Читать книгу Антимагия. Перевернутая амфора - Веда Талагаева - Страница 3

Давиде Френи.

Мученически сдвинув брови, Сандро жует кончик кисти, время от времени сплевывая беличьи волоски, которых, кажется, уже немного осталось в самой кисти и гораздо больше у него во рту. На уровне его глаз вороненой сталью отливает выпуклый панцирь на груди валькирии. Эта часть картины на его совести, и Сандро приложил немало сил к тому, чтобы оттянуть ее завершение до тех пор, пока заказчики, совет купеческой гильдии, не начали высказывать Бенвенуто свое недовольство медленным ходом работы.

Полотно под названием «Владыка Грома с небесной свитой на фоне грозовых облаков» – одна из четырех масштабных картин, которые будут служить украшением зала собраний во дворце дожей во время ежегодного бала гильдии, назначенного на конец лета. Бенвенуто торопит нерадивых помощников с ее завершением, ибо задаток, и очень солидный, за «Владыку Грома» уже получен и потрачен.

Сандро корпит над доспехами огненной воительницы с унылым лицом пилигрима, пустившегося в дальнее, полное лишений паломничество. Симонетта восседает рядом на высоком табурете с волосами, распущенными по плечам. Ее юное лицо и золотисто-рыжие кудри служат образчиком для портрета валькирии.

Ее сестра Фьоретта помогает мне в нужном порядке раскладывать на полу мастерской листы бумаги с чертежами и записями. Почти неделю после нашего с Веккьо неудавшегося похода по кузнечным мастерским я перерабатывал и упрощал свой проект, чтобы по возможности обойтись силами местных, терцианских ремесленников. Я не могу просить учителя отпустить меня в Децию. Я вообще не могу просить его отпустить меня.

– И это будет работать? – Фьоретта щурит бирюзовые глаза под золотистыми ресницами, теребя титульный лист моей работы, лежащий перед ней на полу. – Орни… орнито…

– Орнитоптер, – подсказывает Сандро, с радостью отрываясь от живописных трудов, – махолет. Это уже работает у магов с помощью заклинаний полета.

– И стоит дорого, как все магическое, – замечаю я, – а «Стриж», так называется моя модель, будет работать без магии. Только с помощью научных знаний. Им смогут пользоваться все. Например, ты, Лиза, – я поворачиваюсь к лестнице, у подножия которой стоит смуглая худая девушка с большим носом, та самая приходящая кухарка Бенвенуто. – Когда захочешь, сможешь надеть крылья и полететь в Сарзину, навестить свою бабушку.

– Правда? Мне можно? – недоверчиво удивляется Лиза и смотрит на меня с восхищением, словно я предложил ей стать королевой Дуополя.

– Конечно, – я улыбаюсь. – Есть многие вещи, которые должны быть доступны всем, а не только тем, кто владеет деньгами и магией. Надо только их изобрести. И для этого мне нужен новый, более рациональный подход.

– Ра-цио-наль-ный, – повторяет Лиза с трепетом. – Так учено звучит. Я больше разбираюсь в поджарке из куриных пупков с луком.

Она уходит под лестницу, к ожидающему ее Веккьо, а я возвращаюсь к своим изысканиям. Поднимаюсь на самую верхнюю ступень лестницы, перегибаюсь через перила и свешиваюсь вниз головой. Мне надо увидеть всю картину в целом. Фьоретта ласково улыбается, глядя на меня снизу вверх, стоя на нижней ступеньке лестницы.

– Значит, ты спасаешь мир? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Не думаю, что этот мир можно спасти. Но я верю, что его можно изменить.

– Смотри, – тем временем говорит Сандро Симонетте и пририсовывает валькирии густые черные усы.

– У меня не может быть таких усов! – хохочет юная феечка и сооружает себе сразу усы и бороду из собственных волнистых волос, приложив к лицу длинные пряди. – Сделай хотя бы рыжие.

Фьоретта снисходительно покачивает головой, наблюдая их забавы.

– Некоторые вещи в этом мире изменить невозможно, – констатирует она.

***

Я делаю необходимые пометки, касающиеся изменений конструкции «Стрижа» в своем журнале для записей и едва успеваю собрать чертежи с пола, как Бенвенуто входит в мастерскую. Он не один, сопровождает гостью, облаченную в дорогие шелка палевого цвета и золотистую бархатную симару. В ушах дамы мерцают жемчужные серьги, а в вырезе богатого платья красуется ожерелье с бериллами. Она не юна, но ее зрелая красота услаждает взгляд и распаляет кровь. У нее золотисто-медового цвета волосы, правильный овал лица и молочно-белая кожа, манящие полные губы и пышные формы гармоничных пропорций.

Рука об руку они с Бенвенуто обходят зал мастерской, осматривая представленные здесь творения, законченные и не очень. Учитель рассыпается в любезностях, дама внимает его словам со снисходительной улыбкой. Сандро окончательно забывает о валькирии с ее доспехами и следит за красавицей, разинув рот. Я тоже не свожу глаз. Красоту и богатство вместе встретишь не каждый день.

– А это кто такая? – тянет Фьоретта с ревнивыми нотками в голосе и поправляет прядь волос, выбившуюся из прически.

– Птица высокого полета, – с придыханием отвечает Сандро, поворачиваясь вслед за учителем и золотоволосой синьорой, как подсолнух за солнцем.

