Читать книгу Ведич - Василий Головачев - Страница 7

Больше всего Никифора поражала статистика. По роду деятельности ему часто приходилось знакомиться со статистическими выкладками по той или иной проблеме, и он всегда удивлялся, почему люди что-то любят, ненавидят или чего-то боятся. Потом, со временем, удивляться он перестал, только качал головой, изучая полученные данные. По его мнению, существующая поговорка: есть ложь, есть большая ложь и есть статистика, – почти полностью укладывалась в русло действительности. Лишь одна цифра статистики отвечала тем впечатлениям, которые сложились у Хмеля лично: семьдесят процентов населения России испытывали страх перед людьми в милицейской форме. А последние реформы в Министерстве внутренних дел только усугубляли ситуацию. Не помогала и серьёзно работающая в этой сфере служба внутренних расследований МВД, выводящая на чистую воду коррупционеров в милицейских погонах. Однако в милицию по-прежнему шли молодые люди, не желающие думать, но желающие властвовать, и система не менялась. Руководство МВД пыталось что-то делать, бодро докладывало наверх об успешных операциях против бандитов и террористов, но переломить ситуацию в стране было не в состоянии. Потому что это было абсолютно невыгодно Синклиту конунгов, постепенно перехватывающему власть в государстве.

Случай, подтвердивший выкладки статистического отчёта о негативном отношении российского общества к милиции, произошёл прямо на глазах Никифора, в Брянске, где он заканчивал расследование по заданию Катарсиса. По статистике, милиционеры избивали пострадавших: при задержании – в шестидесяти процентах случаев, в каждом шестом случае – при выбивании «чистосердечных признаний», в каждом третьем – беспричинно, ради куража и демонстрации власти. Случай у ресторана «Дебрянск» относился именно к последней категории происшествий.

Вместе с Никифором в ресторане обедала нешумная компания учителей – двое мужчин в возрасте и две женщины, одна постарше, другая помоложе. Они что-то степенно обсуждали – совсем свежую реформу образования, насколько понял Хмель. Закончили обедать и вышли из ресторана они вместе с Никифором. Но тут к ним подошли два милиционера, старшина и сержант, и грубо потребовали документы.

Учительница постарше, – с виду ей было не меньше шестидесяти лет, – седая и полная, сделала им замечание. А дальше случилось нечто дикое.

Стражи порядка взбеленились, схватили женщину за руки, поволокли к белой «Ладе»-«шестёрке» с мигалками, ударили мужчину, спутника учительницы, пытавшегося остановить озверевших милиционеров. Второй мужчина тоже кинулся на выручку своим коллегам, но получил удар дубинкой в лоб и упал на тротуар, обливаясь кровью.

И терпение Никифора кончилось.

В иных обстоятельствах он твёрдо придерживался правил Житейских Вед, установленных волхвами: давайте людям больше, чем они ожидают, в случаях конфликтов боритесь честно, и в особенности – не вмешивайтесь в чужие дела. Но тут налицо было вопиющее нарушение служебной этики, и Никифор не сдержался.

Дубинка внезапно вылетела из руки сержанта, и как живая, завилась вокруг него спиралью, ткнулась ему в ухо.

Милиционер ойкнул, выпустил руку женщины, схватился за ухо.

Дубинка крутнулась и перетянула его напарника по мясистому загривку.

Старшина, утробно хрюкнув, сунулся носом в открытый салон «шестёрки».

Женщина вырвала руку, отбежала к своим коллегам. По лицу её катились слёзы, в глазах сквозь недоумение и ужас протаяло удивление.

Дубинка снова взвилась в воздух и опустилась на предплечье сержанта, лапнувшего кобуру штатного «макарова». С воплем милиционер присел на корточки, держась за онемевшую руку. Дубинка упала рядом.

Никифор вышел из темпа, – в этом состоянии его практически никто не мог увидеть, – подошёл к учителям, сбившимся вокруг вытирающего платком разбитый нос мужчины.

– Успокойтесь, идите домой.

– Но они нас ни за что… – опомнилась женщина помоложе.

– Они будут наказаны, идите.

Тон Хмеля подействовал.

Учителя побрели прочь, оглядываясь. Они плохо понимали, что произошло, и лишь положение обидчиков подсказывало, что кто-то серьёзно остудил намерения стражей порядка добиться «торжества закона».

Задержавшиеся на минуту случайные свидетели происшествия поспешили по своим делам.

