Читать книгу Наш Сталин: духовный феномен великой эпохи - Василий Туев - Страница 8

При жизни Сталина мы не так уж много знали о таких гранях его облика, как внешность, образ жизни, привычки, манеры поведения и т. д. Телевидения не было. По радио его голос могли тогда слушать еще далеко не все. В газетах печатались чаще всего «парадные» его портреты. В кинохронике была представлена исключительно его политическая жизнь. Пропаганда рисовала подчеркнуто «плакатный» образ, высвечивающий лишь общественно значимые его черты. По-видимому, и сам он не поощрял какого-либо интереса к подробностям его повседневной жизни, считая, что это не к лицу государственному руководителю: важна лишь его общественно значимая деятельность, все остальное – третьестепенно.

Наверное, в этом был свой глубокий смысл, однако массовое сознание с трудом воспринимало тот факт, что Сталин – не только портрет, но и живой человек, – в этом качестве его знали лишь немногие. В силу отмеченных обстоятельств мы сегодня представляем его образ гораздо лучше, чем его современники. Мы знаем, что при всем его «сверхчеловеческом» величии он был и «просто человек», проживший на земле, среди других людей долгие 73 года, и что ему были присущи все многообразные человеческие чувства – симпатии и антипатии, восхищение красотой, забота о близких, дружба, любовь к женщине, к детям…

Современная публицистика специализируется на раскрытии «тайн истории», особенно советской. Тайной почти всегда оказывается нечто, именуемое как «частная жизнь» того или иного правителя, подробности которой и выдаются за историю страны. Обычно через призму каких-либо компрометирующих фактов этой «тайной» жизни рассматривают и общественную деятельность личности. Между тем, «частная жизнь» Сталина была, напротив, продолжением его общественной жизни и государственной деятельности, поэтому найти в ней что-нибудь «этакое» никому не удалось – кроме сочинителей фальшивок. Она, эта сторона его жизни, своей красотой, своей «величавостью» вполне сравнима с его великими общественными деяниями. Все в ней было просто и благородно, все было человечно, он жил одной жизнью с народом не только на общественной трибуне, в рабочем кабинете, но и дома, в кругу близких людей.

…Образ, как известно, начинается с внешности. В молодости он был, по словам американского писателя Джона Стейнбека, «очень красивым парнем с дикими горячими глазами». Сохранившееся в вологодском архиве полицейское донесение от 21 июля 1911 года описывает его внешность во время здешней ссылки: «Роста среднего, около 33—35 л., брюнет, небольшая бланже-бородка, продолговатое, со следами натуральной оспы лицо или веснушки, волосы на голове короткие, черные, правильного телосложения, походка ровная, одет в черную в полоску пару, черная мягкая шляпа. Тип грузина» (Известия. – 1996. – 17 октября). С. М. Буденный описывает Сталина, каким он запомнил его при первой встрече, в 1918-м, когда тому было под сорок: «…Смуглый, сухощавый, среднего роста человек. Одет он был в кожаную куртку, на голове – кожаная фуражка, утопающая в черных волосах. Черные усы, прямой нос, черные, чуть-чуть прищуренные глаза» [26, с. 82].

Более поздние наблюдения противоречивы. Г. Хильгер, бывший перед войной советником германского посольства в Москве и участвовавший в процедуре подписания советско-германского договора о ненападении, утверждает: «Внешность Сталина не была внушительной: он был невысокого роста, лицо покрыто оспинками, подвижность левой руки ограничена якобы вследствие ранения, полученного в ранней юности» [117, с. 268].

А вот сталинский дипломат, в дальнейшем крупный советский государственный деятель А. А. Громыко увидел и запомнил нечто иное: «Мне случалось, и не раз, уже после смерти Сталина слышать и читать, что, дескать, у него виднелись следы оспы. Этого я не помню, хотя много раз с близкого расстояния смотрел на него. Что же, коли эти следы имелись, то, вероятно, настолько незначительные, что я, глядевший на это лицо, ничего подобного не замечал» [46, с. 242].

Многие же находили его лицо и вовсе – красивым. М. Джилас, югославский политический деятель, не раз встречавшийся со Сталиным, хотя впоследствии и перешел на позиции его идейных противников, тем не менее, честно описал то, что когда-то видел: «…Лицо его, по-крестьянски простоватое, «народное», можно было назвать привлекательным, даже красивым. Чувствовалась живость ума, глаза с желтинкой лучисто поблескивали» [52, с. 157].