– Ты ее знаешь? – удивляется Симонетта, надувшись с таким же ревнивым видом, как ее сестра.

– Видел раз издали, – почувствовав на себе его жгучий взгляд, дама оборачивается, он кланяется ей, склоняясь едва ли не до полу. – Монна Лавиния де Пальмароза, мать князя Федерико из Деции. Она прибыла в гости к дожу, а чего здесь забыла, не знаю.

Держа стопку чертежей под мышкой, я тоже кланяюсь. Симонетта и Фьоретта смиренно опускают глаза и почтительно приседают перед княгиней. Мимолетно встретившись с Сандро глазами, монна Лавиния также мимолетно улыбается его неприкрытым восторгам и снова оборачивается к Бенвенуто, с почтением ожидающему ее внимания.

Формально Деция республика, но на деле вся государственная власть в городе сосредоточена в руках семейства Пальмароза. Формально его главой считается молодой дон Федерико, но, говорят, в действительности его действиями руководит властная мать.

– У меня встал, – шепотом сообщает мне Сандро.

– Как непочтительно в присутствии княгини, – хмыкаю я. – Скажи ему, чтобы вел себя прилично.

– Он просто так не угомонится, – Сандро продолжает пожирать Лавинию взглядом. – Пойду к девкам.

– С каких шишей? – фыркает Фьоретта. – Твоими стараниями нам не заплатят за «Владыку Грома». Учитель еще и оскандалится перед гильдией.

– А причем здесь я? – притворно удивляется Сандро и кивает на Симонетту. – Всё из-за того, что она не сбрила усы!

– Дурак! – обиженно надувается та, отворачиваясь.

Тем временем появляется Веккьо с подносом, на котором высокой гостье подают медовое вино. Лавиния угощается, любуясь гипсовой статуей пастушки с двумя ягнятами, прильнувшими к ее ногам, а Бенвенуто подходит к нашей компании.

– И почему вы снова бездельничаете, синьоры? – вопрошает он, строго сводя брови. – Алессандро Перегрино, валькирия ждет вас. А уважаемые негоцианты и торговцы Терции ждут свою валькирию. Мы должны закончить картину в трехдневный срок.

– С чего такая спешка, маэстро? – удивляется Сандро. – Вроде они согласны ждать еще неделю. Я вообще рассчитывал на восемь дней.

– Обстоятельства изменились, юноша, – смерив его взглядом, Бенвенуто неодобрительно качает головой. – Мы едем в Децию. Меня пригласили ко двору де Пальмароза, но ты, если хочешь, можешь остаться здесь еще дней на восемь.

С этими словами маэстро возвращается к гостье.

– Нет, я согласен прокатиться в Децию, – глядя на монну Лавинию, мелкими глотками пьющую вино из чеканного кубка, Сандро сглатывает. – Но в трехдневный срок! Это невозможно.

– Я помогу тебе закончить, – отвечаю я. – Управимся даже раньше. Особенно, если Симонетта сбреет усы.

Обидевшаяся на Сандро феечка на мои слова весело смеется. Сам Сандро обрадованно трясет мою руку.

– Вот спасибо, друг! Мне эта огненная воительница уже в страшных снах является. Ай! – он втягивает голову в плечи, потому что Симонетта в ответ на это заявление отвешивает ему подзатыльник.

– Я делаю это не для тебя, – смеюсь я, когда Сандро прячется от девушки за моей спиной. – А для себя.

Деция! Мне даже не верится, что все складывается так удачно. Я еще не успел попросить богов о милости, а они уже ответили на мои молитвы. Исполненный благодарности, иду заканчивать картину в их честь.

***

Реджино Тоска.

Охрана замка Нотте знает меня в лицо. При моем появлении стражник нажимает на рычаг в стене, решетка в арочном проходе с лязгом поднимается. Потом другая решетка в следующем проходе, и в следующем, и в следующем, открывая путь в длинный темный коридор, где мои шаги разносятся гулким эхом. Факелы на стенах дрожат и синевато мерцают, когда я прохожу мимо. Воздух пахнет озоном, пропитанный защитной магией, делающей замок-тюрьму неприступным снаружи и изнутри.

Я стучу, прежде чем войти в низенькую, окованную железом дверцу, и отпираю ее своим ключом. Камера со сводчатым низким потолком просторна, как небольшой зал. Она в свое время была построена по особым меркам и обставлена даже с некоторым удобством. В глубине ниша с кованой кроватью и умывальником, отделенная от основного помещения занавеской. Полукруглые окна с крепкими решетками необычно велики для таких помещений, и из них открывается вид Ромии, лежащей в низине за стенами замка.

В центре, под самым куполом потолочного свода, стоит большущий письменный стол со множеством примкнувших к нему приставных шкафчиков и столиков поменьше. На них бумаги и книги, реторты и колбы, песочные часы, гадальные кости и шары.

– А вот и Джино! – хозяин письменного стола улыбается, когда я вхожу, и отрывается от своего занятия – созерцания обгоревшей птичьей лапки, лежащей в белом фаянсовом блюдце.

