Читать книгу Первое дело Еремея - Василий Павлович Щепетнев - Страница 4

Священник всегда готов к смерти. Первым он идёт в Неизведанные Земли, где опасностей больше, чем игл у дикобраза, первым вступает в бой со слугами Нечистого, первым – и последним – входит в дом поражённого Синей Чумой. Умереть не страшно, если умираешь за правое дело, исполнив долг до конца.

Но никогда, не при каких условиях, даже перед угрозою тягчайших мук священники не должен добровольно расставаться с жизнью. Убить себя – значит, сойти с Избранного Пути на тропу Нечистого.

Еремей, потрясенный услышанным, всё же сохранил самообладание. Или его вид.

– Я должен был передать послание отцу Колывану. Полагаю, теперь нужно вручить его вам.

Старшина принял цисту, тут же распечатал её. Так положено – традиция предписывает прочесть Послание Настоятеля, вернее, первую строку Послания, сразу по получении. Иногда промедление смерти подобно. Не один скит спасся потому, что вовремя получил предупреждение из монастыря о грядущих невзгодах.

Но, видно, никаких чрезвычайных предупреждений послание не содержало: старшина медленно свернул пергамент и поместил его обратно в цисту.

– Поселение Но-Ом радо вам, – сказал он просто.

Но-Ом производил впечатление странное. Каждый новый скит в первые годы не блистал достатком. Бывало, не блистал и потом. Но дух, обычно царящий в подобных местах, искупал многое – и невзрачность бараков, и дикость округи, и отсутствие привычных для семинариста заведений – трактира, просто тира, где можно на спор пострелять из арбалета, кто первый стрелок, кто последний, наконец, библиотеки. Дух этот выражался словом «энергия». И многие, основав один скит, тут же шли строить другой именно для того, чтобы жить прозрачной, чистой жизнью, когда и дышишь полной грудью, и работаешь от души, когда каждый рядом ясен, понятен и надежен. Тусклые, себялюбивые, слабые в поселенцы не шли.

Еремей видел, что дух пионеров в Но-Оме есть. Но видел и другое. То, что не бросалось в глаза, скорее, пряталось. Ожесточение. Люди, казалось, решили, что борьба самоценна, и целиком отдались ей. Всё – с бою. И внимание. И уважение. И место у костра.

Впрочем, это не больше, чем впечатление. Первое впечатление самое яркое, но совсем не всегда самое верное. Он всё-таки устал, утомлен, подавлен гибелью спутника, и оттого склонен видеть мир в мрачном свете. Приветливый взгляд кажется настороженным, улыбка – оскалом.

Если же смотреть на скит взглядом эконома (а экономия в семинарии считалась дисциплиной из важнейших), то видно было, что развивается он планомерно, порядок блюдется, люди не махнули на себя рукой. Это очень плохо, если – махнули. Если считают, что здесь не дом навсегда, а так, прибежище, причём прибежище разовое. Если оставляют вокруг бараков всякую дрянь, если грязь становится неотъемлемой принадлежностью быта. История города Масквалон, утонувшего в собственных отбросах, не более чем аллегория, но аллегория, проверенная жизнью. Ничем так не порадуешь Нечистого, как, мерзостью запустения. Но о запустении речи не было. Ухоженные дорожки, кругом чистота – насколько вообще чистота бывает в поселениях подобных данному. Заповеди поселенцы выполняют не за страх, а по велению души.

И ещё – казалось, будто заложило уши. Нет, он слышал всё – и скрип гравия под ногами, и далёкие голоса, и голоса близкие, но всё равно Еремей сделал специальное упражнения, прочищая евстахиевы трубы.

Спутники, Боррис и Шалси, окруженные родными, расстались с Еремеем у жёлтого барака.

Три жилых барака стояли в ряд. Поселение строили по образцу «длинных домов» предков-славякезов. В белом жили одинокие мужчины, в голубом – одинокие женщины. Жёлтый же, стоявший в центре, предназначался для семейных, и потому строился с запасом.

– Но, видно, придётся вскоре ставить ещё один, – сказал сопровождавший Еремея старшина.

То, что с ним шёл глава поселения, не сколько льстило Еремею, сколько смущало. Да, конечно, семинарист – это будущий священник, относиться к нему следовало с уважением, но уважения должно быть в меру.

