Читать книгу Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг. - Василий Дударев - Страница 5

Глава I
Образ России в оценке Бисмарка во франкфуртский период его дипломатической деятельности. 1851–1859 гг

Оглавление

Раскрытию поставленной в названии этой главы проблемы поможет рассмотрение внешнеполитических убеждений Бисмарка в период его деятельности на посту прусского представителя в Союзном сейме Германского союза во Франкфурте-на-Майне. Анализ переписки Бисмарка с прусским министром-президентом Отто фон Мантейффелем позволит сделать вывод об оценке прусским дипломатом проводимой по отношению к России политики Берлина и, что более важно, о наличии у него собственной программы действий. Изучение документов Бисмарка времен Крымской войны покажет его мнение о степени подготовки России к военному противостоянию трем державам. Интересным будет рассмотреть восприятие Бисмарком отдельных представителей российского дипломатического корпуса в Германии, с которыми ему приходилось постоянно сталкиваться по ходу своей деятельности. Исследование этих и других вопросов позволит приблизиться к пониманию восприятия Бисмарком прусско-российских отношений в этот период, его видения общей платформы для укрепления связей между двумя государствами. Важным представляется решение вопроса о том, руководствовался ли Бисмарк во внешней политике своими личными симпатиями или интересами прусского государства в том виде, в котором он их понимал, и какую роль в этом принципиальном для политика вопросе занимала Россия. Важным также будет изучение документов других прусских государственных деятелей этого времени, что позволит понять, насколько вообще российское направление было актуальным для Берлина в 1850-е гг.

После завершения революционных потрясений 1848–1849 гг. германский политический ландшафт казался довольно унылым. Провал революции, безуспешное решение назревшего национального вопроса и усиление консервативных начал в прусском государственном механизме происходили на фоне неудач, которые Пруссия переживала на международной арене. Безуспешно для Пруссии завершилась Датско-прусская война 1848–1850 гг. за включение герцогств Шлезвиг и Гольштейн в состав Германского союза, а Ольмюцское соглашение 29 ноября 1850 г. надолго закрывало для

Пруссии перспективу развития объединительных тенденций в Германии под ее главенством. Тяжелый эффект от этих внешнеполитических поражений усугублялся еще и тем, что Пруссия оказалась фактически в оппозиции к великим державам, которые в международных конфликтах становились на сторону её противников. В это время ключевую роль в центральноевропейских делах играла Россия, позиция которой в Ольмюце повлияла на решение австропрусского противостояния в германском вопросе в пользу Австрии. Вследствие этого в Германии к России стали испытывать чувство боязни, граничащее с неприязнью, что прекрасно демонстрирует опубликованное в 1851 г. в популярном берлинском юмористическом журнале «Кладдерадатч»[149] едкое стихотворение «Назад!». Это был сатирический пандан на написанное в начале 1814 г. известное стихотворение основоположника швабской школы романтизма Л. Уланда «Вперед!», в котором поэт взывал к германским государствам и их союзнице России и призывал их освободить Германию от наполеоновских войск и перейти Рейн для разгрома противника. Теперь же Россия представала в образе сурового и грубого надсмотрщика, регулирующего политическую жизнь в Германии:

Прочь! Обратно в Бундестаг!

Россия прочим молвит так!

Назад!


Неизвестный автор такими короткими фразами, более похожими на военные приказы и команды, обращался от имени России ко всем крупным германским государствам:

Внемлет Пруссия бесспорно,

Рада слушаться покорно:

Назад!

Встань ты, Австрия хромая!

Участью иной не обладая!

Назад!


Такие приказы были направлены также в адрес «старой Саксонии», «умной Швабии». С подачи неизвестного автора Россия рекомендовала Швейцарии «вышвырнуть негодяев», очевидно, германских революционеров, скрывавшихся в Швейцарии после 1849 г., обращалась к французскому президенту, чтобы тот протянул ей обе руки в знак дружбы и дальнейшего сотрудничества. Заканчивалось стихотворение также бойко:

Беспрерывно лишь назад!

Добрый ветер, свежий взгляд

Назад!

Назад – военный так звучит приказ!

Назад – все хором грянут враз:

Назад!


В таких обстоятельствах Пруссия едва ли могла рассчитывать на активное участие в обсуждении широкого спектра вопросов общеевропейской повестки дня и вследствие этого на сохранение своего авторитета в международных делах. Официальному Берлину только и оставалось, что сконцентрироваться на внутригерманских проблемах и скромно взирать за тем, как Австрия председательствует в Союзном сейме, заседавшем в столице Германского союза Франкфурте-на-Майне. Великая держава номинально, Пруссия вместе со своими четырьмя голосами имела в Союзном сейме такие же права, как и другие германские королевства: Бавария, Саксония, Ганновер и Вюртемберг.

После произошедших революционных потрясений Берлин принял решение делегировать во Франкфурт человека, который отстаивал бы интересы Пруссии, но не в ущерб компромисса с Австрией. Вселяющие надежду политические способности, преданность королю и Пруссии, особенно проявившиеся в грозные революционные события 1848–1849 гг., темперамент, с которым отстаивались убеждения, и хорошее покровительство в лице предводителя консервативной партии в прусском парламенте генерала Леопольда фон Герлаха помогли Отто фон Бисмарку, помещику из Альтмарка, представителю «крайней правой, охранительной стороны»[150] получить 8 мая 1851 г. назначение на занятие должности советника прусского посольства при Союзном сейме, а спустя чуть больше двух месяцев: 15 июля – должность прусского посланника при Союзном сейме.

Перед прусской миссией во Франкфурте была тогда поставлена основная задача, заключавшаяся в нормализации отношений с Австрией. Это соответствовало широко распространенному в то время в германской общественности мнению, что противостоять вызовам времени, таким как революционная опасность и угроза со стороны Франции, Пруссия может либо в союзе с Россией и Австрией[151], либо только в союзе с Австрией в рамках усиления германских интеграционных процессов[152].

Однако Бисмарк при соблюдении внешне благовидного по отношению к Австрии образа действий и при заверениях в тесной дружбе между двумя дворами с первых дней пребывания в «этой лисьей норе Союзного сейма»[153] стал добиваться дипломатических побед Пруссии над Австрией. В дело даже шли пропуски Бисмарком заседаний Союзного сейма, что блокировало работу Сейма в части обсуждения вопросов и принятия решений[154]. В трех важных вопросах: подготовка законодательства о печати, образование прусского военно-морского флота, а главное, сохранение патронажа Пруссии в Таможенном союзе – Бисмарком была одержана победа[155]. Такие успехи молодого дипломата не могли остаться незамеченными, особенно противниками Пруссии в Союзном сейме. Представители средних германских государств роптали на то, что поведение Пруссии, этого «самого решительного и самого опасного врага Союзной конституции», может обострить австро-прусский спор за главенство в Германском союзе, а сам Союз вернуть в революционное состояние 1849 г.[156] В одном из писем своему брату королю Фридириху-Вильгельму IV прусский принц Вильгельм отмечал: «Все враждебные нам газеты уже твердят, что Б<исмарк> Ш<ёнхаузен> должен уйти, а на его место должен прийти Рохов, что значит: сделать из козла садовника <…> Господь да сохранит нас от такого поражения!»[157]. В средних и мелких германских государствах встречали настороженно разыгрывавшуюся с новой силой политическую борьбу между Австрией и Пруссией[158].

Не осталась она незамеченной и в Петербурге. Для урегулирования конфликта во Франкфурт из Штутгарта был отправлен российский дипломат Александр Михайлович Горчаков, имевший хорошее представление о германских делах. Бисмарк жаловался Мантейффелю на то, что «князь Горчаков прибыл сюда, кажется, для содействия делу мира в Союзном сейме, но его взгляды на события носят явно сильную вюртембергско-австрийскую окраску, которую он приобрел в Штутгарте»[159]. Австрийский представитель во Франкфурте и по совместительству председатель Союзного сейма граф Фридрих фон Тун-Гогенштейн даже и слушать ничего не хотел об этой миссии Горчакова и таком грубом вмешательстве иностранного государства во внутригерманские отношения[160]. Бисмарк был недоволен оценкой Горчаковым своей роли в решении австро-прусских противоречий: «В качестве курьеза, я хочу привести тот факт, что князь Горчаков посредством своего личного влияния рассчитывал содействовать полному примирению между Австрией и Пруссией. Хотя он приписывает эту заслугу не только себе, но и тому обстоятельству, что он является слабым эхом голоса императора»[161]. В действительности, как писал Бисмарк, все спорные вопросы были решены еще до момента приезда князя. Более всего у Бисмарка «вызвало недоумение, что князь Горчаков смотрел на все события, в сущности, сквозь австрийские очки»[162], а перед отъездом передал графу Туну сообщение о результатах своей миссии, что доказывало Бисмарку поддержку Петербургом Австрии в германских делах.

