Читать книгу Политэкономия войны. Союз Сталина - Василий Галин - Страница 7

Не успела закончиться Первая мировая война, как в 1918 г. выходит книга немецкого проф. В. Дайа, проповедовавшая мир и дружбу с Россией, с какой именно неважно: «Для нас совершенно безразлично – иметь ли дело с Россией большевистской, кадетской или царской… условия нашего соглашения останутся все те же. Ибо они настолько вызываются насущными требованиями нашего развития, что никакие обстоятельства не заставят нас изменить их. Не ради любви к России должна Германия овладеть дорогой, ведущей в глубины Азии, но ради осуществления предстоящей ей континентальной политики. Первый раз в истории морской политики Англии… будет противопоставлена сильная и определенная сухопутная политика… В самое тяжелое лихолетье, переживаемое Российской державой, когда как будто все силы небесные и земные ополчились против нее, на арену мировой политики выступает вновь и с новой силой могущественная союзница…». Напоследок В. Дайа оставил свое понимание дружбы с Россией: «Развитие до высшего предела эксплуатации европейской России и Сибири… немецким капиталом, промышленностью и организаторским талантом»[110].

В 1924 г. в Мюнхене выходит первый том «Майн Кампф», где Гитлер указывал, что даже сама «организация русского государства не была результатом государственной деятельности славянства в России, а только блестящим примером государственно-творческой деятельности германского элемента среди нижестоящей расы».

На следующий год в том же Мюнхене выходит книга британца С. Гэлэхэда, в которой он проповедовал о ничтожестве русского народа: «народ столь же телесно грязный, сколько нравственно и умственно убогий; ничтожный в своей истории, весь сотканный из презренного смирения и отвратительной ярости; народ, лишенный чувства природы и дара к искусству; лишенный такта, прирожденного благородства… Смесь восточного бессмыслия и татарской хитрости. Таковы все они, побирающиеся у западной культуры: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой и больше всех Достоевский… Эти вечно бунтующие рабы без внутренних велений получили от евреев христианство для того, чтобы вонзить его как нож в спину европейской культуры и чужого качества – и потребовали всеобщей любви и всеобщего братства – именно потому, что они сами бесплодны, бездарны…»[111]. Опыт и наблюдение убедили меня в том, отмечал философ И. Ильин, приводящий эту цитату, что эта книга «не случайна, а типична»[112].

В послевоенной Европе англичанин С. Гэлэхэд идеологически претендовал на роль своего прежнего соотечественника Х. Чемберлена, просвещавшего в расовых теориях Вильгельма II. Роль новых антирусских идеологов – «прибалтийского профессора Шимана», заняли соратники Гитлера: глава «Отдела внешней политики НСДАП», а затем министр по восточным территориям прибалтийский немец А. Розенберг, и его приятель прибалтийский немец М. Шойбнер-Рихтер – ближайший сподвижник Гитлера, один из главных организаторов «Пивного путча», чье «влияние на Гитлера, – по словам историка И. Феста, – было огромным»[113]. Гитлер позже шутливо заметит, что фашистский официоз – «Фелькишер Беобахтер», редактором которого в начале 1920-х г. был Розенберг, следовало бы «снабдить подзаголовком «Прибалтийское издание»[114]. «Розенберг считался в партии специалистом по России». Он защищал свои «мировоззренческие постулаты с прямо-таки религиозной неистовостью»[115].

Присутствие прибалтийских немцев в качестве экспертов по России при Вильгельме II и при Гитлере, В. Шубарт связывал с особенным «балтийским менталитетом», сыгравшим не последнюю роль в развязывании двух мировых войн: «Те же, кто мог бы стать самым активным посредником между Западом и Востоком – балтийские немцы, – как раз пустили в ход самые неверные суждения о русских…, – отмечал В. Шубарт, – Они смотрели на Восток с предубеждением, с ощущением некоей противоположности себе, с ненавистью или страхом, почему и не поняли Востока, однако сумели сделать вид, будто понимают его. Мнение, что Россия является отсталой частью Европы, больше всего утверждалось именно балтийцами»[116].

