Читать книгу Степь отпоёт (сборник) - Велимир Хлебников - Страница 206

«Пане! Вольны вы

Меня пленить блестящим разговором,

Умом находчивым и спорым,

В котором всё – днепровская струя

И широко-синие заливы,

Но знайте! Я

Если и слыву всех польских дев резвей

В мазурке, пляске нежной,

В одежде панны белоснежной,

То знайте, нет меня трезвей,

Когда я имею дело с делом;

Я спорю с старцем поседелым».

Смотрит ласково, прищурясь, и добавляет:

«Я не обещаю и не обольщаю,

Но, юноша, заключите свои самые пылкие желанья

В самую ужасную темницу:

Пока я не московская царица,

Я говорю вам: до свиданья!»

Ей покоренный юноша ей смотрит вслед

И хочет самому чуть слышный дать ответ:

«Панна!

В моих желаньях нет обмана!»

Она уходит и платьем белым чуть белеет.

Он замысел упорный в мечтах своих лелеет.

«Панны! Вы носитесь

[На шеях в вас влюбленных паничей],

А после жизнью хладной коситесь,

И жребий радости ничей.

Добро!

И я предстану пред тобой,

Моих желаний страстною рабой,

Одет в венок, багрец и серебро».

И вечером того же дня,

Когда средь братин и медов,

Высоких кубков и рогов

Собралась братья и родня

Обречь часы вечерней лени,

Марина села на колени

К отцу. Под звуки трубачей,

Дворни, шутов и скрипачей

Рукой седины обнимает

И пиру радостно внимает.

Вся раскрасневшись, дочь прильнула

К усов отцовских седине

И, в шуме став с ним наедине,

Шепнула:

«Тату! Тату! Я буду русская царица!»

Не верит и смеется,

И смотрит ласково на дочку,

И тянет старый мед,

И шепчет: «Мне сдается,

Тебя никто сегодня не поймет!»

По-прежнему других спокойны лица.

Урсула смотрит просто, кротко

На них двоих и снова быстрою иголкой,

Проворной, быстрою и колкой,

На шелке «Вишневецкий» имя шьет

Кругом шелкового цветочка.

Меж тем дворовые девицы

Поют про сельские забавы,

Трудясь над вычурным нарядом

Под взором быстрым Станислава,

Ему отвечая украдкой пылким взглядом.

А Мнишек временем вечерним,

К словам прислушиваясь дочерним,

Как и что ему лепечет,

Ей отвечает: «То знает чет и нечет,

В твоих словах рассудка нет».

Таков был Мнишка дочери ответ.

Сечь Запорожская (так сопка извергает

Кумир с протянутой рукой)

Так самозванцев посылает,

Дрожи, соседних стран покой!

Соседних стран покой, дрожи,

Престол, как путник перед ударом молнии, бежи.

Сквозь степи, царства и секиры

Летят восстания кумиры.

И звонким гулом оглашает

Его паденье ту страну,

Куда посол сей упадает,

Куда несет и смуту и войну

Его пылающий полет.

В старинном дереве свичадо,

Дар князя польского Сапеги,

Невест-прабабушек отрада,

Свидетель ласк усталой неги,

Залогов быстроглазых ребятишек, –

Кого ты не было услада,

Кого не заключало в свои бреги!

Пред ним стоит Марина Мнишек.

Две стройные руки

С пухом подмышек

Блестят, сияньем окруженные,

В стекле прекрасном отраженные,

Блестят над кружевом рукавным.

С усмешкой полуважной, полузабавной

Девица думает о доле самодержавной.

Блошанку дева с плеч спускает

И тушит бледную свечу.

И слабо дышит, засыпает,

Доступна лунному лучу

Золотокудрой головой

И прочь простертою рукой

Под изогнутой простыней.

Зарница пышет. Завтра вёдро.

А мимо окон ходит бодро

Ее помолвленный жених,

Костер вечерних дум своих.

От тополей упали тени,

Как черно-синие ступени.

Лунным светом серебрим,

Ходит юноша по ним,

Темной скорбию томим.

И мыслит: «Я ей не ровесник

Моей породой и судьбой.

Военный жребий: ты – кудесник!

Мой меч за царственный разбой!»

Много благородства и упрямки

В Сапеги старом замке.

В озерах нежатся станицы

Белокрылых лебедей.

И стерегут пруд, как ресницы –

Широко раскрытые зеницы,

Стада кумирные людей.