Была ли такая поддержка Австрии основана на личных взглядах Николая I, или того требовали внешнеполитические планы России? В одном из писем Бисмарку прусский посланник в Карлсруэ Карл Фридрих фон Савиньи выразил мнение, что Россия намеренно затягивает Австрию в решение германских вопросов для того, чтобы иметь свободу действий на Балканском полуострове.

Планы России в этом регионе были действительно серьезными. В начале 1850-х гг. российский император Николай I считал возможным военными мерами принудить турецкого султана решить спор о Святых местах в пользу России. В письме фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу 7 января 1852 г. он писал: «Ежели дело примет серьезный оборот, тогда не только приведу 5-й корпус в военное положение, но и 4-й, которому вместе с 15-й дивизией придется идти в Княжества для скорейшего занятия, покуда 13-я и 14-я дивизии сядут на флот для прямого действия на Босфор и Царьград»[163]. О подготовке экспедиции на Босфор он говорил ранее с морским министром А. С. Меншиковым и адмиралом В. А. Корниловым, начальником штаба Черноморского флота. План экспедиции затем был принят[164]. Серьезные намерения Николая I в решении османской проблемы подтверждали и его беседы с посланником Великобритании в Петербурге Дж. Сеймуром в январе – феврале 1853 г.[165]

Бисмарк тоже учитывал балканский фактор в развитии российско-австрийских связей, однако считал более важными взаимоотношения Петербурга и Вены в Центральной Европе: «Я считаю, что Россия действительно заинтересована в том, чтобы ее сосед был занят в Германии, но не настолько, чтобы он распространил свое могущество на всю Германию, поскольку в этом случае он стал бы более сильным соперником в славянских землях и на Дунае»[166]. В письме Савиньи Бисмарк подчеркивал, что Австрия не сможет и не захочет отказаться от своих славянских земель и планов приобретения новых территорий на Балканах и что «без военного принуждения не даст России парализовать себя в устье Дуная или на своих южных границах»[167].

Оценивая политику Николая I, Бисмарк называл ее «более консервативной и тенденциозной, нежели захватнической», и полагал, что российский император «имеет достаточно земель, чтобы быть счастливым, если ему удастся защитить их вопреки течению времени»[168]. Смысл выражения «вопреки течению времени» становится ясным при прочтении строк из письма Бисмарка Савиньи: «Для императора Николая на первом плане стоит не экспансия, а тенденциозная политика и противодействие системе, которую Франция провозгласила бы на своих знаменах в возможной войне[169](но не для внутреннего применения, а для своих соседей)»[170].

Обсуждение этих вопросов в октябре 1852 г. не было случайным. Оно отражало общую обеспокоенность парламентариев Франкфурта событиями на Востоке. В начале февраля 1853 г. Бисмарк писал Мантейффелю: «Господин Прокеш сделал восточный вопрос предметом своего выступления; по его мнению <…> зародыш конфликта для европейских хитросплетений <…> может проистекать из спора о Святых местах между Россией и Францией»[171]. Назначение в конце января 1853 г. известного специалиста по восточному вопросу австрийского барона Антона фон Прокеш-Остена на пост председателя Союзного сейма было встречено в Берлине с настороженностью. По мнению самого Бисмарка, такие изменения демонстрировали повышавшийся интерес Австрии к восточной проблеме, на что должны были обратить внимание Россия и Пруссия. Прусский принц Вильгельм писал своему брату Фридриху-Вильгельму IV, «что это назначение нелепо. Но Прокеш для нас во Ф<ракфурте>-на-М<айне> на длительное время – слишком скверно. Я полностью рассчитываю на энергию и силу Бисмарка, чтобы противостоять ему vis à vis»[172]. В письме Герлаху Бисмарк писал о назначении А. фон Прокеш-Остена следующее: «Я думал о нем как Старый Фриц[169] о первых казаках, которых он видел: „с такими необходимо здесь бороться“»[173].

Принимая во внимание склонность императора Николая I к сотрудничеству с Австрией, Бисмарк считал, что Россия получит от нее в ответ лишь видимые уверения в политике «взаимного доброжелательного попустительства»[174] на Балканах. В это же время, по его мнению, настоящей целью Австрии было укрепление достигнутых в Ольмюце результатов и подготовка к ослаблению влияния России в балканском регионе, для чего предусматривалось пойти на сближение с западными державами.

В условиях назревающего конфликта Бисмарк задумывался о той вероятной роли, которую Пруссии, возможно, предстояло бы сыграть в отношениях с Россией. Еще в начале 1853 г. он писал генералу Л. Герлаху, что лучшим вариантом для Пруссии было бы вести такую политику, при которой «Австрия и Россия добивались бы нашего союза против Франции»[175]. Однако это было практически невозможно. Анализируя формирующийся политический расклад в Европе, принц Вильгельм прогнозировал, что Франция попытается использовать восточный вопрос для сталкивания Австрии и России, чтобы парализовать их силы по другим направлениям[176]. В письме Мантейффелю от 15 июля 1853 г. Бисмарк называл Австрию самым слабым из всех возможных союзников Пруссии в предстоящем конфликте. Он предсказывал, что Австрия пойдет на разрыв с Россией и, вспоминая о российской помощи в подавлении Венгерской революции и заключении Ольмюцского соглашения, называл ее «самой неблагодарной». Бисмарк склонялся к непопулярной в то время в Пруссии мысли о том, что единственным союзником Пруссии была Россия[177]. Еще в 1849 г. прусский надворный советник Луи Шнейдер писал: «Хуже всего то, что Пруссия в нынешние опасные времена не имеет определенного, естественного союзника, на которого могла бы положиться. Самый естественный союзник, которому она с 1813 года обязана беспредельной благодарностью, Россия, отвергается конституционным сумасбродством, которое не хочет иметь дело и союз с самодержавной монархией»[178]. Выбор Бисмарком России ни в коем случае не свидетельствовал о его русофильстве. Главным для него было восстановление авторитета Пруссии в Германском союзе: «В действительности же я вообще не понимаю, почему мы должны преждевременно становиться на чью-то сторону без веских на то причин или лакомой приманки? Вооруженный нейтралитет, возможно с другими немецкими государствами и Бельгией, обеспечил бы нам достойную позицию, соответствующую нашим интересам, и обеспечивающую усиление нашего влияния в Германии»[179].

Политика нейтралитета Бисмарка не соответствовала внешнеполитической программе господствующей в тот момент в прусском парламенте консервативной партии, т. н. «камарильи». Ее наиболее видные представители в лице генерал-адъютанта Фридриха-Вильгельма IV Леопольда фон Герлаха, его брата Эрнста Людвига фон Герлаха, министра культуры и просвещения Пруссии Карла Отто фон Раумера и министра внутренних дел Пруссии Отто Фердинанда фон Вестфаллена выступали за сохранение ставшего традиционным международного сотрудничества Петербурга, Берлина и Вены.

Политический противник камарильи, партия «Еженедельника»[180], лидерами которой были известный юрист Мориц Август фон Бетман-Гольвег, а также прусский дипломат Роберт фон дер Гольц, графы Фюрстенберг-Штаммхайм и Альберт Пурталес, также отвергала политику нейтралитета. Она преследовала основную цель добиться реванша за Ольмюцское поражение. В международных отношениях лидеры партии считали необходимым ориентацию на союз с Англией. Англию считал важной союзницей Пруссии в решении политически вопросов и прусский король Фридрих-Вильгельм IV[181], но более – его брат, принц Вильгельм Прусский[182].

В этих обстоятельствах Бисмарку предстояло сделать выбор в пользу одной из сторон. Консерваторы справедливо ожидали от своего протеже поддержки консервативной политической линии. Как ярый сторонник монархии, борец против либеральных влияний и демократических преобразований в королевстве, Бисмарк всецело поддерживал внутригосударственный курс консерваторов. Однако он совершенно не мог согласиться с их тезисом о необходимости австро-прусского сближения, что означало бы, по его мнению, подчинение прусских интересов австрийской политике. На деле же политика Вены и Берлина все отчетливее вела к тому, что «Союзный сейм превращался в арену раздора»[183].

