нельзя спрашивать о любимых фильмах, мы уже говорили (σ-4).

В общем, существует целый ряд вопросов, которые мозг воспринимает как предлог для ответа на свои собственные мысли. И это прекрасно.

Бессознательное клиента было обращено к походам в музыкальную школу, но не к самим занятиям. Просьба вспомнить как можно больше деталей вызвала у клиента некоторое оживление. Его речь ускорилась, отдельные события не были уже столь хаотически разбросаны во времени. Под конец сеанса клиент привел подробное описание внешности нескольких ребят, певших вместе с ним в хоре.

Две следующие сессии клиент озвучивал исключительно воспоминания о походах в музыкальную школу. Судя по голосу, структуре нарратива и общему состоянию, эти рассказы доставляли клиенту явное удовольствие. Сохранялся повышенный темп речи. Один раз клиент даже использовал слово «затем», однако этого было недостаточно для каких-либо выводов (это мог быть не темпоральный союз, а вводное слово).

Наконец, сопротивление еще больше усилилось – мы были на верном пути!

Кл.: Можно я сменю тему? Мне вспомнился один случай из студенческой жизни. Про музыкалку скучно все время рассказывать.

А.: Можно. Только один вопрос – что вы чувствовали, когда про музыкалку рассказывали?

Кл.: Радостно было.

Ан.: Почему? Скучно же рассказывать.

Кл.: Рассказывать скучно. А ходить туда было радостно.

Ан.: Вы вроде говорили, что занятия…

Кл.: (перебивает) Да, однообразные, но и ненапряжные. На (занятиях по) фортепиано мы за один урок успевали разобрать несколько простых этюдов. По клавишам попадать я научился быстро, но были проблемы с ритмом. Тогда И.Л. (имя преподавателя) разрешила пользоваться метрономом и самому выбирать темп.

После этого клиент, как и собирался, рассказал об эпизоде из студенческой жизни. Речь вскоре вернулась к обычному темпу, нарратив потерял целостность. Последние пятнадцать минут сеанса клиент преимущественно молчал, изредка вспоминая фамилии вузовских профессоров, когда и что они преподавали, какими качествами обладали. Под конец в этом перечислении стали мелькать имена педагогов из музыкальной школы. Бессознательное Икара показывало свое намерение говорить именно об этом периоде жизни. И теперь нам было примерно известно, как выглядел заветный ларец из прошлого. Более того, ларец можно было легко достать.