Читать книгу Антимагия. Перевернутая амфора - Веда Талагаева - Страница 2

Давиде Френи.

Солнце льется сквозь приоткрытые створки витражного окна вместе с гомоном, долетающим с улицы. Над чеканным серебряным подносом, жужжа, кружит муха. Я хорошо понимаю ее интерес к одинокому яблоку. Когда я гляжу на округлый зеленый бок, мне хочется не то что съесть, прямо-таки сожрать его.

В животе неприлично урчит пробуждающийся голод, спина затекла от долгого сидения в одной позе.

– Левша? Что за происки нечистого! – синьор Микеле Бьянки, почтенный негоциант из Терции, брезгливо кривит костистый длинный нос, впервые за все время заметив, что я держу кисть не в той руке.

– Ничего подобного! – возмущается Сандро, стоя за моим плечом у мольберта. – Таким его создали боги!

Он тоже голоден, устал и переминается с ноги на ногу, бросая тоскливые взгляды в окно, где над красными черепичными крышами носятся стрижи. Сандро тут исключительно для того, чтобы не оставлять меня один на один с чванливым занудством заказчика. В остальном он мне бесполезен, нужные кисти я возьму сам, с приготовлением красок справлюсь, а то, что он маячит за спиной, изрядно раздражает – терпеть не могу, когда кто-то смотрит на незаконченное.

– Не двигайтесь, синьор Бьянки, – строго предупреждаю я в ответ на грубое высказывание, – а то у вас нос на сторону съедет. Нет, нет, ни с места! – восклицаю еще строже, потому что портретируемый воспринимает мои слова буквально, как угрозу левши-безбожника, и явно хочет схватить себя за нос, чтобы удержать его на месте, – Прошу вас, сударь, осталось недолго, мы можем закончить уже сегодня, буквально через минуту-другую.

– Это было бы замечательно, – с чувством выдыхает Бьянки; его бесцветные глазки мечут блеклые молнии, которые, наверное, до смерти пугают приказчиков в конторе. – Но в самом-то деле, синьор Френи, портрет, и за цену немалую в триста дукатов, был заказан мною несравненному Бенвенуто. Тем не менее, я целые дни провожу, позируя вам, а маэстро за все пять сеансов видел от силы минут десять.

Сандро при этих словах утыкается мне в плечо и многозначительно хмыкает в мою рубашку.

– Свали, – негромко, но сурово предлагаю я, поводя плечом. – Портрет, синьор Бьянки, был заказан вами живописной мастерской «Бенвенуто Донни и ученики», – уточняю я сладчайшим голосом. – Не волнуйтесь, маэстро будет здесь с минуты на минуту. Он внесет финальные поправки в работу, и на холсте, конечно же, будет стоять его подпись. Хорошо читаемая, но не бросающаяся в глаза, дабы не нарушить солидную значимость вашего образа.

Сандро закатывает глаза, сдерживая смех, и кланяется, снова ударяясь лбом о мое плечо. Бьянки же от льстивых речей довольно приосанивается в массивном резном кресле, и я с досады скриплю зубами, ибо на его постной физиономии возникает совершенно ненужная игра светотени.

Еще несколько томительных минут, работа закончена, и тут дверь открывается, и в комнату вплывает Бенвенуто в просторных пурпурных одеждах и черной бархатной шапочке, заломленной набок. Вообще-то он должен был появиться еще полтора часа назад, но, учитывая, что все мы еще здесь, можно сказать, он почти не опоздал.

– Ну наконец-то, маэстро Донни! – сварливо восклицает честный купец. – Я думал, уже не изведаю счастья лицезреть вас.

– И тем не менее, – Бенвенуто делает рукой плавный царственный жест, исполненный безразличия к недовольству какого-то там приземленного толстосума-торгаша. – Итак?

Он, как и Сандро, заходит мне за спину и, критически прищурив правый глаз, смотрит на теперь уже готовый портрет.

– Осталось поставить подпись, пока краски не просохли, – Сандро столь же критически осматривает его самого, нахмурив широкий лоб.

– Юный Алессандро, – не моргнув глазом, обращается к нему Бенвенуто. – Будь добр озаботиться тем, чтобы мне поднесли крепленого вина.

Услышав это, Бьянки сам тут же тянется к латунному колокольчику, стоящему на подоконнике рядом с креслом.

– Разбавленного водой на треть, – снисходительно уведомляет его Бенвенуто и, тут же забыв о существовании хозяина дома, снова возвращается к созерцанию моей работы. – Потрясающе! – его шепот дрожит от неподдельного восхищения, карие глаза взволнованно темнеют, и по моему загривку бегут сладкие мурашки. – Великолепно!

– Как всегда, учитель, – поворачиваясь к нему, я привстаю на стуле и склоняю голову. – Не хватает вашего имени и пары финальных мазков, – я передаю ему кисть.

– Учитель! – с издевательским почтением мурлычет Сандро, протягивая ему на маленьком круглом подносе хрустальный бокал с вожделенным вином, только что внесенный в комнату служанкой.

Бенвенуто утомленно вздыхает, левой рукой берет с подноса бокал, правой кисть и с видом крайнего одолжения выводит черной краской в левом нижнем углу картины свой знаменитый вензель. Теперь, если синьор Бьянки или в будущем его наследники надумают продать полотно, они смогут за одну только подпись получить изрядное количество терцианских дукатов.

Заказчик, наблюдающий весь этот спектакль из своего кресла с опасливым напряжением, при виде жеста маэстро заметно расслабляется. Недовольство почти исчезает с его лица, и я настойчиво дергаю Бенвенуто за полу пурпурного упелянда.

– Учитель, пару мазков вашей волшебной кисти, чтобы окончательно обессмертить сей шедевр, – напоминаю я, и Сандро насмешливо хрюкает.

Происходящее явно злит его больше обычного, но маэстро не замечает недовольства ученика, как всегда.

– Ну, не знаю, – лениво тянет он, покручивая кисть в пухлых пальцах, унизанных кольцами. – Что-то я сегодня не во вдохновении.

Он дует губы. Честно говоря, гримаса дамского кокетства на бородатом лице высокого и тучного сорокапятилетнего мужчины выглядит довольно неприятно и неуместно. Сандро кривит рожу и демонстративно отворачивается.

– Вам даже этого не требуется, учитель, – возражаю я и смотрю уже не просительно, а требовательно и строго. – Ну, же, Бенвенуто! – я сердито понижаю голос. – Синьор Бьянки должен с чистой совестью похваляться, что ваша кисть оставила след на его портрете. Быстренько!

Учитель недовольно хмыкает, поджав полные губы, тянется кистью сначала к пятну охры на палитре, потом к картине и оставляет несколько кривоватых ляпов на самом краю холста, там, где изображен столик под белой скатертью и стоящий на нем серебряный поднос с одиноким яблоком. Краски на картине словно оживают, на миг наполняясь неправдоподобной насыщенностью, переливаясь силой. Силой магии. Потом все исчезает, как наваждение, возвращая портрет к первоначальному виду, но в воздухе остается слабый запах волшебства.

– Только портить все этой блескучей дрянью! – ворчит Бенвенуто сквозь зубы, поворачивается к заказчику, уже совершенно довольному и сияющему, и вопрошает строго. – Гонорар, синьор Бьянки?

***

– Великолепно! – гудит в полный голос Бенвенуто уже на улице, подбрасывая на ладони тугой, звенящий монетами кошелек. – Вся его кривая, пошлая душонка на этом портрете, как на ладони, чесслово! Ты крадешь души и выставляешь их напоказ, парень.

– Спасибо, учитель, – краснеть от похвалы девчоночье занятие, но к моим щекам помимо воли приливает жар довольного румянца.

– Как трогательно! – восклицает Сандро, возмущенно блестя глазами. – А что ему за это будет? И я, между прочим, пока топтался там, стер все ноги по самую задницу. Или труд мальчика на побегушках ничего не стоит, маэстро?

Бенвенуто смотрит на него со сдержанной холодностью, развязывает тесемки на кошельке и торжественным жестом высыпает на раскрытую ладонь небольшую стопку серебряных монет с гербом Терции.

– И это всё? – вопит Сандро, своим бычьим ревом пугая прохожих, уличных цветочниц и мальчишек, продающих питьевую воду вразнос.

– Ага, – спокойно подтверждает Бенвенуто, выдерживая его горящий гневом взгляд, и мимолетно касается моего плеча. – Я домой, Давиде.

– Не надо, – прошу я Сандро, который весь кипит и снова собирается громко высказаться, и сгребаю монеты с ладони маэстро. – Увидимся, учитель.

Бенвенуто кивает и вразвалочку идет вниз по улице к пьяцца Флора. Сандро же при виде моего сжатого кулака, в котором с трудом умещаются дукаты, светлеет лицом и провозглашает:

– В таверну, синьор Френи! В таверну!

***

– Почему ты это терпишь? Ты вкалываешь, а он только ставит свою бесценную подпись! Наживается, пожинает славу! Раздулся, как комар, насосавшийся крови!

