Читать книгу Ни слова о любви - Вера Фальски - Страница 3

Ванную комнату уместнее было бы назвать купальным салоном. Уже сами ее размеры производили соответствующее впечатление, поскольку метраж не намного уступал общей площади старой клетушки, в которой Черняки жили на Хомичувке. Сабина обожала свои полотенца – невероятно мягкие, из египетского хлопка. Она получала истинное удовольствие, заворачиваясь в одно из самых больших, окутывавшее ее до самых стоп. Ее ванная была царством чувственности и женственности. Расставленная на полочке из полированного травертина коллекция флаконов, коробочек и баночек, казалось, только и ждет возможности высвободить свои ароматы и умастить кожу снадобьями самой разнообразной консистенции. Последним открытием Сабины был бальзам, «нежащий и преображающий кожу всего тела».

Втирая средство, дневная порция которого стоила столько же, сколько обед в ресторане средней руки, писательница всматривалась в собственное отражение. Несмотря на врожденный критицизм, она вполне могла признать, что для своих сорока трех лет держится более чем неплохо. Мало того, выглядела она значительно презентабельнее, чем десять лет назад. Не обошлось, понятное дело, без различных вспомогательных штук, среди которых бальзамы были самыми невинными, но результат, так или иначе, впечатлял. Тело Сабины оставалось упругим, при движении видны были красивые, гармонично очерченные мускулы. Они были именно такими, как надо: свидетельствовали о том, что их владелица в хорошей форме и держит себя в тонусе, но не более – в карикатуру на самое себя она не превратилась, подобно некоторым своим знакомым, проводившим чрезмерно много времени в тренажерном зале. Но предметом ее особенной гордости были груди, по-прежнему походившие на аккуратные мячики, а не на обвисшие лепешки. И, что самое важное, к ним как раз не приложил своей руки никакой волшебный доктор, хотя приятельницам, которые не могли уже в этом вопросе обойтись без помощи специалистов, верилось в это с трудом. Став прилично зарабатывать, Сабина научилась умело пользоваться неинвазивными методами улучшения внешности и самочувствия (а от второго, как оказалось, существенно зависит первое). Наконец-то она начала себе нравиться. И поэтому два года назад отважилась принять предложение одной косметической фирмы – отечественной, но престижной – и стала лицом укрепляющего крема для женщин после сорока. Пошла она на это не из тщеславия, во всяком случае, не только. Она и взаправду полагала: кто-кто, а она вполне может служить примером для остальных. Когда-то она была самой что ни на есть обыкновенной бабой средних лет, уставшей от жизни и не ждущей от нее слишком многого, – тысячи таких ходят по улицам, – а сегодня могла доказать, и своим внешним видом в том числе, что сорок лет – лучший для женщины возраст. Ее лицо, контуры которого были лишь чуточку подправлены в графической компьютерной программе, можно было увидеть в большинстве женских журналов, не исключая и того, из которого ее когда-то уволили. Она не сумела удержаться: вырезала фотографию (да-да, именно из того журнала!), оправила ее в рамочку и повесила у себя в кабинете. Впрочем, это было не проявление самовлюбленности, а скорее дань уважения пройденному пути.

Сабина поставила флакончик с драгоценной мазью на место. Процедуры ухода за телом она старалась продлить, наслаждаясь каждым моментом по максимуму. И вовсе не потому, что всерьез воспринимала эту ерунду, навязываемую женщинам, большинство из которых как раз не могут позволить себе такие вещи: «подари себе чуточку роскоши», «ты этого достойна» и тому подобное. Нет, дело было не в «чуточке роскоши». Проблемой Сабины – опять, через многие годы – стало невыносимо тянущееся время. Она искала, чем бы его заполнить. Минутным действиям уделяла больше внимания, чем было необходимо. Цель была в том, чтобы оттянуть неминуемый момент, когда придется садиться за компьютер.