Бисмарк также отклонил предложение графа Гольца присоединиться к партии «Еженедельника», «поскольку от меня потребовали бы содействия низвержению Мантейффеля. Я отказался, сославшись на то, что занял франкфуртский пост при полном в то время доверии ко мне Мантейффеля; поэтому я счел бы нечестным использовать отношение ко мне короля для низвержения Мантейффеля, пока последний сам не поставил меня перед необходимостью порвать с ним»[184].

Разрешению этой щекотливой ситуации помогла нерешительная позиция самого Фридриха-Вильгельма IV в выборе внешнеполитического курса Пруссии. Он не мог поддержать ни одну из двух партий: «Мой дорогой шурин каждую ночь ложится спать русским, но каждое утро встает англичанином»[185], – шутил по этому поводу Николай I. Принц Вильгельм находил объяснение такому нечеткому занятию Пруссией своей позиции. В письме своему брату, Фридриху-Вильгельму IV он писал: «Ты принял решение идти в восточном вопросе с Англией, не ущемляя вместе с тем наши отношения с Россией, тем самым содействуя тому, чтобы Англия не объединилась с Францией»[186]. Пока такие колебания Фридриха-Вильгельма IV поддерживали политику вялого нейтралитета Пруссии, а находившемуся в Союзном сейме Бисмарку помогали удачно маневрировать между существовавшими в Берлине двумя крайними точками зрения.

Разразившийся в 1853 г. с новой силой между Россией и Францией спор о ключах от Святых мест в Палестине требовал от великих держав определиться со своей позицией в предстоящем противостоянии. Более всего в это время в высших прусских политических кругах беспокоились о том, чтобы «не разрушилось согласие между Англией и Пруссией», которое положительно оценивалось как в Берлине, так и в Лондоне[187].

С июля 1853 г. посредническую роль в процессе мирного урегулирования конфликта взяла на себя Вена. Правда, по словам Г. В. Чичерина, «под личиной предложения о „непосредственных переговорах между Россией и Турцией“, мысль о заявлениях держав по Восточному спору <…> все более превращалась в подчинение Восточных дел европейскому приговору с центральной ролью Вены»[188].

Уже 5 декабря 1853 г., спустя почти два месяца с начала боевых действий между Турцией и Россией, в австрийской столице были подписаны нота и протокол, основным смыслом которых явилась гарантия сохранения status quo в области территориальных изменений со стороны Англии, Франции, Австрии и Пруссии. Восточный вопрос, таким образом, связывался с европейским равновесием сил. Результатами этой конференции был недоволен Бисмарк. В письме генералу Герлаху 18 декабря 1853 г. он писал: «Мне неприятно, что мы подписали в Вене протокол и все же втянули себя в кампанию против России». Бисмарк видел в этом далеко идущие последствия. «Какой был интерес в том, чтобы совершить такой шаг, и что мы будем иметь от охлаждения отношений с Россией?»[189] – спрашивал он. Переговоры 5 декабря все сильнее притягивали Пруссию к курсу австрийской внешней политики. Бисмарк писал: «Каждый раз, когда нам из Вены протягивают братскую руку, у меня создается впечатление, как будто там у них чесотка, и они хотят этим самым рукопожатием заразить нас, поскольку вдвоем держаться легче»[190].

В конце декабря 1853 г. Бисмарк пришел к выводу, что «сохранение мира между Россией и Западными державами более не представляется возможным»[191]. Однако в это время в его донесениях отразилась информация о готовящейся в международных отношениях сенсации – сближении России и Франции. В Германии такое сближение считали просто невозможным, поскольку эти два государства ассоциировались с противоположными политическими направлениями: Россия – с «реакцией», Франция – с «демократией»[192]. Предостерегая Берлин от поспешных шагов, продолжающих втягивать Пруссию в конфликт, он писал Герлаху 19/20 декабря 1853 г.: «Между Россией и Францией состоится сближение, что для российского императора было бы самым очевидным выходом, в случае если мы подольем еще больше масла в огонь»[193]. В донесении Мантейффелю Бисмарк отмечал, что «англичане усердно выведывают о симптомах возможного сближения России и Франции, посредником которого является вюртембергский кронпринц»[194]. Не следует забывать, что в Штутгарте находился российский посланник Горчаков, который также мог содействовать сближению между двумя странами. Как отмечали Чичерин[195], Зайончковский[196] и Тарле[197], Франция, действительно, делала подвижки в сторону России.

Обращая внимание Берлина на возможность улучшения отношений между Францией и Россией, Бисмарк продолжал доказывать, что ориентация на Австрию являлась ошибочной и что интересам Пруссии могли послужить только дружеские отношения с Россией: «Россия для нас – самая дешевая и общедоступная из всех континентальных держав, поскольку жаждет лишь расширения на Восток, две же другие[198] – только за наш счет»[199]. Он злился, когда такую простую, на его взгляд, комбинацию отказывались понимать в Берлине.

Эти вопросы были затронуты Бисмарком в начале 1854 г. в разговоре с российским поверенным в делах во Франкфурте Д. Г. Глинкой, заявившим, что «Россия не считает себя настолько несправедливой, чтобы ожидать от Пруссии материальной поддержки в деле, которое далеко отстоит от прусских интересов, однако она была бы удовлетворена, если бы Пруссия не позволила склонить себя к враждебным по отношению к ней действиям»[200]. Бисмарк полностью поддерживал эту мысль, считая, что у Берлина не было никаких спорных вопросов в отношениях с Петербургом.

Более открыто о своем видении прусско-российских отношений Бисмарк высказался в это время в личном письме Герлаху: «Безусловно, верная мысль о том, что для Пруссии не представляет никакого интереса отдать свою, прусскую кровь и деньги на осуществление российских целей»[201]. Он призывал поступить хитро в этой ситуации. Учитывая открытое выступление европейских держав против России, Бисмарк называл «ошибочным особо подчеркивать прусскую политику отказа (от тесных связей с Россией – В. Д.) и демонстрировать, что мы сделали это с некоторым удовольствием, да еще и вести себя при этом решительно смело и молодцевато»[202]. Реализация совета Бисмарка могла бы способствовать формированию образа оскорбленного в Ольмюце, но все же преданного союзника России, что подняло бы статус Пруссии в российском обществе. Пруссия, однако, продолжала колебаться. Как позже вспоминал депутат Харфорт, во время Восточной войны в прусском парламенте была некоторая растерянность, поскольку считали, что «идти вместе с Россией – это было бы сродни отцеубийству, а идти против неё – ну, тогда было довольно мало людей, которые считали, что мы разделяем такую точку зрения»[203].

Прусский колеблющийся нейтралитет уже в это время неожиданно получил положительную оценку от западных держав. Однажды Бисмарк попал в неловкое положение, о чем сообщил Герлаху в письме: «Было неожиданностью услышать от французского посланника в Касселе выражение благодарности мне от лица всей Франции за наше нейтральное положение, которое спасло бы Европу от большой беды и «локализовало» бы конфликт восточным театром действий»[204].

На этом фоне Бисмарк еще больше стал опасаться того, что Пруссия откажется от политики нейтралитета и перейдет в стан противников России. В донесении Мантейффелю 15 февраля 1854 г. он писал: «Было бы страшно, если бы мы искали перед надвигающейся бурей защиту в том, чтобы привязать наш нарядный и приспособленный к длительному плаванию фрегат к старой изъеденной червями австрийской посудине»[205]. Целью такого «длительного плавания» прусского «фрегата», конечно же, являлся далекий германский горизонт, быстро достичь который мешала та самая австрийская «посудина». Даже в недружественной Пруссии Саксонии отмечали, что «вот уже несколько лет <…> королевское прусское правительство постоянно демонстрирует своей целью слияние своих собственных интересов с интересами Германии»[206].

Для Бисмарка было важно узнать отношение России к занимаемой Пруссией позиции. Из личных бесед с российскими дипломатами во Франкфурте он сделал вывод, что «Россия находится в лучших отношениях к нам, нежели к Австрии, и еще будет пребывать в них», несмотря на поведение германской прессы и, что более удивительно, отклонение российского проекта сохранения германскими государствами нейтралитета. В феврале 1854 г. Орлов в Вене и Будберг в Берлине вели переговоры с германскими правительствами о подписании проекта протокола, по которому Пруссия и Австрия соглашались соблюдать строгий нейтралитет, а остальные 3 державы становились гарантами целостности их территории. Когда Франц-Иосиф потребовал от Орлова гарантий того, что в результате русско-турецкой войны не произойдет восстание христианских народов, российский представитель их предоставить не смог. В донесениях в Берлин Бисмарк, ссылаясь на российского уполномоченного Глинку, также сообщал о том, что «российское военное руководство не может отказаться от преимуществ, которые обеспечивали бы ему симпатии греко-славянского населения и возникающие на их основе национальные выступления»[207].

