Читать книгу Цицерон – мастер публичных выступлений. Или роман об истинном римлянине. Том II - Василий Князев - Страница 3

Дождавшись в конце февраля нового квестора в Лилибее и затем передав ему все свои дела, Цицерон за три дня до мартовских календ сел на корабль в Сиракузах и отправился домой в Рим. Спустя несколько дней корабль пришвартовался в порту цветущего приморского города Путеол, что в переводе означало «источники». И вправду в окрестностях этого города было много минеральных лечебных источников, в которых любили нежиться сильные мира сего: сенаторы, богатые всадники, патриции на сенатских Новогодних каникулах. Почему Новогодних? Дело в том, что в описываемое нами время новый год начинался с первого марта, поэтому вышеперечисленные слои населения предпочитали в это время отдыхать на целебных источниках, поправляя и восстанавливая свое здоровье от чрезмерных возлияний и чревоугодий во время римских застольев. Но вернемся к нашему герою. Слуги погрузили багаж, и Цицерон вместе со своим преданным слугой Тироном сел в нагруженную повозку. Колеса неспешно покатили по каменной мостовой приморского города, Цицерон откинулся на спинку сиденья в сладостных мыслях о будущих почестях, которыми, он был уверен, его встретит Рим. «Ни разу! Ни разу! Пока я был квестором, не было перебоев с поставкой зерна в Рим. Более того, зерно поставлялось по очень выгодным ценам, благодаря чему даже самый бедный житель Рима мог позволить себе его купить. Да… Марк, ты большой молодец!» – нахваливал сам себя молодой Цицерон. Внезапно от этих столь весьма приятных мыслей его отвлекло знакомое лицо человека, проходившего мимо него в сопровождении двух рабов. Цицерон лихорадочно начал вспоминать: «Кто же это? Кто же это? Слава Юпитеру!» Он вспомнил и тотчас приказал возничему остановиться.

– Сервилий! Куда направляешься? – окликнул Цицерон.

Молодой человек остановился и оглянулся. Его брови удивленно взметнулись вверх, но через секунду на лице засияла приветливая улыбка, и он кинулся к Цицерону с объятиями. Цицерон легко спрыгнул с повозки (ежедневные спортивные тренировки сделали свое дело – закалили его тело). Друзья обнялись и начали, смеясь, друг друга разглядывать, поворачивая из стороны в сторону.

– Марк! Да тебя не узнать! Какая фигура! Какие мышцы! Какая стать! Тот ли это щупленький молодой мальчик, пришедший в лагерь Суллы почти пятнадцать лет назад, – смеясь, в восхищении восклицал Сервилий. – Марк, в чем причина такого чудесного превращения? Геркулес решил поделиться с тобой своей мощью и силой?

– Да нет же, у Геркулеса и без меня дел хватает, – смеясь, ответил Цицерон. – Это благодаря моей поездке в Грецию, где у меня были замечательные учителя Антиох и Молон. Да ты, я вижу, тоже возмужал! Смотри-ка, по воинским отличиям уже стал центурионом! Военная карьера пошла в гору?

– Да, Марк, спасибо богам. Военное дело – это мое. Обожаю походы, битвы. Только не по душе мне грабить мирных жителей, забирая у них последнее нажитое ими добро.

– Да, я это помню. Ты всегда был порядочным человеком, – подтвердил Цицерон.

– Скажи-ка, а что говорят о моих славных делах в Риме? – спросил друга Цицерон, переводя тему разговора в другое русло.

– О тебе? О твоих делах? А где ты был? Прости, сейчас вспомню. Вроде слышал, ты где-то получил квестуру.… В Сицилии? Ты знаешь, сейчас всех и особенно сенат больше всего волнует война с Митридатом. Этот неугомонный властный и хитрый царь Митридат VI начал вторжение в Каппадокию, Галатию и Вифинию. Командующим войсками в Азии сенат назначил консула Луций Лициний Лукулл¹, дабы он наказал этого наглеца. Я завтра уезжаю после отдыха под его начало.

– Понятно, – опечаленно произнес Цицерон, думая о своем.

Он-то, наивный, думал, что его помнят и ждут. А оказалось, уже давно забыли…

– Ладно, Марк, я побежал. Был рад встрече. Надеюсь, увидимся в Риме, – сказал Цицерон.

Друзья обнялись на прощанье. Сервилий поспешил к термам с минеральными источниками, а Цицерон, сев в свою повозку, покатил дальше по направлению к Вечному городу.

…Слава богам, хотя бы домашние его с нетерпением ждали. Спустя несколько дней повозка поднялась на вершину Палатинского холма, и он увидел фигуру женщины, стоявшей на пороге дома, с ребенком на руках. От этой картины у Цицерона сладко защемило сердце. Как только повозка поравнялась с домом, Цицерон, не дожидаясь, когда она остановится, бросился в объятия своей молодой жены и дочурки. Так, обнявшись, они простояли несколько долгих секунд.… Казалось, время просто остановилось. О боги! Как сладки эти первые мгновения после столь длительного расставания! Как сладки…

– Вы бы знали, родные мои, как мне вас не хватало, как не хватало, – и скупая мужская слеза покатилась по лицу сенатора. Он чуть отстранился от Теренции и проговорил:

– Дай я тобой полюбуюсь, какая же ты красивая.

Теренция была одета в праздничную столу, подчеркивающую ее красивые женственные формы: высокую грудь и тонкую талию. Волосы были изящно уложены в греческий узел, а на лице был заметен легкий макияж. Было очевидно, что к приезду мужа она тщательно готовилась, стремясь сделать ему приятное.

– Письмо о моем приезде, видимо, опередило меня, – подумал Цицерон.

Из Путеоли он отправил письмо с гонцом, что едет в Рим. Дочурка протянула руки к папе и, потрогав его лицо, прерывисто засмеялась. Цицерон улыбнулся в ответ и, подняв доченьку на руки, притворно строго спросил:

– А Тулиола уже умеет ходить? Или она только сидит на руках у мамы?

– Конечно, Марк. Ей ведь уже целых два годика. Смотри, – и Теренция, забрав с рук мужа малютку, осторожно опустила ее на порог дома.

Та встала крохотными ножками, одетыми в маленькие изящные ботиночки, на землю, но никуда не пошла. Затем строго посмотрела на маму, потом на отца, как бы говоря своим родителям: «Вы что!? Я же еще совсем маленькая! Разве вы этого не понимаете?» – и, протянув свои детские ручонки наверх, попросилась обратно на руки к матери.