Значит, все-таки и роста был не то чтоб «невысокого», а именно среднего (уточним, что, по сведениям Бакинского жандармского управления, рост Иосифа Джугашвили составлял 174 см; в старшем возрасте, согласно медицинской карте – 172 см), и оспинки на лице, по крайней мере, в глаза не бросались. Да и лицо это было привлекательным и даже красивым. Кто как смотрит – это естественно…

Но, пожалуй, бесспорно, что он принадлежал к той категории людей, которые с возрастом приобретают все более импозантную и внушительную внешность. Об этом можно судить по послевоенным фотопортретам, известны и личные впечатления тех, кто не однажды видел его уже в почтенном возрасте. Так, югославский генерал П. С. Попивода, вспоминая встречи со Сталиным в последние годы его жизни, говорил: «Сам вид этого человека вызывал уважение к державе» [202, с. 119].

Публицист Юрий Белов, впервые увидевший Сталина в Мавзолее в январе 1956 года, пишет: «На всю жизнь запомнил его лицо – чеканное, величаво-спокойное» (Советская Россия. – 2003. – 4 марта). Дочь Светлана, видевшая отца в предсмертном состоянии, когда его лицо «потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми», отмечает, что после смерти оно «стало красивым и спокойным»; потом, стоя в Колонном зале, она, по ее словам, часами «смотрела в красивое лицо, спокойное и даже печальное» [8, с. 8, 9].

«Второй натурой» человека являются, как известно, привычки и стереотипы поведения. Ему были совершенно чужды такие, не столь уж редкие, людские пороки, как чревоугодие и пьянство. А. А. Громыко вспоминает: «Я никогда не наблюдал, чтобы Сталин за столом усердствовал ложкой и вилкой. Можно даже сказать, что ел он как-то вяло. Крепкие напитки Сталин не употреблял, мне этого видеть не доводилось. Пил сухое виноградное вино…» [46, с. 246].

К одежде и всевозможным бытовым удобствам относился с полным равнодушием, барственной роскоши и пустых развлечений – не терпел. Если Троцкий восседал в театре непременно в царской ложе, любил охоту, был ценителем дорогих вин и изысканных блюд, Бухарин тоже любил поохотиться и коллекционировал бабочек, обеденный стол Луначарского украшал царский сервиз, то Сталин, уже будучи наркомом, не имел даже собственной квартиры, и только по настоянию Ленина ему была выделена очень скромная квартирка в Кремле. Да и тогда застать его чаще всего можно было не там, а в рабочем кабинете.

Серго Кавтарадзе, помня еще те годы, когда Иосифа, одержимого большевика-бессребреника, постоянно разыскивала полиция, рассказывал: «Когда мы познакомились с ним, на нем был ободранный пиджак уличного разносчика и разбитые сапоги. Многодневная щетина на лице и глаза фанатика. Но смешон он никогда не был. Мы работали в одной организации. Я знавал много революционеров, но подобного ему – одержимого делом, неприхотливого, безразличного ко всему, что касалось лично его – еды, одежды, развлечений, – не встречал. Коба и развлечения – в самом этом словосочетании содержался какой-то нонсенс. Я встречался с ним и после революции, и он, занимая уже высокие посты, оставался таким же неприхотливым, замкнутым, натянутым, как тетива» (Наш современник. —1999. – № 12. – С. 207).

В зрелом возрасте предпочитал носить строгий костюм полувоенного покроя, а со времен войны – маршальский мундир, что, впрочем, не означало какой-либо перемены в его отношении к своей одежде и никак не сказалось на его манерах. М. Джилас, впервые побывавший на приеме у Сталина весной 1944 года, отмечает: «Он был одет в маршальскую форму и мягкие сапоги, без орденов, кроме Золотой Звезды Героя Социалистического Труда на левой стороне груди. В его поведении не было ничего искусственного, никакой позы. Это был не величественный Сталин с фотографий или из документальных фильмов – с замедленной продуманной походкой и жестами. Он ни на минуту не оставался спокойным – занимался трубкой с белой точкой английской фирмы Данхилл, очерчивал синим карандашом основное слово темы разговора и потом его постепенно перечеркивал косыми линиями, когда дискуссия об этом приближалась к концу, поворачивал туда-сюда голову, вертелся на месте» [52, с. 49].

У многих видевших его возникало устойчивое представление о некой эпической простоте всего сталинского облика. Бывший руководитель социалистической Германии Эрих Хонеккер незадолго до смерти вспоминал о том, что на него произвело неизгладимое впечатление участие в праздновании 70-летия вождя: Сталин был велик и в то же время прост (Советская Россия. – 1991. – 25 января.). Об этом же писал и хорошо знавший его маршал Г. К. Жуков: «Невысокого роста и непримечательный с виду, И. В. Сталин во время беседы производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения» [57, с. 308].