Опасность возмущения восточных провинций империи побудила Франца-Иосифа отклонить предлагаемый Россией проект, что подтверждало отказ от политики «доброжелательного нейтралитета» лета 1853 г. Переход Австрии в стан противников России стал очевидным. Пруссия фактически тоже отклонила предложения России. Ее положение, однако, отличалось от австрийского. Если Франц-Иосиф заявлял, что будет руководствоваться интересами своей монархии, то Фридрих-Вильгельм IV подчеркивал, что не даст вовлечь себя в войну против России[208].

Бисмарк был удивлен таким исходом миссии графа Орлова, но считал его положительным для интересов Пруссии, поскольку она не разрывала отношения с Россией. В письме Мантейффелю он повторял: «Не вижу никаких мотивов, чтобы каким-либо способом умышлено увеличивать между нами и Россией трещину, которая и могла непреднамеренно возникнуть при расхождении в наших интересах»[209].

Однако на фоне вступления 27 марта 1853 г. в русско-турецкую войну Великобритании и Франции дипломатическая «трещина» между двумя странами, которой так боялся Бисмарк, стала увеличиваться. Этому также способствовало подписание четырьмя державами нового венского протокола 9 апреля 1854 г.[210] (вошедшего затем в основу Парижского трактата) и выгодного австрийской стороне[211] австро-прусского союзного договора 20 апреля 1854 г., против которого выступила Россия[212].

В этой связи представляется важным обратить внимание на две диаметрально противоположные точки зрения в отношении договора 20 апреля, вернее, его значения для Пруссии. Так, прусский принц Вильгельм писал своему брату, Фридриху-Вильгельму IV: «Пруссия при этом не должна забыть, мне бы этого хотелось, что договор 20 апреля был подписан ею как великой державой, в интересах Европы, что Германия была лишь приглашена присоединиться к нему, что тем самым европейские интересы стоят для Пруссии на первом месте, а (интересы – В. Д.) Германии – лишь на 2-м месте»[213].

Разительно отличалась от такой точки зрения позиция Бисмарка. Прусский дипломат считал ошибочным культивировать образ великий державы фактом участия в подписании европейского договора, положения которого не соответствовали истинным государственным интересам Пруссии. Не видимость участия в европейских делах, а отстаивание собственных целей в международных отношениях соответствовало, по мысли Бисмарка, статусу великой державы. В этой связи прусский дипломат полагал, что договор 20 апреля противоречил государственным интересам Пруссии, поскольку осложнял прусско-российские отношения. В наброске сообщения, предположительно, Мантейффелю, он писал следующее: «Устье Дуная представляет для Германии очень малый интерес. Адриатическое море, господство Англии над Ионическими островами и Мореей – в 10000 раз меньше»[214].

В своих воспоминаниях Бисмарк делился разработанным им в то время контрпланом: «Выставить «66 тысяч человек <…> не у Лиссы, а в Верхней Силезии, чтобы наша армия могла перейти одинаково легко как русскую, так и австрийскую границу, в особенности, если мы не постесняемся и выставим негласно гораздо более 100 тысяч человек. Имея в своем распоряжении 200 тысяч человек, его величество был бы в тот момент господином всей европейской ситуации, мог бы продиктовать условия мира и занять в Германии положение, вполне достойное Пруссии»[215].

Этот план учитывал и российские интересы. Бисмарк писал, что расквартированная русская армия в 200 тысяч человек могла быть переброшена в Крым, «она бы приобрела решающее влияние на создавшуюся там ситуацию, но положение на австрийской границе не позволяло осуществить такой поход». Русская и австрийская армии стояли на границе друг против друга, блокируя взаимные передвижения. И хотя в таком случае «Пруссия имела возможность дать своим содействием перевес любой из них»[216], Бисмарк считал, что, вне всякого сомнения, логичным было бы выступить на стороне России. Он писал Мантейффелю: «Необходимо всеми средствами оградить нас от любого выступления против России, поскольку с первым пушечным выстрелом в ее сторону мы окажемся в зависимости от возможности договоренности между Парижем и Петербургом»[217].

Берлин стал обращать все больше внимания на Россию с лета 1854 г., когда возросла угроза военного столкновения входящих в Придунайские княжества австрийских войск с отступающей из Силистрии российской армией. Бисмарк писал, что «номер выигрышного лотерейного билета можно вычислить с большей точностью, нежели ответ на вопрос, будет ли война или нет»[218]. «Тот, кто сейчас думает об отдыхе, – писал он сестре, – будет рассматриваться как совершивший покушение на всемирно историческую задачу германской конфедерации»[219].

Наметившийся отказ Пруссии от участия в невыгодном для нее конфликте с Россией был усилен новостью о том, что Горчаков представил в Вене российский проект мирного урегулирования конфликта. Этот проект удовлетворил Берлин[220], после чего Пруссия отказалась участвовать в конференции великих держав по рассмотрению российских предложений. По словам Чичерина, «Пруссия вышла из дипломатической коалиции <…> Это было поворотной точкой для Пруссии. С того момента началось положение обособленности»[221].

Исключительную правильность такого поведения Пруссии Бисмарк сравнивал с ошибочной, по его мнению, политикой Австрии. Он писал Мантейффелю: «Любая концессия, добытая Австрией у России силовым путем, заставит Россию ждать момента, когда она сможет взять реванш, будучи союзником врага Австрии»[222].

Осенью 1854 г., когда в европейской политике шло обсуждение французского проекта «4 пунктов» для вступления России в мирные переговоры, сообщения Бисмарка о России и Восточной войне стали более редкими. Однако о ключевых событиях войны он все же писал. В конце сентября он передавал в Берлин слухи, заполнившие все салоны Франкфурта, о возможной высадке объединенного контингента западных войск под Евпаторией в Крыму. Поражения русских войск в боях при Альме, под Балаклавой и Инкерманом заставили Бисмарка вопрошать в личном письме Герлаху[223]: «Почему русские не имеют больше войск в Крыму? Там находится их единственное уязвимое место, а у них даже нет там флота, так что они должны приходить в ужас даже от трех турецких галер; на любом другом сухопутном направлении враг мог бы пройти без особых потерь 100 миль». Можно предположить, что Бисмарк был не в курсе тех внутренних трудностей, с которыми столкнулась Россия: устаревший российский флот и вооружение в целом, проблемы со снабжением армии и отсутствие железных дорог по стратегическим военным направлениям. Определенным укором звучали его слова: «Создается такое впечатление, что в самой России отсутствует необходимая для управления страной мудрость». Эту фразу можно считать оценкой Бисмарком того потенциала, с которым Россия вступала в войну. Он высоко ценил мужество российских солдат и народных ополченцев, однако с горечью писал о том, что «одной лишь отвагой невозможно устранить все недостатки». По его мнению, нельзя было рассчитывать лишь на храбрость русского народа в противостоянии с таким опасным врагом, которым являлась объединенная коалиция ведущих европейских государств.

Неудачный для Петербурга исход осенней кампании 1854 г. в Крыму, осада Севастополя, ухудшение дипломатического положения России «вынудили гордого российского самодержца скрепя сердце пойти на уступки»[224], дальнейшие требования в адрес России, по мнению Фридриха-Вильгельма IV, были попросту бесчестными[225].

Такое изменение в поведении Петербурга, как считал принц Вильгельм, стало возможным лишь после того, как российский император увидел объединенную против России Европу. Такое единство предотвратило, с другой стороны, общеевропейскую войну, которая, как писал Вильгельм, разгорелась бы в 1855 г., используй Россия во второй половине 1854 г. в своекорыстных целях разлад между великими державами. В письме Фридриху Вильгельму IV прусский принц Вильгельм советовал не забывать отправную точку и цель Восточной войны. «Отправная точка, – писал Вильгельм, – высокомерное, несправедливое, чрезмерное требование России к Порте; конечная цель – задача Европы, чтобы Россия вышла из разразившейся вследствие этого войны не победительницей, не той стороной, за которой правда!»[226] В противном же случае, по мнению принца Вильгельма, Россия продиктовала бы Европе свои собственные условия мира, а ее превосходство укрепилось бы не только над Центральной Европой, государства которой едва ли могли оказать действенное сопротивление российскому могуществу, но над всем континентом[227].