В большом кожаном кресле с высокой, как у трона спинкой, старый домовик кажется маленьким, словно дитя, хотя его волосы и короткая волнистая борода отливают серебром лунного света. Длиннополая темно-коричневая одежда похожа на жреческую рясу. Сверху на нее накинута подбитая кроличьим мехом безрукавка – защита от тюремной сырости. Почти на всех пальцах маленьких морщинистых ручек серебрятся перстни разной формы и разного магического предназначения. В детстве я любил их разглядывать и даже получил в подарок один с зеленым полированным хризопразом. Помню, перстень сразу же увеличился в размере и стал мне в пору, стоило поднести его к указательному пальцу правой руки. Ношу его до сих пор.

– Здравствуй, Леополи, опять развлекаешься? – я придвигаю к столу еще одно кресло с такой же высокой спинкой и сажусь напротив домовика.

– Очень важная вещь – прогноз погоды. Политической погоды в Латии. Удачно съездил? – глубоко посаженные карие глаза с лучами морщин в уголках глядят на меня с любопытством.

– Вот, взгляни на это, – я достаю из потайного нагрудного кармана куртки футляр с книгой и кладу его на край стола.

Книга снова имеет прежний вид восточного трактата о чувственных наслаждениях. Леополи склоняется над нарядно разрисованным томиком, вставив в правый глаз толстую линзу, оправленную в серебро.

– О, надо же, как интересно, – восхищается он, пролистывая фривольные иллюстрации, снимает с полки одного из приставных шкафчиков колбу с завинчивающейся крышечкой, сыплет магический порошок на книжный переплет; синее сияние разливается по крышке письменного стола, касается морщинистого лица домовика, и книга предстает в подлинном виде. – Я вижу, ты устал. Может, приляжешь?

Леополи показывает на узкую кушетку у окна, обтянутую красной гобеленовой тканью. Она кажется неправдоподобно роскошной в стенах темницы, но я привык к таким вещам в обиталище Леополи.

– Спасибо, – только преклонив голову на изогнутый подлокотник, я понимаю, насколько устал.

Лежу, глядя в темный, выложенный старым камнем потолок, пока Леополи занят изучением книги.

– Как твой отец, граф Лукино? – спрашивает он.

– Надеюсь, хорошо, – отвечаю я. – Последний раз мы виделись зимой на день Рождения Небесного Огня. Мы мало разговариваем, но быстро устаем друг от друга. Так что скажешь о книге?

– Ей не одна сотня лет, – с уважением поглаживая пергаментные страницы, отвечает Леополи. – Думаю, она подлинная.

– Хочешь сказать, – при этих словах я поворачиваю голову к письменному столу, – пророк существовал?

– Возможно, – Леополи неопределенно улыбается, шелестя страницами, – и, возможно, существует поныне, – его улыбка постепенно гаснет, когда взгляд углубляется в изучение моего лица. – Ты принимаешь мой настой, Джино?

– Да, конечно, – сдержано отвечаю я. – Он укрепляет.

– Но не сильно-то помогает, – замечает домовик, с пониманием покачивая головой.

– Тут ничего не поделаешь, – он, наверное, единственный, кого не пугает моя улыбка, и я улыбаюсь. – По крайней мере до тех пор, пока ты не поймешь, что с этим можно поделать.

– Тебе нужно больше есть и отдыхать, – мягким тоном, каким увещевают ребенка, молвит Леополи. – Проводить время дома, а не в разъездах.

– И оказаться запертым в четырех стенах, как граф? – возражаю я. – После того, как Маргарита, как она… Он практически не выходит за порог замка. Не удивлюсь, если соседи уже позабыли, как он выглядит.

Какое-то время мы молчим. Я снова разглядываю трещины на потолочной кладке, Леополи, вдумчиво сдвинув брови, проглядывает книгу.

– Думаю, ты заберешь ее с собой, чтобы самому изучить, – наконец, говорит старик. – А еще что-то забавное ты привез?

– Нет, но я велел принести тебе свежих персиков. Их скоро доставят, – я поднимаюсь с кушетки, хотя вставать не хочется. – Боюсь, что мне уже пора.

– Жалко, – замечает Леополи, стряхивает с книги магию, чтобы снова спрятать ее суть от посторонних глаз, убирает в чехол и возвращает мне. – Вытянешь карту напоследок?

– Я и так все знаю, – замечаю я, но чтобы сделать ему приятное, подхожу к приставному столику, где лежит колода танианских гадальных карт, и вынимаю из нее одну. – Веретено. И?

– Путешествие, сопряженное с трудами и опасностью, – отвечает домовик, разглядывая рисунок на картонном прямоугольнике.

– Я же говорил, это не новость, – усмехаюсь я. – Еще тянуть?

– Увидишь, вторая тебя удивит, – он кивает головой, и я достаю еще одну.

– Амфора, – поглядев, сообщаю я. – Перевернутая.

– Погоня за исполнением желаний, – улыбка на губах Леополи становится вкрадчивой, – несбыточных желаний.

– Нет таковых, – спокойно возражаю я. – Я умею отличать неопределенные грезы от осуществимых амбиций. И всегда получаю, что хочу.

– Ну, тогда, – Леополи улыбается еще вкрадчивее, – возьми еще вот это.

Он открывает дверцу шкафа и протягивает мне овальную флягу, обтянутую воловьей кожей.

– Здесь концентрация больше. Должно действовать эффективнее. И спасибо за персики, Джино. Только ты знаешь, где можно купить сладкие и мягкие, как я люблю.