День шел за днем, а Сабина все никак не могла отыскать первую фразу. ИМЕННО ТУ фразу, с которой начнется ее роман. Всякому, кто хоть раз писал литературное произведение чуть объемнее списка покупок, хорошо известно, как важна первая фраза. Она должна содержать в себе силу. Поймать, соблазнить и вовлечь читателя. А у Сабины все было ни тпру ни ну. «Спокойствие, все нормально, – силилась она утешать себя. – Это ведь не пустяк какой-нибудь. Вряд ли Манн или Достоевский… Ладно, это я уж перегнула палку, пускай будет Дорис Лессинг… Вряд ли они вот так запросто садились за стол и с улыбочкой строчили один за другим замысловатые и берущие за душу романы. Чтобы написать нечто ВАЖНОЕ, придется помучиться!» Мучиться-то она мучилась, это уж точно, но вот писать все никак не получалось.

Так и не найдя идей получше и все еще стоя перед зеркалом в ванной, она принялась мысленно составлять список дел, не терпящих отлагательств, – и все для того, чтобы подольше не открывать ноутбука. «Сперва кофе – ведь без кофе, как известно, ни один уважающий себя писатель с места не двинется. Затем… затем, примером, партия в теннис с Томеком, лучшим личным тренером в этом мире. Возможно, в девятнадцатом веке выдающийся мастер пера никак не мог обойтись без туберкулеза или тифа, но ведь на дворе век двадцать первый! Тело должно быть в форме – тогда в форме будет и ум…» Ничего больше выдумать Сабина не успела – ее размышления были прерваны резким дерганьем дверной ручки.

– Сабина-а-а! Долго ты еще будешь там сидеть?

Она вздрогнула. Томный голос, так не сочетающийся с агрессивным содержанием слов, принадлежал Руже, ее дочери. Девятнадцатилетняя барышня всеми силами стремилась показать, что она уже не ребенок и требует соответствующего отношения, и одним из способов продемонстрировать это стала манера обращаться к матери по имени, что всякий раз доводило Сабину до белого каления.

– Я купаюсь, – солгала она. – Ты что, не можешь пойти во вторую ванную?

– Не-е-ет! Открывай.

Сабина стиснула зубы. «Этот дом начинает напоминать минное поле. Что-то здесь не так. В собственной квартире я чувствую себя, как в засаде…» Но и эту мысль ей не удалось развить, поскольку Ружа принялась что есть мочи колотить в дверь. Мать, потеряв терпение, резко ее распахнула, и девушка стремительно влетела в ванную.

– Как ты себя ведешь?!

Сабина знала, что произносит классические слова старой зануды, но это было сильнее ее. Почему при наличии детей ругань становится нашим безусловным рефлексом?

– «Как ты себя ведешь?!» – повторила Ружа, передразнивая ее раздраженной тон. – Выдумай-ка что-нибудь более оригинальное, звезда литературы.

Подобные ситуации происходили регулярно, и Сабина восхищалась собой: хотя внутри все кипело, ей каким-то чудом удавалось до сих пор не задушить собственную дочь.

– Ружа, не забывайся. Пока ты живешь здесь, тебе придется придерживаться определенных правил.

Она знала, что и это всего лишь очередная избитая родительская фраза, но гордилась спокойствием, с которым это произнесла.

– Да ну? – На лице Ружи было написано откровенное бесстыдство.

– Ты могла пойти во вторую ванную, раз эту заняла я.

– Там нет такого большого зеркала. Мне надо сделать фотку перед выходом.

– Ах, вот оно что! И это так важно, что ты выгоняешь меня из моей собственной ванной?

– О боже мой, это фото для проекта. – Девушка закатила глаза.

– Какого еще проекта? – терпеливо осведомилась Сабина, надеясь, что самообладание поможет ей выиграть в этом словесном пинг-понге.

Но ответа она не дождалась.

– Ну что ж, нет так нет. Я как-нибудь справлюсь, даже если ты всячески будешь вставлять мне палки в колеса. – Ружа развернулась и исчезла, и уже в следующее мгновение хлопнули входные двери.

Чтобы прийти в себя, Сабине потребовалось некоторое время. О возвращении к ритуальному умащиванию кремом не могло быть и речи. Она быстро оделась, невольно проигрывая в голове стычку с Ружей. Одну из многих, случавшихся едва ли не каждый день.