– Ладно, ладно, капризница, – ответил, улыбаясь, счастливый отец. – Иди ко мне, а то мама, наверное, уже устала.

Цицерон нежно поднял доченьку на руки.

– А как ты, Тирон? – переключив свое внимание, спросила верного раба Теренция, пока слуги неспешно разгружали повозку с вещами.

– Спасибо, хозяйка, за беспокойство, все хорошо, – ответил, поклонившись, Тирон.

– За мужем приглядывал? Он там по женщинам не бегал? – притворно строго, нахмурив брови, спросила хозяйка.

– Что вы, госпожа. Он целыми днями и ночами был занят управлением провинцией. Я как не зайду в таблинум, время уже за полночь, а господин все работает и работает. Хотя честно, в большинстве случаев мы засиживались за делами вместе, ведь я, по сути, был его стенографистом и помощником, – добавил Тирон.

– Ладно, ладно, верю, – улыбнулась Теренция. – Пойдемте-ка лучше в дом.

Пока слуги заносили вещи, Теренция, пройдя вместе с Цицероном в дом через вестибюль и отдав дочурку кормилице, тихо шепнула мужу:

– Марк, я так соскучилась. Так истосковалась. Безумно тебя хочу. Пошли сразу в кубикулу.

От этих жарких слов Цицерон покраснел и в ответ произнес:

– И я соскучился, пойдем быстрее…

Молодая пара поднялась на второй этаж в свою кубикулу и закрыла дверь. Едва они вошли внутрь комнаты, как Теренция резким властным движением сорвала тогу с мужа и толкнула его на пурпурный плед, лежавший на огромной кровати, затем молниеносным движением сбросила с себя столу, под которой, как оказалось, не было даже туники. Цицерон взглянул на божественно-красивое обнаженное тело своей жены, услышал ее учащенное дыхание и почувствовал непреодолимое ответное желание овладеть ею. Но Теренция его опередила. Как ненасытная волчица, она прыгнула на мужа и, сев на него сверху, оседлала, как дикого жеребца. Поза «наездницы» всегда была ее самой любимой. Тела сплелись в страстном порыве бешеного желания. Стоны, скрип кровати, пот, запах любви – все смешалось воедино….

…. Потом они пили вино и снова и снова наслаждались любовью. Ведь целый год ни тот, ни другой не имели плотских утех. Уже ближе к позднему вечеру они спустились в триклинию, где их, счастливых и удовлетворенных радостями любви, ждал заботливо приготовленный слугами сытный ужин. Посмотрев на свою молодую красавицу-жену, Цицерон, откинувшись на ложе с бокалом отличного фалернского вина, подумал: «О бессмертные боги! Как хорошо дома! Как хорошо, когда рядом есть любящий человек! Может, в этом и есть истинный смысл простого человеческого счастья…»…

…После возвращения в Рим, стремясь как можно быстрее вернуть себе былую популярность и известность, Цицерон с головой окунулся в общественную деловую жизнь города. Работая в качестве защитника и блестяще выступая с речами в суде, он выиграл много дел, отстаивая честь и достоинство граждан Рима. Слава о нем как о честном блестящем адвокате и ораторе постоянно росла и множилась. Но больше всего грело душу честолюбивому Цицерону то, что после квестуры он стал полноправным членом сената, перейдя из сословия всадников в сословие сенаторов. Конечно, Марк пока был лишь младшим сенатором, но он…! Он! Находился уже в сенате и заседал там! А ведь когда-то еще мальчиком много лет назад Цицерон так мечтал попасть сюда. И вот теперь он здесь. Да, поистине мысль материальна, главное – захотеть, и тогда можно свернуть горы – это факт… Постепенно как член сената и известная личность он обрастал своими клиентами. Каждое утро рабочего дня начиналось с того, что у дверей его палатинского дома собирались толпы клиентов, рвущихся к сенатору с различными просьбами и жалобами. Тирон их всех впускал, а затем сортировал по важности и спешности. Каждому посетителю Цицерон уделял свое внимание и время, никто не уходил от него обиженным или неудовлетворенным. Почему так поступал Цицерон? Просто он знал, что ничто так не ценится народом, как внимание и забота, к тому же он понимал, что добрые дела – это его союзники на соискание следующей должности на политической карьерной лестнице – должности курульного эдила. Так в неустанных делах и заботах минуло три года…

…Рим в этот период с семьдесят четвертого по семьдесят первый год жестоко подавил последнее восстание рабов под предводительством Спартака. Все продолжалась и никак не могла закончиться третья Митридатова война под командованием Гнея Помпея, по заслуженному прозвищу Великого, и Луция Лициния Лукулла. В этой войне римляне преуспели, громя войска царя Митридата VI и возвращая обратно под свое влияние захваченные ими земли. Но до окончательного завершения войны еще было очень и очень далеко.

Дело в том, что Римская республика, разросшаяся до неимоверных масштабов и имеющая под своим влиянием огромные территории с различными народами, словно тяжелая баржа, стала очень неповоротливой в управлении и в поддержании контроля над суверенными народами. Вследствие чего это обстоятельство неизбежно приводило к тому, что особо амбициозные правители различных государств стремились выйти из-под ее влияния, став суверенными государствами. В силу вышесказанного в Риме неуклонно возрастала роль выдающихся военных полководцев, а их влияние на государственные дела становилось все более значимым, чем влияние консулов, и этот факт, на мой взгляд, закономерно должен был рано или поздно привести к смене государственного строя в Риме…

…В одно декабрьское утро уходящего семьдесят первого года до н. э. за несколько дней до декабрьских сатурналий Цицерон, стоя у окна своего таблинума, наблюдал непривычно большую толпу клиентов, которые ожидали восьми часов утра, когда Цицерон обычно начинал принимать своих клиентов. По давно заведенному распорядку Цицерон вставал рано, в шесть утра, даже в выходные и праздничные дни. Первым делом он занимался гимнастикой и упражнениями для поддержания своей физической формы, плавал в бассейне. На завтрак, как правило, была всего лишь каша, да и то немного, едва ли не две ложки. Одним словом, все в этот день было как обычно, кроме одного: слишком много клиентов. Они практически заполонили собой всю палатинскую улицу, так что к соседним домам других патрициев даже не было возможности подойти. Подавляющая часть клиентов держалась отдельной группой и была одета в шерстяные палии и высокие сапоги. Весь их вид говорил о том, что, скорее всего, они прибыли из провинции. Приезжие, оживленно размахивая руками, что-то очень эмоционально обсуждали, на их лицах явственно прослеживалась злость и негодование. «Интересно, о чем это они так яростно спорят? И что заставило их прийти в столь ранее утро к моему дому?» – задумчиво размышлял Цицерон. Знал бы он, что это к нему пожаловала сама фортуна. Сенатор позвонил в колокольчик, и тотчас зашел Тирон.