– Это тебе спасибо за очки, – возражаю я, пристегивая флягу к поясу.

– Они помогают? – радостно оживляется Леополи.

– Очень даже, – улыбаюсь я.

Леополи снова не пугается и широко, довольно улыбается в ответ.

***

В том, что уезжать из Терции мне не следовало, я убеждаюсь сразу же по возвращении. Я сократил обратную дорогу, использовав для скоростного перемещения переходной портал, ведущий напрямик из Ромии в терцианское предместье. Поскольку я маг седьмой ступени, создание портала не является для меня сложной задачей. Другое дело, что эта манипуляция израсходовала порядочное количество магической энергии из запасов хранилища Уники. Лаврентий вряд ли одобрит такую расточительность, когда узнает, но, как оказалось, спешил я не зря.

– Демон меня задери, если я понимаю, что тут произошло, – бубнит Франкетти, хмуро глядя себе под ноги. – Торини и Лука мои лучшие бойцы. Были…

Мы стоим на пороге маленькой квартирки на первом этаже дома, фасад которого выходит на один из боковых каналов, отходящих от Магна-канале. Домишко старый с перекошенными ставнями на окнах и облупившейся желтой краской на стенах, а канал затхлый и такой узкий, что можно запросто заглянуть в окна дома на другой его стороне.

Входная дверь квартиры, занимающей два этажа, болтается на одной только верхней петле, с тихим скрипом покачиваясь на сквозняке. Внутри, предположительно, страшный беспорядок, поскольку в дверном проеме виднеются разбросанные по полу вещи, опрокинутые стулья, перебитая посуда. Но, оказывается, что это лишь малая часть весьма неприглядной картины.

– Не советую входить, капитан, – зловеще ухмыляется Франкетти, когда я поднимаюсь по лестнице в три ступени, но следует за мной в комнаты.

Двое подручных Франкетти остаются стеречь снаружи, явно не горя желанием пойти за своим лейтенантом в дом.

На первом этаже, в квадратной комнате с низким потолком и тремя окнами, исполняющей роль гостиной, стены и пол залиты кровью. Диван у стены, ковер на полу, дверцы массивного резного буфета – всё в свежих подтеках и пятнах. Брызги виднеются и на потолке, словно кровь била фонтаном. Вся неновая, поношенная обстановка гостиной буквально искромсана, словно диванные подушки, обивку кресел, гардины, болтающиеся на вырванных из стены карнизах, остервенело вспарывали острым ножом.

Потертый паркет на полу у среднего окна скользкий от крови и мясных ошметков, в которых при пристальном рассмотрении угадываются куски человеческой плоти вперемешку с обрывками одежды. Их кромсали так же яростно, как мебель. Запах в комнате, несмотря на то, что все три окна распахнуты, стоит тяжелый, как на бойне. Прижимаю к лицу носовой платок. Франкетти при виде белого батиста и кружев презрительно кривится, но сам тут же утыкается носом в обшлаг рукава своей кожаной куртки. Его глаза, обегающие взглядом кровавые останки, полны ужаса и гнева, но мне его не жаль.

– Зачем ваши люди, ваши, как вы утверждаете, лучшие люди пошли в дом? – вопрошаю я холодно. – Вы уверяли меня, синьор Франкетти, что они способны четко исполнять указания. Им внятно было сказано: не подходить близко к объекту наблюдения. Вычислить место его нахождения – это место и уведомить меня. Что непонятно?

Последнюю фразу я почти кричу. Франкетти скрипит зубами, виновато пряча глаза.

– Все непонятно, – выдавливает он из себя. – Они должны были поступить так, как было сказано вами, мессир. Я не знаю, почему они вошли в квартиру. Я не понимаю!

Лейтенант «Зеленых лент» явно потрясен и выглядит жалко. Оставив его скрипеть зубами и смаргивать злые слезы в дверном проеме, я вхожу в комнату. Стараясь не запачкать сапоги в кровавой каше, обхожу гостиную по кругу, внимательно приглядываюсь. Окружающий меня хаос оставляет ощущение, будто в комнате на миг вырвалась из-под контроля некая чудовищная сила. И этого краткого мига безудержной ярости хватило, чтобы разнести все вокруг и уничтожить людей, так некстати оказавшихся поблизости.

Магия? Если она и была здесь использована, ее присутствие уже выветрилось. Я не могу уловить в резком солоновато-медном запахе крови тонкое веяние разразившейся грозы. То ли это, о чем я думаю? Подтверждение догадке я нахожу у окна, там, где по полу разбросаны останки тел двух лучших брави лейтенанта Франкетти.

На подоконнике, подрагивая на ветру, лежит придавленное осколками цветочного горшка перо. Длинное, серое, по форме напоминающее кривую урманскую саблю. Поднимаю его, смотрю на него сквозь очки, подаренные Леополи. Холодное серебристое сияние перетекает с серого оперения на мои пальцы. К горлу подкатывает отвращение, но я перебарываю его и убираю перо за пазуху, пока моими изысканиями не заинтересовался Франкетти. Я чувствую его взгляд, сверлящий спину, тяжелый и неприязненный.

– Больше ни вам, ни мне здесь делать нечего, – говорю я, поворачиваясь. – Мой вам совет, синьор Франкетти: забудьте обо всем, что видели. Это единственное, что вы можете сделать в данной ситуации.