Длинный, плечистый Сандро со своей бритой круглой башкой, наглой физиономией и золотой пусетой в правом ухе похож на бандита с большой дороги. Тем не менее, он бывший воспитанник приютской школы при храме Владычицы Огня, что в предместье Квинты. В свое время братья-жрецы заметили у юного сироты большие способности к рисованию, которые касались главным образом изображения обнаженных женщин, и Сандро был с позором изгнан за ворота. Он едва не угодил в солдаты, подмахнув спьяну в таверне рекрутский контракт с вербовщиком герцога Квинтского Бавы, но его вовремя заметил и выкупил Бенвенуто. Маэстро научил способного юношу рисовать не только голых женщин, и со временем смышленый ученик мог бы достичь многого, кабы не лень, живость характера, любовь к выпивке и все тем же неодетым дамам.

Вот и сейчас Сандро изрядно пьян. Его язык и ноги заплетаются в унисон, но на громкости голоса это никак не сказывается. От его воплей с соседних крыш срываются стаи голубей, кружат в жарком летнем воздухе и усаживаются на главный купол собора Владыки Солнца, сияющий вдалеке. На его блестящей полусфере, увенчанной золоченым трискелионом, они кажутся черными точками.

Мы сидим на скате крыши возле печной трубы, подставив ветерку лица, разгоряченные распитием мальвазии в ближайшей таверне. Плавно вечереет, шумы на улицах Терции начинают стихать.

– Ты не понимаешь, – сдержано отвечаю я.

Мне не хочется спорить, не хочется говорить на эту тему. Даже с Сандро, который принимает мои интересы к сердцу ближе, чем собственные.

– Да, не понимаю! – вопит он, ударяя ладонью по кровле, отчего между ним и мною подпрыгивает черепица. – Я, канешшна, люблю маэстро и всё такоэ… Ну, ты знаешь, что он для меня в свое время… Но как так можно, как можно так обходиться с тобой? Он великий, а ты как будто ващще никто! Ты давно уже лучший, Давиде! Это твоя подпись должна дорого стоить, а не его. Твое имя должно быть у всех на устах, а ты должен им гордиться. Ну, давай, скажи вслух! – он толкает меня плечом в плечо. – Громко крикни, ну! Давиде Френи – великий художник!

– И не только, – внушительно замечаю я и поднимаюсь на ноги, подходя ближе к краю крыши.

Вино и ветер кружат голову. Открывающийся сверху вид города рождает будоражащее ощущение, будто вся Терция, ее узкие мощеные улочки, каналы, мосты, облицованные серовато-розовым мрамором палаццо, вся она стелется мне под ноги. На меня накатывает неумолимое осознание собственной значимости.

– Давай! – Сандро потрясает сжатыми кулаками в ободряющем жесте.

Набираю воздуха полную грудь, раскидываю руки. Еще секунда, и я взлечу, вознесусь над этим городом, как самозваный ангел. Для мании величия величия не требуется, достаточно только мании.

– Я – Давиде Френи! – ору я, запрокинув голову к лазурному своду небес.

Каменное эхо соседних глухих переулков превращает мой голос в боевой клич, рвущийся в небо. Звучит воодушевляюще, и я вхожу во вкус.

– Я – Давиде Френи! Я непревзойденный гений! И никому не сравниться со мной!

Сандро сопровождает мои крики прыжками и улюлюканьем, вносящими дополнительные ноты в песнь моего торжества. После чего следует торжественное отправление малой нужды с крыши дома в его же исполнении.

– И ссать на всех! – сообщает он, вызывающе сплевывая вниз.

Он покачивается на нетвердых ногах, приходится подхватить его под мышки и оттащить назад, чтоб не свалился с крыши. Сандро брыкается, пытаясь освободиться, и я вынужден его как-то отвлечь, чтобы мы оба не скатились вниз. Я трясу его за плечи, уговариваю утихнуть.

– Убери, а то еще потеряешь, – когда мне наконец удается утихомирить воодушевленного друга, я показываю на все еще свисающее из штанов мужское достоинство.

– Да, – Сандро заправляет член в штаны и приводит в порядок одежду. – Хорошая штука, было бы жаль расстаться.

Как и следовало ожидать, когда мы спускаемся вниз, его опустошительно тошнит в сточную канаву. Тем не менее, выплеск эмоций и телесных жидкостей приводит моего друга в чувство, и мы, возвернувшись в таверну, добавляем еще по бутылке за счет маэстро Донни. Назад, в дом Бенвенуто на пьяцца Флора мы возвращаемся на полусогнутых, в обнимку, нескладно горланя:

– Помни, кто во цвете лет, —

Юн не будешь бесконечно.

Нравится – живи беспечно:

В день грядущий веры нет!

(Перевод Е. Солоновича)

Дубовые ворота внутреннего дворика, в которые мы колотим руками и ногами, нам открывает Веккьо. Это родовое имя, у домовиков, насколько мне известно, либо нет личных имен, либо они их нам просто не сообщают. Но имя ему очень подходит, ибо молодым я его никогда и не видал.

Эконом, мажордом, казначей – он единственный в окружении маэстро Донни, у кого мозги привешены не набекрень. Сапоги, обеденная вилка, пузырек с льняным маслом, холсты и кисти, связка ключей от кладовой, счет от ненавистного кредитора, расписка от нерадивого должника – если вы потеряли что-то в нашем сумасшедшем доме, спросите Веккьо, он знает, где искать.

Малорослый, сухой как щепка, одетый в темно-коричневое застегнутое на все крючки и пуговицы платье, старик со спадающими на плечи седыми патлами, выросшими вокруг лысины, одаривает нас, молодых, веселых и пьяных, ледяным взглядом.

– Маэстро спит! – сообщает он разгневанным шипящим шепотом.

Поверх его лысой макушки я подмигиваю тем, кто наблюдает наше шумное возвращение с верхней площадки лестницы, ведущей в покои дома. Две юные синеглазые девы-сестрицы, наполовину феи, Симонетта и Фьоретта, наши подруги в странствиях по городам и весям Латии, первые зрительницы, вдохновительницы, утешительницы и натурщицы. Бенвенуто выкупил их у жонглеров в бродячем цирке, где девочек били и едва кормили. Злые языки поговаривают, что он не только дал им кров и занятие, но заодно и растлил их, но, я свидетель, это не так.

Пока домовик Веккьо хмурится, две милые мордашки в ореоле золотисто-рыжих кудрей весело улыбаются мне. Вздернутые носики феечек, их щеки, шеи, полукружья свежих грудей, выглядывающие в вырезах платьев, покрыты россыпью золотых веснушек. Симонетта и Фьоретта неотличимы, как две капли воды. Есть лишь одно различие во внешности милых близняшек – карамельно-коричневая родинка справа в паху Фьоретты, но об этом не подозревают и те, кто их рисовал, ибо Бенвенуто не позволяет своим малышкам позировать перед толпой мужчин полностью обнаженными. Знаю я, потому что был с ними обеими. Одновременно.

– Спит? – Сандро возмущенно таращит глаза, эхо разносит по мощеному плиткой дворику его зычный голос. – Еще даже солнце не зашло!

Мой друг снова собирается поднять галдеж, я успокаивающе кладу руку на его плечо.

– Не надо. Он устал.

***

Безо всякого стеснения скинув одежды, Сандро стоит на низком дощатом помосте в центре мастерской, независимо подбоченясь. Свет солнца, падающий вниз из окон над каменной галереей второго этажа, очерчивает выпуклый рельеф его мускулатуры. Высокий и поджарый, без малейшего намека на лишний жир, Сандро сложен, как древнеромийский гладиатор, и явно этим гордится. Сидящие вокруг помоста за мольбертами и просто с альбомами на коленях ученики Бенвенуто старательно зарисовывают пастелью или грифелем завидную стать натурщика, не забывая при этом болтать и пересмеиваться.

Сам Бенвенуто наблюдает за работой учеников с балкона на галерее, лениво облокотившись на перила. Их около дюжины – несколько подмастерьев, работающих в доме и мастерской в качестве оплаты за науку рисования и живописи, пара действительно подающих надежды мальчиков-простолюдинов с соседних улиц, которых маэстро взялся учить за сравнительно скромную плату, в расчете на грядущую славу творца гениев, остальные просто сынки терцианских негоциантов, скуки ради решившие побаловаться искусством на деньги родителей.

Я тоже в их рядах, старательно растираю указательным пальцем угольную тень на нарисованном животе своего друга. Творчество не только вдохновенное горение, но, в первую очередь, ежедневный труд, который многим кажется рутинным и скучным, но только не мне.

Фьоретта расхаживает между рядами рисующих, подметая плиты пола щеткой на длинной ручке. Ее взгляд периодически отрывается от уборки и обращается к раздетому Сандро, выставленному на всеобщее, в том числе и ее, обозрение. Бенвенуто на балконе в такие моменты хмурится и строго покашливает. Тогда Фьоретта опускает голову и с преувеличенным усердием машет щеткой, не забывая поглядывать в рисунки окружающих ее рисовальщиков.