* * *

Сабина никогда в жизни не произнесла бы этого вслух, но порой она думала, что, возможно, лучше было бы иметь сына. Она считала, что с парнями проще, да и любить их легче. Но у нее была Ружа. Ружа – сперва милое созданьице, нуждающееся лишь в ежедневной порции пищи, затем спокойная, живущая в своем мире школьница с косичками, задающая интересные вопросы, демонстрирующие аналитический склад ума, – превратилась в исполненную претензий к миру, и прежде всего к собственной матери, эмоционально нестабильную бомбу с часовым механизмом.

Незадолго до совершеннолетия Ружа полностью сменила имидж, полагая, судя по всему, что образ нищего чахоточного поэта из романа девятнадцатого века автоматически перенесет ее в мир интеллектуальной богемы. В ее окружении на смену славным, прилично выглядевшим девочкам из гимназии пришли разговаривающие односложными предложениями бородачи с отсутствующим взглядом, неизменными, независимо от времени года, шерстяными шапками на голове, полотняными сумками через плечо и эспадрильями на босу ногу.

В выпускном классе выяснилось, что Ружа не намерена поступать ни на иберистику, ни на биотехнологии (а ведь в первый год лицея именно испанский и биология были двумя главными ее увлечениями, и она не знала, какому именно отдать пальму первенства).

– Это бессмысленно. И скучно, – заявила она остолбеневшим родителям, после чего сообщила, что единственным направлением, на которое она, так и быть, может поступить, является нововведенная в университете специальность под названием «мультикультурализм и цивилизационные трансгрессии».

– Что-что? – вырвалось у Анджея, обычно весьма сдержанного в комментариях по поводу идей дочери.

– Загляни в словарь, если не понимаешь, – со снисходительной улыбкой ответила Ружа.

Сабине и поныне не удалось узнать, что же именно изучали студенты данного направления. Несмотря на это, она регулярно оплачивала счета за интеллектуальное развитие дочери – избранная Ружей специальность была платной, и, возможно, именно поэтому вступительные экзамены сдавать не требовалось.

С книжной полки Ружи исчезла серия о вампирах. «Дешевка для идиотов», – заявила она, скривившись, и Сабина лишь в последний момент спасла зачитанные до дыр книжки от мусорного ведра (и вовсе не из сентиментальных соображений: писательница как раз задумывалась, не удастся ли перенести тренд с элементами фэнтези, так успешно эксплуатируемый ее американской коллегой, на почву польского свадебного романа, – впрочем, от этой идеи она, к своему счастью, вскоре отказалась). Тем временем вместо «дешевки для идиотов» в комнате Ружи появились выисканные в антикварных лавках и на «Аллегро» старые издания «Болезни как метафоры» Сьюзен Зонтаг и «Второй пол» Симоны де Бовуар, а также более новые позиции, как то: «Революция у ворот» Славоя Жижека и «Пансионат памяти» Тони Джадта. Сабина искренне сомневалась в том, что Ружа прочитала хоть одну из этих книг, тем не менее девушка ежедневно клала в сумку какую-то из них, дабы после занятий посидеть у окна в модной в альтернативных кругах кафешке клубного типа и – с книгой в одной руке и кофе в экологичном картонном стаканчике в другой – выглядеть подлинной интеллектуалкой. Новые литературные увлечения Ружи включали также и творчество нескольких польских писателей – разумеется, тех, которые находились на противоположном от Сабины полюсе.

– О чем это? – с невинным видом спросила у дочери в одно прекрасное утро создательница саги об Амелии Крук, указывая на лежащий у тарелки с завтраком (органические хлопья) роман некой Магдалены Телешко, нового кумира девушки. Название романа звучало более чем загадочно: «Пережидая лазурь».

Ружа окинула мать самым высокомерным взглядом, на какой только была способна.

– Ты все равно не поймешь. Это тебе не свадебная укладка волос и не сведение смысла жизни к поиску второй половинки.

