Читать книгу Первая Мировая: война, которой могло не быть - Василий Молодяков - Страница 2

Человечество опять переживает период потрясений и кризисов, который грозит обернуться глобальным Смутным временем. На наших глазах на планете меняются векторы силы и возникают новые центры политической и экономической мощи, амбициозные и порой агрессивные. Двуполярный в эпоху холодной войны, а затем однополярный мир превращается в многополярный и чреват нестабильностью. Аналитики с тревогой отмечают, что самые проблемные регионы земного шара становятся источником напряженности далеко не в первый раз.

Целому ряду историков приписывают афоризм: «История ничему не учит, но больно наказывает за ее незнание». История ничему не учит, потому что никогда не повторяется в точности, но наказывает тех, кто, не помня событий прошлого, наступает на те же грабли – будь то вожди или целые народы. XX в. преподал человечеству немало трагических уроков, но уже первые годы XXI столетия показывают, что проблема «граблей истории» остается актуальной. Перед лицом новых вызовов следует научиться хотя бы не наступать на старые «грабли».

Первую мировую войну 1914—1918 гг. на протяжении четверти века называли просто «мировой», надеясь, что она же будет и последней. Сразу после ее начала Валерий Брюсов писал:

Валерий Яковлевич обладал не только поэтическим, но и политическим даром. Однако здесь он ошибся: война не только не стала «началом мира и свободы», но открыла собой эпоху мировых конфликтов и диктатур. С нее, по верному, но гораздо более позднему замечанию Анны Ахматовой, «начинался не календарный – настоящий двадцатый век». Впрочем, ошибся не только Брюсов – последствий случившегося тогда не предвидел никто.

О причинах и происхождении Первой мировой войны написано много, однако уроки этого – применительно к опыту каждой страны – не осознаны в полной мере. Ни одна из конфликтующих сторон не признавала свою ответственность, перекладывая ее на плечи противников, а порой и союзников. С окончанием войны победители объявили виновниками побежденных, записав в статье 231 Версальского «мирного» договора: «Союзные и Объединившиеся Правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных Союзными и Объединившимися Правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников».

Правительство республиканской Германии отказывалось подписывать кабальный договор (ему надо посвятить отдельную книгу), но было вынуждено пойти на это под угрозой голодной смерти едва ли не всего населения в результате блокады – победители дали понять, что не остановятся ни перед чем. Аналогичные положения были внесены в тексты договоров с другими Центральными державами, как называли блок Германии, Австро-Венгрии и Болгарии. Ему предшествовал Тройственный союз монархов Берлина, Вены и Рима, но Италия с началом мировой войны отказалась поддержать союзников, а затем перешла во враждебный лагерь Тройственного согласия (Англия, Франция, Россия), именовавшегося также «Антантой» (от французского entente – согласие).

Антанта. Российский плакат 1914 года

Версия победителей вошла в официальные документы и справочные издания, школьные программы и университетские курсы, но оказалась недолговечной. После революций 1917—1918 гг. в России, Германии и Австро-Венгрии новые, социалистические правительства поспешили предать гласности как можно больше секретных документов, чтобы свалить вину на предшественников – свергнутые династии Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов. Эффект оказался намного сильнее, чем они думали: выяснилось, что творцы Версальского «мира», в первую очередь Франция и Англия, а также «жертвы агрессии», включая Сербию, не только не безгрешны, но несут большую ответственность за начало мировой бойни. В развязывании войны виновны все главные фигуранты – каждый по-своему.