Когда она задерживается рядом со мной, я наступаю на подол ее светлого платья и легонько придерживаю. Девушка теряет равновесие, вынужденно усаживается на мое левое колено и одаривает меня улыбкой. Рядом на свободном табурете лежит старый блокнот для рисования в обложке из «чертовой кожи», с которым я не расстаюсь на улицах Терции, куда бы ни пошел. В нем полно недавних рисунков, и, потянув обложку за завязки, Фьоретта начинает их перелистывать.

На свежих зарисовках, сделанных мною поутру, изображен Паоло, уличный нищий, обычно сидящий в подворотне у базилики Марозия. У меня давно чесались руки на этого человека, и вот сегодня я заплатил ему два дуката из вчерашнего гонорара за портрет синьора Бьянки, сел на мостовую по другую сторону узкого прохода, прислонившись к стене противоположного дома, и почти два часа рисовал старика. В конце работы я отдал Паоло и те монеты, которые прохожие набросали мне, думая, что я в этом нуждаюсь.

– Это ужасно! – шепчет Фьоретта, проглядывая рисунки, и брезгливо морщит искрящийся золотом веснушек носик.

– Нет, вовсе нет! – возражаю я, отрываясь от работы, нахожу в блокноте один из листов, где лицо Паоло изображено крупным планом вполоборота, вожу пальцем по изможденным, будто точеным из старого дерева чертам. – Взгляни, какие скулы, как морщины избороздили лоб, какая линия верхней губы. А взгляд! На этом лице – целая жизнь.

Я люблю такие лица. Лица, которым есть что поведать, чем взволновать, от взгляда на которые щемит сердце. Они привлекают меня куда больше, чем миловидные и свежие, но невыразительные, забывающиеся, лишь перестаешь их видеть. Для меня не труд нарисовать хорошенькую девушку, такую, как Фьоретта и ее сестра, но удовольствие от этого невеликое. Это, конечно, не значит, что меня привлекает только странное и безобразное. Ведь я художник, красота для моей души как магнит. Но красота не пустая, не безликая, и я мечтаю найти и среди красивых лиц такое, которое заставит меня испытывать столь же острые и яркие переживания.

– Не очень-то хорошая жизнь, – замечает Фьоретта, потрепав меня по макушке. – И это особенно заметно потому, как ты его нарисовал, – она целует меня в висок. – Ты такой талантливый, Давиде.

Бенвенуто наверху строго покашливает, и она возвращается к щетке. Я завязываю тесемки на обложке блокнота. Дверь во внутренний дворик распахивается, и Веккьо вводит в зал мастерской другого домовика помоложе, одетого в берет, похожий на старый гриб, и куртку цвета зеленого винограда. Это Тоцци из палаццо Ринальди, частый гость, приносящий вести от Массимо Ринальди, банкира и покровителя искусств, хорошего приятеля Бенвенуто.

– Доброго дня, синьоры, – упитанный от сытой жизни в палаццо Тоцци щурится после залитой солнцем улицы и почтительно кланяется поочередно всем присутствующим по мере того, как имеет возможность их разглядеть. – Синьорина, маэстро Донни. Прошу извинить, у хозяина небольшое дело до вас, маэстро.

Он неловко мнется и отводит глаза от голого Сандро, который и не думает прикрыться.

– Ну, и? – спрашивает он с помоста.

– Ну, и? – повторяет с балкона Бенвенуто.

– Дело в том, – домовик понижает голос, – что хозяина сегодня, буквально только что, ограбили. Унесли из тайника в кабинете шкатулку с драгоценностями. Там было золотое ожерелье синьоры Маддалены и ее рубиновые серьги. Ну, и еще разное, тоже недешевое.

При этих словах Тоцци все рисовальщики оборачиваются и начинают слушать с интересом. Домовик виновато горбится и смотрит в пол.

– Ужасное злодейство, – Бенвенуто сочувственно качает головой, – синьор Массимо вызвал стражу?

– Вообще-то хозяина сейчас дома нет, – Тоцци горбится еще больше, едва не утыкаясь носом в колени. – Он вчера отбыл в Квинту по делам. Мадонна Маддалена поехала с ним навестить свою тамошнюю тетку. И вот, как на грех, когда они в отъезде, случилось несчастье. Вор забрался в дом, проник в хозяйский кабинет и забрал самое ценное. Он едва не попался, его застукали мажордом Ромпольди и несколько слуг, они погнались за ним по галерее, в которую выходит кабинет. Однако преступник неведомым образом ускользнул. Собственно, Ромпольди и прислал меня, а не хозяин. Он просит вас, маэстро, нельзя ли вашего Давиде одолжить? Пусть бы он посмотрел, в чем дело. Он же умеет.

– Что значит «одолжить»? – возмущается Сандро, переступая босыми ногами. – Он что вещь? Маэстро Давиде занят – он творит искусство.

– Он рисует твою голую задницу, – возражает Бенвенуто под радостный смех других творцов искусства. – Исчез неведомым образом, говоришь? Магия, должно быть?

– В том-то и дело, маэстро, – Тоцци качает головой, – никакой магии. Вор испарился буквально на глазах Ромпольди и еще четверых без малейшего волшебства!

– Ты такое любишь, – улыбается мне Бенвенуто. – Глянешь, в чем дело?

– Пожалуй, – соглашаюсь я.

Рассказ домовика звучит фантастично и заманчиво, но на поверку может оказаться преувеличенным. Сандро нетерпеливо привстает на цыпочки и бросает взгляд на свою одежду, лежащую у помоста на стуле. Ему любопытно и ужасно хочется напроситься в палаццо вместе со мной.

– А мне еще долго тут светить телесами? – сердито вопрошает он. – У меня яйца отмерзли!

– Иди ты с глаз моих долой! – отмахивается Бенвенуто, и Сандро радостно бежит натягивать штаны.

***

Палаццо Ринальди образчик старинной гетской архитектуры, мрачноватое и величавое здание из серого камня с витражными окнами на первом и втором этажах, стрельчатыми на третьем, башенками и шпилями на крыше. Зато главный фасад его выходит на Магна-канале, главную водную артерию, соединяющую Терцию с морем. Сюда же смотрят окна парадных помещений в галерее второго этажа, где незадолго до моего прихода разыгралась драма с таинственным ограблением.

В дом я и Сандро попадаем через крошечную калитку, ведущую на задний двор, ибо домоправитель синьора Ринальди затворил все входы и выходы в надежде не упустить вора.

– Минуты не прошло после его побега, а я уж кликнул всех слуг и велел запереть замки, затворить засовы. Слуги сейчас собрались в кухне с Тоцци, – докладывает синьор Ромпольди, сухопарый, седой и лысоватый, несмотря на свое человеческое происхождение неуловимо чем-то похожий на Веккьо. – Мы обыскали весь палаццо, – он вздыхает, – на это ушло больше часа. Но не нашли и следов вора.

– С чего вы уверены, что он не пользовался магией, чтобы исчезнуть? – спрашиваю я.

Мы шагаем по гулкому коридору с белеными стенами и свисающими с потолка бронзовыми светильниками – галерее, где разворачивались события. Она заканчивается окном во двор, посередине от нее под прямым углом отходит еще одна, поворотная галерея, ведущая к двери на парадную лестницу. За нами следом идет Сандро, которого мне приходится дергать за рукав, ибо он все время пытается встрять в разговор с замечаниями, полными неуместного любопытства и начисто лишенными здравого смысла. За Сандро тащатся четверо слуг – домовик и трое людей. Они кивают головами в такт словам мажордома. Как и Сандро, они меня несколько отвлекают.

– Запаха магии не было, – Ромпольди уверенно качает головой, – Всё случилось буквально у меня на глазах. Но я не понимаю, как…

– А как, вы предполагаете, вор попал в дом? – прерываю очередную скорбную тираду мажордома, попутно разглядывая обстановку в галерее.

Обстановки, собственно, нет почти никакой. Лишь ковры на полу, темно-красные, с вкраплениями медово-сливочного орнамента, да цветные пятна от витражей, освещенных солнцем, на забранных решетками окнах.

– Представить не могу! – голос Ромпольди сокрушенно дрожит. – Возможно, он просочился днем вслед за зеленщиком или молочницей через кухню. Потому что на ночь все запирается. Тщательно.

Сандро недоверчиво хмыкает. Я киваю, показывая, что верю добросовестному домоправителю.

– Своих подозревали? – спрашиваю я.

– А как же, – вздыхает Ромпольди. – Шкатулка с драгоценностями невелика, ее можно при желании спрятать под плащом или свободной одеждой. Перво-наперво я обыскал очевидцев, – он оглядывается на нашу свиту, – сам вывернул карманы при них, дабы избежать кривотолков. Обыскал всех прочих домочадцев. Увы, мой дорогой Давиде!

За нашими спинами трагически вздыхают остальные участники событий. Сандро опять хмыкает. Отчаяние слуг Ринальди его забавляет.

– Хорошо, – говорю я, останавливаясь в галерее напротив окна; в этой части коридора нет других дверей, кроме двери кабинета по левой стене, следовательно, укрыться от погони негде. – Когда и как все произошло в точности, и кто где был?