– Забыть? – вопрошает главарь «Зеленых лент» сквозь зубы. – У Луки остались дети!

– Очень опрометчиво для человека его профессии, – замечаю я.

В громком вздохе, которым отвечает Франкетти, угадывается сдержанное яростное рычание. Очень мелодраматично. Кто бы мог ожидать от командира убийц таких пылких переживаний?

– Святая церковь в вашем лице не до конца расплатилась с нами, – касаясь меркантильных вопросов оплаты, Франкетти брезгливо морщится; он привык внушать страх и легко получать желаемое; необходимость торговаться кажется ему унизительной.

– Вы намекаете, что у святой церкви плохая память? – я отстегиваю от пояса кошелек, в котором лежит оставшаяся часть денег, причитающихся «Зеленым лентам», и бросаю его на пол. – Не советую даже шутить так. У святой триединой церкви память очень хорошая.

Кошелек – туго набитый серебряными монетами кожаный мешочек – со звоном падает на окровавленный ковер. Гордость Франкетти задета моим жестом, на что мне, разумеется, наплевать. Делать мне здесь больше нечего, я иду к выходу. Он же, постояв несколько секунд с разгневанным видом, вынужден поднять-таки лежащие на полу деньги.

– Вы мне должны, капитан Тоска, – заявляет Франкетти, сунув кошелек в поясную сумку. – И дело не в деньгах. Это вы втравили «Зеленые ленты» во всю эту бесовщину. Из-за вас погибли мои люди. Учтите, я это хорошо запомнил.

– Угрожать мне довольно глупо, – замечаю я на прощание.

– Это так, – с тяжелым вздохом вынужденно признает Франкетти, испепеляя меня взглядом, – я и не пытаюсь. Просто хочу, чтобы вы знали. «Зеленые ленты» больше не имеют с вами дел ни за какие деньги. Впредь ищите пушечное мясо в другом месте. Вы и ваши боги.

Его детская обида меня только смешит. Ни угрозы, ни гнев Франкетти мне не страшны.

– Если бы ваши подчиненные правильно исполнили приказ, вам не пришлось бы говорить то, о чем вы пожалеете, Джанлуиджи, – замечаю я уже в дверях.

– Для вас – синьор Франкетти, – отрубает он.

Обернувшись к нему, я равнодушно пожимаю плечами и замечаю на стене над камином надпись, которую не видел раньше. Она сделана магической субстанцией, невидимой обычным взором. На мне до сих пор очки, поэтому теперь я вижу крупные буквы, написанные каллиграфическим почерком: «Здравствуй, Джино».

К горлу снова подступает тошнота, я, должно быть, меняюсь в лице, потому что Франкетти оборачивается к камину и с недоумением смотрит на стену. Пока гномий полукровка таращит глаза, я выхожу, спеша покинуть этот оскверненный дом. Придется еще раз воспользоваться магией, взятой из хранилища Уники, для срочной связи с Иерархом. Я должен предупредить Лаврентия. Они вернулись.

***

– Эти скверные твари вновь объявились не к добру, – с отвращением произносит Иерарх, выслушав мой рассказ. – На чьей теперь они стороне?

– Не на нашей – это точно, – замечаю я. – События ясно показывают, что подручные Просперо ищут Родник. Нападение на людей Франкетти, исполнявших мой приказ, дает понять, что их интересы пересекаются с нашими. Я прикажу всем магам «Гаммадиона» в Терции быть настороже и не ввязываться в открытое противостояние. Оно отняло бы слишком много сил. Возможно, мне удастся выйти на контакт, вступить в переговоры и прояснить, каковы намерения Просперо и кому он служит.

Я сижу в раздолбанном кресле-качалке в своей комнате на втором этаже постоялого двора, затерянного в закоулках около площади Солнечного Льва. Я привык к ночлегу в случайных местах, и это место не хуже других, на одну ночь вполне сойдет. Передо мной искрится синеватым светом магический экран. В его зыбком квадрате Иерарх сидит напротив меня в красном кресле с высокой крылатой спинкой, освещенный лишь слабым светом свечи. У себя в Грозовом дворце Лаврентий видит мое лицо в хрустальном шаре.

– Я хочу, чтобы ты уехал из Терции, как можно скорее, – твердо произносит он. – Не удивлюсь, если Просперо и его приспешники заинтересованы в твоей смерти.

– Я не могу сейчас же уехать, – скупое проявление заботы неожиданно; я отвожу взгляд, стараясь не выдать, насколько оно приятно мне. – Возникло небольшое дело на завтра. Но я буду осторожен и наложу на комнату защитные заклинания, если мне будет позволено потратить остаток субстанции, которую я с собой взял.

– Разумеется, – безоговорочно подтверждает Лаврентий; у меня в груди теплеет, – щли вести сразу же, если что-то еще случится.

Экран дрожит и гаснет. Я снова чувствую слабость и тянусь к поясу, к висящей на нем фляге, которую дал мне Леополи.

***

Я уехал бы из Терции тем же вечером, если бы не Даниэле Конти, банкир Верховного Иерарха. Днем, накануне посещения злополучного дома, где убили людей Франкетти, я имел неосторожность столкнуться на улице с портшезом супруги синьора Конти, мадонны Леноры, и вынужден был принять приглашение на обед в их богатый городской дом. Отказаться, увы, не было никакой возможности. Как родственник преднебесного отца, я должен был своим визитом потешить самолюбие знатного терцианского горожанина, от которого зависят финансы Лаврентия.