Собственно, это во взрослении Ружи и было самым несносным: с тех пор, как в ней начали происходить перемены, главной мишенью своего бунта она избрала именно мать. Если вне дома Сабина воспринималась как обожаемый тысячами читательниц автор, «человек успеха», то собственная дочь считала ее ослепленной деньгами карьеристкой, которая совершенно не заслуживает всех этих восторгов, поскольку занимается одурачиванием и без того безмозглой черни.

– Так, может, ты мне объяснишь? Как ребенку. Вдруг что-то да раскумекаю… – Сабина старалась не терять терпения.

Ружа невозмутимо покачала головой.

– Оставь это, Сабина. Не трать моего и своего времени.

– То есть ты и сама понятия не имеешь, о чем она пишет? – не сдержалась мать. Она уже пролистала эту книгу тайком от Ружи и пришла к выводу, что это практически лишенный диалогов поток сознания, воплощенный специфическим, заумным, в значительной степени выдуманным самой писательницей языком.

На такое оскорбление дочь не нашла нужным отвечать. Захлопнув книгу, она шумно отодвинула стул, вскочила и вышла из кухни, задрав нос до потолка.

Сабина очень часто размышляла, где же она допустила ошибку. Может быть, что-то проглядела? В детстве Ружа не создавала проблем, была сообразительной, быстро приобретала навыки самостоятельности. Возможно, именно это усыпило материнскую бдительность. Вероятно, следовало посвящать дочери больше внимания, более пристально наблюдать, не мучит ли, не беспокоит ли ее что-то. Неужели она, Сабина, поглощенная своими бестселлерами, пропустила предостерегающие знаки? Нет, она не припоминала ничего эдакого… Но важнее всего был ответ на вопрос: есть ли еще шанс все исправить, не потерять дочь окончательно?

Но пока пришлось отодвинуть эти невеселые мысли в сторону: ее телефон вот уже четверть часа трезвонил без устали. Сабина была почти уверена, что знает, кто же это так нетерпеливо домогается ее внимания.

– Люцина? Извини, что не взяла трубку раньше, я была на встрече. – Она не собиралась посвящать собеседницу в свои домашние неприятности. – Буду у тебя через пятнадцать минут. Что? На площади? – Сабина скривилась. – А в офисе нельзя? – Какое-то время она, недовольно закатывая глаза, слушала голос своего агента. – Ладно, раз ты ничего не ела, не буду же я заставлять тебя голодать. Только займи столик где-нибудь в уголке.

* * *

Припарковать машину у Площади Спасителя в это время суток было примерно так же просто, как оградить некогда стоявшую здесь знаменитую Радугу[2] от фанатов во время Марша Независимости, то есть почти невозможно. Сабина вот уже четвертый раз объезжала площадь, выискивая клочок свободного места. С каждым преодолеваемым метром ее раздражение росло.

– Ненавижу этот город, ненавижу! – шипела она себе под нос, маневрируя между паркующимися с правой стороны фургончиками доставки, которые даже включали аварийные огни, чтобы водители могли спокойно разгрузить товар или доставить курьерские отправления.

Наконец – уже на пятом кругу – Сабине удалось высмотреть вожделенное место для парковки. Но стоило ей включить поворотник, как с противоположной стороны подъехала белая БМВ и принялась втискиваться в нишу.

И тут Сабина взорвалась.

– Вот тварь! Ты что вытворяешь, мать твою?! – завопила она, открывая окно. – Я же паркуюсь – не видишь, что ли?!

Открылось тонированное переднее окно БМВ, и в нем показалась голова крашеной блондинки с огромным ртом, жевавшим жвачку.

– Какие-то проблемы? – нахально прочавкали толстые губы.

– Проваливай, баба! Ты паркуешься на моем месте! – проорала Сабина, потеряв остатки терпения при виде этой рыбехи.

– Сорри, а где тут написано, что это твое место? – Блондинка хладнокровно начала закрывать окно.

Сабина почувствовала, как в нее вселяется дьявол, как злые силы толкают ее на поступок, которого она в нормальном состоянии отродясь бы не совершила. Она выскочила из машины, достала из кармана ключ от квартиры и поцарапала безупречный кузов БМВ.