Причина пристального внимания к России заключалась в том, указывал в 1926 г. Геббельс, что «нельзя обойти Россию. Россия альфа и омега любой целенаправленной внешней политики»[117]. «Самым судьбоносным результатом войны 1914 года, – пояснял эти слова В. Шубарт, – стало не поражение Германии, не падение Габсбургской монархии, не возросшее колониальное могущество Англии или Франции, не экономическое укрепление Северной Америки или Японии, а появление большевизма, с которым старая борьба между Европой и Азией вступает в новую фазу. Эта перемена на Востоке – решающее событие новейшей истории… вопрос не стоит так: Третий рейх или третий Интернационал, фашизм или большевизм. Нет, речь идет о мировом историческом конфликте между частью света Европой и частью света Россией, между западноевропейским и евразийским континентами…»[118].

«Советская Россия, как революционное социалистическое государство, является врагом национал-социалистических сил порядка, но есть и кое-что большее, – подтверждал Гитлер, – Как великое территориальное образование, Россия является постоянной угрозой Европе… Русская проблема может быть разрешена только в согласии с европейскими, что означает германскими идеями… Не только русские пограничные районы, но и вся Россия должна быть расчленена на составные части»[119]. Уже в Майн Кампф Гитлер указывал: «Никогда не миритесь с существованием континентальных держав в Европе! В любой попытке на границе Германии создать вторую военную державу или даже только государство, способное впоследствии стать крупной державой, вы должны видеть прямое нападение на Германию»[120].

Угроза большевизма заключается в том, указывал Гитлер, что его появление привело к возрождению Российской империи, в новых еще более эффективных формах: «Мы не должны оставаться равнодушными к тому, что происходит в России…, – пояснял он в начале 1930-х гг., – Русачество, это славянство в соединении с диктатурой пролетариата, есть опаснейшая сила на свете. Что будет, если осуществится этот симбиоз? Подумайте лишь о том человеческом потенциале и сырьевом богатстве, которым располагает Сталин! Уже сейчас наши публицисты должны бить тревогу. Никогда не была так велика угроза западной цивилизации. Еще до того, как мы придем к власти, мы должны разъяснить англичанам, французам, также американцам и Ватикану, что мы будем рано или поздно вынуждены начать крестовый поход против большевизма. Мы должны безжалостно колонизировать Восток… Мы хотим от Северной Норвегии до Черного моря протянуть защитный вал против русачества, против славянства…»[121].

Эта цель была сущностью не фашисткой, а всей германской политики, определяя которую еще в 1918 г. партии Центра расходились с правыми лишь в акцентах: «Кровавая борьба делает настоятельным, чтобы победа была использована для достижения Германией военного превосходства на континенте на все времена и обеспечила германскому народу мирное развитие, по меньшей мере, на сто лет вперед… Вторая цель – ликвидация британского опекунства при решении вопросов мировой политики, нетерпимого для Германии; третья цель – сокрушение русского колосса»[122].

Однако целей, поставленных в Первой мировой, достичь не удалось. «Война затянулась. Чем она кончится – неизвестно. Всего вероятнее – вничью, – отмечал еще в 1918 г. видный представитель либеральной деловой среды А. Бубликов, – Надо поэтому готовиться к новой войне»[123]. «Вторая мировая выглядела, как повторная атака тех же самых позиций после неудачи первого штурма, – подтверждает В. Шамбаров, – Атака, осуществленная после получения свежих подкреплений, более тщательно продуманная и подготовленная…»[124].

