Читать книгу Куда кого посеяла жизнь. Том III. Воспоминания - Василий Гурковский - Страница 19

Карима в нашем поселке знали все, от мала, – до велика. Он был одной из сельских достопримечательностей тех времен,– и вовсе не внешним видом или какими-либо выдающимися особенностями. Скорее всего, тем, что умел себя подать, и нахально, «качал права», где надо и не надо, а этого местные власти боялись больше всего, да и не только местные.

Бестолковая, можно сказать, «реверсивная» или обратно действующая, национальная политика времен Советской власти, предполагала процветающее развитие национальных окраин за счет истощения российских регионов.

Справедливые обвинения в иждивенчестве и паразитировании, тут же вызывали жалобы на национальные притеснения. В анекдоте, ходившем в те времена, одного студента-армянина на экзамене по научному коммунизму, спросили: «Как вы понимаете сам термин «дружба народов»? Студент мгновенно ответил: «Как есть, так и понимаю. Это армяне, русские и все нерусские, объединились… против грузин». Нечто похожее происходило и в масштабе великой страны – как будто все нерусские окраины, да еще зарубежные «друзья», объединились для того, чтобы максимально больше выжать из России что-то, в обмен на «дружбу».

Карим, несмотря на свою малообразованность, видимо, интуитивно чувствовал такую национальную политику. Пенсию он не заработал, так как всю свою жизнь только воровал – в молодости лошадей, в старости – телят, но все-таки добился того, естественно, под давлением вышестоящих органов, что ему выделили персональное ежемесячное натуральное пособие (мука, мясо, зерноотходы и т. п.). Выделили (заставили) почему-то из колхоза, хотя Карим в нем, и дня не проработал. Ну, что поделаешь, власть, повторяю, была гуманная, нельзя же старика голодным оставлять, вот колхоз и обязали его поддерживать.

Карим ежемесячно приходил ко мне, как к главному бухгалтеру, я ему выписывал «паек», он его гордо получал и требовал высококачественной продукции. Вначале, получал и носил сам, после уже дети носили, а он шел впереди, невозмутимый такой щуплый старикашка, с бородкой клинышком, – прямо-таки живой старик Хоттабыч, в неизменном в любое время года халате, и всегда со сложенными, ладонь в ладонь, на пояснице, руками.

У него практически было две жены, как и у многих пожилых мусульман в советские времена: одна старая, официальная, другая – раза в два моложе, жила под видом племянницы, числилась с семью детьми как мать одиночка, получая соответствующие пособия от государства.

Девчата в колхозной бухгалтерии часто подтрунивали над Каримом, в плане его семейных дел. Но, когда одна из бухгалтеров, Валентина Бусенко, дородная была женщина, как-то раз «перегнула палку» и спросила у Карима, от кого дети у его «племянницы», что-то они уж больно на Урахая (соседа Карима) похожи, Карим зашипел, как змея перед прыжком: «Давай вийдим вдвоем с тобой за кантора, тогда узнаешь, кто мене детей делает!» На том, подколы прекратились, хотя наши женщины наверняка знали лучше самого Карима, где, что и с кем, но тему закрыли.

С течением лет, Карим стал более злым и требовательным, всем своим видом и поведением давая понять, что мы, руководители колхоза и села, должны быть благодарны судьбе за то, что она послала нам такую ценность, как он, и само его появление на свет, – есть для села счастье.

Такие люди встречаются не только среди казахов. И, к сожалению, общество их терпит, по крайней мере, терпело.

То машину куда-то надо, то уголь-дрова, то сено-солому, то «паек», то ремонт, то работу-учебу детям. Вот дай, и все. Вынь да положь, государство-колхоз. А то, что он для них палец о палец за всю жизнь не стукнул – никому не интересно. Дайте – лишь бы молчал. У него есть право на все, а у нас по отношению к нему – никаких прав, одни обязанности.