За «версальским» тезисом об исключительной ответственности Берлина и Вены стояли государственная власть и пропагандистская машина победителей, а также необходимость побежденных считаться с новыми реалиями. За историками «без чинов», которые назвали себя «ревизионистами» (дальше я употребляю этот термин без кавычек[1]) – извлеченные из архивов документы, твердо установленные факты, здравый смысл и жажда справедливости. Тон задали немцы, что вполне объяснимо, и американцы, задумавшиеся, ради чего их страна в 1917 г. вмешалась в «европейскую войну». Исследования Фридриха Штиве и Макса Монжелá, Альфреда фон Вегерера и Германа Лютца, Сиднея Фея и Гарри Барнеса в 1920-е гг. спровоцировали невиданную в мировой историографии дискуссию. В нее вмешались не только ученые, но генералы, политики и дипломаты – прежде всего, сами участники событий, поспешившие приняться за мемуары, – журналисты и педагоги, любители сенсаций, искатели славы и сумасшедшие. Аргументацию ревизионистов развили и дополнили французы Альфред Фабр-Люс, Альчид Эбрей и Жорж Демарсьяль, русские Михаил Покровский и Николай Полетика, эмигрировавший в США англичанин Френсис Нейлсон. Дольше всех «держались» британцы, но в первой половине 1930-х гг. точка зрения ревизионистов возобладала во всем мире. Говорить об исключительной ответственности Германии за войну и о невиновности ее противников стало как-то неудобно.

Ситуация начала меняться к концу 1930-х гг., когда нацистский Третий рейх встал на путь активной ревизии версальской системы, прибегая не только к угрозе силы, но и к ее применению. Начало новой войны в Европе в сентябре 1939 г. вызвало к жизни очередную дуэль пропагандистов и дипломатов по вопросу о том, кто виноват в случившемся. Побочным эффектом дискуссий о причинах Второй мировой войны стал пересмотр точки зрения на происхождение Первой мировой. После 1945 г. на Германию и ее союзников возложили всю ответственность за Вторую мировую, а заодно – и за Первую. Спорить с этим – по причинам сугубо политическим – стало намного труднее, чем в двадцатые годы. На презумпции виновности Германии основаны даже лучшие работы советских историков и их учеников уже в наши дни.

Столетие начала Первой мировой войны побуждало снова обратиться к ее причинам и урокам, отказавшись от навязанных идеологических схем и пропагандистских догм, не говоря о прямых фальсификациях. Однако именно они продолжали господствовать над документами и фактами, особенно в СМИ и заданном ими массовом сознании. Исправить эту ситуацию вряд ли получится, но стараться надо.

Документы далекого времени говорят сами за себя, поэтому в книге будет много цитат. Писатель и ученый Юрий Тынянов скептически заметил, что «документы порой врут, как люди», имея в виду, что письма и дневники могут оказаться столь же недостоверными, как и позднейшие мемуары. Помня об этом предостережении, я, подобно большинству историков, отдаю предпочтение непосредственным свидетельствам эпохи и результатам исследований ученых и почти не использую мемуары участников событий. Всем им приходилось оправдываться слишком во многом. Переиздания этих книг в изобилии стоят на полках магазинов и библиотек, а серьезных, не ангажированных и в то же время рассчитанных на широкого читателя исследований по данной тематике почти нет.

Манифест Николая II об объявлении войны Германии

Автор лучших отечественных работ о возникновении Первой мировой войны Николай Полетика, имя которого будет постоянно упоминаться на этих страницах, разъяснил в предисловии к одной из своих книг: «Под часто встречающимися выражениями «Германия», «Франция», «Англия» и т. д. следует понимать германский империализм, французский империализм и т. д., под выражениями «Вена», «Берлин», «Париж», «Лондон», «Петербург» и т. д. – правящие круги австро-венгерского, германского, французского и т. д. империализма или же австро-венгерское, германское, французское, английское и т. д. правительства». Не пряча правящие круги царской России за вынужденным в прошлые времена «и т. д.», я следую примеру Полетики и прошу читателей помнить об этом.

Именно пример Первой мировой войны, которую развязала горстка людей, обладавших почти неограниченной властью, показывает, что, говоря о вине или ответственности Германии или Франции, России или Англии, мы имеем в виду не страны и, тем более, не народы, которым не нужна братоубийственная бойня, но только их правящие круги. С них и спрос. Возможность войны определяется сложной совокупностью политических, экономических, социальных и даже культурных процессов. Неизбежной ее делают конкретные люди, которых в данном случае можно перечислить практически поименно.