Читать книгу Йестердэй - Афанасий Полушкин, Василий Сретенский - Страница 2

Стол. Ну, какой… обычный, деревянный с потрескавшимся темным лаком. След от утюга на нем. Еще пятно светлое, в разводах. На углу скатерка застиранная. На ней водки бутылка, рюмки, стаканы, одинаковых нет. Капуста в миске. Квашенная. Грибочки. Сковорода жареной картошки. Тарелки, миски. Двое сидят за столом, остальные столпились рядом.

Тот, что сидит справа – хитрый донельзя. Взгляд пронзительный, рожа небритая, рот слега насторону. Слушает, не верит. Одет, как и те, что вокруг, во что-то такое, в чем обычно дают интервью московским тележурналистам россияне, у которых опять кончился водопровод и прорвало электричество. Ну, фуфайка на молнии. Пиджак по моде 60-х годов, мал на три размера. Штаны рабочие, упертые с какого-то производства лет десять назад. Ботинки. Кажется. Рядом с ним женщина неопределяемого возраста, в кофте и юбке, то ли с сыном, то ли с внуком на коленях. Из-за спины выглядывают его родственники или соседи.

Тот, что слева, он еще хитрее, но выглядит добрым малым. Выпил рюмочку, тянется к грибам вилкой без одного зуба, а сам что-то втолковывает всем, кто собрался возле стола. Прическа – коленка, зато есть короткая ухоженная бородка. Костюм очень дорогой, но мятый, галстука нет, рубашка, явно в Лондоне купленная, расстегнута на четыре пуговицы. Волосы на груди пышно разрослись. Чуть выше ботинок, сшитых вручную, вместо носков прямо-таки шерсть.

Все это легко разглядеть, потому что он сидит в пол-оборота ко всем остальным, слегка развалясь на стуле, крякнувшем под ним, видимо, уже не раз. Свет – параболой, из окошка в верхнем левом углу, по лысине, белой рубашке, по вилке, ломаясь в бутылке и рюмках, перескакивает на слушателей, дробясь на их красных, то ли от смеха, то ли от водки лицах.

Картина называется «Банкир в гостях у крестьянина». Автор – Сербов Алексей Игоревич или Леха Серб.

Я любуюсь на дорожный плакат с постером картины, слушаю гудки объезжающих меня в страшной давке водил. Комментарии их я не слышу. Не слышу. Все знаю сам. Черт меня дернул с умом и талантом забраться на эту галеру. Вот первая и последняя мысль этих сорока минут. Знал же я, что улица Штаба Революции – это ловушка, но все равно поехал по всем ее рытвинам в обход пробки на Ленинградке. Вот моя Буренка и сдохла. Кормилица, клинвышыбать! Стала чуть не боком под плакатом Лехи Серба: любуйся Пол, жди аварийку. Вот жду. И нечего гундеть над ухом, все там будем.

Ну, хоть мобильник ожил. Аварийка? Нет, Женька Тихонькая, моя однокурсница, сейчас – редактор журнала «Фигура».

– Привет старый. Где дымишь?

– Сейчас или вообще?

– Сейчас. Я ж по работе.

– В Ямки еду.

– Опять с Ленкой поругался?

– Я не ругался.

– Ладно. Ваши дела. Ты мне нужен. Знаешь такого художника Алексея Сербова?

– А то. Я учился с ним в одном классе.

– Ну, я так и думала. Слушай, а есть в городе хоть один урод, с которым ты не учился в школе; не работал в цехе разлива конька или в типографии; не служил в Красной Армии; не ездил в командировку или, в крайнем случае, не пил водку в 1984 году в Риге на первомайской демонстрации?

– Можешь не верить, но я учился с ним в Ямках, в школе номер три. А с его женой я вообще сидел за одной партой весь четвертый класс, пока не заехал ей портфелем по голове.

– Пол, по нашим сведениям у него нет жены.

– «Если у человека чего нет в настоящей момент, то из этого не вытекает с неизбежностью, что у него чего-то никогда не было». Горгий, учитель Антисфена. По моим сведениям у меня больше нет машины, но всего полчаса назад она у меня была. Теперь возьмем тебя. Когда-то …

– Табу Пол. Меня мы брать не будем. Мы возьмем твоего урода. Точнее ты возьмешь его в оборот. У него через десять дней открывается выставка. Обещает стать гвоздем сезона. Свежий взгляд, новое имя и остальная дребедень. Нам нужна статья о Сербове, а лучше интервью с ним. А этот…

– Урод…

– … не отвечает на звонки, не сует носа из дома, не появился на презентации выставки и ни один…

– Урод…

– … о нем толком ничего не знает. Кроме тебя конечно.

– Когда нужна статья?

– Завра.

– ….

– Через два дня.

– …

– Через неделю. Но это уже поздно. Это мы уже к только к закрытию выставки успеем.

– Ну, жди.

Только, Пол… портвейном по скатерти растекаться не нужно. Организуй что-нибудь короткое, емкое, энергичное…

– …оригинальное, захватывающее и желательно гениальное.

– Ну, ты понял. А с Ленкой помирись.

– Да не ругался я.

– Ну, давай.

[пауза]

Ага. Вот и аварийка.