– Тирон, как ты думаешь, кто эти люди? – обратился к слуге с вопросом его хозяин. Тирон приблизился к окну, посмотрел на собравшуюся толпу клиентов и уверенно произнес:

– Это люди из провинции. И, судя по их оживленной жестикуляции, они из Сицилии. Вы же прекрасно помните, хозяин, какой там эмоциональный и энергичный народ.

– Помню, помню. Мне иногда казалось, что они говорят не словами, а жестами. Ба…. Да я вижу знакомое лицо. Это же сам Гераклий из Сиракуз! Помнишь, он оказывал нам гостеприимство в своем красивом доме в Сиракузах. Я еще восхитился его чудесными скульптурами, картинами и коврами, выполненными искусными мастерами.

– Да, да, помню. Он был очень любезен и обходителен. Да что он, все его домашние нас тогда окружили заботой. Мы у него, помнится, прогостили целых два дня. А как кормили шикарно! Молоденький барашек просто таял во рту, – и Тирон сладко цокнул, вспоминая сочный вкус ароматнейшего и нежнейшего мяса.

– Кстати, я еще одного узнаю. В-о-о-о-н того худого с печальным лицом, по-моему, это Стений из Ферм. Он также оказывал нам гостеприимство в своем доме в Фермах, – добавил Тирон.

– Тирон, тогда что мы стоим и ждем? Пусть еще только полвосьмого, но для сегодняшнего дня давай сделаем исключение и начнем работать раньше. Иди, спустись и заведи всех сицилийцев в атриум. А я пока надену свою парадную тогу ради таких гостей и через пару минут спущусь.

– Прямо всех? Их там не менее пятнадцати человек. Атриум у нас, конечно, большой, но, может, часть все-таки оставить на улице? – с беспокойством спросил хозяина Тирон.

– Тирон, тебе бы понравилось, проделав столь длинный путь, остаться стоять на улице перед домом?

– Нет, конечно, хозяин. Простите, я не подумал об этом.

– Если не хватит стульев, пусть разместятся на полу, и подай им всем горячего вина, чтобы согрелись: на улице не лето, – заботливо добавил Цицерон.

Тирон ушел выполнять приказание, а Цицерон задумчиво посмотрел на свой золотой перстень, поцеловал его, как он всегда это любил делать, когда надеялся на расположения богов, и, позвав раба, быстро оделся в белоснежную тогу.

Когда Цицерон спустился со своего второго этажа в атриум, сицилийцы с нетерпением уже ожидали его, согретые небольшим количеством горячего вина.

– Приветствую вас, друзья, – и Цицерон радушно и приветливо с каждым поздоровался, особенно, по-дружески обнявшись, с Гераклием и Стением.

– Рассказывайте, что привело вас в мой дом? Радость или нужда в чем-либо? – спросил гостей Цицерон, уютно расположившись в своем кресле.

– Уважаемый Цицерон, – обратился от лица всех Гераклий, – наши сердца переполнены скорбью и горечью. Здесь собрались самые уважаемые люди сицилийских общин: Квинт Цецилий Дион, Луций Лигур, Луций Калена, Епикрит, Сопатр – все они достойнейшие жители наших городов и поселений.

Пока Гераклий перечислял всех присутствующих, Цицерон невольно начал догадываться, о чем пойдет речь.

– Наш друг и защитник, именно так мы хотим к тебе обращаться как к самому честному и бескорыстному квестору Сицилии. Мы помним то добро, которое ты нам сделал. Именно под твоим руководством Сицилия расцвела и заблагоухала (от этих комплиментов и теплых слов в свой адрес лицо Цицерона покрылось довольным ярким румянцем). Только ты нам один сможешь помочь. Ты один способен вернуть людям честные имена и спасти их от нищеты и позора, – молвил Гераклий.

– Гераклий, чего же вы хотите от меня? Чтобы я стал вашим защитником?

– Наоборот. Стань нашим обвинителем против этого мерзкого Верреса, прошлого наместника Сицилии, – произнеся последние слова, Гераклий встал на колено, и его примеру последовали и все остальные просители.

– Друзья, встаньте, встаньте с колен. Негоже таким знатным и благородным людям вставать на колено перед кем бы то ни было, – попросил сицилийцев Цицерон.

– Сенатор!!! – пламенно продолжил свою речь Гераклий. – Все, что замечал ненасытный взгляд Гая Верреса: статую, картину, наследство, чужую жену – все он тут же прибирал к своим рукам! Не было границ его беззакониям! Все покупалось и продавалось: должности, решения суда, земли. Ты помнишь, какой у меня был красивый дом, украшенный произведениями искусства?

Глаза Гераклия метали молнии, и в то же время в них таилась необычайная печаль и горечь. Он продолжал:

– Цицерон! Нет ничего! Все отобрал проклятый Веррес! И я не один такой. Были ограблены храмы Юпитера, Юноны, Эскулапа, Венеры, Цереры! За всю историю Сицилии даже иноземные захватчики так себя никогда не вели.

– Подожди, неужели все это правда? – уже обращаясь ко всем присутствующим, переспросил Цицерон.

И все гости наперебой в очень эмоциональной манере начали приводить различные факты жутких беззаконий и преступлений этого наместника. По мере того, как они говорили, лицо Цицерона то бледнело, то краснело. Он сжимал кулаки, глядя в горестные лица этих людей, задавая себе всего один вопрос: «Почему? Почему Юпитер громовержец позволяет жить на свете таким людям?! Почему он не покарает их на месте за те несчастья, разрушения и страдания, которые они причиняют людям?!».

Когда через несколько минут люди выговорились и смолкли, Цицерон встал с кресла и произнес следующие слова, прижимая руку к своему сердцу.

– Друзья, я сражен! Нет! Я просто убит вашим рассказом. Я искренне сочувствую вашему горю. Я рад вам помочь, но по роду своей деятельности я адвокат, а не обвинитель. Быть обвинителем – удел молодых. Мне уже почти тридцать шесть лет, и не пристало мне в мои годы быть обвинителем.