Блондинка тут же остановила машину:

– Чокнутая! Я вызываю полицию!

Услышав ее визг, с ближайших скамеек повскакивали папарацци, охотившиеся на звезд, которые то и дело попадались в этом районе.

– Мать их за ногу, пошли они все в жопу!

Сабина краем глаза заприметила приближающуюся толпу с фотоаппаратами. Легко было догадаться, что будет завтра на первых страницах бульварной прессы.

Выехать из улочки ей все же удалось – разумеется, в сопровождении щелкающих объективов. Двумя улицами далее как раз освободилось парковочное место. Пристроив автомобиль, она осмотрелась, дабы убедиться, что вокруг нет никаких фотографов, и, надев шерстяную шапку и большие очки, вышла из машины.

В кафе на площади Сабина сняла с себя весь этот камуфляж, и несколько пар глаз с мимолетным интересом скользнули по ней. Впрочем, бо`льшая часть клиентов этого заведения была слишком рафинированной, чтобы всерьез впечатлиться появлением какой-то писательницы.

У этих людей, увлеченных загадочными проектами, склоняющихся над белыми ноутбуками с логотипом яблока, выглядящих как бомжи в шмотках от польских дизайнеров («Прада» хороша разве что для «Танцев со звездами»), потягивающих соевый латте и жующих безглютеновые просяные лепешки, такие рупоры поп-культуры, как Соня Гепперт, вызывали лишь презрение. Безвкусица и отстой. Если уж и читать что-нибудь по-польски, так исключительно польскую школу репортажа,[3] все остальное хлам.

Сабина в подобных местах чувствовала себя не в своей тарелке.

Единственный громадный стол посередине помещения, видимо, был призван обеспечивать единение, но на деле способствовал лишь подслушиванию чужих разговоров. Обслуживающий персонал был снисходительно-пренебрежительным, чтобы не сказать наглым, – видимо, эти люди были созданы для более высоких целей, чем прислуживание в кафе. Ждать приходилось часами: сперва меню, затем официанта, в конце концов – сэндвич с яйцом… Да уж, Сабина явно предпочла бы менее модное заведение.

Зато Люцина это место обожала. Она даже офис сняла поблизости, всего на улицу дальше, в том числе и чтобы иметь возможность беспрепятственно наслаждаться «городской жизнью», как она именовала это протирание штанов среди чванливых малолеток, которым родители купили сначала макбуки, а затем и квартиры, чтобы их детки были озабочены исключительно проблемами развитых обществ – типа обустройства велосипедных дорожек в центре столицы.

Сабина разглядела Люцину, махавшую ей рукой.

– Столик в уголке, как же… – проворчала писательница, направляясь к проклятому громадному столу, за которым уже сидело множество неприятно выглядевших модников и модниц, не достигших еще и тридцати.

– Дорогая, я уж думала, что ты не придешь, – набросилась на нее агентша.

– Мне никак не удавалось припарковать машину. Но ты будешь в восторге: на меня накинулись папарацци.

– Да ты что?! – не сумела скрыть радостного возбуждения Люцина.

– Они меня поймали, когда я царапала ключами машину какой-то бабы, которая преградила мне дорогу.

Агентша слегка удивилась, но виду не показала.

– Ох, дорогая, эта желтая пресса сожрет нас заживо на второй завтрак… Впрочем, я разузнаю, что можно сделать, – произнесла она свою магическую формулировочку, которая всегда означала одно: «разузнаю, нельзя ли добавить к этому скандальному тексту, появлению которого я совершенно не намерена препятствовать, фото обложки какой-нибудь из твоих книг».