Такой открыто враждебной в адрес России позиции вторило потепление в отношениях между Пруссией и Австрией, которое пришлось как раз на это время. 9 декабря 1854 г. Германский Сейм ратифицировал дополнительную статью к договору 20 апреля 1854 г. между Австрией и Пруссией[228], на что в очередной раз набросился с критикой Бисмарк, не перестававший тревожиться о перспективе втягивания Пруссии в противостояние с Россией.

Учитывая такое рвение Бисмарка в поддержании прусско-российских отношений, возникает искушение назвать его русофилом. Однако декабрьская переписка 1854 года с Мантейффелем впервые проливает свет на истинное отношение Бисмарка к России и роли прусского нейтралитета в войне. Слова прусского дипломата из письма 9 декабря 1854 г. не могут остаться без внимания: «Я не принадлежу к тем, кто идентифицирует наши интересы с российскими, напротив, Россия нам много задолжала. Окажись война с последней и для нас серьезной, я бы никогда не стал выступать против нее, если бы в перспективе борьбы стояла достойная нас награда»[229].

Можно было бы предположить, что Бисмарк таким образом стремился парировать уже появляющиеся на его счет в германской общественности обвинения в русофильстве. Однако эти строки подтверждают скорее глубокий государственный прагматизм Бисмарка, его макиавеллевскую приверженность следованию интересам своей собственной страны, ту самую политику, которую исследователи впоследствии назовут: «Realpolitik».

Цели и задачи российской политики в настоящий момент, по мнению Бисмарка, не представляли для Пруссии никакой опасности. Наоборот, перед Россией и Пруссией вставала одна общая проблема, на которую уже во время Крымской войны указывал Бисмарк и решение которой было возможно лишь совместными усилиями: польский вопрос.

Международное положение, в котором оказалась Россия в середине XIX в., отличалось от 1815 г., когда империя играла в Европе роль первой скрипки. Но даже если во время Венского конгресса польский вопрос грозил войной Англии, Австрии и Франции против России, актуализация этой проблемы в ходе Крымской войны осложнила бы положение России значительно. «Ослабление России, из-за которого она не смогла бы отомстить за себя, представляется мне возможным лишь в случае полного восстановления Польши»[230], – писал Бисмарк Мантейффелю. Такая перспектива угрожала территориальной целостности не только России, но и самой Пруссии. В своем донесении 23 февраля 1854 г. Мантейффелю Бисмарк писал: «Независимая Польша только тогда перестанет быть решительным врагом Пруссии, когда мы пожертвуем для ее приданого те земли, без которых вообще не сможем существовать: земли по нижней Висле, Познань и все, что говорит в Силезии по-польски. Но даже и в этом случае мы бы не смогли быть уверены в мире с ними, возникни у нас затруднительное положение»[231].

Для Австрии, по мнению Бисмарка, польская проблема наоборот была не так важна, чтобы жертвовать ради нее хорошими отношениями с Западом. Бисмарк опасался того, что, начав войну против России, Австрия едва бы смогла противостоять реализации английской и французской программ образования польского государства: «Эти проекты до сих пор так и не были отклонены в Лондоне и Париже, и они рано или поздно со всей решительностью могли выступить на первый план как единственное средство к ослаблению российского могущества»[232].

Восстановленная Польша предоставляла Англии, Франции и Австрии ряд преимуществ. Самое главное состояло в существенном ослаблении Пруссии и России в экономическом и военностратегическом планах. Независимая Польша стала бы самым преданным союзником западных держав и длительной гарантией от реваншистских планов протестантской Пруссии и православной России. В таком сценарии решения польского вопроса Австрия также могла рассчитывать на территориальную компенсацию в устье Дуная[233], а Франция обрести «гораздо более внушающее опасение превосходство, чем у современной России»[234]. Подобной перспективе, по мнению Бисмарка, можно было противостоять лишь в тесном союзе Пруссии с Россией. Интересно, что еще накануне Восточной войны на такой вынужденный для Пруссии альянс, вызванный вероятностью восстания в польских землях, обращал внимание в разговоре с принцем Вильгельмом английский принц Альберт Заксен-Кобург-Готский[235].

Такому прусско-российскому тандему способствовали происходившие в то время в международных отношениях изменения. 2 декабря 1854 г. Австрия заключила союзный договор с морскими державамиII, по которому три договаривавшиеся державы обещали не заключать с российским императором никаких отдельных соглашений без общего предварительного обсуждения. «Ради Самого Господа Бога – не подписывайте!»[236]– телеграфировал Мантейффель австрийскому министру-президенту графу Карлу Фердинанду фон Буоль-Шауэнштайну. Этот шаг оттолкнул от Австрии Пруссию, весь Германский союз и, фактически, перевел ее в статус врага России. Пруссия же была исключена западными державами из начавшихся в Вене переговоров. После этого Бисмарк впервые решительно писал Мантейффелю о возможном поведении Пруссии: «Я бы не считал отчаянной войну в союзе с Россией против трех держав, участниц договора 2 декабря»[237].

Справедливо предположить, что на это заявление Бисмарка оказали влияние события в Крыму. Англия и Франция продолжали втягиваться в войну против России, что давало Пруссии прекрасный шанс, оставшись наедине с Австрией, решить германский вопрос. Возможно, Бисмарк рассматривал вероятность совместного выступления против Австрии прусской армии и только что покинувших Дунайские княжества российских войск. Успех в этом деле предоставлял Пруссии гегемонию в Германии, а России открывал свободный путь на Балканы и давал стратегическую инициативу в войне.

Франкфуртские донесения начала января 1855 г. показывают, что Россия в планах Бисмарка стала своего рода разменной картой в отношениях с западными государствами. «Немотивированным и опасным явилось бы более тесное, нежели теперь, сближение с Россией. Было бы полезным для нашего влияния на развитие событий, если бы в разряд невозможного на западе не относили наше присоединение к России, а в Вене – нашу тесную, выходящую за рамки договора 2 декабря, связь с западом»[238] – писал он Мантейффелю 1 января 1855 г. Эта же мысль повторилась и в письме Герлаху 6 января 1855 г.[239]

Накал политических страстей в Европе остудило известие 18 февраля (2 марта) 1855 г. о кончине императора Николая I. Бисмарк был поражен случившимся и передал Герлаху, что «находящиеся здесь, равно как и во всей Германии политики поражены неисповедимостью Божьего решения <…> Невозможно скрыть чувство, обуявшее нас, когда дыхание Господа валит дубы»[240]. По-разному отреагировали представители великих держав. Австрийцы, «потирая руки, радовались быть освобожденными от „опасного врага“», англичане и французы рассматривали смерть императора как полезное делу мира[241]. Оценивая трагические события в России, Бисмарк с сожалением констатировал: «Скончавшемуся императору держать в руках военные настроения было гораздо легче, чем теперешнему»[242].

В течение всего 1855 г. Бисмарк писал о России и Восточной войне довольно редко. Часто в письмах Мантейффелю встречались фразы: «из Вены нет сообщений», «длительное время я не получаю никаких новостей о восточных событиях или европейских делах»[243]. Часть вины в этом Бисмарк возлагал на русскую дипломатию в Германском союзе: «Российская дипломатия в обращении с германскими дворами проявляет нерасторопную, надменную медлительность, за исключением своих неотесанных варваризмов, с которыми она выступает при случае по отношению к малым дворам; сверх того – медведеподобные проявления снисходительной доброжелательности»[244]. Бисмарк советовал российской дипломатии брать пример с Австрии, представители которой находились, практически, при всех германских дворах.

Разочаровали Бисмарка действия российской дипломатии в отношении австрийского проекта мира, который Вена передала в конце декабря 1855 г. в Петербург через своего посланника графа Валентина фон Эстерхази-Галанта. Принимая во внимание почти ультимативный тон австрийского проекта мира, Бисмарк полагал, что «Нессельроде ответит на предложения Эстерхази каким-нибудь контрпредложением, иначе я буду считать его неотесанным человеком, который не знает, как сохранить тлеющий фитиль»[245]. Прусский принц Вильгельм, напротив, надеялся на уступчивость Петербурга, что свидетельствовало бы о триумфе германской внешней политики в сохранении Европы от продолжения войны[246]. Нессельроде объявил 16 января 1856 г. о согласии российской стороны принять австрийские условия, включая нейтрализацию Черного моря. В Берлине понимали, что российскому императору такое решение далось очень трудно[247]. Из донесений Бисмарка видно, что российские дипломаты[248] во Франкфурте и германские политики[249], узнавшие от него эту новость, были удивлены, вследствие того, что не верили, будто Россия пошла на такие уступки, и обрадованы, потому что чувствовали близость мира.