И вот теперь я сижу на скучнейшем обеде, с любезным видом улыбаюсь самому Конти, его пухлой круглолицей и недалекой жене, их худосочной племяннице Фелиции и делаю вид, что полностью доволен обществом хозяев и трапезой. Пышный стол, который должен произвести впечатление на такого высокого гостя, как я, изобилует жирными мясными блюдами, вид и запах коих заставляют сжиматься мой желудок, привыкший к умеренной пище.

Рыцарю церкви не подобает предаваться излишествам, и я лениво отрезаю ножом малюсенькие ломтики от большого куска жареной телятины, покоящегося на моей тарелке, притворяясь, что увлечен беседой. Откинувшись на спинку стула, я прикрываю глаза очками, чтобы скрыть тоскливое выражение во взгляде, и заодно любуюсь переливами магической энергии, пронизывающими трапезный зал дома Конти.

Синьор Даниэле воображает себя меценатом, покровителем искусств и ценителем живописи. Стены его трапезной украшают многочисленные картины в тяжелых позолоченных рамах. Некоторые из них действительно заслуживают внимания. Другие сомнительны. Но все они сияют отблесками субстанции, которую художники подмешивали в краски. В воздухе, не смотря на духоту летнего дня, витает магический озоновый запах, что отвлекает меня от насыщенных запахов еды и приторного аромата духов монны Леноры.

В мерцающем ряду картин я вдруг замечаю черное пятно в резной золотой рамке. С удивлением снимаю очки и вижу совершенство. Совершенство цвета, техники, композиции, и все это без какой-либо магии, только кисть, краски и талант. Я выпрямляюсь на стуле, чтобы лучше видеть. На противоположной стене висит квадратный холст небольшого размера – поясной портрет женщины, молодой и белокурой.

Она вряд ли по-настоящему красива, но столь явно мнит себя таковой, что никто бы не осмелился возразить этой ликующей самоуверенности. Ее большие серо-зеленые глаза сияют из-под густых ресниц, высокие скулы и округлые щеки свежи, как розы. Как лепестки этих же цветов рдеют полные уста, приоткрытые в легкой полуулыбке. Несомненно, сурьма, белила и румяна помогли ее лицу сиять свежестью, но даму это ничуть не портит. Художник удивительно передал ее характер – с легкой ноткой иронии, но восхищаясь при этом ее красотой и позволяя зрителю разглядеть во взгляде живой, проницательный ум. Они были любовниками.

Платье дамы поражает роскошью. Огненного цвета бархат с золотым шитьем, вырез открывает верх пышной груди и жемчуга на лебяжьей шее, округлые руки в золотых перстнях сложены на коленях. Правая держит заточенное павлинье перо, кончик которого испачкан в чернилах. На столе рядом с дамой свиток с начертанными стихами, а в глубине на серебряном блюде стопкой лежат дукаты. Прозрачный намек.

– Восхитительный портрет, – говорю я синьору Даниэле, когда он с удивлением оборачивается к стене, перехватив мой взгляд.

На портрете, словно бы просвечивает душа женщины такая, как она есть. Это столь правдоподобно, что даже пугает.

– Подарок в знак признательности за благотворительную помощь городскому приюту для больных и нищих, – ценитель прекрасного расплывается в улыбке. – Обычно я не приемлю благодарности, корысть в богоугодных делах мне чужда, но граф Фроло, который подарил мне портрет, знает, что перед произведениями искусства я устоять не могу. На картине изображена синьора Джулия Витти.

Имя мне знакомо.

– Куртизанка, – я морщусь.

– Поэтесса, – возражает Конти, бросив немного смущенный взгляд на жену и племянницу.

– Да, это так поэтично – развлекать богатых сластолюбцев за большие деньги, – замечаю я себе под нос, но Конти слышит и краснеет. – Удивительно. А кто же автор?

– Полотно принадлежит кисти самого Бенвенуто Донни, – хвастливо сообщает Конти, – маэстро писал его четыре года назад по заказу графа Фроло, когда синьора Джулия пользовалась его особой дружбой и покровительством. В то время Бенвенуто в очередной раз посетил наш город. Обычно он редко где задерживается надолго, но Терции повезло, не так давно маэстро снова побывал здесь уже в третий раз.

– Побывал? – переспрашиваю я, не сводя глаз с портрета, ибо от меня не ускользнуло прошедшее время в рассказе хозяина дома.

– Синьор Донни больше года жил в доме на пьяцца Флора, но не далее как позавчера отбыл в Децию по приглашению княгини де Пальмароза, – объясняет Конти. – Увы, Деция опять перехватила очередного гения у нашей республики.

– Сожалею, – рассеянно отвечаю я.

Обед окончательно перестает быть интересным для меня. Мои мысли поглощены портретом Джулии Витти. И художником, который его написал. Бенвенуто Донни. Как-то, когда мне было двенадцать, он приезжал в замок Урбано. Граф пригласил его расписывать домашнюю капеллу. Мне казалось, я видел его картины десятки раз, когда был ребенком, и они всегда светились магией, как работы других авторов. И вдруг такое.