[пауза]

Итак, жизнь пошла раком. Нет, не в смысле позиции, а в смысле диспозиции. Назад она пошла. Попятилась, клинвышибать. Отматываем пленку к началу: я снова в Ямках, в родительской однокомнатной квартире, один. Буренка на стоянке, откуда ей, похоже, один путь – на кладбище. Значит надо ходить пешком. Работы толковой нет, если не считать таковой одну авторскую колонку в неделю в журнале для тех, кто когда-то умел читать между строк, и куски со столов редакторов глянцевых изданий. Зато много свободного времени.

Как говаривал мой учитель ремеслу журналиста, ответственной секретарь районной газеты «Вперед» Федор Поликарпыч Мендякин: «Условия запить лет на пять». Произносил он это как скороговорку с ударением в «запить» на «а». Впрочем, сам он дольше, чем на пять дней, в запой не уходил, очень был ответственный человек, боялся подвести коллектив.

Мне бояться нечего, все коллективы, которые я мог бы подвести, за последние тридцать лет, я уже подвел. Теперь имею дело только с индивидуумами, которые подводят меня, в той же степени и с той же периодичностью, что и я их.

Но.

В запой я не хочу. Не потому что не позволяют здоровье, финансовое состояние или, Боже упаси, нравственные принципы.

Потому что не хочу.

Жекино предложение тут очень кстати. Колонку мне сдавать через три дня, других обязательств нет. Займусь Лехой Сербом: и Женьке помогу, и гонорар, какой-никакой… И, главное, не надо будет все эти три дня думать о том, что же у нас с Ленкой происходит, и почему я от родной жены в Ямки сбежал.

Кстати. Жека могла бы стать моей женой. На первом курсе журфака мы были вместе двадцать часов в сутки. Я стал почти что другом дома. Она жила на Тверской, ну, Горького тогда. Родители папа-дирижер и мама-певица, подкинули ее бабке, а сами мотались по гастролям.

Бабулька, старая грымза дворянских кровей, нравилась мне чрезвычайно. Больше чем Жека, как я понял потом. Русский язык я выучил не в школе и не в университете, а в разговорах с Софьей Евгеньевной, долгими вечерами, за чашечкой чая, а то и рюмочкой наливки. Ну, мне то было на пользу, а Жеке воспитание в старинном стиле далось не просто. Она бабку тихо ненавидела за имя Эжени, произносимое той с невероятным прононсом и за то, что все уличные слова, приносимые Жекой в дом с пятилетнего возраста, Софья Евгеньевна вымывала у нее изо рта с мылом.

С тех пор даже просто вульгарные выражения вызывали в девушке полное оцепенение. И что ей было делать, когда она, поступив на журфак, попала в среду, где слово «пожалуйста» считалось ненормативным, а выражение «опа» – редуцированным от сами знаете чего? Девушка впадала в мыльный штопор каждый раз, когда к ней обращались с фразой: (Далее несколько слов – неразборчиво. Составитель).

Все экзамены она сдавала исключительно на «пять», но любая практика превращалась в путешествие жены Лота по местам боев славной дружины архангела Михаила. И кто же ей (Жеке, жена Лота могла идти дальше) помог остаться в профессии? Ну? С трех раз? Пол, лучший друг семьи. Беседуя с Жекой между поцелуями, а с Софьей Евгеньевной по ходу употребления наливки, я выяснил, что слово «урод» никогда прежде не звучало в стенах дома на Тверской (Горького) а, значит, не было вымываемо мылом из детского рта.

С тех пор «урод» – ключевое слово в Женькином лексиконе, профессионалы ее уважают за собственный стиль в общении, а сама она – мой друг навсегда. А друг, потому что наша с ней любовь на второй курс не перешла. Так как осталась на первом курсе.

Но, между прочим, ко времени моей влюбленности в Жеку относится один из самых моих романтических поступков…

Кстати. Что за бредовый оборот «ко времени относится». Кто-то что-то ко времени относит? Или что-то во времени носится? А если носится, то, как пес за консервной банкой, пущенной в поле случайным прохожим или как джинсовая мини-юбка на… Стоп.

[пауза]

Долой романтику. Тут меня накрыла одна мысль: буду держать диктофон включенным. Дня три. Буду комментировать свою жизнь шаг за шагом, что бы ни происходило. Такое реалити-шоу для одного. А что, диктофон у меня на ходу, кассет к нему Зуева гора.

Зуй, кстати, это отсюда, из Ямок, из детства. Мы его с Васькой Сретенским придумали вместе, как персонаж нашей общей жизни. Ну и кучу выражений с ним, воде: «А Зуй его знает» или «Да шел бы ты…»

[пауза]

Только что был парный звонок. В смысле, парой к Жекиному. У меня в жизни такие парные события случаются часто. Только думаешь, к примеру, что неплохо бы пива выпить, как тут же является некто, вида незнаемого, но с ящиком пива. Или после встречи с ДПС сразу звонок на мобильный с предложением подработать. Так и здесь. Позвонила девушка (по голосу судя), назвалась Ариной Сербовой, дочкой Лехи Серба. У нее дело. Ко мне. Ну, какое… Какая ж девица способна внятно по телефону незнакомому человеку объяснить, что ей нужно. Она ж не может рассказывать вообще. Ей же нужно точно знать, какая интонация подойдет к ее прическе, макияжу, туфлям и освещению. Договорились завтра встретиться в полдень, в кафе на Пушкинской. И как я интересно теперь туда попаду? Буренка-то уперлась рогом в улицу Штаба Революции.

А мысль о пиве приходила не случайно. Нет, ну так ли сяк ли, а переезд, потерю Буренки и начало новой работы должны быть обмыты. Пивом, только пивом…