– Утром, едва рассвело, я послал Марко обойти верхние покои и осмотреть окна, – рассказывает Ромпольди, показав на старика с седой бородкой, одного из четырех слуг. – Обычно в отсутствие хозяев я всегда так делаю. В общем-то, это формальность. Но в этот раз мы начали чуть раньше обычного и, когда я заглянул в галерею с черной лестницы, чтобы проверить как дела у Марко, – Ромпольди показывает в тот конец коридора, откуда мы пришли, – я вдруг увидел, что дверь кабинета открылась, и из нее вышел он. И под мышкой у него была зажата шкатулка хозяина! Я крикнул: «Стой!» – и бросился бежать в этот конец коридора, но и он тоже побежал. Марко как раз проверял вот это окно, он тоже закричал и погнался за грабителем, который бежал ему навстречу. Но Марко, как и я, старый человек, а вор бежал очень быстро. Раньше, чем я успел его догнать, раньше, чем Марко бросился ему наперерез, негодяй свернул за угол. И мы больше его не видели.

– Он выбежал на парадную лестницу? – уточняю я, показывая в сторону поворотной галереи.

– В том-то и дело, что нет! – восклицает Ромпольди, а его подчиненные кивают, оживленно блестя глазами. – Как раз в это время в дверь, что ведет на лестницу, вошел Николо. А из двери, которая находится рядом и ведет в столовую, вышли Нино и Бертини. Они услышали шум в коридоре и столкнулись с Николо едва ли не лбами. Но никого больше в поворотной галерее не было. Мы с Марко вбежали туда и наткнулись на остальных. Вор исчез!

Сандро восхищенно прищелкивает языком. Я снова укоризненно дергаю его за рукав куртки.

– Бертини и Нино тоже проверяли окна? – спрашиваю я, строго глядя на коренастого парня с простодушным крестьянским лицом и домовика средних лет.

– Так точно, синьор, – с поклоном отвечает домовик Бертини, – мы иногда помогаем Марко, он ведь уже в летах, а на окнах столовой шпингалеты высоко, ему трудно лазить по подоконникам.

– Мы услышали крики в прямой галерее, – подхватывает Нино, – и бегущие шаги за дверью столовой, но, выглянув, нашли только Николо. Я чуть не сбил его с ног.

– Я так вообще ничего не слышал, – Николо, молодой плечистый парень с короткими светлыми волосами и загорелой кожей, пожимает плечами и растерянно вытирает крупные руки о грубую темную рубаху. – Заглянул в галерею и чуть не врезался в Нино. Тут набежали синьор Ромпольди с дедулей, шум, переполох. Оказалось, вор.

– Зачем ты заглянул в галерею? – спрашиваю я, разглядывая его руки и подол рубахи.

– Позвать синьора Ромпольди, – объясняет Николо, снова пожимая плечами, – чтобы он принял работу и уточнил, что еще от меня требуется. Я столяр, работаю в нижних комнатах, чиню буфет.

– Значит, вора видели только Марко и вы, синьор, – говорю я Ромпольди. – Можете его описать?

– И довольно хорошо, – оживляется мажордом. – Он не ожидал, что тут кто-нибудь появится, и позволил себя разглядеть. Он был среднего роста, черноволосый, лохматый бородач со зверской рожей.

– Точно, – подтверждает Марко, – хотя, глаза у меня уже немолодые, и за зверскую рожу я не поручусь, но лохматые черные волосы и борода, это уж точно.

– Понятно, – киваю я, и мы сворачиваем за угол, в поворотную галерею.

Здесь всего две двери. В правой стене двухстворчатая дверь в столовую, в конце коридора дверь на лестницу. Я дергаю их ручки поочередно, они не поддаются.

– На всякий случай, я их запер тоже, – с нотками гордости за свою предусмотрительность, сообщает Ромпольди.

– Очень хорошо, – одобряю я. – А это что?

У стены напротив двери в столовую стоит низенький шкафчик на гнутых ножках, с одной дверцей. Она покрыта искусной резьбой с растительным орнаментом. Медная ручка потускнела от редкого использования.

– Просто шкаф, – отвечает Ромпольди. – Там всякий старый хлам, но монне Маддалене жалко его выбросить, вот он и стоит здесь. Говорит, резьба на дверце красивая.

Я киваю, соглашаясь с мнением хозяйки дома, и открываю дверцу. Внутри пыльно, полно старых сломанных вещей: веер из обтрепанных павлиньих перьев, коллекция щеток для волос со сломанными ручками, связки сальных свечей, пузырьки из-под благовоний. В глубине у самой стенки что-то бесформенно чернеет. Подцепив двумя пальцами, вытягиваю на свет накладную бороду из крашеной пакли, не очень умело сделанную, и черный лохматый парик.

Челядинцы синьора Ринальди и Сандро хором издают изумленный возглас, а я нахожу спрятанную за бородой и париком тяжелую шкатулочку из можжевелового дерева, запертую на магический замок.

– Как это? – ахает Ромпольди. – Он спрятал свои волосы и бороду, и покражу тоже сунул сюда. Но зачем?

– Чтобы вернуться за шкатулкой, когда розыски прекратятся и все стихнет, – отвечаю я. – Он успел это сделать, когда забежал за угол, и вы с Марко потеряли его из виду. Вы застали его на месте преступления, но он не растерялся. Необычайно ловкий вор. Кстати, это был человек?

– Человек, – в один голос подтверждают и мажордом, и старик Марко, а мажордом уточняет. – Для домовика он был высок, для эльфа или там, не дайте боги, вампира, низковат.

– А его одежда? – спрашиваю я.

– Что-то темное, – отвечает Ромпольди. – Какое счастье, Давиде, что ты нашел шкатулку! Я уж не знал, как посмотрю в глаза хозяевам. Но все же, куда он делся? Как вор выбрался, если все мы были тут, в коридоре?

– Потайной ход? – наконец, встревает Сандро, которому тоже хочется блеснуть догадливостью.

– Его тут нет, – уверенно возражаю я. – Стена оштукатурена, и было бы заметно, что в ней есть скрытый дверной проем. А ни картин, ни портьер, которые бы его маскировали, нет. Куда он делся, синьор Ромпольди? Никуда. Он все еще здесь.

– В доме? – мажордом весь подбирается и стреляет подозрительным взглядом по сторонам галереи.

– Прямо здесь, в галерее, – уточняю я. – Я спрашивал, кто где был, помните? В момент, когда вор убегал, все видели друг друга. Вы и Марко видели друг друга. Бертини и Нино видели друг друга. Николо и… А кто видел тебя, когда ты входил в галерею, Николо?

Ответом мне служит внезапный сильный толчок кулаком в плечо. От него я падаю на Сандро, и мы, потеряв равновесие, вместе отлетаем к стене. Николо вдруг преображается на глазах. Из большерукого увальня-столяра он превращается в быстрого, как олень, бегуна и атлета. Парой движений раскидав остальных слуг, загородивших проход, он бросается назад в прямую галерею. В следующее мгновение мы слышим звон разбитого витража.

– Чума небесная! – ругается Сандро, отталкивает меня, в результате чего я снова отлетаю к стене, уже противоположной, и бросается за Николо.

Вскочив на ноги, я догоняю друга. Тот стоит перед выбитым окном, решетка которого, аккуратно подпиленная заранее, лежит внизу, на плитах заднего двора. Темная фигура Николо виднеется за забором, окружающим задний двор, на крыше соседнего дома.

– Во дает! – восхищенно выдыхает мой друг, провожая взглядом убегающего по черепичному скату Николо. – Я и опомниться не успел, как он уж был далеко. Магия?

– Многолетний навык, – отвечаю я, держась за плечо; оно болит от удара о стену, но не в результате столкновения с Николо, а после того, как меня толкнул Сандро. – Он профессионал. Вор, каких поискать.

– Он здесь всего две недели! – восклицает Ромпольди, подходя к окну. – Синьор Массимо нанял его чинить мебель в кухне.

– Две недели неплохой срок для мастера своего дела, чтобы хорошо все подготовить, – усмехаюсь я; искусная работа, даже воровская вызывает восхищение. – Он втерся в дом, примелькался, изучил распорядок, расположение комнат, замки, подготовил маскировку на случай, если его увидят, пути отхода. Словом, все предусмотрел.

– Кроме тебя, Давиде, – с признательностью, почти ласково говорит Ромпольди и прижимает к груди шкатулку. – Я вечный твой должник. Благодаря тебе все его воровское мастерство оказалось бесполезно.

– Это-то и странно, – замечаю я, поневоле задумываясь. – Николо, или как там его звали на самом деле, так хорошо готовился. Как он мог остаться ни с чем благодаря нашему случайному вмешательству? Вы точно уверены, синьор Ромпольди, что ничего больше не пропало?

– Ох, не надо меня пугать! – мажордом, уже уверившийся, что все позади, хватается за сердце и ведет нас обратно к двери кабинета. – Когда вор исчез, а все двери заперли, я проверил кабинет и обнаружил пропажу шкатулки из тайника, все же остальное было на месте. Но… Если что-то не так, ты поможешь мне это обнаружить, так, Давиде?