Верность фундаментальным целям германской политики, еще до прихода Гитлера, подтверждал тот, кто призовет его к власти – канцлер Ф. Папен: «Мы не представляли угрозы кому бы то ни было. Неизменной оставалась только наша европейская миссия, все та же, что и в те времена, когда мы распространяли христианство на восточные провинции и на Прибалтику, – служить плотиной против славянских вожделений и агрессии. Даже если страх перед Германией ослепил союзников в отношении угрозы, исходящей от России, наименьшее, что они могли бы сделать после нашего поражения, – это восстановить европейское равновесие, когда революция посадила в Кремле Ленина»[125].

«Граница между Европой и Азией проходит не по Уралу, – конкретизировал Гитлер, – а на том месте, где кончаются поселения настоящих германцев… Наша задача состоит в том, чтобы передвинуть эту границу возможно дальше на Восток, если нужно – за Урал… Ядовитое гнездо Петербург, из которого так долго азиатский яд источался в Балтийское море, должно исчезнуть с лица земли… Азиаты и большевики будут изгнаны из Европы, эпизод 250-летней азиатчины закончен…»[126]. «Сегодня, – конкретизировал А. Розенберг за два дня до начала войны (20 июня 1941 г.), – мы начинаем «крестовый поход» против большевизма не для того только, чтобы навсегда освободить от него «бедных русских», но и для того, чтобы осуществлять немецкую мировую политику и обеспечить условия существования для германского рейха…»[127].

В своем выступлении А. Розенберг ставил задачу отторжения от России западных и южных территорий, с расчленением их на четыре рейхскомиссариата: Великая Финляндия, Прибалтика, Украина и Кавказ. При этом, указывал он, необходимо «придать им определенные государственные формы, то есть органически выкроить из огромной территории Советского Союза государственные образования и восстановить их против Москвы… Обеспечение продовольствием германского народа…, несомненно, будет главнейшим германским требованием на Востоке, южные области и Северный Кавказ должны будут послужить компенсацией в деле обеспечения продовольствием германского народа. Мы не берем на себя никакого обязательства по поводу того, чтобы кормить русский народ продуктами из этих областей изобилия. Мы знаем, что это является жестокой необходимостью, которая выходит за пределы всяких чувств. Но мы не предаемся иллюзиям… Это примитивная страна… Все люди, которые идут в эту страну, должны учесть, что они служат гигантской задаче и что они приняли на себя годы тяжелейшей колонизаторской работы»[128].

«После столетий хныканья о защите бедных и униженных наступило время, чтобы мы решили защитить сильных против низших, – напутствовал свои армии Гитлер, – Это будет одна из главных задач немецкой государственной деятельности на все время – предупредить всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами дальнейшее увеличение славянской расы. Естественные инстинкты повелевают всем живым существам не только завоевывать своих врагов, но и уничтожать их. В прежние дни прерогативой победителя было уничтожать целые племена, целые народы»[129].

* * *

В решении расового вопроса мы не изобретаем ничего нового, пояснял Гитлер: «господа британцы знают, что такое право сильного. В отношении низших рас они вообще наши учителя»[130]. «Здесь, на востоке, – указывал Гитлер, – повторится тот же исторический процесс, который происходил при завоевании Америки». «Полноценные» поселенцы вытеснят «неполноценное» коренное население, открыв путь в новую эру экономических возможностей. «Европа – а не Америка – станет землей неограниченных возможностей»[131].

«Свою концепцию концентрационных лагерей и геноцида, – подтверждает американский биограф Гитлера Дж. Толанд, – Гитлер позаимствовал у англичан и американцев. Он восхищался лагерями для пленных буров в Южной Африке и резервациями для индейцев в Америке и в узком кругу часто хвалил эффективность американской тактики истребления краснокожих дикарей…»[132].

Согласно плану «Ost» в Польше подлежало устранению до 85 % коренного населения, на Украине – 64 %; в Белоруссии – 75 %, в Чехии – 50 %[133]. И «именно благодаря срыву «Барбароссы»…, – отмечает А. Туз, – число жертв холокоста составило менее 6 млн. человек, а не 11,3 млн., как замышлял Гейдрих»[134].