Оказывается, Донни тот, кто мне нужен. Тот, кого я давно ищу. И он уехал в Децию, город, куда вскорости лежит и мой путь. При мысли об этом я торжествующе улыбаюсь. Разве это не промысел богов?

***

Давиде Френи.

Людная и суетливая Деция, город, в котором Бенвенуто родился и провел юность, богатая и процветающая благодаря ткачеству торговая республика. Лучшие сукна из арвилонской шерсти, яркую пряжу и цветной лен сплавляют на баржах вниз по реке, к кораблям, ждущим в порту Тармы, чтобы отправиться морем в дальние края с грузом, который вернется обратно звонкой монетой. Славный ремеслами, любопытный к наукам, благосклонный к искусствам город встречает наше появление улыбкой теплого летнего утра.

Наш закрытый дорожный экипаж останавливается на пьяцца Альба в девятом часу утра. Я первым выпрыгиваю на выложенную красным гранитом мостовую и подаю одну руку учителю, вторую Фьоретте. Сандро со смехом подхватывает на руки и ставит на землю Симонетту. Вторая дорожная повозка с нашим багажом останавливается рядом, из нее слышится ворчание Веккьо. Старик страшно зол: домовики не любят подолгу находиться вне жилища или покидать его на значительный срок. С таким хозяином, как Бенвенуто, ему приходится часто так поступать, меняя один дом и город на другой, и каждый раз он бранится и ворчит.

В отличие от настроения нашего домоправителя, погода и Деция прекрасны. Солнце льется с чистых небес на широкие площади, прямые каменные мосты над Нидой, красные черепичные крыши домов. На мощные квадратные башни Дворца Воспоминаний, возвышающиеся над пьяцца Альба и всем городом, и на золоченый купол собора Владычицы Огня. А еще на шум, гам, толкотню на улицах.

С севера Децию обнимают пышные сады, разбитые вокруг стен виллы Розетта, загородного особняка семьи Пальмароза. Фруктовые деревья, живые изгороди, цветники, увитые плющом беседки видны с каменной террасы Дворца Воспоминаний, на которую мы под предводительством Бенвенуто поднимаемся к ожидающему нас управителю княгини Лавинии. Он домовик, как и Веккьо, но средних лет, вальяжного вида и в пышном одеянии, достойном управителя какого-нибудь королевского замка. Веккьо, внизу на площади занятый выгрузкой багажа, оглядывает важного собрата с ревнивой настороженностью. Тот же мановением пухлой руки направляет на помощь старому домовику троих слуг-людей.

– Маэстро Донни, – когда мы, преодолев десять каменных ступеней, оказываемся рядом с ним на террасе, княжеский управитель низко кланяется. – Я – Канио. Приветствую вас в Деции от имени семьи де Пальмароза и особенно моей госпожи княгини Лавинии. Она ждет вас, когда вы разместитесь. До моей госпожи дошло, что вы еще не подыскали себе достойное жилье в городе. До тех пор княгиня приглашает вас воспользоваться гостеприимством Дворца Воспоминаний. Прошу за мной.

В своих длинных одеждах он чинно семенит, показывая дорогу во внутренние покои. Симонетта и Фьоретта оживленно переглядываются.

– Мы будем жить здесь! – восклицает Симонетта, всплескивая руками. – Никогда еще мы не жили в таком богатом палаццо.

– В двух шагах от такой красивой дамы, – мечтательно тянет Сандро.

– И ее сына, князя, правителя города, – язвительно добавляет Симонетта, – который живенько тебе что-нибудь отмахнет мечом, если ты будет непочтителен с его матушкой.

– Я сама почтительность, – начинает Сандро, но Бенвенуто оборачивается и одаривает всех нас строгим взглядом.

– Ну-ка, цыц! – говорит он сердито. – Не мечтайте, мы скоро упорхнем из этой золотой клетки, как только подыщем удобный дом в городе. А до тех пор ведите себя прилично и не позорьте меня перед князьями.

С серьезными лицами, послушно опустив головы, мы киваем в ответ на строгое замечание учителя. Симонетта и Сандро переглядываются и тихонько хихикают, стоит Бенвенуто отвернуться. Я же достаю из кармана и кручу в пальцах листок бумаги, который перед отъездом из Терции дал мне Фабио Натале, кузнец из ремесленного квартала. На нем Фабио записал имя мастера, к которому посоветовал обратиться в Деции, чтобы заказать детали для улучшенной модели «Стрижа».

– Он умеет работать без субстанции, хотя сам он из созданий, – сказал мне Фабио. – Вас, я знаю, такие мелочи не смущают, так что с ним вы найдете общий язык.

– Это ведь эльфийское имя? – поглядев на бумажку в моей ладони, спрашивает Фьоретта,. – Доротео Белаква.

***

Реджино Тоска.

Над Децией расстилается плат звездного неба. Улицы и площади уже обезлюдели, только слышна перекличка ночной стражи. Внутренний двор Дворца Воспоминаний затемнен. Лишь по углам стен в железных креплениях горят факелы, распространяя блеклый синеватый свет. Он не рассеивает темноту, факелы – иллюзия, охранные заклинания от тех, кто может попытаться среди ночи проникнуть в палаццо.