Старик отпирает кабинет одним из ключей, висящих на железном кольце у него на поясе. Мы входим, Сандро и слуги теснятся в дверях. Кабинет Ринальди – небольшая комната, заставленная шкафами и перегороженная массивным письменным столом из черного дерева. В стене слева от стола зияет черный прямоугольник распахнутого потайного сейфа. Между нами говоря, не такой уж он потайной. Изучение механизмов замков и всяческих тайных укрытий одно из моих увлечений. Я и сам мог бы найти такой тайник и открыть его, если бы захотел. Состоятельный гражданин вроде Массимо Ринальди мог бы потратиться и на более оригинальное приспособление.

Стоя у входа, я оглядываю комнату. В ней не видно беспорядка, даже бумаги на столе разложены аккуратными стопками. Николо хорошо знал, где находится сейф, и целенаправленно шел к нему, пробравшись в кабинет. Только возле узкого шкафа с книжными полками, втиснутого в проем между окнами, видны следы небольшого замешательства – край ковра слегка сдвинут, словно на нем запнулись, озадаченно прохаживаясь вперед-назад и переминаясь с ноги на ногу. В углу на нижней полке я вижу узкий прямоугольник пустоты.

– А что было там? – спрашиваю я у Ромпольди.

Тот подходит ближе к шкафу, пробегает взглядом по книжным корешкам, хмыкает с непередаваемым ехидством.

– Книга, – говорит он и снова хмыкает.

– Интересная? – в ответ на это хмыканье Сандро заинтересованно вскидывает брови.

Старик мажордом качает головой из стороны в сторону, как бы в некотором замешательстве, бросает взгляд на слуг, стоящих на пороге.

– Не знаю, как и сказать, – он сконфуженно понижает голос. – Хозяин любил ее полистать вечерами, когда синьора была наверху. Ее подарил один негоциант, она попала к нему из Тании. Сам я не читал, и, о чем рассказывает сюжет, сказать не могу, но краем глаза видел весьма затейливые картинки. Срамота!

– Что ж, Николо хоть будет что почитать, раз он лишился шкатулки, – философски замечает Сандро и ухмыляется мне.

***

– Как ты понял, что вор один из присутствующих? – спрашивая, Бенвенуто заинтересованно заглядывает мне в лицо.

Мы стоим на галерее над мастерской и смотрим вниз на новую партию учеников, сменивших ту, что была здесь до обеда. На помосте в центре зала теперь восседает на стуле Симонетта, задрапированная в просторную белую ткань, как древнеромийская патрицианка в столу. Фьоретта сидит на подушке у ее ног, приспустив свое, в точности такое же, как у сестры, складчатое одеяние и демонстрируя рисовальщикам обнаженную спину. Волосы обеих юных фей распущены, головы увенчаны лавровыми венками.

– Как он мог исчезнуть, если он не колдун, его окружили со всех сторон, а другого выхода из галереи нет? – отвечаю я, – Он мог только прикинуться своим, сделать вид, будто только что вошел в поворотную галерею, как и остальные. Из всех, кто там был, только Николо никто не видел в момент, когда вор забежал за угол, только он был одет в темную одежду, как и преступник. Накладные парик и бороду он снял и спрятал, но переодеться, разумеется, не успел бы. У него хватило дерзости разыграть неведение и притвориться простодушным столяром. Вот только не надо было в разговоре все время пожимать плечами. Когда люди так делают, это чаще всего означает, что они не уверены в своих словах или лгут.

– Он же не знал, что имеет дело с великим знатоком преступной мимики и жестов Давиде Френи, – с насмешливым одобрением замечает Бенвенуто и ласковым движением треплет меня по плечу. – Ты разобрался с ним, как никто другой. Иногда я чувствую себя с тобой, как деревенская курушка, которая сидела себе на яйцах и вдруг высидела лебедя. Старикан Ромпольди хоть как-то вознаградил тебя за спасение своей шкуры и хозяйского добра?

– Развлечение уже награда, – возражаю я. – Но Сандро подсуетился и выпросил бочонок вина из банкирского погреба. Так что вечером вам тут будет весело.

– Хочешь сказать, тебя не будет вечером? – удивляется мой учитель. – Ты опять за свои дела?

– Да, я почти закончил чертеж. К вечеру доработаю и хочу заказать пару деталей кузнецу, – подтверждаю я. – Но можете оставить мне стаканчик-другой из этой наградной бочки.

– Закончил? – Бенвенуто понимающе качает головой, потом сочувственно похлопывает меня по спине. – Смотри, опять будет как в прошлую среду.

Он насмешливо улыбается и хмыкает в бороду. Не могу не улыбнуться в ответ, хотя прошлая среда доставила мне немало огорчений. На нашей кухне произошел взрыв, переполошивший полквартала и вызвавший ярый гнев Веккьо. Домоправитель терпеть не может, когда во вверенном ему жилище случается хоть малейший беспорядок, а уж тем более, когда оконные стекла и посуда перебиты, а на стенах копоть и ошметки еды.

Взрыв приключился при очередном испытании моего универсального варочного котла, который мог бы стать незаменимым в приготовлении любой пищи от мясного жаркого до тушеной фасоли, если бы я правильно отрегулировал клапан выпуска пара. В результате мы получили горелый кошмар вместо жареной курицы и злого домовика, который излил свои оскорбленные чувства на приходящую кухарку Лизу. Мне пришлось заступаться за девушку, хотя, возможно, Веккьо был прав, и это именно Лиза, ассистировавшая мне при испытаниях, неправильно установила время для приготовления птицы.

Дело чуть не кончилось смертоубийством, ситуацию спасло только то, что Веккьо домовик, а Лиза человек, и еще мое самоотверженное предложение помочь в уборке. Пришлось также извиниться перед Лизой, которую грозный домоправитель довел до слез, и купить ей бусы в утешение. Теперь Лиза наивно убеждена, что я к ней неравнодушен, а разработка универсального котла отложена до тех пор, пока у Веккьо не пройдет нервная дрожь, и из кухни не выветрится запах гари.

– Не думай, Давиде, – видя мое помрачневшее лицо, добавляет Бенвенуто уже не так насмешливо, – я понимаю, что ты мыслишь куда шире, чем любой из тех, кто сейчас находится в этой мастерской. Шире, чем многие. Но для чего такие сложности? Маги уже все изобрели – с помощью магии.

– Там как раз все очень просто, – возражаю я, – если понять. А что касается магии, она не для всех, – многозначительно смотрю ему в глаза. – Ты знаешь.

Он отвечает столь же многозначительным взглядом, потом улыбается широко и безмятежно.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. И не желаю иметь.

Отвечаю улыбкой и благодарным похлопыванием по плечу, скорее почтительным, чем фамильярным.

– Спасибо, учитель.

***

– Устал? – спрашиваю я, когда мы переходим мостик над узким каналом, Веккьо замедляет шаг и присаживается на ступеньках перед входом в чей-то дом.

Фасады домов на улочке, плотно прижатые друг к другу, выкрашенные в бирюзовый и терракотовый цвет, уже лижут сумерки. Ветер, набегающий с моря, волнует воду в канале. Веккьо виновато кивает.

– Я чуточку, Давиде. Сейчас пойдем дальше.

– Не имеет смысла, – возражаю я, останавливаюсь перед ступенями, ожидая, пока старый домовик отдохнет. – Нам везде отказали, темнеет, скоро ночная стража погонит всех домой. Тем более ты устал. Возвращаемся…

В сопровождении домовика, который в качестве моего оруженосца нес кожаный тубус с чертежами, я обошел практически все кузнечные мастерские на Железной улице в квартале ремесленников. И везде на меня смотрели как на сумасшедшего.

– Такие вещи не делаются без магии, синьор Френи, – сказал мне, в конце концов, Фабио Натале, к которому я заглянул последним; он внимательно разглядел чертежи, которые развернул перед ним на столе домовик, и поцокал языком. – И такую тонкую работу вам не сделает никто в Терции, если уж быть с вами честным. Если кто согласится, только потратите деньги зря.

– По-твоему, я прошу невыполнимого? – вспомнив свой разговор с Бенвенуто на галерее, я заскрипел зубами от раздражения. – Только магия может это выполнить?

Кузнец усмехнулся в усы, видя, как я киплю с досады, и оглянулся на шкаф с открытыми полками, возвышавшийся в углу. На полках стояли в ряд пузатые бутылочки с закупоренной в них синеватой субстанцией. Тем же бледным синеватым сиянием время от времени мерцал и огонь в кузнечном горне. Фабио покачал головой.

– Вам нужен мастер. И скажу прямо – это не я. Но не отчаивайтесь. В Терции вам такого кузнеца не найти, однако это не единственное место в Латии, где живут кузнечных дел мастера. Деция – вот куда вам нужно. Если действительно хотите осуществить задуманное.

– Думаешь, – спросил я, уже готовый пасть духом, – это можно осуществить?