Надо сказать, что такие «каримы» были в каждом селе и образ нашего, реального Карима ,выглядит как бы собирательным. И породило их время, а не только особенности характера.

Не было бы, в принципе, необходимости писать об этом заносчивом старике, каких полно было, да и сейчас еще не перевелись, но, как ни странно, пишу я о нем в знак определенной благодарности, даже за то, что могу сегодня писать.

Дело было давно, еще в пятьдесят восьмом году. Работал я в МТС, был молодым, и «совершенно не женатым». Как-то в начале лета мне довелось подменять одного нашего водителя, Темирбаева. У него был самосвал с деревянным кузовом под зерно, и некоторое время я на нем работал, в основном на строительных объектах. Как-то раз подъехал к дому знакомой девушки, и тут меня «зацепил» Карим. Жил он там по соседству. Тогда был он помоложе, но внешне, сколько я помню, никогда не менялся, как будто и родился таким, каким мы его знали.

Было воскресенье, я подъехал, просто хотел помыть машину, рядом плотина, и других планов у меня не было. Но Карим, как прилип ко мне: «Айда поедем, привезем белий глина». В Казахстане есть все – от нефти и золота, до мрамора и той самой белой глины (каолина).

Белая глина действительно ослепительно белая и мягкая, как домашнее масло. Где-то ее используют для получения хорошего фарфора, а в наших селах ею белили дома. Просто как глину ее не использовали, связующие качества у нее ниже, чем у обычной глины. А в смеси с обычной глиной ею покрывали крыши мазанок, белили стены и потолки, используя вместо извести, которую не всегда в те времена и в тех местах можно было найти в нужных объемах.

Объяснять Кариму, что у меня нет путевого листа, что выехал я из гаража без разрешения и ехать за пять километров от села на глинище не имею права, – было бесполезно. Легче было съездить, набросать с полтонны глины и вернуться.

Что я и сделал. Минут через десять мы были у карьера, где люди брали эту самую белую глину. Карьер – слишком громко сказано. Просто была яма, с довольно крутым съездом для машин, метров 8—10, и в конце этого съезда большая нора-забой, диаметром метра полтора. Вот и весь карьер. Я приподнял кузов самосвала, чтобы легче было бросать глину через задний борт, опустил машину в забой, взял штыковую лопату и начал копать.

Карим сидел в кабине. Было обычное для наших мест жаркое начало летнего дня. Бросать было неудобно, в полный рост не встанешь, нора-забой довольно глубокая, над головой слой земли в 1,5—2 метра, рыхлый, с песчинкой, быстро рассыпается. Я опасался обвала, так как слышал о нескольких случаях, когда добытчиков именно такой глины заваливало и, как правило, с трагическими последствиями. Поэтому старался быстрее набросать хотя бы треть кузова и покинуть опасное место. Но сделать это оказалось не так просто и не так скоро.

Как раз, когда я повернулся спиной к машине и выдалбливал глину из дальней от входа забоя стороны, стало вдруг темно и душно. В первое мгновение мне показалось, что начинается обвал, я непроизвольно развернулся на выход и сам себя нокаутировал, наткнувшись головой не просто на задний борт машины, а еще и на выступавший из борта, болт крепления досок. На мгновение потемнело в глазах, потерял сознание, а когда очнулся – темнота не проходила.

Только чуть позже я понял, что дыра-забой буквально придавлена задним бортом самосвала. Вариантов съезда машины, до этого стоявшей в метре от забоя с приподнятым кузовом, было несколько. Или под давлением глины кузов опустился сам (какая у нас гидравлика!), или рычагом из кабины нечаянно опустил кузов Карим. Так или иначе, но кузов опустился, и машина по мягкой глине соскользнула, провалившись задним бортом в дыру-забой, где находился я. Веселого во всем, этом было мало. Или от удара кузова осядет земля (5—6 тонн) при стоящей вплотную машине, или обвалится, когда машина будет выезжать, ослабив давление на весь фронт.