Никифор оценивающе глянул на приходивших в себя милиционеров, кивнул сам себе: они явно не поняли, что случилось, и были не в состоянии продолжать начатое «дело».

– Кто был ничем, тот станет всем, – пробормотал Никифор, вспоминая слова пестователя Дементия, что это – лозунг контрселекции. В принципе закон коммунистической идеологии работал иначе: кто был никем, тот никем и оставался до конца своей жизни, как правило, короткой.

В этот же вечер Никифор стал свидетелем ещё одной криминальной драмы, когда во втором часу ночи, возвращаясь в гостиницу на улице Красноармейская, увидел двоих молодых людей, поджигающих красавец «Ситроен» на стоянке напротив ресторана.

Из той же статистики социальных неблагополучий Никифор знал, что в России «антисоциальные элементы» постоянно жгут машины, до двух-трёх тысяч ежегодно в больших городах и почти столько же в сельской местности. До «революции пожаров», как во Франции и Италии несколько лет назад, было ещё далеко, но «мода» эта не проходила, выражая некие социальные протесты пришельцев из других стран, и машины горели каждую ночь.

Однако одно дело – знать, что явление существует, другое – столкнуться с ним воочию, в реальности. Потушить же загоревшуюся автомашину не успевал ни владелец, ни пожарные службы, ни случайные свидетели поджога.

Никифор, наверное, не обратил бы внимания на возню парней у «Ситроена», если бы не разлившийся в прохладе вечера специфический запах бензина. Он оглянулся и мгновенно понял, что происходит.

Зазвенела отброшенная в кусты бутылка.

Вспыхнул огонёк зажигалки.

Никифор вогнал себя в темп и за доли секунды преодолел два десятка метров, отделяющие парадный вход в гостиницу от стоянки машин.

Парни всё же успели поджечь фитиль – длинную белую ленточку, ведущую к крышке бензобака, но пламя не смогло разгореться, и Никифору удалось его сбить.

Бросившиеся наутёк поджигатели остановились, не понимая, почему погас фитиль, хотели вернуться, и в этот момент возле них сформировалась из ночного мрака стремительная текучая тень. Раздались два удара, и парни отправились в короткий полёт к соседнему зданию, упали на асфальт и потеряли сознание.

Никифор брезгливо отряхнул кисти рук от «негативной энергетики», зашагал к гостинице, принюхиваясь к рукам: они пахли бензином.

– Вызовите милицию, – тихо сказал он дежурному охраннику, – там на стоянке драка. Меня вы не видели.

Финала событий он уже не увидел, да это было и неинтересно. Милиция должна была разобраться с поджигателями сама, а охранник на входе в гостиницу должен был забыть свидетеля, сообщившего о «драке».

На следующее утро, тридцать первого августа, Никифор поехал в Жуковку.

В Брянске его дела были закончены. Он выяснил, кто из отцов церкви непосредственно занимался внедрением чёрных программ в жизнь губернии, начиная с культуры и заканчивая социальной сферой, и позвонил в Москву. Теперь судьбой эмиссара Синклита должен был заняться местный отдел оперативного реагирования Катарсиса, имеющий популярное в народе название «Овёс». Данные Хмеля проверят, разработают селективный трафик – цепочку «случайных», с виду никак не связанных событий, финальное из которых приведёт к фатальному концу отца Федюни, координатора конфессиональных связей Патриархата. Этот человек согласился работать на конунгов добровольно, и жизнь его, весьма греховная по всем оценкам, должна была прерваться.

В самой Жуковке Никифору необходимо было нейтрализовать деятельность ещё одного церковного слуги – отца Зиновия, дьякона Велейской церкви Кирилла и Мефодия, связанного с бандитами Клуба спортивного совершенствования в Фошне. Именно через него работал отец Федюня, получающий распоряжения непосредственно от конунгов. Зиновий же организовал и атаку на Школу Шерстнева, к счастью, не получившую развития благодаря действиям Хмеля.

Кроме того, Никифору нужно было предупредить начальника местного отделения УВД подполковника Вильяма Коробко, являвшегося дядей убитого Сёмы Блющева. Этот слуга народа землю рыл, чтобы найти убийц, и посадил в СИЗО уже немало народу, никак не причастного к преступлению.

В Жуковском районе всё ещё шла охота на «террориста» из не ведомой никому ЧК, убившего гендиректора Клуба спортивного совершенствования в Фошне. Поэтому частные автомашины останавливались милицейскими патрулями на всех дорогах района. Остановили и спортивную «Ауди RS-6» Никифора с брянскими номерами (естественно, он заранее сменил московские номера на местные), хотя он вовремя заметил патрульную машину и снизил скорость.