– Цицерон, мы понимаем тебя. Но ты наша единственная надежда. Ты самый честный и порядочный человек во всем Риме. Да, у нас есть патроны в Риме, которые нам помогают, но у них нет и капли твоего блестящего ораторского мастерства, твоего опыта ведения судебных дел. Мы все помним, как ты выиграл дело в защиту Росция из Америй, не побоявшись пойти против Хрисогона, этого любимчика Суллы. Только ты со своим талантом и храбростью сможешь справиться с Верресом и его высокими покровителями Метеллами, – произнес Гераклий, стараясь с помощью аргументов и комплиментов убедить Цицерона.

– Благодарю, Гераклий, за столь лестные слова, мне очень приятно. Значит, говоришь, Метеллы покровительствуют Верресу?

– Да, по нашим сведениям, братья Квинт и Марк, – подтвердил Гераклий.

– Я тронут вашей просьбой о помощи, но мне надо время подумать, чтобы взвесить свои силы и возможности. Ведь, если у Верреса очень много денег и есть такие сильные покровители, кстати, один из них в этом году, я уверен, станет консулом, есть большая вероятность того, что все сенаторы и судьи будут куплены. И ни мое красноречие, ни судебный опыт ведения дел здесь не помогут, – задумчиво произнес Цицерон.

– Сенатор, ты отчасти прав, но мы все уверены, что ты справишься с этим делом и взамен приобретешь огромную славу, популярность и, что не менее важно, голоса твоих потенциальных избирателей. Все жители Сицилии будут счастливы отдать в будущем свои голоса за то, чтобы именно тебя выбрали в следующем году курульным эдилом, – усилил свою аргументацию Гераклий.

– Гераклий, умеешь ты убеждать. Тем не менее, дайте мне подумать один день, а завтра утром приходите вновь, – попросил Цицерон.

– Хорошо, уважаемый сенатор, понимаю. Мы придем завтра. Но умоляем бессмертными богами, прими верное решение в нашу пользу, – и Гераклий вместе со всеми членами городских сицилийских общин склонился на прощание в глубоком поклоне.

Спустя минуту, провожаемые Тироном, они покинули дом Цицерона. Вечером Цицерон пригласил в свой дом брата Квинта, его жену Помпинию и Аттика, который приехал в Рим на декабрьские сатурналии.

Потрескивали дрова, а красные языки огня отплясывали замысловатый танец в камине. За семейным ужином-советом собрались только самые близкие и родные.

– Друзья, – обратился ко всем Цицерон. – Благодарю, что откликнулись на мою просьбу и пришли сегодня на ужин. Мне очень, клянусь всеми богами, нужен ваш совет.

– Марк, мы же твои друзья, обязательно поможем и подскажем. Хотя, как мне кажется, ты сам и мудр, и умен. Говори, не стесняйся, – проговорил Аттик, отхлебнув немного фалернского вина из чаши.

Тут его перебил детский смех, и в комнату ворвалось маленькое божественно-белокурое создание. Эта была пятилетняя Тулиола, вырвавшаяся из рук няни и прибежавшая к своим родителям. Она обожала своего отца и всегда использовала любую минутку, чтобы обнять его и забраться к нему на колени. Это она сейчас и сделала. Цицерон подал знак служанке, чтобы та покинула комнату, а сам, поцеловав дочурку, попытался продолжить.

– А папа люиит Тулиолу, – пытаясь тщательно выговорить слова, промяукала дочурка, перебивая отца и заглядывая в глаза, что сразу вызвало смех у всех присутствующих.

– Люиит, люиит, – передразнивая ту, проговорил счастливый отец, вновь поцеловав малютку.

– Тулиола, дай папе сказать, а то сейчас позову служанку, и она тебя заберет, – притворно сердясь, произнес отец.

А Тулиола, прижавшись к отцу и делая вид, что ничего не слышит, игриво то открывала личико, то вновь закрывала своими маленькими детскими ладошками.

– Туллия, иди ко мне, – строго произнесла Теренция и властно взяла дочку к себе на руки. Затем, положив руку на плечо мужу, попросила:

– Марк, продолжай.

– Сегодня утром ко мне пришли главы сицилийских общин с просьбой выступить обвинителем против Гая Верреса.

– Да, это еще тот подлец, – подтвердил Аттик. – Мне мои клиенты докладывали, как он обобрал всех купцов на Сицилии, как вывозил товар, не платя даже пять процентов пошлины.

– Квинт, а что ты скажешь? – спросил с тревогой брата Цицерон. – Ведь ты у меня один из главных помощников.

– Марк, скажи, по твоему мнению, каковы шансы на успех в ста процентах соотношений?

– Я думаю пятьдесят на пятьдесят. То, что я найду улики и доказательства, – это факт. То, что я блестяще выступлю, тоже факт, во всяком случае, я на это надеюсь. Но есть одно но! Он очень богат, так как много наворовал, и может купить весь сенат и всех судей, – добавил Цицерон.

– Марк, хорошо, давай рассмотрим все плюсы и минусы, – серьезно и деловито проговорил Квинт. – Если ты проиграешь, то твоя репутация блестящего юриста пострадает, но выиграет репутация честного человека. С одной стороны, это минус, с другой, – плюс. Дальше. Если ты выиграешь, это будет прекрасным стартом на должность курульного эдила и твоя репутация блестящего юриста и ритора вспыхнет ярким пламенем большого римского масштаба. К тому же, если коснуться морального аспекта, ты в очередной раз на деле докажешь, что ты честный и порядочный человек, истинный поборник справедливости. Так же и верно то, что тебя попытаются убить или подослать наемных убийц, но от этого мы постараемся тебя защитить, организуя круглосуточную охрану. Так что в принципе, на мой взгляд, надо соглашаться.

– Милый, я согласна с Квинтом. Это прекрасный шанс. Даже в случае проигрыша мы тебя в обиду не дадим, – поцеловав мужа, проговорила Теренция.

– Тирон, а как ты думаешь? – спросил Цицерон.

Присутствующие давно привыкли к привилегированному положению этого главного помощника Цицерона, поэтому и не удивились тому факту, что Цицерон интересовался мнением раба.

– Хозяин, благодарю, что спросили мое мнение, я ценю вашу доброту. Я согласен с вашей мудрой женой Теренцией, – произнеся эти слова, он поклонился в сторону госпожи.

Комплимент той понравился, и она ответила ему улыбкой.

– Я так же согласен и с уважаемым Аттиком, и вашим братом Квинтом. Я уверен, что у нас отличная команда, поэтому мы справимся и победим! – последние слова Тирон произнес очень пафосно, совсем как Цицерон, выступая на форуме.

Все рассмеялись. Цицерон встал и произнес:

– Клянусь Геркулесом! С такими друзьями и соратниками мы просто обязаны победить! Пусть добро и справедливость восторжествуют! Я берусь за это дело! Все друзья подняли чаши с фалернским вином и, чокнувшись, выпили за победу.