Там камень с изображением борьбы,

С [движением] протянутой руки

Смотрел на темные дубы,

За голубые тростники.

Уж замысел кровавый

Стал одеваться новой плотью.

Уж самозванец мнит себя с державой,

Красуясь в призрачной милоти.

«Карает провиденье дерзость. Что же?

Возмездьем страшным горделивый,

Я оценю за плаху ложе,

И под мечом судьбы красивый.

А вы, толпа седых бояр! –

С поклоном низким в пыли серой

Вы обопретесь на ладони,

Когда любима мной без меры

Займет престол, молясь Мадонне.

Я буду, может быть, убит,

Исчезнет имя с самих плит,

Убит в дворце великолепном…

Убийцей, раньше раболепным.

У водопада, где божок

С речным конем затеял ссору,

Ты снимала сапожок,

Одевала ножку скоро.

И от взгляда скрывалась за тенью березы…

Пускай гудят колокола,

Когда [девические] грезы

Станут военные дела.

Сему свидетель провидение!»

Порой его давит виденье:

Косматый конь с брадою мужа,

Рысью каменно-гулкой,

Стуча копытом по каменным плитам,

Протягивал руку,

Чтобы прогулкой

Рассеять их скуку.

И мчался после бело-пегий

(Кругами расходилась лужа)

Из тополевого сада Сапеги.

Так на досуге пламенея,

В своем решенье каменея,

Он ходит, строг и нелюдим,

Сам-друг с желанием своим.

Стоила ночь. Как полководцы,

Стояли тихо тополя.

Смотрели в синие колодцы

Звезды, лучами шевеля.

И уж приблизился рассвет,

И ум готовит свой ответ.

Охота. Звон. Как в сказках,

На тылах кисти кречета́,

И пляшет жеребцов черкасских

Умных кровная чета.

Промчалась нежная козуля.

Убит матерый был кабан.

И годы всем сочла зозуля:

Ей дар пророчить дан.

И много игр веселых и забавных

Знал старый князь.

Гостей своих в чертогах славных

Он веселил, развеселясь.

И говорит: «Сегодня у Потоцкого ночуем.

Он дома, он хандрит. Он болен почечуем».

И думает Марина:

Сам польский король будет саном ее деверь.

К ее ногам красивым током,

Царицы белого плаща,

Упали юг, восток и север.

Везде затихнут мятежи,

Могучим чувством трепеща

Исполнить волю госпожи.

Ее удел слепой успех.

Она примирит костел с Востоком.

И Мнишек молвил: «Он и ты – вы пара.

Пусть Божия меня постигнет кара,

Если мои имения и рабы,

Бочонки с золотом, ковры

Ему не будут брошены мостом тяжелым

В его походе за престолом».

Гнев разгорелся в старике,

И он держак сжал в пястуке.

И молвил ксендз: «Полячка, посох

Держа в руке, клади свой след в восточных росах.

Умеет с запада порой

Солнце взойти на послух свой.

Покорна вести веры правой,

Вернись в костел с своей державой».

Покоем полно Тушино.

Огни потушены.

Храпят ночные табуны,

Друзья в час мира и войны.

И атаманова подруга,

Как месяц ясный, белолика,

Бьет оземь звонкою подковой

Гвоздей серебряного круга

И мчится в пляске стройна, ди́ка,

Красою гордая здоровой.

Лишь гремлют песню кашевары

Про Днепр, про Сечу и порог.

Очкуром вяжет шаровары

Воин дебелый и высок.

Бежите, русские, бежите.

Быть безоружными дрожите.

Худая слава

Про царство русское бежит.

Повсюду войско Владислава,

И русского ничто уж не дрожит.

Война, война… Он в польском шлеме,

Латинских латах

Повел на битву племя

Людей суровых и усатых.

Литва и Польша, Крым и Сечь,

Все, с чьих плеч

О землю стукал меч,

Делили с ними похода время.

В Калугу гонит князь коня,

Пронзая смутным взором даль,

Там саблей долгою звеня,

Сошлися лях, литвин, москаль.

То Смута. Годы лихолетья и борьбы,

Насильств, походов и вражды.

Поутру бой, разбой иль схватка,

А вечером удалая присядка.

Когда дрожит земля и гнется

Под шагом шаек полководца,

Пирушки и попойки,

И жены веселы и бойки.