Условия близкого мира должны были быть определены на европейской конференции. Прусский принц Вильгельм всячески поддерживал участие Пруссии в мирном конгрессе. Как и в случае с договором 20 апреля 1854 г., он считал высокой честью для Пруссии участвовать в собрании представителей европейских великих держав. По его мнению, это было своего рода подтверждением государствами Европы статуса Пруссии как великой державы[250]. Но так ли это было на самом деле и такого же мнения были остальные участники европейского концерта в 1856 г.? Однозначный ответ на этот вопрос дать довольно сложно. Интересный строки оставил в письме австрийскому министру-президенту графу К. Ф. фон Буоль-Шауэнштайну председатель Союзного сейма во Франкфурте и по совместительству австрийский представитель в Сейме граф И. Б. фон Рехберг унд Ротенлёвен: «Пруссия, составляя в одиночку треть (Германского – В. Д.) союза, заявляет наравне с Австрией претензию на роль европейской великой державы. В этой связи, вероятнее, что своим прежним признанием она более обязана единству с Австрией и Россией в рамках Священного союза, нежели действительному представлению о великой державе, которое зависит от размера ее территории и ее материальных ресурсов»[251].

Бисмарк не разделял стремление официального Берлина остаться в составе европейской пентархии любой ценой. Критически он относился к ее участию в этом невыгодном для нее конгрессе великих держав, поскольку Пруссия «рисковала одним махом лишиться плодов двухлетней мудрости и спокойствия, которые выражены в нашем единении с германскими государствами, в улучшившихся отношениях с Россией и в нашей прочной и влиятельной позиции по отношению к воюющим сторонам»[252]. Бисмарк полагал, что на конгрессе Пруссия невольно присоединится к требованиям западных держав и ухудшит, тем самым, свои отношения с Россией. Его желание сохранить прусский нейтралитет не только соответствовало чаяниям прусского ландтага[253], но также полностью совпадало с планами Петербурга[254]. В этом он убедился из петербургских писем, которые ему давал читать российский представитель во Франкфурте барон Ф. И. Бруннов.

Бисмарк прекрасно понимал, что отстаивание политики нейтралитета будет раскритиковано в Берлине интригующей против него придворной партией, поэтому он всячески стремился доказать свою преданность исключительно прусским интересам. Следующая фраза из письма Мантейффелю ярко характеризует политическую установку Бисмарка, объясняет истинные цели его благожелательной позиции в отношении России: «Я бы не хотел оставить у Вашей светлости впечатление о том, что я будто бы подвержен политике чувств по отношению к загранице. Интересы Пруссии представляют для меня единственную ценность, которой я придаю значение при продумывании нашей политики, и если бы перспектива требовала быть полезным каким-либо образом этим интересам даже участием в войне с Россией, я не принадлежал тогда бы к противникам такой войны. Я вообще не ручаюсь за то, что в Петербурге думают об обязанности быть нам благодарными»[255].

Пруссия была приглашена на заседания конгресса, закончившего свою работу 16 апреля 1856 г. Определяя позицию Пруссии в новых обстоятельствах, принц Вильгельм рассчитывал на укрепление отношений между Берлином, Лондоном и Веной[256]. В самой Германии надеялись на то, что подписание мирного договора даст толчок для углубления политической и экономической интеграции Австрии и Пруссии в рамках Германского союза[257].

Бисмарк придерживался другого мнения. Подписание мирного договора 18 (30) марта 1856 г. он прокомментировал в личном письме министру Мантейффелю от 26 апреля 1856 г. пространными рассуждениями о международном положении Пруссии, в которых немаловажную роль играли его размышления о России[258]. В условиях возросшего международного престижа Франции Бисмарк считал теперь вероятным укрепление российско-французских связей. По его словам, «бросающиеся в глаза усилия Орлова[259] еще не сбили яблоко с дерева, но когда оно поспеет, то упадет само, а русские в нужное время подставят только шапку»[260].

Но и из этой ситуации Бисмарк искал выгодный для Пруссии выход. Он писал, что в случае «образования российско-французского союза с военными целями, мы не должны, по моему глубокому убеждению, быть среди его противников»[261]. Участие Пруссии в этом союзе гарантировало бы неприкосновенность прусских границ с запада и востока и снимало бы возможную антипрусскую направленность российско-французского союза. Напротив, «военные цели», о которых говорил Бисмарк, могли быть направлены против Вены, что шло на пользу прусским интересам в Германии. Австрия расценивалась Бисмарком как слабый и самый нежелательный союзник Пруссии. «Дай Бог, – писал он Герлаху, – чтобы я никогда не испытал свинства от зависти, недоверия и неудачи, если бы прусская и австрийская армии выступили едино на поле брани. Каждая из них будет радоваться поражению другой больше, чем огорчаться от своего собственного»[262].

Эти рассуждения занимали Бисмарка до конца миссии во Франкфурте. Он видел свою задачу в том, чтобы доказать Берлину необходимость налаживания отношений с Петербургом и Парижем. Теперь Бисмарк демонстративно появлялся в обществе с представителями России, Франции и Пьемонта, «чтобы запугать Рехберга[263] угрожающей картиной европейской ситуации»[264]. Эта «ситуация» заключалась теперь в том, что, по словам Бисмарка, «русские, не переставая, держат распахнутыми свои объятья, в которые может броситься Франция, как только это покажется ей полезным, конечно, за счет хороших отношений с Англией в настоящее время»[265].

Такие идеи вызывали негодование немецкой прессы[266], критически воспринимались в Вене[267] и средних германских государствах[268], которые и так винили Бисмарка в том, что его деятельность во Франкфурте способствует укреплению разлада в Германском союзе на благо загранице. Эти идеи, как уже было написано выше, не соответствовали представлениям набиравшего все больший политический вес в Пруссии принца Вильгельма и поддерживавших его политическую линию в прусском парламенте оппозиционных либералов[269]. Противоречили они также и внешнеполитической программе пока еще сохраняющих власть прусских консерваторов. По этому поводу Л. фон Герлах так писал в своем дневнике: «Ему (Бисмарку – В. Д.) недостает (понимания – В. Д.) начала и конца, принципа и цели нашей политики, что-то среднее»[270]. Стоит правда отметить, что идея вхождения Пруссии в возможный альянс между Францией и Россией, к удивлению Герлаха, получила развитие: о ней с интересом начал отзываться Мантейффель, слабее становилась критика этой концепции со стороны Фридриха-Вильгельма IV[271].

Идея французско-российско-прусского сближения обсуждалась и в Петербурге. В письме Орлову Нессельроде передавал инструкцию, полученную им от Александра II: графу поручалось расположить императора Наполеона к Пруссии, причем на полях письма стояла помета российского императора: «Быть по сему»[272]. Российско-французское сближение стало целью политики нового российского министра иностранных дел А. М. Горчакова. Эта перспектива соответствовала взглядам самого Александра II. 1 февраля 1857 г. он писал своему брату Константину: «На днях получил я премилое письмо от Наполеона, в котором он <…> удостоверяет, что теперь, когда все, что касается до Парижского трактата, удовлетворительно разъяснилось, он столь же будет верен союзу со мною, как был верен Англии. Я ему на это отвечал с тою же откровенностью, что радуюсь искренно его дружескому расположению, я вижу в союзе с Францией залог будущего спокойствия Европы»[273].

В дипломатических кругах ходили слухи о готовящейся встрече императоров Наполеона III и Александра II. Бисмарк осведомился об этом во время своего продолжительного разговора с Горчаковым 1 июля во Франкфурте и пришел к выводу, что свидание двух императоров было делом уже решенным. Скрытность Горчакова в изложении деталей подготовки встречи Бисмарк объяснял желанием показать, будто бы «Россия спокойно ожидает предупредительности со стороны Франции»[274]. Местом встречи, полагал Бисмарк, будет Штутгарт. Он писал Мантейффелю, что Пруссия «более не может быть посторонней этой встрече» [275] и должна стремиться участвовать в ней. Бисмарк считал, что Пруссия вновь займет в Германии лидирующее положение, «когда благодаря встрече трех монархов, возможность будущего альянса станет более реальной» [276].