На другой день, когда пришли сицилийцы, Цицерон дал согласие. Они бросились его обнимать, целовать и благодарить, утирая слезы.

– Подождите, подождите благодарить и радоваться. Надо сначала выиграть дело. К тому же борьба будет не на жизнь, а на смерть, – добавил Цицерон.

– В любом случае спасибо, что согласились стать нашим заступником. Мы всецело в вашем распоряжении и окажем содействие по мере наших сил и возможностей. Боги все видят: и добро, и зло. Я уверен, они наградят столь достойного мужа, – и Гераклий, поклонившись и еще раз поблагодарив сенатора, вместе с радостными и счастливыми сицилийцами покинул дом Цицерона.

Спустя несколько дней, в первых числах январских календ семидесятого года, Цицерон вместе с Тироном подходили к зданию Базилики Эмилия с исковым заявлением, обвиняя Верреса в уклонении от уплаты налогов, в вымогательстве, во взяточничестве и предъявляя иск на компенсацию в размере ста миллионов сестерциев. В описываемое мной время официальной должности государственного обвинителя в Риме не было, и каждый гражданин, располагающий необходимыми знаниями, компетенциями и главное – желанием, мог выступить в роли обвинителя после утверждения и согласования с городским претором.

Когда они зашли в помещение, то увидели мужчину средних лет, сидевшего на стуле перед таблинумом претора, как видимо, ожидавшего аудиенции. Это был тщедушный, с бегающим взглядом человек с довольно неопрятной внешностью.

Увидев Цицерона, он оскалился в непонятной улыбке и затем вновь уставился в пол, даже не поздоровавшись. Вышел слуга и предложил Цицерону и незнакомцу войти. Тирон остался за дверью.

Таблинум городского претора представлял собой островок изысканной аристократической роскоши. Здесь не было ковров, но стены были искусно украшены фресками, изображающими дела Фемиды. Весь таблинум был полон декоративной зелени в виде миниатюрных пальм, поэтому воздух, несмотря на то, что это был центр города, был свеж и приятен. Посреди таблинума стоял массивный стол из красного дерева, за которым и восседал пожилой мужчина. Это был городской претор Маний Ацилий Глабрион, сын народного трибуна Мания Ациния Глабриона и внук знаменитого римского юриста Публия Муции Сцеволы. В юности нынешний глава города подавал большие надежды и мог стать прекрасным оратором, но праздность и временами леность победили. Маний Глабрион был несколько полноват, виной тому были чрезмерные обильные вечерние трапезы и отсутствие занятий физкультурой, которой тот, увы, пренебрегал.

– Приветствую вас, сенаторы, – Маний вышел из-за стола и пожал каждому руки.

– Марк, мой дед всегда тебя хвалил и говорил, что из тебя вырастет отличный юрист. Как вижу, он не ошибся. Твои славные дела бегут впереди тебя, – проговорил Маний.

– Благодарю за столь лестные слова, уважаемый Маний, – и Цицерон в ответ поклонился и добавил:

– Я пришел подать исковое заявление и получить мандат в качестве обвинителя по делу бывшего наместника Сицилии Гая Верреса.

– Понимаю, понимаю, но не торопись. Вот рядом с тобой сидит бывший квестор Сицилии Квинт Цицилий Нигр, который, как и ты, тоже претендует на роль обвинителя.

– Что?!!! Что?!!! – Цицерон удивленно вскочил на ноги и, угрожающе наступая на этого тщедушного человечка, закричал: – О бессмертные боги! Не верю своим ушам! Да кто ты такой? И по какому праву?

В ответ тот испуганно побледнел и слабо проблеял:

– Я Квинт Цицилий Нигр, меня смертельно обидел Веррес, и я хочу ему отомстить, поэтому я прошу претора выбрать меня обвинителем.

– А.… Подожди, подожди… Я, кажется, начинаю понимать, – успокоившись, произнес Цицерон. – Маний, простите мне мою вспышку гнева.

– Ты, Нигр, был квестором в период наместничества Верреса? – спросил строго Цицерон, пристально глядя в глаза собеседнику.

– Я не обязан вам на это отвечать, – ответил тот, побледнев.

– Уважаемые сенаторы, коллеги, давайте не будем ссориться и выяснять здесь отношения. Согласно закону вы должны выступить на форуме в дивинациях, и уже присяжные примут решение: кому передать мандат и кто будет выступать обвинителем от имени сицилийцев. Назначаю дату – пятое января. Жду вас обоих с речами, – подвел итог встречи претор.

Когда Цицерон с Тироном покинули здание, Марк был в ярости.

– Тирон! Тирон! Только посмотри на это! Этот пройдоха Веррес подослал какого-то идиота, чтобы он попытался забрать у меня должность обвинителя. Почему, почему мы с тобой об этом не подумали? – с горечью и сожалением произнес Цицерон.

– Хозяин, мы не могли всего предугадать.

– Тирон, у тебя есть один день, чтобы собрать справки об этом Нигре. А также узнай, что там произошло между ним и Верресом на Сицилии, чтобы я мог придумать аргументы и доказать, что это всего лишь уловка Верреса, который рассчитывает с помощью этого недалекого человечка развалить дело.

– Слушаюсь, хозяин. Для этого мне потребуется средства, чтобы подкупить тех, кто располагает какой-либо информацией.

– Хорошо. Возьмешь сколько нужно. Еще. Приведи ко мне вечером кого-нибудь из сицилийцев, кто жил в одном городе с этим квестором и знает о его делах и, возможно, об этой обиде.

– Все сделаю. Не переживайте, – проговорил Тирон и отправился выполнять поручения.

Нужно отметить, что за последующие несколько дней была проделана огромная работа. Проведена встреча с одним из сицилийцев, который хорошо знал обстоятельства стычки между Верресом и Нигром, и будущий обвинитель получил ценную информацию об их истинных взаимоотношениях. Собрана была информация о самом квесторе Нигре, о его слабых и сильных сторонах.

Цицерон также умудрился в эти короткие сроки вместе с Тироном подготовить еще и речь для дивинации. Аттик спрятал в надежном месте всех сицилийцев, чтобы до них не добрались приспешники Верреса.

А вечером за день до слушания верные и постоянные клиенты Цицерона принесли две неутешительные вести. Первая была о том, что завтрашние присяжные заседатели из старинных патрицианских семей подкуплены Верресом и должны отдать свои голоса за Квинта Нигра. Вторая – что защитником Верреса будет сам Квинт Гортензий, извечный соперник Цицерона, и на тот момент считавшийся лучшим адвокатом Рима.