– Совет Но-Ома желал бы переговорить с вами, – миновав жилые бараки, они подошли к строениям иным. Церковь, маленькая, но ладная, стояла по одну сторону площади, Дом Совета – по другую, здание служб – по третью.

– Разумеется, – согласился Еремей.

– Конечно, вам прежде нужно отдохнуть с дороги, но смерть отца Колывана заставляет поступиться обычаями.

– Разумеется, – опять согласился Еремей. Если Совет поселения ждет семинариста, как может семинарист ответить отказом?

Дом Совета был куда проще и меньше, нежели в Монастыре, но в любом скиту Рутении каждый, пришедший в здание, находил здесь Закон и Справедливость, независимо от размеров и убранства.

Совет составляли три человека. Поселение маленькое, но три – минимальное число советников. Не меньше трех, не больше девяти.

Зал совещаний залом можно было назвать с большою натяжкой. Комнатка, на стене карта Рутении. Вокруг круглого стола, сделанного пусть и со старанием, но старанием без мастерства, стояло четыре стула с высокими резными спинками, в работе опять виднелось старание, но умения было побольше, ясно – плотник превращался в столяра.

Два стула были уже заняты. На одном сидел плотный человек, одетый образом самым простым, как одеваются ремесленники, которым он, судя по всему, и был. Комбинезон синей, тяжелой материи едва не скрипел. Парадный комбинезон, ни пятнышка, специально надевает для Собрания. Советник Им-Зик.

Ремесленник просто впился в лицо Еремея, пока тот осматривался. Уж не этот ли столяр и потрудился над столом и стульями? Еремей порадовался, что не позволил себе никаких пренебрежительных улыбочек. Хороший стол. Отличные стулья. Крепкие, надёжные.

Вторым советником был богатырь. Капитан Брасье. Чёрная куртка из кожи змееглава, такие же штаны, высокие сапоги, а на поясе – тесак. Но дело не в одежде. Если бы он поменялся ею с ремесленником, все равно было бы ясно, кто есть кто. Дело даже не в руках, поселенец редко занимается чем-нибудь одним. Богатырь работает и заступом, и топором, пахарь и столяр регулярно упражняются в стрельбе из арбалета. Они – пионеры. Но всё равно богатыря видишь сразу. Что-то у них, у богатырей в глазах такое…

Старшина сел между ними. Да он франт, старшина. Или у него жена-рукодельница. Кожаная одежда расшита шитьём золотым и серебряным, бусины речного жемчуга соседствуют с синим бисером. Красиво, ничего не скажешь. Да и положено старшине носить одежду нарядную – для встречи дорогих гостей, посланников иных племен, прочего люда. Он, старшина, одним видом своим должен противостоять неряшеству и запустению.

Еремей украдкой осмотрел себя. Да, поистрепался он в пути. И хотя чистил платье каждодневно, вид не из приглядных.

Его сдержанно поприветствовали и сразу перешли к делу.

– Гибель отца Колывана поставила нас в очень сложное положение, – начал старшина, достопочтенный Хармсдоннер. – К счастью, провидение не оставило Но-Ом. Я получил послание Монастыря, Послание адресовано отцу Колывану, но в сложившихся обстоятельствах читать его пришлось мне. Настоятель Дормидонт рекомендует Еремея Десятина как исключительно преданного, способного и отважного Сына Церкви. Как известно, в определенных ситуациях мы вправе выбрать священником лицо, формально не рукоположенное в сан. Сейчас именно такая ситуация. Думаю, Еремей Десятин не откажется возглавить приход Но-Ома.

Для Еремея слова достопочтенного Хармсдоннера оказались неожиданностью. Нет, он конечно, знал о праве трех: собравшись вместе, трое могли избрать священника. Правило это, столь же древнее, как и церковь, пришло из времен, когда оторванные от мира люди искали свой Путь. Искали – и находили. Но последние десять поколений такого не случалось. По крайней мере, в Рутении. Видно, здесь и в самом деле очень сложное положение.

– Я, достопочтенный Хармсдоннер, недостоин столь высокой чести, – ответил Еремей.

Тогда поднялся второй советник, богатырь.

– Приход Но-Ома просит Еремея Десятина принять на себя обязанности священника.

– Я недостоин.

