Читать книгу Неисправимый бабник. Книга 1 - Василий Варга - Страница 4

Маленький домик-курятник деда Афанасия на небольшом пригорке был, пожалуй, единственным строением, имеющим жалкий пролетарский вид. Остальные дома, крытые жестью, кое-где рубероидом и даже соломой, выглядели сносно, если не сказать – прилично, с большими крашеными окнами и стенами и чистыми дворами. Это была окраина большого города, где ковалась оборона страны. Каждая улица носила название, как правило, Ильича, была пыльная, не покрытая асфальтом и могла дымить при небольшом ветерке. Это от нехватки дождя.

У каждого дома Витя останавливался и, нажимая на кнопку звонка, спрашивал:

– Не сдаете ли комнату или просто койку?

Домохозяйка пристально всматривалась в незнакомца и не моргнув глазом, то ли в шутку, то ли всерьез спрашивала:

– Женат?

– Никак нет, – отвечал незнакомец.

– Мы вообще-то не сдаем. Вот если только будешь зятем, тогда другое дело.

– На ком жениться, на вас или на вашей дочке? – шутил Витя.

– У меня дочь на выданье, а у самой муж, слава богу. И хороший муж.

– Согласен жениться, но только временно, – шутил Витя и направлялся к другому дому.

Около тридцати домов он обошел, беспокоил хозяек, и везде был отказ в форме шутки, и калитка тут же перед носом у просителя закрывалась. Витя проехал несколько кварталов и притормозил у одного дома, заметив, что хозяин пожилого возраста, очевидно пенсионер, сидит на прилавке во дворе и клюет носом. Мухи облюбовали его лысину, она не только блестела, но и была горячей от солнца.

«Экий симпатичный старикашка, уж с ним-то я точно найду общий язык», – подумал Витя, притормаживая у калитки и нажимая на кнопку звонка.

– Здравствуйте! Извините, пожалуйста. Я хотел бы спросить, не сдаете ли, случайно, одно койко-место?

Лысина получила еще один шлепок ладонью, но мухи успели разлететься в разные стороны. Потеряв надежду расправиться хотя бы с одной мухой, старик поднял голову и уставился на незнакомца:

– А шут его знает, подумать надоть. Сколько платить будешь в месяц?

– Сто рублей. По-моему, это цена стандартная, – сказал Витя, входя во двор.

– Садись, побалакаем, – предложил хозяин. – Оно бы, конечно, не мешало: пенсия у меня небольшая, работать уже не могу, а идти сторожем – далеко добираться. Может, мы и поладим. Ты мне сразу пондравился. Там, глядишь, племяха подрастет, зятем станешь. Этот дом наш целиком. Во второй половине никто не живеть. Скажи, добрый молодец, откуда ты приехал?

– С далекого запада, – сказал Витя.

Лицо хозяина помрачнело, глаза налились злостью, худые пальцы сжались в крепкие кулаки.

– Так ты, значит, бандер? Нет, тогда мы не договоримся. Нет-нет, у меня ничего не сдается. Западники – плохие люди. Они наших восточных парней считают за москалей, своих заклятых врагов. И потом, они против соцьялизьмы. К Западу тяготеете вы, к мериканскому имперьялизму. Лезете к нам, как тараканы…

– Чем западники провинились перед вами лично?

– Ничем.

– Вас обидел кто?

– Нет.

– Чем они вас так напугали, оружием?

– Та ни.

– Кошелек у вас отобрали?

– Та ни.

– Кто-нибудь из них оскорбил вас или ограбил?

– Такого не було. Я один раз отдыхал в Моршине, это недалеко от Львова.

– Ну и что?

– Так, не понравились они мне: никто из них перед памятником Ленину не останавливается, никто ни разу цветы к подножью не принес. Не любят западники соцьялизьм, и все тут. И нас, восточных, не любят. Да и люди о них плохо говорят.

– Как же можно охаивать своих братьев по крови, ведь все хохлы, что восточные, что западные, – все братья. Может, кому-то выгодно, чтоб восточные украинцы косо смотрели на западных и наоборот, вы не задумывались над этим?

– А зачем я буду думать, пусть думает партия и ее ЦК. Хрящёв пущай думаеть об этом, а я что знаю, то и говорю: партия сказала, газета написала, значит, так оно и есть. Бывай, парень, больше балакать нет смысла. Фатиру я не сдаю и даже не подумаю, это я так, сперва пошутил немного. Опосля шутки докатился до идеологии, а идеология, брат, это такая штука… Нет, нет, лучше нет. Бывай, паря.