Эти новости сначала расстроили Цицерона, а потом он посмотрел на себя в зеркало и произнес:

– Ну что, Марк, докажи теперь всем, какой ты выдающийся оратор, что, несмотря на подкупных присяжных и блеск имени и таланта Гортензия, ты способен выиграть дивинацию. Это тебе очередное испытание. Радуйся ему! И становись сильнее!

Зарядив себя таким образом и настроив на победу, Цицерон крепко заснул. Настал день дивинации. На пороге дома, уже прощаясь, Теренция, нежно обняв мужа, проговорила:

– Марк, ты победишь! Я уверена: сам Юпитер покровительствует тебе. Я буду мысленно с тобой. Возвращайся со щитом!

Утром десятого января семидесятого года, за три дня до январских ид, Цицерон, брат Квинт, Аттик, двоюродный брат Луций, Тирон и несколько крепких легионеров для охраны, нанятые Квинтом, а также пятнадцать приехавших сицилийцев спускались по Палатинской улице в направлении форума, где и должна была состояться дивинация.

Процессия, двигаясь к форуму, на ходу обрастала новыми союзниками и постоянными клиентами Цицерона, поэтому на подходе к форуму это уже была внушительная когорта, состоящая не менее чем из двухсот человек.

На форуме перед возвышением около ростры на скамьях расположились присяжные заседатели во главе с Манием Ацилием Глабрионом. Перед ними на небольшом расстоянии, не более двух метров, были расставлены скамьи для соперников и их помощников. Слева – для Цицерона и его друзей, справа – для Квинта Цецилия Нигра и его приспешников. Цицерон, Квинт, Аттик, Луций, Тирон и Гераклий сели на приготовленные для них скамьи перед началом вступительного слова председателя суда присяжных Мания Глабриона. Марк пристально и с интересом начал рассматривать своих противников. Сначала взгляд его остановился на Гае Верресе. Это был тучный, огромного роста мужчина. Его лицо, отягощенное пьянством и разгульным образом жизни, было удивительно похоже на свиное рыло борова. Марк усмехнулся, зная, что фамилия Веррес с латинского переводится как боров. «Да… Боги не ошиблись, дав ему такое имя», – подумал про себя Цицерон. Веррес был одет в дорогую сенаторскую тогу. Все пальцы его рук были усыпаны сверкающими золотыми кольцами и печатками, а на его толстой шее болтался огромный медальон с редким изумрудом. Одним словом, весь его облик говорил… Нет! Все кричало о роскоши и богатстве этого человека, которое наглым образом было награблено им в Сицилии. Встретив взгляд Цицерона, Веррес самодовольно усмехнулся и показал ему язык вместе с кукишем. Цицерон же в ответ улыбнулся и подумал: « О бессмертные боги! Как таких плохо воспитанных и необразованных людей вы допускаете к управлению…». Потом его взгляд переместился на утонченного и стильно одетого щеголя, импозантного Квинта Гортензия, который даже одним своим видом умудрялся вызывать доверие у слушателей, не говоря уже о его блестящей, эмоциональной манере речи, подкрепленной постоянным движением и яркой жестикуляцией. Именно за эту манеру в народе его за глаза и прозвали «танцором». Встретив взгляд Цицерона, тот отвел глаза в сторону. Марку даже показалось, что в глазах Гортензия промелькнуло какое-то сожаление. «Может быть, это была жалость по отношению ко мне?» – задумался Цицерон. Ну и последний, на ком остановил свой взгляд Цицерон, был тщедушный соратник Верреса, в свое время бывший квестором в Лилибее в семьдесят третьем году, Квинт Цицилий Нигр. Вот в его-то глазах Марк прочел страх и неуверенность.

Тем временем претор Маний взошел на ростру и, подняв приветственно руку, запросил тишины у многолюдной толпы, ожидающей представления:

– Квириты! Сегодня мы собрались с вами для важного дела. Нам необходимо решить, кто будет защищать наших друзей сицилийцев в их иске против Гая Верреса.

– А что тут решать!!! Цицерона хотим! Цицерона!!! – прокричали в ответ, перебивая претора, все сицилийцы.

– Если вы будете мне мешать, мы вас арестуем и посадим, чтобы остудить ваши головы! – гневно произнес Маний.

– У нас есть два претендента на должность государственного обвинителя, – продолжил глава. – Прошу их обоих встать. Квинт Цицилий Нигр.

При этих словах вышеназванный человечишка встал. В ответ раздались свист и улюлюканье толпы.

– И Марк Туллий Цицерон, – произнес затем Маний.

Цицерон встал, и при звуке его имени вся многолюдная толпа взорвалась аплодисментами. Да…. Цицерон уже был известен своими славными победами и добрыми делами. А толпа любит победителей. Так было всегда, даже две тысячи лет назад…

– Подойдите оба ко мне и вытяните жребий, кто будет выступать первым. Цицерон загадал орла, Квинт – решку. Претор подкинул монетку вверх, и та полетела высоко к богам на Олимп. Шучу. Пока она летела вниз обратно, Цицерон загадал: «Если выпадет орел и право решать, когда выступать, будет за мной, то через семь лет я стану консулом». Еще немного и… монетка оказалась в прикрытой ладони Мания. Он медленно, сохраняя интригу, открыл ладонь и.…, все увидели, что она лежала вверх орлом. Цицерон выдохнул и улыбнулся про себя, подумав: «Быть тебе, Цицерон, консулом. Или я ничего не понимаю в знаках богов».

– Выбор за Марком Туллием Цицероном, – громко объявил Маний.

– Я предоставляю право выступить первым Квинту, – с поклоном произнес Цицерон и сел на свое место.

Едва он сел, как его брат с опасением спросил:

– Марк, зачем ты отдал право выступать первому Нигру?

– Брат, не переживай. Я собрал информацию. Он не является ритором, он даже двух слов связать не может. Его речь будет блеклой и скучной, а затем выступлю я. И между нашими речами будет контраст в мою пользу. После этого под впечатлением моей речи присяжные начнут голосовать. Запомни брат: запоминается последнее. Как ты думаешь, такая стратегия увеличивает шансы на победу?

– Да, я думаю, ты прав. Ладно, давай послушаем, что нам напоет этот «соловей», – усмехаясь, произнес Квинт.