– Мы просим, – в третий раз сказали уже хором. Что ж, обычай соблюден, и он теперь может согласиться. Не может – должен. Даже если бы он был не семинаристом, а стражем границы, ремесленником, пахарем – обязан. Уклониться от Предложения Трех верующему невозможно.

– Я принимаю на себя обязанности священника прихода Но-Ом, – склонил голову Еремей.

Он остался на своём месте – и, тем не менее, положение его изменилось. Теперь он был членом Совета, и не просто, а с правом решающего голоса.

– Присаживайтесь, отец Еремей, – старшина встал, обошёл стол и любезно придвинул стул. Все по обычаю. А когда он учил обычаи поселений в семинарии, думал, что только время зря теряет. Оказалось – нет.

Еремей чувствовал, что совершенно не готов. Не готов быть священником. Не готов принимать решения, касающиеся поселения. Не готов даже прочитать благодарственную молитву.

А вот это неправда! Все-таки не зря в семинарии учился. Молитву-то прочитать сможет в любом состоянии.

Он и прочитал.

Повторив слова благодарности, советники приободрились. Глядя на них, приободрился и Еремей. Ничего, скит небольшой, он уж как-нибудь…

В следующее мгновение Еремей устыдился. Как-нибудь службу не справляют. Никакую. И тем более – службу священника.

– Мы должны собраться завтра с утра, – старшина говорил больше для Еремея, остальные воспринимали его слова как решенное. – Тогда и введем нашего нового отца в подробности. Сейчас же, отец Еремей, вас отведут в церковь.

Отвел его молодой поселенец, всего-то двумя годами старше Еремея.

– Я, отец Еремей, буду вам помогать первое время, – сказал он, представляясь.

Звали помощника Рон Айгер, был он рудокопом, но недавно, во время охоты, неудачно встал на пути грокона. Сломанная правая рука уже срасталась, но, по крайней мере, ещё луну кирку держать не могла.

– У вас водятся гроконы? – спросил для поддержания разговора Еремей, пока они шли к церкви.

– Летом приходят с юга. Зимой-то им здесь делать нечего, но сейчас раздолье, – Рон, судя по всему, был парнем общительным. – Вот, ваше преподобие, и пришли.

Идти, по правде сказать, пришлось недалеко. Пересекли площадь тропою, уложенную для чистоты гравием, прошли ещё тридцать шагов и оказались перед церковью.

Остальные строения – бараки, Дом Советов, казарма – все были новыми. В основании камень, выше лес. Тут, на дальнем севере леса много, но деревья маленькие, на десять карликов одно годное. Ничего, плотники дело знали.

Новой была и церковь, но четыре бревна поселенцы принесли с собою. Эти бревна были из церкви Монастыря. Нет, никто, конечно, не разрушал церковь Монастыря, просто ежегодно десяток-другой бревен складывались у восточной стены, откуда и отправлялись поселенцы, унося с собою часть прежней жизни.

Рядом с церковью стоял небольшой домик.

– Здесь и жил отец Колыван. А теперь, значит, будете вы, – объяснил Рон. – Наши его почистили, прибрали, а уж освящать – ваше дело, преподобный отец.

– Освящать?

– Ну да. Отец Колыван-то дома повесился. Прямо здесь! – Рон открыл дверь, провёл Еремея через маленькие сени в горницу. – Я его и нашёл. Время службу начинать, утреннюю, а его нет. Меня и послали, не проспал ли отец Колыван. Накануне он вместе с богатырём Брасье ходили к Чёрной Пустоши, вернулись заполночь, хотя, конечно, было светло, летом здесь солнце и не заходит, но всё равно, если устал, спится что летом, что зимой. Я стучу, а ответа нет. Я и зашёл. Он аккурат здесь висел.

Здесь – это на брусе, что тянулся через горницу.

– Я поначалу и не понял, в чем дело. Никогда прежде повешенных не видел, и, даст Бог, не увижу. Подумал, отец Колыван подстрелил Скального Нетопыря да и подвесил, чтобы кровь обтекла.

– Кровь? Здесь была кровь? – быстро спросил Еремей.