В беседе с Горчаковым Бисмарк затронул вопрос о российско-австрийских отношениях. Российский министр иностранных дел ответил, что точка зрения императора в этом вопросе после коронации не изменилась. Австрия не могла изменить холодности России, которая утратила мнимую веру в свою солидарность с «австрийским» консерватизмом. Горчаков уверял Бисмарка в том, что, сохраняя свою внешнеполитическую линию, Франция займет утраченное Австрией место, и «единение России, Пруссии и Франции на месте прежнего альянса обеспечит мир в Европе и укажет предел австрийскому честолюбию на Востоке и в Германии». [277] Из письма следует, что Горчаков «сформулировал такой тройственный союз целью своих усилий», не исключая возможности вступления в него Англии, о которой отозвался с меньшим недружелюбием, чем к Австрии.

При этом Бисмарк был осведомлен о том, что после многочисленных просьб австрийской стороны Александр II дал свое согласие встретиться с Францем-Иосифом в Ваймаре на обратном пути из Штутгарта. Опасения Бисмарка насчет возможности восстановления иллюзии Священного союза развеялись полученными от Горчакова уверениями, что Александр II, «учитывая легко возбудимое недовольство французского императора, в любом случае желает уклониться от того, что может быть достигнуто в этом смысле[278], и поэтому считает одновременную встречу с нашим всемилостивым господином и императором Австрии недейственной»[279].

На этом фоне более перспективными выглядели переговоры в Штутгарте. Узнав о том, что в силу ослабленного здоровья прусский король не сможет приехать на встречу, Александр II выразил представленному ему Горчаковым Бисмарку «свое сожаление»[280]. Если бы не душевное расстройство прусского короля и противоборство политических течений при берлинском дворе, встреча трех монархов в Штутгарте произвела бы грандиозный эффект в Европе и непосредственно в Германии. Сам царь отмечал, что «свидание и без того тревожит германских князей»[281]

149

Kladderadatsch. № 20, 18. V. 1851. S. 78, также: QGDB. Bd. 2. S. 38–39.

150

ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Ч. 2. Д. 2075. Т. 1. Л. 194 (Письмо из Берлина от 21 января).

151

См. завещание Фридриха-Вильгельма III и тронную речь Фридриха-Вильгельма IV – Das Testament Friedrich-Wilhelm III. Und die Thronreden Friedrich-Wilhelm IV. bei der Huldigung zu Königsberg und Berlin. Berlin: E. Eichler, 1840.

152

См., например: Deutsche Vierteljahrsschrift. 1851. Heft 3. S. 273–309; также: QGDB. Bd. 2. S. 6-38.

153

Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т 1. С. 286.

154

Thun an Buol. 25. VI. 1852 // Haus-, Hof- und Staatsarchiv Wien (далее: HHStA Wien). PA II. 24. fol. 659–668. Bericht. Behändigte Ausfertigung; см. также: Meyer A. O. Bismarcks Kampf mit Österreich am Bundestag zu Frankfurt (1851–1859). Berlin und Leipzig, 1927. S. 519–521; также: QGDB. Bd. 2. S. 734–741.

155

Schmidt Reiner F. Bismarck. S. 61–63.

156

Denkschrift Pfordtens. 2. III. 1852 // Bayerische Hauptstaatsarchiv (далее: HStA München). Abteilung III: GHA. Bestand König Maximilian II. № 79/3/203. Vorlage für König Maximilian II. Eigenhändige Ausfertigung; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 724–734.

157

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 14. I. 1853 // WWB. S. 419–420.

158

Sächsische Constitutionelle Zeitung. № 307. 31. Dezember 1851. S. 1225; см. также: Weser-Zeitung. № 2511. 1. Januar 1852; а также: Kirchenpauer an Merck. 10. II. 1852 // Staatsarchiv Hamburg (далее: StA Hamburg). 111-1 Senat Cl. Lit. Sb. № 2. Vol. 55b. fol. 161–164. Bericht. Behänfigte Ausfertigung. Lect. 18. Februar 1852; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 715–721.

159

Bismarck an Manteuffel. 7. II. 1852 // GW. Bd. I. S. 139.

160

Kirchenpauer an Merck. 10. II. 1852 // StA Hamburg. 111-1 Senat Cl. Lit. Sb. № 2. Vol. 55b. fol. 161–164. Bericht. Behänfigte Ausfertigung. Lect. 18. Februar 1852; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 720.

161

Bismarck an Manteuffel. 11. IV. 1852 // GW. Bd. I. S. 161.

162

Ibid.

163

Зайончковский А. М. Восточная война 1853–1856 гг. в связи с современной ее политической обстановкой. СПб., 1908. Т. 1. С. 382.

164

Россия и черноморские проливы (XVIII–XX столетия). М., 1999. С. 148.

165

Международные отношения на Балканах. 1830–1856. М., 1990. С. 348. – цит. по: Россия и черноморские проливы. С. 528.

166

Bismarck an Manteuffel. 23. X. 1852 // WiA. Bd. I. S. 496.

167

Ibid.

168

Ibid.

169

Вероятно, здесь Бисмарк имел в виду национальную политику Наполеона III и возможное распространение революции в Европе.

170

Bismarck an Karl Friedrich von Savigny. 14. X. 1852 // GW. Bd. XIV Teil 1. S. 279.

171

Bismarck an Manteuffel. 12. II. 1853 // GW. Bd. I. S. 295.

172

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV. 14. I. 1853 // WWB. S. 419.

169

Вероятно, здесь Бисмарк имел в виду национальную политику Наполеона III и возможное распространение революции в Европе.

173

Bismarck an Leopold Gerlach. 21. I. 1853 // GW. Bd. XIV Teil 1. S. 289.

174

Gall L. Bismarck. Der weiße Revolutionär. S. 159.

175

Bismarck an Leopold Gerlach. 21. I. 1853 // GW. Bd. XIV. Teil 1. S. 289.

176

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 19. II. 1853 // WWB. S. 430.

177

Bismarck an Manteuffel. 15. VII. 1853 // GW. Bd. I. S. 355.

178

ГАРФ. Ф. 728. On. 1. Ч. 2. Д. 2075. Т 1. Л. 59 (Письмо из Берлина от 20 февраля).

179

Bismarck an Manteuffel. 15. VII. 1853 // GW. Bd. I. S. 355.

180

Свое название партия получила по основанному ею в 1851 г. печатному органу «Preußisches Wochenblatt zur Besprechung politischer Tagesfragen» («Прусский еженедельник для обсуждения политически злободневных вопросов»); выходил вплоть до 1861 г.

181

См., например: Meysenburg an Rüdt. 11. VI. 1853 // Generallandesarchiv Karlsruhe (далее: GLA Karlsruhe). 48/2650. Bericht. Behändigte Ausfertigung; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 755.

182

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV. 4. I. 1853 // WWB. S. 413.

183

Fritsch an Seebach. 16. VII. 1853 // Landesarchiv Thüringen. Staatsarchiv Gotha (далее: StA Gotha). Staatsministerium. Dep. I. Loc. 5f. № 2. Vol. 5. Bericht. Behändigte Ausfertigung. Praes.: 20. Juli 1853; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 766.

184

Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т 1. С. 144–145.

185

EyckE. Bismarck. Leben und Werk. Bd. I. S. 237.

186

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 27. VI. 1853 // WWB. S. 444.

187

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 4. VII. 1853 // WWB. S. 446.

188

Чичерин Г. В. Исторический очерк дипломатической деятельности А. М. Горчакова. М., 2009. С. 46.

189

Bismarck an Leopold von Gerlach. 18. XII. 1853// GW. Bd. XIV Teil 1. S. 333;

WiA Bd. I. S. 553.

190

Ibid.

191

Bismarck an die Schwiegermutter. 29. XII. 1853// GW. Bd. XIV. Teil 1. S. 339.

192

Denkschrift Herzog Ernsts II. von Sachsen-Coburg und Gotha. 3. VI. 1853 // ErnstII. Aus meinem Leben und aus meiner Zeit. Bd. 2. Berlin, 1887. S. 306–315; также: QGDB. Bd. 2. S. 294–303.

193

Bismarck an Leopold von Gerlach. 19/20. XII. 1853// Fenske H. Der Weg zur Reichsgründung. S. 108.

194

Bismarck an Manteuffel. 07. I. 1854// GW. Bd. I. S. 405.

195

Чичерин Г. В. Исторический очерк. С. 50.

196

Зайончковский А. М. Восточная война. Т II. Часть I. С. 457–462.

197

Тарле Е. В. Крымская война. 2 тт. М. – Л., 1941–1944. Т 1. С. 410–411.

198

Франция и Австрия – В. Д.

199

Bismarck an Leopold von Gerlach. 19/20. XII. 1853 // Fenske H. Der Weg zur Reichsgründung. S. 108.