Но это была, конечно, особая простота, присущая значительной личности, уверенной в себе и не нуждающейся для самоутверждения в изысканных манерах и броских аксессуарах. Он был во всех жизненных ситуациях самим собой, ему не надо было актерствовать, его поведение адекватно выражало его собственную суть и поэтому не могло не вызывать у окружающих впечатления полной естественности и простоты. М. Джилас неожиданным образом связывает этот факт с особым стилем его мышления: «Нечто подобное происходило и с проблемами, которые при нем обсуждались: сложнейшие вопросы Сталин сводил на уровень простых, обыденных…» [52, с. 155].

Говорил он несколько приглушенным голосом, неторопливо и спокойно, как с глазу на глаз, так и по телефону, что отмечают очень многие. Слушал всегда внимательно, напряженно, в постоянной готовности отреагировать на сказанное. Старался уловить смысл произнесенной фразы не только по ее содержанию, но и по выражению лица говорящего. В критические моменты диалога имел обыкновение смотреть прямо в глаза собеседнику пронизывающим взглядом. На совещаниях иногда прерывал докладчика вопросами с целью уточнения деталей или проверки обоснованности высказываемых предложений. Во время общих разговоров неспешно прохаживался по комнате.

А. А. Громыко много раз участвовал в совещаниях, беседах, переговорах, проводившихся Сталиным, и оставил бесценные свидетельства о своих наблюдениях за его поведением в различных ситуациях:

«Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он их временами прищуривал. Это делало его взгляд еще острее. Но этот взгляд таил в себе тысячу загадок. <…>

Сталин имел обыкновение, выступая, скажем, с упреком по адресу того или иного зарубежного деятеля или в полемике с ним, смотреть на него пристально, не отводя глаз в течение какого-то времени. И надо сказать, объект его внимания чувствовал себя в эти минуты неуютно. Шипы его взгляда пронизывали.

Когда Сталин говорил сидя, он мог слегка менять положение, наклоняясь то в одну, то в другую сторону, иногда мог легким движением руки подчеркнуть мысль, которую хотел выделить, хотя в целом на жесты был очень скуп. В редких случаях повышал голос. Он вообще говорил тихо, ровно, как бы приглушенно. Впрочем, там, где он беседовал или выступал, всегда стояла абсолютная тишина, сколько бы людей ни присутствовало. Это помогало ему быть самим собой» [46, с. 242—243].

Во время товарищеских бесед он легко устанавливал контакты с собеседниками, казался совсем простым и домашним. По словам М. Джиласа, «обладал живым и почти беспокойным темпераментом. Он спрашивал – себя и других и полемизировал – сам с собою и с остальными» [52, с. 55]. Беседы в «неформальной» обстановке, как правило – на даче, касались самых различных тем – от анекдотов и юмористических экспромтов до философских дискуссий. Но почти все очевидцы подчеркивают, что в центре разговоров всегда находились деловые вопросы.

Эллиот Рузвельт, сын американского президента, рассказывает, что в Тегеране Сталин предложил его отцу поселиться в советском посольстве. Ф. Рузвельт вначале отклонил это предложение, не желая быть на положении чьего-то гостя, но потом взяли верх соображения безопасности. «Разумеется, русские приложили все усилия, чтобы сделать отцу приятным его пребывание в посольстве: Сталин сам поселился в одном из домов поменьше, предоставив отцу главное здание» [128, с. 176—177].

После первого знакомства со Сталиным Ф. Рузвельт беседует с сыном, который интересуется:

– Что же он за человек?

– Как тебе сказать… У него густой низкий голос, он говорит не спеша, кажется очень уверенным в себе, нетороплив – в общем, производит сильное впечатление.

– Он тебе понравился?

Отец решительно кивнул головой [Там же, с. 179].

Эллиот с волнением ждал условленного визита Сталина и Молотова к отцу: «Они прибыли точно в назначенное время в сопровождении худощавого Павлова. Меня представили. <…> К моему большому удовольствию он (Сталин – В. Т.) весьма приветливо поздоровался со мной и так весело взглянул на меня, что и мне захотелось улыбнуться.