Квинт Цицилий Нигр взошел на ростру. Весь его вид кричал, вопил о неуверенности и страхе ритора. Как вы думаете, зрители, присяжные заседатели это заметили? Претендент начал свою речь с того, что восхвалил себя как правителя Лилибея. Много говорил о том, сколько он сделал добрых дел, будучи квестором. Все эти его слова были встречены дружным хохотом и негодованием всех собравшихся сицилийцев. Упомянул и о том, как он-де сочувствует сицилийцам и понимает их. Затем проговорил о смертельной обиде, которую нанес ему Веррес, и о том, что он ему этого никогда не простит. Проговаривая все это, он прятал свой взгляд и от Верреса, и от присяжных заседателей. Время от времени он подглядывал в какие-то записи, видимо, подсказки, чтобы не забыть, что говорить дальше. Одним словом, вся его речь была мучением как для него самого, так и для всех собравшихся. Когда же Квинт Цицилий закончил свое выступление и сел на свое место, все облегченно вздохнули, устав от этой пытки.

Настала очередь Цицерона.

Он поднялся на ростру и посмотрел на огромную людскую толпу, собравшуюся на форуме. Здесь были клиенты как Цицерона, так и Верреса, праздные гуляки и торговцы, гладиаторы и ланисты, домохозяйки и ростовщики, вольноотпущенники и свободные граждане….

А что видели они? О…. они видели уверенного молодого сенатора с гордо поднятой головой, блестящего оратора и политика, почетного гражданина Римской империи. Каждый его жест, взгляд говорили о том, что перед ними стоит истинный победитель!

– Позвольте, я спрошу всех присутствующих, — начал свою речь спокойным и выдержанным голосом этот блестящий ритор, — есть ли шансы выжить у молодого, юного и неопытного воина против опытного центуриона, прошедшего несколько войн и обладающего совершенными навыками убийцы?

Задав этот вопрос, он сначала посмотрел на съежившегося под его взглядом Нигра, а потом повернулся к толпе. (Прием молниеносного захвата внимания с помощью риторического вопроса).

– Нет, нет, – послышались в ответ голоса.

– Да центурион беднягу просто порвет на лоскутки, – раздались крики из толпы.

Цицерон поднял руку, требуя тишины, и продолжил:

– А молодой зеленый актер сможет переиграть самого Квинта Росция?

Толпа засмеялась, и раздались крики:

– Да скорее орел превратится в жаворонка! Или Тибр повернет свои воды вспять!

– Меня зовут Марк Туллий Цицерон. Поднимите руки, кто меня знает?

В ответ в небо тут же взмыл целый лес рук.

– Сицилийцы, кого вы хотите видеть в качестве защитника?

– Только тебя! Тебя, Цицерон! – со всех сторон раздались крики присутствующих сицилийцев.

– В решении этого спора, уважаемые судьи, есть два важных момента, – продолжил опытный оратор. – Первый: кого желает видеть в качестве обвинителя сицилийская община? Второй: кого в этой роли желает меньше всего видеть Веррес? Кого желают видеть заступником сицилийцы? Меня! Вот они сидят перед вами, уважаемые присяжные заседатели. Разве их мнение ничего не значит для вас? Как вы думаете, почему они испытывают ужас и страх при мысли о том, что в роли их обвинителя может выступить Квинт Цицилий Нигр? Может, потому что они его не знают? Нет! Они слишком хорошо его знают! Нигр так же, как и я был в свое время квестором в Лилибее, но позже меня на несколько лет. Если бы сицилийцам понравилось его управление, разве не логично было бы сейчас именно к нему обратиться за помощью, а не ко мне, который был квестором тремя годами ранее? Почему же тогда сицилийцы обратились именно ко мне, уважаемые судьи, как вы думаете?

И Цицерон, приблизившись к судейской скамье, пристально посмотрел в глаза Манию Глабриону, пытаясь понять, на чьей он стороне. Судья отвел свой взгляд в сторону.

– Просто Квинт Цицилий Нигр был о-ч-е-нь, ну очень хорошим помощником Верресу….. (здесь Цицерон намеренно сделал секундную паузу для усиления последующих слов) в разграблении бедной Сицилии… Он говорит: «Меня смертельно обидел Веррес». Правда ли это? Да, правда. А знаете, чем обидел и что сделал этот Нигр, будучи квестором? Он так обобрал одну порядочную женщину, которая занималась торговлей и имела несколько морских судов, что она просто осталась нищей! Действительно, нечего сказать – хороший управленец! Все себе в дом! Прямо, как курица-наседка, все под себя да под себя.

После последнего предложения Цицерона раздался неудержимый смех толпы, видимо мысленно представившей Нигра в роли курицы.

– Наивная женщина пошла и пожаловалась Верресу. Глупая! Знала бы, кому она жалуется! Что тут началось! Претор Сицилии исполнился благородного негодования, нахмурил брови и начал метать громы и молнии прямо, как Зевс-громовержец.

Цицерон встал на цыпочки, надул щеки и сделал комичный грозный вид, чем вызвал гомерический хохот всех собравшихся (создание визуального образа с помощью актерских приемов).

– Веррес грозно потребовал, чтобы квестор вернул все, все до последнего асса! И тут произошло чудо – «вдруг он, как будто выпив кубок Цирцеи, из человека становится… Верресом»¹. А возвращенное добро Веррес тут же присвоил… (пауза) Нигр оскорбился, узнав об этом. Но дальновидный Веррес в качестве компенсации, так как ему все-таки нужны были союзники на Сицилии, предоставил затем возможность и Нигру поживиться, но только в другом деле, и неприязнь между ними навсегда была забыта. Что было потом? Они стали закадычными друзьями. Наместники ходили друг к другу в гости, пили вино, тискали сицилийских женщин, одним словом, приятно проводили время в совместных увеселениях. У меня есть свидетельства сицилийцев, подтверждающих это. И вдруг Квинт Нигр, спустя некоторое время после этой дружбы, решает мстить своему благодетелю! Зачем? Или ты такой неблагодарный человек и вероломный друг? Или ты – преварикатор²?

При этих словах Цицерон грозно приблизился к трясущемуся от страха Нигру, который с содроганием посмотрел на Цицерона.