У Люцины Кораб-Ольшанской, которую все называли Люси, определенно была голова на плечах. И ее, эту голову, она использовала на все сто. Это была женщина-танк – из тех, что лезут в окно, когда их вытолкаешь в дверь. Хорошо сохранившаяся, спортивная, ухоженная – до кончиков волос. Постоянная клиентка клиник эстетической медицины, испробовавшая на себе чуть ли не все новинки. С разглаженными морщинами на лбу и гиалуроновой кислотой в щеках и губах, с нарощенными рыжими кудрями и длиннющими ресницами, всегда с безупречным маникюром, благоухающая «О-де-Суар». Люси, с ее искусственной красотой, была даже привлекательна для определенного типа мужчин. Загадкой оставалось, сколько ей лет – тридцать пять или пятьдесят пять; при виде ее натянутого, гладкого лица можно было предположить как первое, так и второе. Сама Люцина за все сокровища мира не раскрыла бы этого секрета – и подобная скрытность невольно наталкивала на мысль, что ей все же ближе к пятидесяти, чем к тридцати.

– Человеку столько лет, на сколько он себя ощущает, а я ощущаю себя на восемнадцать, – говорила она.

Уже долгие годы пребывающая в гуще литературной среды, долгие годы профессионально активная, она могла похвастать множеством успехов своих подопечных авторов, но с тех пор, как начала сотрудничать с Сабиной, сосредоточилась главным образом на ней – на этой «золотой жиле», как сама же ее прозвала. Люцина имела дальние родственные связи с варшавской аристократией и в то же время отлично ориентировалась в журналистских кругах. Идеальный агент. Она и сама так о себе думала.

Сегодня, одетая в красивое трикотажное платье бутылочно-зеленого цвета, идеально оттенявшее рыжий огонь ее крашеных волос, Люцина ждала Сабину в кафе не одна: с ней был бизнесмен, с которым она познакомилась в прошлое воскресенье на скачках в Мазурии.

– Познакомьтесь. Соня, это Людвик, мой новый знакомый, он занимается, кроме всего прочего, посредничеством на рынке недвижимости. Людвик, это известнейшая польская писательница Соня Гепперт, моя подопечная.

Галантно поклонившись, Людвик заявил, что уже уходит. Сабина была ему за это признательна. Болтать с Люси о рабочих делах в присутствии ее нового любовника было как минимум неловко.

Холеный мужчина чмокнул Люси в щеку и попрощался.

– У вас что-то серьезное? – проводила его взглядом Сабина. Выглядел он хорошо, хотя был уже немолод.

– Расслабься, – махнула рукой Люцина. – Он ненормальный.

– Интересно, – Сабина принялась осматриваться в поисках одного из пресыщенных жизнью официантов. – Почему это он ненормальный?

Агентша вдохнула побольше воздуха и сказала, понизив голос:

– Ты ведь меня знаешь… Тебе известно, что я открыта для экспериментов, но… Короче говоря, его фантазии – это слишком даже для меня.

– Что-что? – со сдавленным смешком переспросила Сабина.

– Ну, просто я не вижу себя в этом треугольнике, и все тут. Не то чтобы я была принципиально против треугольников – ты же меня знаешь… но на этот раз я пас. Не смогу я жить одной эротической коммуной с собственной бывшей клиенткой. Увы, Людвика тянет к этой графоманке Малашинской…

Сабина, вспомнив физиономию Малашинской, автора скверных психологических книжонок, прыснула со смеху.

– Люцина, мне бы твои проблемы… Эй! Эй! Официант! – Она поспешно подняла руку и крикнула в сторону дефилирующего где-то в отдалении гарсона, но опоздала – он уже скрылся за барной стойкой, не заметив их.

– А что? И тебе бы такие проблемы не помешали! Это уж наверняка вызвало бы интерес читательниц… Бери мое пирожное, угощайся, – Люцина придвинула к ней тарелку. – Мне вообще нельзя есть эту гадость. Я тебе не говорила, что у меня аллергия на глютен? – Ее лицо выражало подлинную озабоченность. – Да-да, я была так же удивлена, как и ты! Но, клянусь собственной едой, стоило отказаться от глютена – и все мои проблемы со здоровьем как рукой сняло.

– Вот как… – Сабина потянулась за рогаликом с джемом. – Здорово.

Откусив кусочек, она какое-то время задумчиво его жевала. Рогалик за шестнадцать злотых на вкус был точь-в-точь таким же, как его собратья за злотый двадцать, которыми торгуют на бензозаправке.