– Ваши документы, – козырнул инспектор ГАИ, с автоматом под мышкой.

– А ваши? – вежливо ответил Хмель.

Лейтенант нахмурился, разглядывая спокойное лицо водителя, нехотя процедил сквозь зубы:

– Лейтенант Муракамов, областное УВД. Ваши документы, гражданин водитель.

Хмель протянул ему малиновую книжечку:

– Полковник в отставке Степанчук. Что тут у вас происходит, лейтенант? Меня уже третий раз останавливают.

Инспектор развернул удостоверение, прочитал фамилию, шевеля губами.

– Водительские права?

– Конечно, как же без них, – достал пластиковую карточку Никифор. – Так что случилось, командир?

– Ловим тут группу… террористов, – снова нехотя, через силу признался лейтенант; сравнил фото на документах, вернул Хмелю. – Будьте осторожны, полковник, не берите подозрительных пассажиров.

– Хорошо, не буду, – сделал озабоченное лицо Никифор.

– К кому едете?

– К родственникам в Жуковку, сестра у меня там, тётки.

– Езжайте. – Инспектор отвернулся, отошёл к другой остановленной машине.

Никифора так и подмывало спросить, не посулило ли начальство миллион долларов за голову «террориста», ликвидировавшего Семёна Блющева, но мысль об этом благополучно скончалась в голове. Не хватало ещё, чтобы у хмурого лейтенанта зародились подозрения о странной осведомлённости «полковника в отставке» о происходящих в районе событиях.

В Жуковке Хмель оставил машину у деда Сидора Мокеевича, родственника Онуфрия, который жил на самой окраине города, напротив небольшого сельца Латыши, и отправился к Тарасову пешком.

Встреча с другом и Витязем, обеспечивающим безопасность Серебряного мальчика, длилась около часа. Они обсудили варианты выполнения задачи, наметили план действий, и Никифор отправился выполнять свою часть плана.

Вечером в Жуковке произошли два события, мало кого заинтересовавшие: население города не следило за работой милиции, не доверяя ей почти всецело, и не участвовало активно в религиозной жизни столицы района.

Сначала неизвестные лица забросали камнями двухэтажное здание УВД, разбив стёкла в пяти окнах на первом и втором этажах. Этими неизвестными оказались двое местных жуковских алкоголиков, впоследствии так и не сумевших объяснить, что заставило их совершить этот «подвиг».

Зато пока охранники здания гонялись за камнеметателями, в здание проник ещё один неизвестный злоумышленник, которого никто не заметил, и нанёс увечье начальнику милиции подполковнику Коробко – сломал ему челюсть. Удар был нанесён так быстро и умело, что подполковник очнулся только через час после нападения. На груди его обнаружилась записка от руки: «Не прикрывай подонков и насильников, иначе последуешь за ними! Это предупреждение последнее».

Найти злоумышленника, пригрозившего всесильному главе Жуковской милиции, так и не удалось. План «Перехват» не сработал.

А чуть позже в дом к молодому батюшке Иннокентию, заправлявшему в местной церкви, у которого остановился на постой гость из Брянска отец Зиновий, заявился бородатый, с рыжими всклокоченными волосами мужик и недолго побеседовал с представителями церкви. После чего батюшка Иннокентий «угорел в бане», как потом рассказывала его жена, и долго не ходил на службу, а гостя отца Зиновия наутро и вовсе увезли в больницу, якобы от «отравления грибами».

Лишь один человек, кроме самих пострадавших, знал истинные причины «угара и отравления» церковных деятелей – Никифор Хмель, он же «рыжий мужик». Батюшку Иннокентия он всего лишь попугал, чтобы тот никогда больше не привечал посланцев БЕСа. А отца Зиновия крепко побил, применив в финале один из приёмов боливака, отражавшийся на деятельности желудочно-кишечного тракта. Эмиссар конунгов теперь вынужден был лечить «язву желудка», а по сути снимать наведенную психофизическую структуру – порчу. «Язва» эта начинала открываться, как только отец Зиновий замышлял появиться на территории Жуковского района. А поскольку он был человеком сведущим в магии, на следующий день после «беседы с мужиком» уехал.

Первого сентября, с началом нового учебного года, Никифор отбыл в Москву.