– Не знаю, – Фабио пожал плечами и лукаво прищурил темные глаза, – но я знаю тебя, Давиде Френи. Если тебе чего понадобилось, так ты это из-под земли достанешь. И никакая магия тебе не указ, – он строго взглянул на домовика, смиренно ожидавшего в сторонке. – Я этого не говорил…

Вечер надвигается стремительно. Отсветы заката гаснут на куполах храма Владыки Солнца, воздух темнеет. В небе над крышами уже видны хрустальные крупинки звезд.

– Срежем-ка путь мимо Старого Замка, – предлагаю я и беру домовика под руку.

Я хочу забрать тубус с чертежами, но полный служебного рвения Веккьо не отдает его, крепко прижимая к своему боку свободной рукой.

– Только не через Кривую подворотню, – просит он. – Там, как стемнеет, вечно ошиваются непонятные личности. Еще попадем в неприятности.

– Ты же не бывал там, как стемнеет, – беспечно смеюсь я, и мы сворачиваем в арочный проход между домами, ведущий на кампо Велерия, к Старому Замку.

Старый Замок возвышается над маленькой квадратной площадью и обступившими ее домами. Это угрюмое трехэтажное строение с двумя мощными башнями по углам фасада, возможно, самое старое в Терции. Когда-то давно здесь был дворец дожей, а теперь замок постоянно меняет назначение. Во время угрозы вторжения флота Урманской империи с моря в нем находился пороховой арсенал, потом дом общественных собраний ремесленной гильдии и даже публичная библиотека. Сейчас осыпающийся фасад замка все время в лесах, ремонт кажется нескончаемым.

Когда мы с Веккьо выходим на кампо Велерия, она уже погружена во тьму. Ставни на окнах домов закрываются, пряча тусклые огоньки. Тишина нарушается лишь гомоном, долетающим из нескольких еще не закрытых таверн в дальней части площади.

– Только не в подворотню! – снова просит Веккьо, когда мы проходим вдоль фасада Старого Замка, накрытые его унылой тенью.

– Несколько шагов, и мы на пьяцца Флора. Пройдем быстренько, ничего не случится, – уговариваю я, ускоряя шаг.

Веккьо недовольно ворчит под нос, но вдруг крепче хватает меня за рукав и сам тянет в узкий просвет между стеной замка и торцом ближайшего дома, который горожане прозвали Кривой подворотней. В ту же сторону, что и мы, по кампо Велерия идут пятеро мужчин, закутанных в короткие широкие плащи. Они не похожи на ночных стражников, но под плащами угадывается оружие.

– Принесла нелегкая, – шепчет домовик одними губами и тащит меня в арочный проем, перегороженный строительными лесами.

Стараясь быть бесшумными, мы забиваемся в темноту. Она прочерчена перекрещенными деревянными балками. Со стены замка свисают обрывки ткани – забытые со времени зимнего карнавала знамена, которыми был украшен весь нижний этаж. В других местах их сняли сразу после окончания празднества, а в подворотне линялые полотнища, изображающие стяги небесной армии Владыки Грома, висят до сих пор, выцветая все больше, постепенно расползаясь в лохмотья.

Мы прячемся за одним таким занавесом, Веккьо до боли сжимает мою ладонь: у входа в подворотню слышатся шаги нескольких пар ног. Люди в плащах сворачивают с площади, однако не за тем, чтобы преследовать нас. Они останавливаются в простенке между домом и замком, чтобы о чем-то переговорить. Разговор не слышен, в Кривой подворотне гуляет ветер, он шуршит мусором на мостовой и треплет полотнища блеклых знамен на стене замка, а из ближайшей таверны доносятся песни и пьяный смех. Над краем крыши соседнего дома восходит луна, и мы из своего убежища можем разглядеть незнакомцев подробнее.

У них энергичные, но неприятные лица, непринужденный беспорядок в одежде, несвойственный почтенным горожанам, перстни на пальцах и золотые серьги в ушах. У двоих плащи накинуты на одно плечо, и я замечаю приколотые к курткам на левой стороне груди цветы, свернутые из матерчатой ленты лиственно-зеленого цвета.

– Брави, «Зеленые ленты», – шепчет мне Веккьо, тоже заметивший эти знаки отличия. – что-то замышляют. Умоляю, стой тихо, Давиде, они скоро уйдут.

Я киваю. Как-то позапрошлой зимой нам с Бенвенуто довелось свести знакомство с «Зелеными лентами». Не сказать, что оно было приятным, но расширило кругозор. Вообще-то я не боюсь лихих ночных людей. Задрапировавшись в плащ, я легко могу сойти за одного из них и с наглым видом пройти мимо, показывая, что один злодей не станет лезть в темные дела других. Но старый домовик напуган, и я остаюсь на месте, рядом с ним, ожидая, пока молодцы из отряда наемных убийц удалятся восвояси. В предвкушении этого момента я разглядывают их и замечаю кое-что любопытное.

– Это не Франкетти, – наклоняясь к домовику, шепчу я. – Почему они его слушаются?

Брави народ независимый и гордый, подчиняются они лишь приказам своего лейтенанта. Однако человек, который явно отдает им сейчас распоряжения, сопровождая свои слова скупыми, но властными жестами, их командиром не является. Джиджи Франкетти, квадратный, как шкаф, крепыш на коротких кривых ногах, не имеет ничего общего с этим худощавым и ловким человеком. Он одет в черное, что очень удобно для ночных похождений, и почти сливается с темнотой в подворотне.

– Тихо, Давиде, – умоляет домовик, крепко обнимая тубус с чертежами, словно тот может его защитить.

Бедняга напуган уже всерьез. Я кладу ладонь на его плечо, собираясь успокоить, но человек в черном вдруг замолкает на полуслове и чутко оборачивается прямо в ту сторону, где за трепещущим на ветру полотнищем таимся мы с Веккьо. «Зеленые ленты» переглядываются и прислушиваются. Сквозь шепоток ветра слышится тихий металлический лязг, и серебряным лучом в темноте вспыхивает меч, который незнакомец достает из ножен на поясе.

Сам не знаю, почему, я задвигаю Веккьо себе за спину, мы оба на цыпочках отступаем, прижимаясь к холодной стене замка. Мне не по себе от плавных вкрадчивых движений незнакомца, который углубляется в подворотню, приближаясь к нашему укрытию. Его кошачьих шагов неслышно. Меч в его руке угрожающе выставлен острием вперед.

Луна поднимается выше над кампо Велерия, ее свет проникает в Кривую подворотню, и я вижу незнакомца отчетливее. Его голова накрыта беретом, черная куртка с глухо застегнутым высоким воротом сшита из децианского сукна, плащ подбит бархатной подкладкой. Лицо в лунном свете бледно, как у вампира.

Глаза поначалу кажутся огромными черными провалами, внушающими испуг. Но когда незнакомец поворачивает голову, прислушиваясь, я вдруг вижу, что на нем надеты очки со стеклами, затемненными необычным синеватым налетом. В ночной темноте это выглядит нелепо, и я почти собираюсь усмехнуться, но Веккьо, вжавшийся носом в мою спину между лопатками, дрожит, как лист на ветру. Я и сам вдруг чувствую, что сердце начинает противно замирать и колотиться.

Воздух в подворотне звенит от напряжения, пропитанного тревогой. Старые знамена волнуются на ветру, то скрывая от нас незнакомца в черном, то снова позволяя видеть его. Крадучись он подходит ближе и останавливается прямо перед нами. Возникает ощущение, что он нас видит сквозь темноту и лохмотья старой ткани, и Веккьо перестает дышать от страха. Мне ужасно досадно, что я сегодня не при оружии.

– Никого там нет, мессир, – слышится оклик со стороны площади, и наемники, стоящие кучкой у выхода из подворотни, негромко пересмеиваются.

Стучат негромкие шаги, на стене появляется крупная мужская тень, в которой я узнаю подошедшего Франкетти. Человек в странных очках стоит передо мной в двух шагах еще несколько долгих секунд, потом плавным движением убирает меч в ножны и возвращается к «Зеленым лентам». Он что-то резко говорит Франкетти, тот недовольно бурчит в ответ, но нехотя склоняет голову, и вся сомнительная компания в мгновение ока удаляется во тьму терцианской ночи.

Веккьо громко выдыхает.

– Огненная Дева, Мать Небесная! – запрокинув голову, он обращается с молитвой к Владычице Огня. – Помилуй нас, грешных. Молись о нас и в день кончины нашей…

– Веккьо, – я прерываю его сбивчивый молитвенный лепет, – ты что, знаешь его?

Домовик трясет седой головой.

– Забудь этого человека, Давиде, – просит он горячо, – ты его не видел, и, надеюсь, больше не увидишь.

Если что и способно подстегнуть любопытство, так это разыгравшаяся только что сцена и подобные слова.

– Кто это, Веккьо? – настаиваю я, крепко взяв домовика за плечо. – Кто это был?

Старик только отрывисто выдыхает, снова воздевая глаза к небу, но я настойчиво сжимаю его плечо, и он сдается.

– Капитан Реджино Тоска, командир Солдат Солнца, рыцарь церкви, – говорит он шепотом.