Станицей зорь, пожарищ, зарев,

Солнцем ночным висячих марев

Отметил путь противник государев.

И часто длинными ножами кончался разговор,

Кто всея Руси царь – князь Шуйский или вор.

И девы русские порой просили братьев заколоть,

Рукой осязая трепетное сердце,

Не в силах в жизни побороть

Пых нестерпимый иноверца.

А между тем толпой шиши,

Затаены в лесной глуши,

Точили острые ножи,

И иногда седой боярин

Их оделял сребром и златом,

За ревность к Руси благодарен,

Сойдя к отшельникам усатым.

В шубе овец золоторунных

Стоит избранник деревень.

И с дюжиной углов чугунных

Висит в его руке кистень.

Любимец жен, в кудрей венце,

На вид удалый и здоровый.

Рубцы блистали на лице,

Предметы зависти суровой.

Он стан великих сторожил

И Руси храбростью служил.

Из мха и хвои шалаши

Скрывали русских палаши.

Святая чернь и молодежь

Так ополчилася на ложь.

Тело одних стесняли вериги,

Другие читали старинные книги.

На пришельцев негодуя,

Здесь обитали они скромно,

С работой песни чередуя

И дело делая огромно.

И дивно стукались мечи,

Порою пламенно звенели,

Казалось, в битве бирючи

Взывали в тихие свирели.

Так, стесненны в пределах косных,

Висят мечи на темных соснах.

На темных соснах здесь почила

Седая древность.

Людей же здесь соединила

К отчизне ревность.

Смерть, милостивая смерть! Имей же жалость!

Приди и утоли ее усталость.

Осталась смерть – последнее подобие щита!

А сзади год стыда, скитанья, нищета.

«Дворяне! Руку на держак!» –

Лишь только крикнул Ляпунов,

Русь подняла тесак,

Сев на крупы табунов.

Давно ль Москва в свои кремли

Ее звала медноглаголым гулом.

Давно ль сыны ее земли

Дружили с буйством и разгулом.

Давно ль царицей полумира

Она вошла в свою столицу,

И сестры месяца – секиры

Умели стройно наклониться.

Темрюк, самота, нелюдим,

Убит соперником своим.

Их звала ложь: обычаи страны, заветы матерей –

Все-все похерьте.

Народ богатырей

Пусть станет снедью смерти.

И опечалилась земля,

Завету страшному внемля,

И с верховыми табунами

Смешались резвые пехотники.

С отчизны верными сынами

Здесь были воду жечь охотники.

Всякий саблею звенит,

Смута им надежный щит.

Веселые детинушки

Несут на рынок буйную отвагу.

Сегодня пьют меды и брагу,

А завтра виснут на осинушке.

«Мамо! Мне хочется пить!» –

«Цить, детка, цить!

Ты не холопья отрасль, ты дворянин.

Помни: ты царский сын!»

Вдруг объята печалью:

Отчизне и чужбине чужд,

Валуева пищалью

Убит мятежный муж.

Плачьте, плачьте, дочери Польши!

Надежд не стало больше.

Под светы молнии узорной

Сидела с посохом Марина.

Одна, одна в одежде черной,

Врагов предвидя торжество,

Сидела над обрывом,

Где мчатся волны сквозь стремнины.

И тихо внемлет божество

Ее роптания порывам.

Москвы струя лишь озарится

Небесных пламеней золой,

Марина, русская царица,

Острога свод пронзит хулой.

«Сыну, мой сыну! Где ты?»

Ее глаза мольбой воздеты,

И хохот, и безумный крик,

И кто-то на полу холодном

Лежит в отчаяньи бесплодном.

Ключами прогремит старик.

Темничный страж, угрюм и важен,

Смотрел тогда в одну из скважин.

Потом вдруг встанет и несется

В мазурке легкокрылой,

С кем-то засмеется, улыбнется,

Кому-то шепчет: «Милый».

Потом вдруг встанет, вся дрожа,

Бела, как утром пороша́,

И шепчет, озираясь: «Разве я не хороша?»

Вдруг к стражу обращается, грозна:

«Где сын мой? Ты знаешь! – с крупными слезами,

С большими черными глазами. –

Ты знаешь, знаешь! Расскажи!»

И получает краткое в ответ: «Кат зна!»

«Послушай, услужи:

Ты знаешь, у меня казна.

Освободи меня!»

Но он уйдет, лицо не изменяя.

Так погибала медленно в темнице

Марина, русская царица.