Читать книгу Куда кого посеяла жизнь. Том III. Воспоминания - Василий Гурковский - Страница 21

Сколько бы, не говорили в разные времена про то, что все люди равны, а ведь это далеко не так.

Все люди равны только, если так можно выразиться, – по вертикали, то есть перед Богом и перед Законом, а по горизонтали, или между собой, они все разные. Один, к примеру, может поднять двести килограммов, другой – двадцать. Один вольет в себя литр водки, сядет за руль, и все будет нормально, а другого нельзя сажать за руль даже в трезвом виде. Ну, и так далее.

Среди обычных людей выделяются люди-звезды, то есть очень яркие личности. Одни сразу рождаются звездами, другие звезды зажигают, когда «это кому-нибудь нужно».

Звездам нужен фон, нужно какое-то небо, чтобы сверкать на том фоне. Не будет фона (неба), не будет и звезд, так как выделяться не на чем будет. Так и в людской жизни. Обычные люди, в основной своей массе, тоже служат определенным фоном для людей-звезд, которые вспыхивают и сгорают, а фон остается. Это как раз то, что повседневно – стабильно. Это те люди, которые ежедневно и незаметно делают свое дело – пашут и сеют, строят и собирают, учат и лечат, пасут скот и водят поезда и самолеты. И они достойны внимания не меньше, чем знаменитости.

Вот я и хочу рассказать об одном простом, но удивительном человеке, с кем свела судьба в прежние годы. Мы были знакомы довольно длительное время, я звал его «Бугумбайским Прометеем». И вот почему. Ну, во-первых, «Бугумбай» – это название урочища в предгорьях Урала, своеобразной живописнейшей впадины, окруженной небольшими горами. Названием впадина и вообще все пробитое в горах ущелье, обязано речушке Бугумбай, которая за столетия, невообразимо петляя среди гор, пробилась-таки к реке Урал. Весной она разбухала до многометровой глубины, а летом и осенью, подпитываемая десятками родников, чистая, прозрачная и ледяная, она спокойно журчала среди скал по отполированным плоским камням. По берегам – буйная растительность, а в самой воде чего только нет! Десятки видов рыб, заходящих во время половодья из Урала, раки, черепахи, всякая речная живность. В глубоких заводях водились черные, похожие на коряги, столетние щуки, а щуки помоложе, неподвижные, караулили часами в стоячей воде, готовые в долю секунды молнией метнуться и проглотить какого-либо зазевавшегося собрата.

Чудо-место, урочище Бугумбай, но это, конечно, для приезжающих отдохнуть и развеяться. А для тех, кто там постоянно жил, все природные прелести были далеко не на первом месте.

В урочище Бугумбай, в тридцати километрах от центральной усадьбы нашего колхоза, располагалась коне-овцеферма. Было там три небольших аула, так они и шли под номерами: первый, второй и третий. Тянулись аулы вдоль речки с интервалами в 2—2,5 километра, в каждом из них жили наши чабаны и табунщики, там же были кошары для овец и загоны для лошадей. Повседневная жизнь была не из легких. Ни школы, ни магазина, ни медпункта, ни радио и телефона, ни дороги приличной, ни газа.

А еще раньше не было и электроэнергии. Чисто натуральное хозяйство, как и сотни лет назад. Вроде бы кругом был современный мир, а там люди жили оторванными от всего. Они, конечно, не голодали, не замерзали, пасли в горах овец и лошадей круглый год, но были лишены многого просто элементарного.

Наконец, в середине шестидесятых, когда появились телевизоры, мы им поставили передвижную электростанцию, соединили все три аула линией электропередач, и с шести вечера до полуночи в домах чабанов горел свет. Появились различные электроприборы. Жить на отгонной точке стало веселее. Так как заведующий овцефермой жил в первом (по номеру) ауле, то и электростанцию поставили там же. Однако из десятка мужчин, живших в Бугумбае, только один был кое-как способен управлять электростанцией, то есть запускать ее и глушить, делать элементарный профилактический уход. Остальные боялись даже подходить к двигателю и аппаратуре. Того «умельца» звали Умурзак. Давно, во время войны, он работал на тракторе, и когда начал работать по электричеству, ему было под пятьдесят. И вот он, один, лет двадцать подряд «давал свет», то есть работал на той электростанции.