Витя сел на велосипед и поехал дальше. Мелкие частицы пыли висели в воздухе. Стоило подуть небольшому ветерку, и пыль – столбом.

Поздно вечером он вернулся к чужой халупе ни с чем. Поев абрикосов с хлебом, ушел к Днепру. Там была вся семья деда Афанасия. Старший сын вялил рыбу. Когда стемнело, все встали и ушли. Алла осталась. Она лежала на горячем песке в одежде, едва прикрывающей ее потайные места.

– Иди ко мне, – сказала она, когда все ушли.

Витя уселся рядом.

– Пойдем купаться? Снимай с себя все.

– Ты что, Алла?

– Глупый. Здесь никого нет, только мы вдвоем. Ты меня боишься?

– Нет, не боюсь. Но если мы оба разденемся, я тебе сделаю ребенка. У тебя начнет расти животик, – что ты тогда делать будешь? Кроме того, ты несовершеннолетняя. Если я тебя сделаю женщиной, меня могут судить.

– Разве? А я не знала. Ну, тогда давай целоваться, – сказала она, схватила Витю за руку, потянула на себя и впилась в него губами. – Ой, как сладко! Давай целоваться до самого утра!

– До утра нельзя. Мать начнет беспокоиться, сюда может прийти, скажет: «Приютили, а он девочку совращает», – сказал Витя, вставая.

Алла поднялась молча, не выпускала руку своего кавалера, к которому теперь прилипла как банный лист, всю дорогу щебетала, а ночью, когда все заснули, пришла к Вите в солому, под абрикосовое дерево, чтоб целоваться.

– А я знаю, как это делается, – сказала она так, будто речь шла о том, сколько стоит буханка хлеба.

– Ты что, уже пробовала?

– Нет, но я видела, как это папа делал с мамой. Комнатка у нас маленькая, народу много, не скроешься, так что все слышно, а когда луна светит в окошко, и видно. А когда папка приходит выпимши, так и вовсе не стесняется. «Отвернитесь, – говорит, – и глаза закройте». Ну, мы вроде глаза закрываем, но это только так, для виду. Мне и самой хотелось бы так делать. И сейчас хочется. Давай попробуем, а? Или я тебе не нравлюсь?

– Нравишься. Только… мне ничего не хочется. У меня такое состояние: палец мне режь – не почувствую. Давай отложим это опробование на следующий раз. Мне завтра вставать очень рано, искать работу, квартиру. Мне жить негде.

– А ты у нас живи.

– Здесь, под деревом?

– Пока здесь. Я буду тебя согревать. Папка возьмет тебя на работу. Потом построим себе домик и будем жить.

– Где папа работает?

– Грузчиком в порту.

– А у тебя пушок там есть?

– Есть. Хочешь, можешь пощупать, я разрешаю.

– Раздвинь ножки, невеста.

Витя запустил руку под поросший еще негустой порослью бугорок. Алла замерла от удовольствия.

– Хорошо тебе?

– Мне дурно, – сказала она. – Мне так хорошо, что я дурею.

Алла стала расстегивать ремень на брюках Вити.

– А вот этого не стоит делать, – сказал Витя, хватая ее за руку. – Мы можем натворить тут такого, что даже твои родители не разберутся. Иди-ка ложись спать.

– Сейчас иду. Я уже взрослая, правда, ты не думай. Я все могу делать, как мамка, и хочу жить самостоятельно, чтоб не зависеть от них. Как старшая сестра Женя. У нее женихи есть. Может, замуж кто позовет: коммунизм вместе начнут строить, детей воспитывать. Это так интересно, не то что я тут, лишний человек. Мамка говорит: «Давай подрастай, может, кто заберет тебя от нас. Вишь, как нас много, а жилье маленькое, на ночь расположиться негде». Выходит, я как бы лишняя. Тогда зачем меня произвели на свет? Как ты думаешь, правильно ли я рассуждаю?

– А ты умеешь креститься?

– Никогда этого не делала. В школе нам говорили, что Бога нет, и я верю этому. Когда я была октябренком, для нас Богом был Ленин, а потом, когда меня зачислили в комсомол, опять же он для меня все. Он вечно живой, он о нас всех проявляет заботу.

– То-то он вам такой особняк отгрохал.

– Ты смешной. Пойду-ка я лучше спать, а то правда, если папка меня здесь увидит, тебе здорово попадет. Небось, не ужинал сегодня.

– Я съел много абрикосов.

– Да, абрикос у нас как при коммунизме, полное изобилие. Ну, спокойной ночи. Кружку молока и хлеба я тебе утром принесу, ты не беспокойся.