Я не удивлен осведомленностью Веккьо. Домовые живут в своем замкнутом мире хозяйственных забот. Их сообщество очень дружно и скрытно. Все они общаются между собой и многое знают, в том числе о нас, людях.

– Начальник «Гаммадиона»? – переспрашиваю я.

Секретная служба Уники наводит страх на многих в Латии. На магов, на простолюдинов, на волшебных созданий. Веккьо не стоит знать, что у меня есть личные причины не искать встреч с такими, как этот капитан Тоска. В подворотне, как мне кажется, становится необычно холодно. Холод пробирается под мой плащ, проникает под рубашку сквозь суконную безрукавку.

– Это страшный человек, – едва слышно продолжает Веккьо. – Он родственник самого Верховного Иерарха Ромийского Лаврентия. Сын его племянника графа Лукино Тоски.

– Мрачного вдовца?

В моей памяти при этих словах домовика будто раздвигается занавес, открывая картину детских воспоминаний об одном далеком солнечном дне, когда Бенвенуто взял меня в поездку в замок Урбано, родовое поместье семьи Тоска. Перед глазами сквозь дымку лет проступают похожие на трубы серые башни, стрельчатые окна, сад во внутреннем дворе и черный силуэт в одном из дверных проемов, пропитанный непередаваемой печалью. Там было что-то еще, но эта темная скорбная фигура долго потом являлась мне в пугающих снах.

– Ну и семейка эти Тоска! – восклицаю я.

– Не святотатствуй, – Веккьо осуждающе хмурит брови.

– Что-то я не заметил особой святости в этом парне, якшающемся с Франкетти, – ухмыляюсь я. – Да и отец преднебесный тоже не Владыка Грома. Пойдем домой.

– Покуда целы, – вздыхает домовик и, наконец-то, позволяет отобрать у себя тубус с чертежами.

***

Реджино Тоска.

– Никого там нет, мессир, – Франкетти насмешливо ухмыляется, когда я подхожу.

За этой веселостью на его будто топором рубленой грубой роже скрывается досада. Лейтенанту «Зеленых лент» не нравится, что я отдаю ему распоряжения на глазах его людей. Мне безразлично, о чем жужжит эта навозная муха. Она прекрасно знает, что ее могут в любой момент прихлопнуть.

– Вы нашли его? – спрашиваю я, глядя сверху вниз.

Франкетти крупнее, шире в плечах, но среднего роста. Должно быть, когда-то женщины в его роду путались с гномами. Мерзко.

– В таверне, на углу, – Франкетти показывает направление, махнув рукой в сторону площади. – Нам его?

– Конечно, нет, – с нажимом отвечаю я. – Я пойду туда сам. Вам остается покупатель. Он пойдет в таверну на встречу с исполнителем, увидит меня и повернет обратно. Ваши люди пойдут следом. Покупателя не трогать ни под каким видом, он мне нужен. Проследить за ним и сообщить местонахождение мне. Ясно?

– Ага, – Франкетти широко, недобро улыбается, продолжая бравировать на глазах, своих подчиненных; наверное, от такого глупого поведения и происходит название его профессии. – Тока не ясно, мессир Реджино, чё бы вам магов по следу не пустить?

Я снимаю очки, хотя без них мне неуютно, и тоже самым милейшим образом улыбаюсь. «Зеленые ленты» перестают глупо ухмыляться друг другу, Франкетти меняется в лице и не настаивает на том, чтобы услышать ответ на свой вопрос.

Хотя в его словах есть резон. Маги «Гаммадиона» легко взяли бы след, но если покупатель похищенной книги тот, о ком я думаю – то, о чем я думаю, оно увидит мага за милю. Лучше уж пусть решит, если заметит хвост, что тупые громилы-простолюдины преследуют его по ночным улицам с целью ограбления. Так безопаснее и для самих дружков Франкетти, хоть он и не оценит моей доброты.

– Итак, начнем, – говорю я, когда неуместное веселье окончательно затухает, и кладу очки в нагрудный карман куртки. – Надеюсь, ваши люди, Джанлуиджи, способны четко выполнять инструкции.

– Ага, – снова недовольно ворчит Франкетти себе под нос, – все будет исполнено в точности, мессир.

– И еще одно, – добавляю я ласковым голосом, когда мы выходим обратно на площадь, – не мессир, а капитан Тоска.

Спиной я словно бы чувствую какое-то присутствие в темноте подворотни. Но, возможно, Франкетти прав, и то моя обычная подозрительность. Нужно поспешить, события требуют моего скорейшего вмешательства.

***

Обстановка в зале таверны самая благоприятная. В пропитанном запахами спиртного и пота полумраке кто-то увлеченно мутузит кого-то кулаками в проходе между окном и дверью в кухню. На другом конце зала две девицы хохочут на коленях у пары хмельных моряков, потрясая своими прелестями. В середине зала за двумя сдвинутыми столами идет игра в кости. Все заняты своими делами, никто не будет интересоваться моими.

– Там, – шепчет мне один из людей Франкетти, едва заметно указывая в дальний угол, и исчезает на улице.

Человек, которого я ищу, забился в тень, расположившись у стены за самым укромным столом. Парень неопределенно молодого возраста, незапоминающейся плебейской наружности, одетый во что-то темное. Идеальный вор. Он сидит, небрежно развалившись на стуле, но украдкой следит за входной дверью. Когда я подхожу, окидывает меня оценивающим взглядом и на всякий случай тихонько передвигает стул на угол стола, чтобы иметь возможность как можно быстрее вскочить и пуститься наутек.

– Добрый вечер, синьор Николо Понти, – я останавливаюсь напротив, кладу ладони на спинку соседнего стула.

– Вы ошиблись, сударь, – парень отвечает наивной улыбкой, с недоумением хлопает ресницами, – я Дарио Липпи. Теперь.

На мне богатая одежда, ни на стражника, ни на темных дел мастера я не похож, он принял меня за очередного клиента и не видит во мне особой угрозы. Отодвигаю стул и присаживаюсь к столу.

– Приятно познакомиться, – я тоже улыбаюсь, – а я – капитан Реджино Эмилио Тоска, рыцарь триединой церкви, начальник специальной службы святой Уники, также известной как «Гаммадион».

Моя улыбка загадочным образом влияет на поведение собеседников, но мне это только на руку. Новый знакомый продолжает улыбаться, но взгляд его, скользнув по моему лицу, слегка застывает. Он отодвигается, прислоняясь к спинке стула.

– Надо же, какая честь, – в голосе слышна растерянность, – с чего бы «Гаммадиону» вдруг понадобился я?

– Я объясню, синьор Липпи, – на столе между нами стоит кувшин с вином и простецкая глиняная кружка; я наполняю ее и ставлю перед в прошлом Николо, а ныне Дарио. – Времени у меня мало, поэтому буду краток. Мне нужно то, что лежит в вашей сумке, – я указываю на кожаный ремень, перетягивающий грудь парня поверх потертой темно-коричневой куртки, – и вы сейчас мне это отдадите.

– Почему вы так решили? – Дарио делает глоток вина из кружки, это ободряет его и воодушевляет. – У меня есть покупатель на эту вещицу.

– Он не придет, – спокойно возражаю я. – Итак?

Дарио несогласно качает головой.

– Ну знаете, сударь, я итак нажил себе приключений с этим заказом. Чуть не попался из-за одного не в меру смышленого паренька, лишился хорошего побочного дохода. Если я отдам вам то, что вы просите, мой заказчик огорчится.

Он явно намекает, что мне неплохо было бы предложить ему свою цену за украденную вещь. Хоть кто-нибудь понимает, насколько жалко выглядит со стороны наглость и глупость?

– Да, может быть, – соглашаюсь я. – Я предоставляю вам выбор. Решайте, кто, по-вашему, огорчится сильнее, ваш покупатель или я.

Нелепый торг меня забавляет, я усмехаюсь. На мой смех люди реагируют еще острее, чем на улыбку. Дарио-Николо судорожно втягивает последний глоток вина и закашливается.

– Демоны ночные! – бранится Дарио, ерзает на стуле, но, тем не менее, скрипя зубами с досады, вытаскивает из сумки серый холщовый сверток. – Мне не хочется огорчать такого любезного синьора, как вы, капитан. Вот и выходит, что я в сплошном убытке! – он закусывает губу, глядя, как я прячу сверток под плащом, и цедит с ядовитой улыбкой. – Занимательная книжица. Уж не знаю, зачем она была нужна клиенту, но рыцаря церкви картиночки в ней точно развлекут.

– Ты заглядывал внутрь? – уже поднявшись, чтобы уйти, я останавливаюсь и качаю головой. – Очень грустно. Ты сегодня действительно в сплошном убытке, Дарио.

Быстрым движением выхватываю из ножен висящий на поясе тонкий, как иголка, кинжал и прокалываю острием кисть руки парня, все еще держащую пустую кружку.

– Что за… – Дарио изумленно таращит глаза на темно-красную каплю крови, выступившую на коже, вскидывается и хочет вытащить из-за пояса широкий короткий нож в кожаных ножнах, но вдруг теряет способность быстро двигаться и косо заваливается обратно на стул.