200

Bismarck an Minister von Manteuffel. 02. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 422.

201

Bismarck an Leopold von Gerlach. 20. II. 1854 // GW. Bd. XIV Teil 1. S. 345.

202

Ibid.

203

42. Sitzung am 30. März 1857 // SBVPHA. 1856. Bd. 2. Berlin, 1857. S. 678.

204

Bismarck an Leopold von Gerlach. 29. III. 1854 // GW. Bd. XIV. Teil 1. S. 348.

205

Bismarck an Manteuffel. 15. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 427.

206

Beust an Könneritz. 28. II. 1854 // GLA Karlsruhe. 48 / 1601. Weisung. Abschrift; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 787–788.

207

Bismarck an Manteuffel. 23. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 429.

208

Чичерин Г. В. Исторический очерк. С. 53.

209

Bismarck Manteuffel. 23. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 429.

210

Подтверждались достигнутые 5 декабря 1853 г договоренности о коллективных обязательствах по сохранению территориальной целостности Османской империи, и о признании status quo ante bellum составной частью европейской системы равновесия сил.

211

См.: Buol an Rechberg. 31. X. 1855 // HHStA Wien. Bundespräsidialgesandtschaft Frankfurt 24. Instruktion. Behändigte Ausfertigung; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 367–369.

212

Зайончковский А. М. Восточная война. Т. II. Часть II. С. 149–150.

213

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV. 12. XI. 1854 // WWB. S. 486.

214

Bismarck. Randbemerkungen zu dem Berichtsentwurf. 27. IV. 1854 // GW. Bd. I. S. 447.

215

Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т. 1. С. 148–149.

216

Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т. 1. С. 149.

217

Bismarck an Manteuffel. 25. IV. 1854 // GW. Bd. I. S. 442.

218

Bismarck an Bruder Bernhardt. 29. VI. 1854 // GW. Bd. XIV. Teil. I. S. 361.

219

Bismarck an Schwester Malwine. 28. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 21.

220

Зайончковский А. М. Восточная война. Т. II. Часть II. С. 155.

221

Чичерин Г. В. Исторический очерк. С. 69.

222

Bismarck an Manteuffel. 16–17. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 18.

223

Bismarck an Leopold von Gerlach. 13. X. 1854 // GW. Bd. XIV. Teil. I. S. 369.

224

Россия и черноморские проливы. С. 150.

225

Friedrich Wilhelm IV an Wilhelm. 3. I. 1855 // WWB. S. 487.

226

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 12. XI. 1854 // WWB. S. 486.

227

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 7. VI. 1855 // WWB. S. 501.

228

Согласно этой статье, обе германские державы признавали 4 пункта основой для мирных переговоров, а Пруссия обязывалась защищать Австрию в случае нападения на нее в княжествах.

229

Bismarck an Manteuffel. 8/9. XII. 1854 // GW. Bd. I. S. 514.

230

Bismarck an Manteuffel. 16–17. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 18.

231

Bismarck an Manteuffel. 23. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 430.

232

Bismarck an Manteuffel. 25. VII. 1854 // GW. Bd. I. S. 473.

233

Bismarck an Manteuffel. 25. VII. 1854 // GW. Bd. I. S. 473.

234

Bismarck an Manteuffel. 16–17. VI. 1854 // WiA. Bd. II. S. 18.

235

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 27. VI. 1853 // WWB. S. 444–445.

236

Тарле Е. В. Крымская война. Т. II. С. 300.

237

Bismarck an Gerlach. 21. XII. 1854 // WiA. Bd. II. S. 47.

238

Bismarck an Manteuffel. 1. I. 1855 // GW. Bd. II. S. 4.

239

Bismarck an Gerlach. 6. I. 1855 // WiA. Bd. II. S. 52.

240

Bismarck an Gerlach. 7. III. 1855 // GW. Bd. II. S. 388.

241

Ibid. S. 388–389.

242

Ibid. S. 389.

243

Bismarck an Gerlach. 8. V 1855 // GW. Bd. II. S. 400.

244

Bismarck an Gerlach. 27. IV. 1855 // WiA. Bd. II. S. 66–67.

245

Bismarck an Gerlach. 8. I. 1856 // GW. Bd. II. S. 426.

246

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 25. XII. 1855 // WWB. S. 509.

247

24. März 1856 // DLG. S. 406.

248

Посланник России в Штутгарте В. П. Титов и российский посланник в Мюнхене граф Д. П. Северин.

249

Министр иностранных дел Баварии фон дер Пфорден, министр иностранных дел Вюртемберга барон фон Хюгель.

250

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 27. I. 1856 // WWB. S. 516.

251

Rechberg an Buol. 28. II. 1856 // HHStA Wien. PA II 35. Deutscher Bund. Berichte 1856. I–VII, fol. 228–242. Bericht. Behändigte Ausfertigung. Praes.: 2. März 1856; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 803.

252

Бисмарк – Герлаху. 11.II.1856 // Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т. 1. С. 171; так же: WiA. Bd. II. S. 85.

253

См., например: SBVPHA. 1855. Bd. 2. Berlin, 1856. S. 505, 507, 681, 684, 876.

254

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV. 18. II. 1856 // WWB. S. 517.

255

Bismarck an Manteuffel. 16. II. 1856 // GW. Bd. II. S. 126.

256

Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 4. IV 1856 // WWB. S. 522.

257

Gagern Heinrich von. Das Leben des Generals Friedrich von Gagern: in 3 Bde (4 Teile). Bd. 1. Leipzig und Heidelberg: C. F. Wintersche Verlagshandlung, 1856. S. 551–556; см. также: Denkschrift Samwers zur Reform des Deutschen Bundes // Landesarchiv Schleswig-Holstein (далее: LA SH). Abteilung 399.52: NL Samwer. № 94. Konzept in der Hand Samwers; см. также: QGDB Bd. 2. S. 432–433.

258

Bismarck an Manteuffel. 26. IV 1856 // GW. Bd. II. S. 138–145; WiA. Bd. II. S. 100–109.

259

Бисмарк имеет в виду подчеркнуто вежливое поведение русской делегации во главе с гр. А. Ф. Орловым по отношению к французской стороне на Парижском конгрессе.

260

Bismarck an Manteuffel. 26. IV. 1856 // GW. Bd. II. S. 138.

261

Ibid. S. 144.

262

Bismarck an Gerlach. 8. IV. 1856 // GW. Bd. XIV Teil I. S. 440; WiA. Bd. II. S. 99.

263

Иоганн Бернард фон Рехберг унд Ротенлёвен в марте 1855 г. занял пост австрийского представителя при Союзном сейме.

264

Schmidt Reiner F. Bismarck. S. 88.

265

Bismarck an Manteuffel. 29. IV 1857 // GW. Bd. II. S. 210.

266

47. Sitzung am 17. April 1857 // SBVPHA. 1856. Bd. 2. Berlin, 1857. S. 777.

267

Rechberg an Buol. 17. VI. 1857 // HHStA Wien. PA II 37. Deutscher Bund. Berichte 1857. I–VII, fol. 653–659. Bericht. Behändigte Ausfertigung. Praes.: 22. Juni 1857; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 817–820.

268

Reinhard an Hügel. 15. XII. 1857 // HStA Stuttgart. E 65. Verzeichnis 57. Büschel 329. Bericht. Behändigte Ausfertigung. Praes.: 19. Dezember 1857; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 829–832.

269

50. Sitzung am 23. April 1857 // SBVPHA. 1856. Bd. 2. Berlin, 1857. S. 838.

270

21. Mai 1856 // DLG. S. 505.

271

26. Mai 1856 // DLG. S. 506.

272

Нессельроде – Орлову. 5. IV. 1856 // Тарле Е. В. Крымская война. Т. II. С. 547548.

273

Александр II – Вел. кн. Константину Николаевичу. 1 февраля 1857 // 18571861. Переписка императора Александра II с Великим Князем Константином Николаевичем. Дневник Великого Князя Константина Николаевича. М., 1994. С. 17.

274

Bismarck an Manteuffel. 3. VII. 1857 // GW. Bd. II. S. 242.

275

Ibid.

276

Ibid.

277

Bismarck an Manteuffel. 3. VII. 1857 // GW. Bd. II. S. 243.

278

Бисмарк имеет в виду антифранцузское значение, которое могла иметь встреча монархов в Ваймаре.

279

Bismarck an Manteuffel. 23. IX. 1857 // GW. Bd. II. S. 250.

280

Ibid.

281

Ibid.

Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Подняться наверх