– Помните, в начале своего выступления я затронул тему центуриона и мальчика? Это была аллегория. Скажи, Квинт, есть ли у тебя подобный опыт ведения уголовных дел, как у меня? Учился ли ты риторскому мастерству? Сможешь ли ты предоставить полную картину всего дела и доказать виновность Верреса? Умеешь ли ты сделать так, чтобы тебя интересно было слушать? А? Что молчишь? Если ты спросишь меня, имею ли я эти качества, я тебе отвечу так: чему-то я научился, что-то еще не умею, пусть за меня говорят мои дела, но я честно стремлюсь своим трудом и прилежанием заработать все вышеназванные качества. Обладаешь ли ты необходимыми навыками, знаниями, чтобы сокрушить лучшего адвоката Рима Квинта Гортензия? Или ты думал, что достаточно будет все по бумажке прочитать и после этого выиграть дело? Я заранее представляю, как будет насмехаться над тобой Гортензий, сколько мучений ты вынесешь, каким посмешищем ты станешь для всех граждан Рима! Думал ли ты об этом?

– Да, я уверен, Гортензий – достойный соперник, – и Цицерон отвесил поклон в сторону лучшего адвоката, чем вызвал насмешку последнего. – Но я не боюсь его, и меня не пленят его сладкие речи. Я смогу собрать материал и доказательства в кратчайшие сроки и доказать виновность Верреса, несмотря на его столь именитого адвоката. Ответь мне, Квинт, сможешь ли ты работать по двадцать часов в день, недосыпать, недоедать? А для меня такой режим обычен.

– Уважаемые судьи, – Цицерон резко развернулся в сторону присяжных заседателей и пристально посмотрел на тех, – чем рискует Квинт? Может, репутацией? Да нет же! Он ее еще не заработал, да и не заслужил. Чем рискует Цицерон? Всем! Своей репутацией, профессионализмом и доверием бедных сицилийцев.

– Мне доверяют сицилийцы, тебе, Квинт, нет. Посмотри им в глаза! – приблизился к тому опять Цицерон. – Если ты найдешь хоть у одного из этих достойнейших представителей сицилийских общин в глазах непреодолимое желание, чтобы ты стал обвинителем, я умою руки и откажусь от этого дела. Но я не вижу этого!

Цицерон, приблизившись к сицилийцам, посмотрел тем в глаза:

– На мой взгляд, выбор очевиден. И он явно говорит в мою пользу. А теперь, судьи, вам решать, кого из нас вы сочтете более способным и достойным вынести на своих плечах это сложное и непростое дело. …«Но знайте одно: если вы предпочтете мне Квинта Цецилия, то я не сочту это поражением для своей честности, а вам придется беспокоиться при мысли о римском народе, который из вашего вердикта выведет заключение, что слишком честное… обвинение показалось неудобным вам»³…

Закончив свое блестящее выступление, Цицерон гордо посмотрел на присяжных заседателей взглядом уверенного в своей победе сенатора и сел на свое место. В воцарившейся тишине присяжные приступили к голосованию. Каждому из десяти судей раздали восковые таблички, на которых они должны были написать имя того, кому они доверяют быть обвинителем. Наступило ожидание, долгое, жуткое и противное ожидание участи для всего сицилийского народа. Сицилийцы сидели ни живы ни мертвы, глядя с надеждой на Цицерона. А тот им в ответ улыбнулся, обнадеживая взглядом.

Наконец председатель суда Маний Глабрион собрал таблички и начал объявлять голоса, демонстрируя табличку каждого члена присяжных заседателей всем присутствующим на форуме:

– Нигр. Нигр. Нигр. Нигр.

Когда четыре раза прозвучало это имя, у сицилийцев потух взгляд, они стали обреченно смотреть в землю, ожидая теперь мести со стороны Верреса. Даже Цицерон удивленно посмотрел на присяжных, но, встретив насмешливый взгляд братьев Метеллов, понял, кто голосовал против него…. Но затем все оставшиеся шесть голосов судей были отданы ему – Цицерону!

– Итак, уважаемые граждане Рима, большинством голосов государственным обвинителем по делу Гая Верреса назначается Марк Туллий Цицерон! – важно произнес председательствующий судья Маний Глабрион.

– Сколько дней тебе требуется на подготовку? – обратился Маний к Цицерону.

Цицерон молниеносно прикинул в голове, что лучше бы слушание дела провести до лета, до того как пройдут выборы новых консулов, так как, если на соискании должности будущего консула победит Гортензий, ему, Цицерону, будет сложнее выиграть это дело.

– Сто десять дней прошу, судья, – поклонившись, ответил Цицерон.

– Хорошо. Значит, слушание дела назначается на четвертый день до майских нон, то есть четвертого мая. Цицерон, ты должен явиться ко мне с отчетом, как идет предварительное следствие, на двадцатый и шестидесятый день согласно закону Ацилия⁴. Завтра получишь преторский мандат на ведение расследования.

После оглашения всех этих указаний судья вместе с присяжными заседателями с достоинством удалились. Веррес в бешенстве вскочил на ноги и, отшвырнув скамью, бросился с форума, сметая все на своем пути. К Цицерону подошел Гортензий и, улыбаясь своей мерзкой и липкой улыбкой, произнес:

– Цицерон, в этом году я обязательно стану консулом. Я раздавлю тебя, как мелкую букашку. У тебя на всю жизнь отпадет охота вставать у меня на пути.

– Гортензий, желаю тебе искренне победить в выборах и стать консулом. Что касается твоей угрозы, скажу так: я не боюсь ни тебя, ни твоих угроз, ни твоих денег, которыми ты купил все и вся. За моей спиной закон и справедливость, и клянусь Геркулесом, победа будет на моей стороне! А теперь прощай.

И Цицерон демонстративно повернулся спиной к Гортензию, даже не дослушав, что тот попытался прошипеть в ответ. Тут же к Цицерону подошли сицилийцы и стали обнимать его, благодарить, радоваться, словно дети, радоваться так, как будто они уже выиграли дело…

Справедливость восторжествовала…. Как бы хотелось, чтобы в нашей жизни это происходило как можно чаще…

____________________________________________

Примечания

¹«Вдруг он, как будто выпив кубок Цирцеи, из человека становится… Верресом» – смысл этого каламбура в следующем: согласно мифу волшебница Цирцея умела варить зелье, испив которое, человек становился свиньей. А жила она где-то на юге Италии, возможно, даже в Сицилии. Слово же «веррес» по-латыни означает «боров», «свинья».

²Преварикатор – человек, который пытается «развалить» дело.

³«Но знайте одно: если вы предпочтете мне Квинта Цецилия, то я не сочту это поражением для своей честности, а вам придется беспокоиться при мысли о римском народе, который из вашего вердикта выведет заключение, что слишком честное… обвинение показалось неудобным вам» – Цитата. Цицерон. Дивинация Цицилию.

⁴Закон Ацилия (Семпрония) о взыскании денег, полученных незаконным путем от 122 г. до н.э.