Его глаза мутнеют и уже не могут смотреть мне в лицо, взгляд убегает в сторону. Дарио тоскливо мычит, как корова, которой перерезают горло, и роняет голову на стол, словно бы в крайней степени подпития.

– Не волнуйся, яд быстрый, – успокаиваю я, прячу кинжал в рукав и укоризненно покачиваю головой. – Пойми, ничего личного в этом нет. Просто ты не в меру любопытен для хорошего вора и так же не в меру болтлив. Зря. Ты подвел Небесных Родителей, Дарио. Они опечалены.

Когда я выхожу за дверь, ничего в таверне не меняется. Посетители дерутся, пьют, тискаются со шлюхами и проигрываются в кости. Но ни Николо Понти, ни Дарио Липпи среди них уже нет.

***

Колокола неспешно перезваниваются друг с другом, начиная свой распев на востоке, откликаясь на юге, подхватывая песню на севере и на западе. Мелодичный звон плывет в воздухе вместе с чувством благодатного покоя.

Мое кресло, обтянутое красным бархатом, с высокой спинкой, закрытой с боков крыльями, повернуто к окнам. За большими, от пола до потолка, оправленными в золоченый переплет стеклами, открывается панорамный вид на зеркально-блестящие стены из черного мрамора, величественные колонны, серебристые купола. Капелла за капеллой, собор за собором террасами спускаются от Грозового дворца к неприступным базальтовым стенам. Уника – крепость богов на земле.

За зубцами стен в легкой дымке летнего дня виднеются крыши и купола Ромии. Суетливый, хоть и вечный город раскинулся на ярком солнце у подножия божественной твердыни по обоим берегам Лира. Я сморю не за окно, а в стоящее справа от него длинное напольное зеркало терцианской работы. В нем, как на картине с золоченой рамой, виднеется в полный рост величавая фигура в длинных, сияющих белизной одеждах.

Короткие волосы Лаврентия осияны благородной сединой и накрыты круглой шапочкой из белого атласа. Правильных крупных черт уже коснулся возраст, широкий лоб прорезан морщинами, но четкий профиль не уступает в гордости лицам ромийских цезарей на древних монетах. На унианских дукатах он тоже смотрится неплохо.

В детстве я практически не встречался с Иерархом, но видел несколько неплохих портретов Риккардо Тоски, тогда еще одного из верховных жрецов Владыки Грома. Светлые пшеничные волосы, ясные и холодноватые серо-зеленые глаза, точеные скулы, благородная стать. Почти нечеловеческая, почти как у потомка высоких эльфов, о которых сохранились лишь легенды в старинных хрониках.

Лаврентий был красив лет тридцать назад, до моего рождения. Думая об этом, я невольно спрашиваю себя о ней, о Маргарите. Возможно ли, что он нравился ей хоть немного? Возможно ли, что для нее в том, что случилось, все же было немного любви? Хоть совсем немного. А для него была ли любовь, или только одна недостойная похоть? Пустые, ни к чему не ведущие размышления, понапрасну лишающие покоя.

В мои мысли вплетается шелест бумаги и усердный скрип пера. Брат Филиппо, секретарь Иерарха, стоит у эбеновой конторки, старательно записывая под диктовку каждое слово.

– Таким образом, – твердо подытоживает звучный голос, – магия, ниспосланная на планету свыше, есть инструмент богов, призванный отличать избранных и держать в повиновении простой люд и волшебных созданий. Святая церковь не может и не должна допустить, чтобы магия превратилась в самоцель, в игрушку пресыщенных аристократов и гонящихся за наживой купцов. Вера сегодня и впредь должна быть на первом месте в умах и сердцах людей и держать в покорности нелюдей.

Я согласен с каждым словом преднебесного отца, но, тем не менее, чувствую, что размеренный тон и бархатный тембр убаюкивают меня. Затылок мой тяжелеет, и голова сама собой запрокидывается на мягкую спинку кресла. Под умиротворяющий звон колоколов, льющийся снаружи, я задремываю и замечаю, что брат Филиппо собрал бумаги и вышел, лишь тогда, когда рядом слышатся шаги, и лица касается высокая тень.

– Мои скромные мысли усыпили тебя, Тоска? – холодно вопрошает Иерарх, возвышаясь передо мной на светлом фоне окна.

– Преднебесный отец, – я встряхиваю головой и делаю движение, чтобы вскочить на ноги.

– Сиди, – Лаврентий останавливает меня властным жестом и усаживается напротив в другое такое же кресло, стоящее по левую сторону окна; и на священном престоле он не выглядел бы царственнее, – ты выглядишь усталым.

– Две ночи провел в седле, – объясняю я.

– Так было чего ради спешить сюда? – глаза Иерарха довольно вспыхивают, он подается вперед в своем кресле. – Дай же мне взглянуть.

– Единственный экземпляр, сохранившийся на планете.

Я вынимаю из-за пазухи и передаю ему холщовый сверток. В нем темно-коричневый с золотом футляр из плотного картона, в котором спрятана книга. Она оформлена искусно и красиво, но выглядит зачитанной. Сафьяновый переплет слегка потерт на углах, позолота на витиеватом орнаменте облетела.

– Танианское непотребство, – разгневанно хмурится Лаврентий, открыв книгу на середине; она богато иллюстрирована, картинка, на которую смотрит Иерарх, изображает мужчину и женщину за недвусмысленным занятием, но в весьма замысловатой позе.

– На первый взгляд, – тонко усмехаюсь я и протягиваю руку, чтобы получить книгу побратно. – Позвольте, Иерарх, – забрав книгу, я тянусь к маленькой поясной сумке из черной кожи, – применим кое-что из инструментария богов.

Лаврентий приподнимает уголок рта в улыбке, когда я даю понять, что все же слушал его. Я же достаю из сумочки узкую колбу, оправленную в серебристый металл, снабженную плотно пригнанной винтовой крышкой. Внутри светится голубоватым светом порошок, похожий на толченый мел.

Положив книгу на круглый столик, я сыплю на ее переплет щепотку сияющего магией порошка, и вид сафьянового томика тут же меняется. Теперь обложка обтянута темно-лиловым бархатом без каких бы то ни было украшений. Страницы – сплошь пожелтевший от времени пергамент, заполненный строками рукописного текста на древнеромийском. Взяв книгу за корешок, я встряхиваю ее, и остатки магии тают в воздухе белыми искрами.

Лаврентий снова берет томик в руки и листает, вчитываясь.

– То самое, – говорит он немного глухо от скрытого волнения, – речи пророка. Его окаянные предсказания. Ну-ка, поглядим, – он берет желтую страницу за уголок, разглаживает книжный разворот и читает вслух, болезненно морщась. – «Истинно говорю вам, придет время, когда обрушится мир, стоящий на владычестве магов над людьми и созданиями…»

– Не надо, – прошу я, прерывая эти кощунственные слова, – не вашими устами. Позвольте, – я беру книгу в свои руки и продолжаю вместо Лаврентия. – «Мир этот уже на пороге разрушения, и повсюду громче и громче слышны шаги пустоты. Зрячие да увидят, незрячим остается лишь ждать. Истинно говорю вам, мир заклинаний и колдовства рухнет, и его не удержать. Придет новый мир и с ним новый порядок. Имя ему – антимагия». Думаю, здесь еще много такого.

– Бесовская писанина! – Лаврентий в сердцах хлопает себя ладонями по коленям. – Ересь, смущающая нестойкие умы. Там под предсказанием дата стоит, посмотри: 13 мая 666 года. Число безымянного зверя, – с его уст срывается вздох, исполненный непередаваемой досады, – это все дешевые эффекты для толпы. Думаю, хваленый пророк никогда и не существовал. А эти подстрекательские тексты написаны какими-то ушлыми противниками магии и церкви, чтобы вербовать простолюдинов и созданий посулами лучшей жизни. В огонь эту пакость!

Он порывисто вскакивает, оборачиваясь к черному мраморному камину.

– Постойте, – вскакиваю и я, – позвольте забрать. Стоит изучить, как думает враг, чтобы понять его. У меня она будет в сохранности, вы же знаете.

Лаврентий кивает, отворачивается от огня. Принимаю книгу из его рук, прячу ее в чехол, а чехол под куртку.

– Ты очень устало выглядишь, – снова повторяет Иерарх, неодобрительно поводя бровями. – У тебя точно ничего не болит?

– Нет, ничего.

Удивительно, но я не лгу. То, что сидит во мне, не болит. Оно точит изнутри, как червь, вытягивает силы, ослабляет день за днем, но не болит. Выслушав ответ, Лаврентий удовлетворенно кивает.

– Пока можешь быть свободен. Поедешь к себе?

– Нет, вернусь в Терцию. Я не все дела там закончил. Но сначала хочу навестить Леополи, – преклоняю перед ним колено, опускаюсь на ковер. – Благословите, преднебесный отец.

Его суховатая твердая длань небрежно ложится мне на лоб.

– Да пребудет с тобой сила Великих Трех.