Но одно окно на третьем этаже, там, где находятся спальни, приоткрыто специально для меня. Защитное заклинание снято и витая кованая решетка отомкнута. Прокравшись в темноте вдоль стены, я взбираюсь по плющу, увившему деревянную опору вокруг окна, и, держась в тени, заглядываю в комнату из-за занавесок. В случае опасности я готов взобраться выше и уйти по крыше, но комната выглядит мирно.

На камине горят свечи в бронзовых шандалах. Отбивают время старинные часы. В глубине виднеется кровать под бархатным бирюзовым балдахином. Прямо напротив окна у туалетного столика перед овальным зеркалом сидит монна Лавиния, расчесывая частым гребнем свои великолепные волосы. Тяжелые пряди цвета липового меда плавно стекают на плечи и спину. Княгиня одета лишь в свободную жемчужно-серую накидку поверх обшитой кружевом белой сорочки, что не удивительно, ведь час уже поздний.

Я спускаюсь с подоконника и подхожу к даме сзади. Моих шагов не слышно на мягком восточном ковре, но княгиня де Пальмароза видит меня в своем зеркале.

– Вы крадетесь, как убийца, Тоска, – тонко усмехается она, откладывая гребень. – А если бы я испугалась и кликнула помощь? За дверями в коридоре стража.

– Что ж, я в вашей власти, госпожа, – развожу руками и опускаюсь на колени перед ее креслом.

В этой комнате я впервые. Уже какое-то время мы видимся с княгиней на нейтральной территории, но далеко эти встречи не заходят. То, что происходит между нами, можно охарактеризовать как смелый флирт. Жгучие взгляды, как бы случайные соприкосновения пальцев, двусмысленная игра словами, улыбки украдкой под носом у ее знакомых или родни. Но это не любовь, нет. Каждый из нас, поддерживая игру, преследует свои цели. Заигрывая со мной, Лавиния пытается исподволь выведать, имеет ли святая триединая церковь отношение к смерти единственного мужчины, который ей небезразличен. Ее супруг, князь Андреа де Пальмароза, был убит почти десять лет назад неизвестными лицами, и до сих пор его гибель окутана тайной. Княгиня думает, что от меня она узнает, приложила ли Уника руку к этой трагедии.

Мне же нужен доступ в палаццо, где я когда-то побывал ребенком и куда снова имею необходимость вернуться. Сегодня я его получу, но, скорее всего, мне придется сделать наши с Лавинией отношения более конкретными. Уклоняться долее уже просто невежливо по отношению к даме.

Я стою на коленях перед княгиней, глядя на нее снизу вверх. Думаю, это как раз то, что ей нравится. Она склоняется ближе и кончиками холеных белых пальцев отводит волосы с моего лба.

– Эту челку надо обрезать, – с улыбкой сообщает Лавиния. – Нельзя прятать такие глаза. Между прочим, вы отчаянный, Реджино. Я знала, что это так, но все же опасалась, что стража Федерико вас поймает.

– Я бы не стал рисковать вашей репутацией, – уверяю я, позволяя ей ерошить свои волосы. – Я осторожен и помню расположение комнат с тех пор, как приезжал сюда еще при жизни вашего тестя, дона Карло. Как раз тогда, когда мессир Амброзио испытывал свои новые мушкеты с магическим порохом. Я хорошо помню тот день.

– Ах, дон Карло, – вздыхает Лавиния, покачивая головой. – Сколько же вам было тогда лет?

– Пять, наверное, – улыбаюсь я.

– Ни за что не скажу, сколько лет было мне! – Лавиния игриво воздевает свои глубокие глаза к потолку.

– Это неважно, – многозначительно замечаю я.

Ее пальцы мягко скользят по моему лицу, очерчивая подбородок, потом она замечает на моей правой руке, под рукавом куртки, серебряный браслет. Широкий, покрытый чеканным узором, плотно прилегающий к коже.

– Вы никогда его не снимаете, я заметила, – Лавиния касается моего запястья. – Подарок? – застигнутый врасплох, я отвожу взгляд, и она понимающе усмехается. – От женщины?

Я невольно мрачнею, когда разговор так неожиданно касается этого предмета, и Лавиния делает неправильные выводы.

– Она разбила вам сердце. Как так можно? – ласково мурлычет она и поглаживает мою щеку. – А имя у нее есть?

– Катерина, – отвечаю я хриплым шепотом, глядя в сторону.

Холодок пробегает по комнате при звуках этого имени, и свечи на камине мигают. Но княгиня не замечает этого, ее глаза мерцают как звезды и призывно затуманиваются. Я опять чувствую усталость, похожую на внезапно наступившую старость, и готов сдаться. Сдаться и пустоте внутри себя, и этой красивой женщине с манящей улыбкой и благоухающей жемчужно-белой кожей. «Сейчас или никогда», – говорю я себе, кладу ладони на округлые колени, сминая тонкое полотно сорочки, и наклоняюсь к Лавинии.

Я чувствую тепло ее тела, душистое дыхание. Наши лица сближаются, но губы не успевают соприкоснуться. Где-то далеко в глубине дома, в скопище парадных зал, коридоров и комнат, появляется и нарастает шум. Тревожный грохот мебели, возгласы и, кажется, звон оружия. Княгиня бледнеет и откидывается на спинку кресла. Я вскакиваю на ноги. В дверь спальни стучат.