– Не-ет, – протянул Рон. – Крови не было. Странно, отчего же я тогда решил, что.... Ах, да, пахло, знаете, так, как пахнет кровь. А потом я разглядел, что это отец Колыван. И тоже сначала не понял. Подумалось, что он траву подвешивать стал, он травы хорошо знал, отец Колыван. Стал, и, значит, неудачно повернулся, что в верёвке запутался, а табурет опрокинул. Я к нему подбежал, помочь хотел, да что пользы, он уже холодным был.

– А почему решили, что он повесился? Вдруг и в самом деле – травы? – под потолком трав никаких не было. Верно, убрали, когда…

– Траву ремнем в два пальца не подвязывают, – рассудительно ответил Рон. – и потом, он ведь написал, так, мол, и так, нет больше моих сил.

– Написал?

– Ну да. Он дневник вёл, отец Колыван. Я-то его не читал, не положено. Его старшина взял, достопочтенный Хармсдоннер, – они стояли на пороге горницы, и каждый ждал, что другой войдет первым.

Никуда не деться, придётся принимать хозяйство.

Еремей переступил порог, положил на пол путевой мешок.

– А, может, сначала к источнику сходим? – поторопился предложить Рон. Не очень-то ему тут уютно. Да ещё и не освещено помещение.

– К источнику?

– Их много здесь, горячих источников. Очень полезные!

– Замечательно, – Еремей вспомнил, что об этих источниках спутники его по малому каравану вспоминали с предвкушением некоего блаженства.

Источник был у самой границы поселения Но-Ом. Как предположил Еремей, скит и строили, исходя из месторасположения источника. Купальня сделана едва ли не тщательнее, чем Дом Совета. Каменные ванны, числом три, были наполнены проточною водой.

– Зимою пар издалека виден. Клубится, и кимосы, Народ Льда, называют это место «там, где вода горит». Сами кимосы воды сторонятся. Боятся растаять, что ли? У них, у кимосов, легенда есть, о снежной девушке. Та растаяла, – Рон подождал, пока Еремей разденется и погрузится в ванну, затем и сам скользнул в соседнюю.

Вода была горячей, едва не обжигающей. И пузырьки в ней поднимались к поверхности и лопались с едва слышным шипением, наполняя воздух сложною смесью запахов – серы, йода, чего-то ещё.

Когда он притерпелся, стало приятно. Казалось, вода смывает не только грязь, а и усталость пути, и тревоги. Рон погрузился с головою, ещё и ещё. Замечательно.

– Вы полежите, отец Еремей. Немного, долго с непривычки тяжело. Первое время после работы зайдешь – выходить не хотелось. А поднимешься, то в глазах темно, звон, слабость. Оттого, говорил отец Колыван, что кровь от головы отливает и в кожу уходит. Зато зимою потом долго во всем теле тепло, даже жарко. Некоторые прямо в снег прыгают, растираются. Ничего. Жжет, но хорошо!

Когда Еремей, наконец, вылез из ванны, то увидел, что Рон успел выстирать в отдельной, в специально на то предназначенной, ванне его одежду.

– Здесь специальная вода, вроде как мыльная. Все сходит разом, любая грязь, да и жир. Я тут развешу одежду, а утром принесу вам.

Пока Еремей надевал новую одежду, ту, что нёс с собою, Рон рассказал многое о жизни поселения. О том, где и как работают пионеры. О Народе Льда, что бродит ещё севернее. О небесных огнях, что полыхают зимою. О советниках Но-Ома. И ещё, и ещё, и ещё. Видно, не зря его дали Еремею. Не только показать жилье и помочь наладить жизнь на новом месте. Он, Рон, являлся ходячим справочником поселения. Завтра на Совет Еремей придёт, уже представляя себе жизнь Но-Ома.

В церковь он пойдёт тоже завтра. Новому священнику обычай предписывал принимать Дом Божий с первым восходом солнца. Здесь солнце летом не садилось, но утро все-таки будет завтра.

У порога дома отца Колывана он распрощался с Роном.

– Завтра за склянку до службы, – условился он о сроке.

Когда дверь закрылась за Еремеем, стало немного тоскливо. Не потому, что в этом доме повесился человек: Еремей не был суеверен. Но ему предстояло понять, почему его предшественник, очень знающий священник, верный Сын Церкви избрал чёрную судьбу.

Он толкнул дверь из сеней в горницу.

С бруса свисал ремень, сыромятный, из кожи грокона.

Заканчивался ремень петлей