Казалось бы, что за разговор, таких «светителей» многие тысячи, и ни чем они особенным, как правило, не выделяются. Работа не из пыльных. Завел двигатель, линию включил – заснул, проснулся – выключил, заглушил.

Но для Умурзака, вся эта простая технология многократно усложнялась тем обстоятельством, что жил он в третьем ауле – это не через пять троллейбусных остановок, а за шесть километров от места работы, то есть от электростанции. Чтобы добраться туда, надо было обязательно перевалить через довольно высокую гору и перейти вброд речку. И это триста шестьдесят пять дней в году, при любой погоде, без выходных и отпусков, более двадцати лет подряд!

Дом Умурзака стоял в третьем ауле обособленно, в красивой ложбине между двух гор, с их южной стороны. Сзади дома поднимались горы, а спереди, метрах в пятидесяти, среди деревьев и кустарников бежала речка.

Она в этом месте как бы упиралась в гору, затем, обходя ее, уходила влево, образовывая цепь довольно больших и глубоких озер. Озера были гордостью Умурзака, там всегда находились сплетенные им самим рыболовные сетки-«морды», и рыба в его доме была всегда.

Второй гордостью был родник, бивший из земли прямо перед домом в тени большого дерева. Умурзак оградил родник бетонным кольцом, на вбитый в дерево гвоздь повесил кружку и всегда объяснял своим сородичам-чабанам, что не надо пить из родника, опускаясь на колени. «У нас хултура», – говорил он и показывал на кружку. Жил он вдвоем с женой, Шарипой, миловидной, добродушной, гостеприимной и аккуратной хозяйкой, как небо и земля отличавшейся от других женщин всех трех аулов, да и не только аулов. Стандартные жилища чабанов и скотников по всем казахским аулам – дом-мазанка. Метрах в пятнадцати – котел, вмазанный в камни, пара загонов для овец и скота, вокруг дома – утрамбованная, как тренировочный плац, земля. Как правило, – ни кустика, ни деревца, ни тем более огорода-сада.

У Шарипы с Умурзаком, ниже дома, до самой речки, на освоенном ими плодороднейшем участке земли, росло все, что могло там расти. Овощи, смородина, фруктовые деревья. Умурзак построил хитроумную систему орошения. Пользуясь тем, что родник находится выше огорода, он через сеть выложенных камнем каналов сделал так, чтобы вода из родника естественным путем постоянно орошала весь участок. Если где-то полив был не нужен, предусматривался сброс воды по отдельному водоводу.

На такой богатейшей земле, при родниковой воде, росли чудо-овощи. Таких, я и на своей Слободзейщине не видел. Все сладкое, вкусное, экологически чистое и невероятных размеров. Все соседки-хозяйки, жены чабанов, постоянно попрошайничали у Шарипы, то лука, то еще какие-либо овощи. Но сами так никогда и не пытались завести свои огороды. Такой степной и национальный менталитет.

Огорода Шарипы хватало на всех. И это тоже была гордость Умурзака. Детей у них не было. И все свое внимание они уделяли работе, огороду, коту с непереводимым именем «Пинок» – они в нем души не чаяли, и гостям…. Гости у них практически не выводились. Умурзак не жалел для них ничего. А чистота и аккуратность, привлекала многих – и казахов, и русских.

Да и почему бы нет? Овец Умурзак держал пару десятков, рыба была всегда, овощи-фрукты тоже. Ни один казах в округе, какое бы он положение в обществе не занимал, не мог похвастаться такой популярностью, как простой крестьянин Умурзак. Открытый для всех, веселый, трудолюбиво-обязательный, бесхитростный и честный, он был просто Человеком от природы. И этим ей был ценен.

Более двадцати лет он ходил в первый аул «делать свет». И по колено в грязи, и в жесточайшие морозы, и в беспощадные бураны – и все это ежедневно и за 90 рублей в месяц. Не знаю, кто хотя бы, хоть на неделю, согласился возвращаться с работы по горам, после полуночи. А его гнало на работу какое-то чувство нужности, необходимости, несмотря ни на что. И это не пафос, а простая проза жизни.