Когда Сталин заговорил, предложив предварительно мне и отцу по русской папиросе с двухдюймовым картонным мундштуком, которая содержит на две-три затяжки крепкого темного табаку, я понял и другое: несмотря на его спокойный низкий голос, размеренную речь и невысокий рост, в нем сосредоточена огромная энергия; он, по-видимому, обладает колоссальным запасом уверенности и выдержки. Слушая спокойную речь Сталина, наблюдая его быструю, ослепительную улыбку, я ощущал решимость, которая заключена в самом его имени: сталь» [Там же, с. 182].

На официальной церемонии, состоявшейся после встречи, У. Черчилль вручил Сталину от имени короля и английского народа большой меч, изготовленный английскими мастерами, – дань уважения героям и героиням легендарного Сталинграда. Сталин, позади которого был выстроен почетный караул, «взял меч у Черчилля, подержал его одно мгновение, затем поднес к губам и поцеловал его рукоятку» [Там же, с. 184].

На встрече присутствовала дочь английского премьер-министра Сара Черчилль-Оливер в форме женского вспомогательного корпуса военно-воздушных сил. «Ее представили маршалу, который вежливо встал и склонился над ее рукой» [Там же, с. 185].

Своим впечатлением от беседы со Сталиным, только что состоявшейся, Рузвельт-отец охотно делится с сыном:

– Этот человек умеет действовать. У него цель всегда перед глазами. – Отец говорил медленно и задумчиво. – Работать с ним – одно удовольствие. Никаких околичностей. Он излагает вопрос, который хочет обсудить и никогда не отклоняется [Там же, с. 186].

Картина, нарисованная Э. Рузвельтом, дополняется многими свидетельствами. Маршал Г. К. Жуков говорил о том, как взволновала его первая встреча со Сталиным, состоявшаяся в мае 1940 года. Он вспоминал: «Внешность И. В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, осведомленность в военных вопросах, внимание, с которым он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление» [57, с. 175]. В свою очередь, М. Джилас так описывает восторг, охвативший его после первой встречи с ним: «Северное сияние в это время года достигает Москвы, и все было фиолетовым, трепещущим, мир казался нереальным, более красивым, чем тот, в котором мы жили до сих пор. Примерно так было и в моей душе» [52, с. 53]. Напомним, что в то время, когда он написал это, его отношение к идеологии и политике Сталина было резко критическим, если не сказать – враждебным.

С безграничным уважением относился он к своим старшим товарищам, в особенности – к Ленину, которого всю жизнь почитал и возвеличивал как своего учителя. Нередко подчеркивал в узком кругу: «Мы все ученики великого Ленина». Во время его похорон произнес знаменитую клятву вождю. Был горячим сторонником сохранения его тела в Мавзолее. В начале войны, в связи с опасностью налетов фашистской авиации на Москву, позаботился о его эвакуации. Поздним вечером 3 июля 1941 года поезд особого назначения покинул Москву и отправился в далекую Тюмень, – рассказывает историк А. С. Абрамов. Это было государственной тайной, известной немногим. Были приняты меры, исключавшие столкновения и другие аварии, а спецвагон был оборудован так, что нарушения режима температуры, влажности, освещения, а также вибрация, тряска, толчки тоже были исключены. Ночью, накануне эвакуации, Сталин пришел проститься, молча постоял у саркофага и тихо проговорил: «Под знаменем Ленина мы победили в гражданской войне. Под знаменем Ленина мы победим и этого коварного врага» (Советская Россия. – 2001. – 16 октября).

Неизбывной теплотой лучилось отношение Сталина к детям. Был к ним внимателен, ласков, заботлив, – об этом с благодарностью вспоминала О. Д. Ульянова, племянница Ленина. Об этом в подробностях рассказал в своих мемуарах Н. С. Власик, начальник личной охраны вождя. По свидетельству Светланы, дочери Сталина, «он не переносил детского плача и крика» [8, с. 92]. Кое-что уже в наши дни уточняет Н. А. Андреева, дочь его соратника А. А. Андреева: «К нам, ребятне, Сталин был добр, любил нас, но отличался строгостью» (Правда. – 2007. – 20—23 апреля).

Сталинская забота всегда находила выражение в реальном действии. Так, по его инициативе с 1935 г. в Колонном зале Дома союзов проводились детские новогодние утренники. Даже в суровую военную пору, накануне нового, 1942 года из Кремля пришло распоряжение за его подписью: «Детям обеспечить Новый год!» Были приглашены отличники учебы и дети погибших фронтовиков. Елку в связи с опасностью воздушных налетов установили в подвале Дома союзов, и там было все, как в мирное время… (Трибуна. – 2004. – 30 декабря).