Но для этого машине надо выехать, а кто это делает? Карим? Оправившись от шока, я крикнул: «Дядя Карим!» «Что такое! – равнодушно донеслось издалека, – закончил уже?» «Идите сюда», – кричу ему снова. «Зачем?» «Идите сюда – узнаете!»

Он пропихнулся между кузовом и стенкой ямы, понял, что случилось, и равнодушно сказал: «Пойду бригада – позову трактор». «Какой трактор! – отчаянно закричал я, – туда час, пока кого-то найдете, назад час, да меня привалит здесь! Давайте будем выезжать сами!».

«Ты что, Васка, с ума сошел? Я никогда на машина не ездил, вообще ни на какой железка, не ездил. Не, я пойду бригада».

«Дядя Карим, – взмолился я, – давайте попробуем, может, получится, а то завалит же меня. Я вам буду говорить, что и как делать. У вас пойдет, вы же понятливый!». Карим несколько минут молчал, я уж думал, что он ушел. Слышу голос: «Туалет ходил, давай ехат будем!» «Садитесь в кабину, на мое место, там посредине, под правую руку, рычаг скоростей, палка такая с шариком, он прижат к сидению (машина стояла на задней скорости). Надо его толкнуть вперед, но до этого надо нажать ногой, такая педаль слева внизу есть, ногой нажимается». После нескольких попыток-перебранок ,Карим выключил скорость. Машина еще плотнее вдавилась в стену. Через полчаса инструкций, доводивших меня, а может, и его до сумасшествия, он завел двигатель…

И тогда я почувствовал, что до обвала мне не дожить. Вспомнил, как мы вытравливали из нор сурков, надевая на выхлопную трубу шланг и запуская в нору, вспомнил, как показывали документальный фильм о газовых камерах нацистов во время войны. Вспомнил всю свою короткую невеселую жизнь. И все потому, что основная масса выхлопных газов, буквально вбрасывалась ко мне в забой. Дышать пришлось через майку, в которую я набрал мелкой глины.

Второй после дыма неприятностью стала невозможность проведения ускоренных водительских курсов для Карима – из-за шума двигателя. Кое-как докричался, чтобы он заглушил двигатель, получил указания, снова завел, попробовал включить скорость и выехать.

Не буду утомлять читателя, одно скажу – на выезд машины ушло более трех часов. Карим, все-таки спас меня. Три раза он заставил меня пережить нечто кошмарное: машина трогается с места вверх, отъезжает метра полтора-два, а потом с силой беспомощно бьется задним бортом о срез ямы, то есть съезжает на место. Я не могу выскочить – очень мало пространства и времени. И каждый раз, когда машина ударяется в стену, вся земля и надо мной, и подо мной ходуном ходит, я жду обвала и не знаю, на что надеюсь.

Но Карим был тоже настойчивым и восприимчивым учеником. На четвертом выезде он сумел-таки подняться почти до половины съезда, и там машина заглохла. Но если три первых попытки он машинально нажимал педаль сцепления, и машина каждый раз скатывалась вниз, то на четвертый раз машина заглохла на скорости, и за пару секунд я уже был в кузове.

Казалось, – живой, все закончилось, а я лежал в этой чертовой белой глине, сам весь белый, и не хотел с нее вставать. Постучал по кабине, что, мол, я уже здесь, рвать машину не надо, и лежал на мягкой прохладной глине, не помню сколько. Потом завезли глину в поселок, выгрузили, Карим даже спасибо не сказал – ему обеденный чай испортили. Да мне и не нужно было его спасибо, это я ему до сих пор спасибо говорю. И какой бы он там ни был, плохой или хороший, он был просто человек, такой как есть, для меня он стал Спасителем, сам того, может, и не осознавая.

В человеке все познается при случаях, особенно тяжелых случаях. И там все проявляется, что заложено от рождения.