Один только раз, за двадцать лет работы Умурзак три дня проболел. Не помню, в каком году, но была очень жестокая зима. В один из дней, буран не давал выйти из дому – овец держали в кошарах, люди с трудом их кормили и поили.

Днем Умурзак, от столба к столбу (я уже говорил, что мы связали все три аула линией электропередач), добрался до электростанции.

Весь вечер буран рвал и метал. Он думал уже заночевать у заведующего фермой. Но после полуночи буран резко стих, даже луна появилась, и Умурзак, несмотря на уговоры заведующего, ушел домой. На подходе ко второму аулу его встретила стая волков. Они спустились с горы, за которой был дом Умурзака, и направлялись к овечьей кошаре во втором ауле. И тут их пути пересеклись. Трудно передать, что там было. Умурзак успел добежать до первого более менее высокого дерева – все, что помельче, под горой у реки было покрыто многометровым слоем снега. Полушубок и валенки не давали возможности влезть на дерево, пришлось валенки сбросить. Он просидел на дереве, окруженный рычащей и воющей голодной стаей, часов семь. На босые ноги одел малахай (лисья шапка-треух), голову прикрыл воротником полушубка и так сидел-висел, пока не рассвело, в трех метрах от беснующихся зверей. Обиднее всего было то, что до дома чабана Дильмагамбетова, оставалось метров двести – тот первым увидел Умурзака на дереве и помог ему скатиться на снег.

Умурзак промерз насквозь. А через три дня все продолжалось, как и прежде – в шесть вечера из дому, в два часа ночи – домой. Но после этого случая, мы легко преодолели сопротивление завфермой, построили небольшое помещение, метрах в 20 от дома Умурзака и поставили там электростанцию.

Никто не смог бы оценить это действие больше, чем сам Умурзак. Представьте себе – он вышел из дома, пять минут на подготовку – завел двигатель, включил систему, и иди – смотри телевизор да пей чай. В полночь – вышел, заглушил все – и дома. Все просто, но что за этим «просто» стояло? Для Умурзака, это было больше чем любая награда. Ибо это была новая жизнь, жизнь по большому счету. С тех пор, свет в домах чабанов горел до последнего дня жизни Умурзака.

Попутно расскажу один курьезный случай из наших взаимоотношений. Привез я ему из Орска холодильник, у нас с Орским механическим заводом, тогда были хорошие деловые связи. Ну, привез в Бугумбай, проверили – работает, все нормально.

Но однажды Умурзак приехал в колхоз и зашел ко мне в кабинет. Я как раз из Актюбинска приехал, и на столе лежали кое-какие вещи. Среди них – прямоугольная коробочка с активированным углем. Умурзак повертел ее и спросил, что это. Я ответил, что эти коробочки с углем кладут в холодильник, чтобы устранять неприятный запах. А так как в Бугумбае свет давали только ночью, то холодильник днем естественно отключался. Понятно, что это было не лучшим способом, чтобы что-то в нем хранить. Дней через пять, приезжает в контору заведующий Бугумбайской фермой и говорит: «Андреевич, что-то Умурзак просил тебя заехать». Дня через два я заехал. Умурзак показывает мне новый холодильник, у которого изнутри дыра прогорела! На мой вопрос, как это можно было сделать, Умурзак объяснил, что холодильник у них совсем завонялся, и он сказал Шарипе, что Гурковский, мол, уголь в холодильник ложит, чтоб запаха не было. Ну, Шарипа и положила туда жаровню с золой, а в золе еще, наверное, жар был. Так и получилось, что стенка прогорела (скорее – расплавилась). А я смотрю и думаю: «Как же я объяснять буду ремонтникам на заводе? Что они обо мне подумают, когда пропаленную дыру в холодильнике увидят?» Но делать нечего, отвез, заделали на заводе стенку, посмеялись, и на этом все закончилось.

А Умурзак с Шарипой жили дальше. Добрые простые великодушные казахи. Их теперь нет, но остались те, кто их помнит. Они были ащелисайскими звездами, теми, что светят нам постоянно.