– Но, дорогая, перейдем к делу, я ведь не хочу отнимать у тебя время, которое ты должна посвятить творчеству. – Люцина улыбнулась милейшей из своих улыбок, и Сабина ощутила, как по позвоночнику пробежала дрожь. – Время-то идет, сроки поджимают… Да, кстати, как тебе пишется?

Писательница по-прежнему жевала резиновый на вкус рогалик. Она пожала плечами и покачала головой – самым что ни на есть неоднозначным образом.

– Вот и чудненько! – Люси склонилась над элегантным черным молескином, после чего бросила взгляд на монитор ультратонкого ноутбука. – То есть ты закончишь текст до конца октября. – Она подняла голову и сделала вопросительную паузу, ожидая от Сабины подтверждения, но та все жевала и смотрела куда-то вдаль. – Потом будет редактирование и прочие издательские дела, ну а премьера у нас в марте. Смотри-ка, вот здесь у меня наш план. – Она развернула монитор в сторону Сабины, и перед глазами последней открылась сплошь заполненная разноцветными полями табличка.

– Ага… – пробормотала, встревожившись, писательница и вперила взгляд в это обилие пунктов и подпунктов.

– Давай обо всем по очереди. Январь. Интервью с тобой в четырех женских журналах – я уже договорилась. Выйдут они в феврале, то есть буквально перед премьерой. Мы будем подогревать атмосферу, все это должно быть в духе определенного подведения итогов: мол, зрелая женщина, сбалансированность жизни, преодолеваемые ограничения и все такое, бла-бла-бла. – Люси тарахтела как заведенная. – Дальше – вот, смотри – у нас эксклюзив для «Плейбоя», и тут тебе придется согласиться на фотосъемку, но не переживай, все уже договорено: только высокий стиль и престиж – ясное дело, ты ведь не какая-нибудь там playmate.[4] Потом у нас встречи на форуме блогеров: ты выступишь как блогер…

– Но погоди… – неуверенно запротестовала Сабина.

– Да, золотце мое?

– У меня ведь нет блога!

– Пока еще нет, дорогая, пока еще… До февраля куча времени, так что ничего не бойся. Дальше… – Люцина встряхнула нарощенной гривой. – А дальше март, то есть час икс. Дорогая, у меня забронированы все утренние эфиры – и на радио, и на телевидении. С «Тройки» до «Радио Эска», с «ТВН» до районных кабельных телестанций. Ты будешь вещать из каждого утюга. – Она засмеялась. – Дальше… Штурмуем социальные медиа: взрываем «Фейсбук», делаем ролик, который будет ходить в сети. Знаешь, – она серьезно взглянула на Сабину, – сила Интернета в ссылках. Ролик должен быть ох***й, такой, чтобы его любой хотел видеть у себя на стене, идею я уже разработала. С недавних пор я сотрудничаю с одной скандальной видеоблогершей с «YouTube» – будет немножко лесбийской атмосферы, это всегда отлично идет в сети. Ну и плюс интервью на всех порталах – даже на тех, что для домохозяек и молодых мам, вот здесь у меня все записано, ха-ха-ха.

Люцина водила курсором по экрану, а Сабина сползала по неудобному стулу все ниже. Шелковая шаль от «Hermе`s» начала ее душить – пришлось снять. На лбу выступили капельки пота.

– Люцина, – прошептала она, – пожалуйста, остановись на минутку. Умоляю, замолчи!

Агентша изумленно глядела на лучшую из своих клиенток:

– Соня, что с тобой? Господи, неужто инфаркт? Вроде же рановато?!

Сабина придвинулась ближе к ней.

– Люцина, послушай меня внимательно. На две секунды сосредоточься на том, что я хочу тебе сказать.

Люси скорчила кислую гримасу.

– Но, Соня…

– Я не написала даже первой главы этой проклятой книги. Это во-первых. – Произнеся это, Сабина увидела, как у агентши кровь отливает от лица и бледнеют щеки. – А во-вторых, я с этим завязываю. Конец. Баста! Финита!

Вероятно, утренняя ссора с Ружей ослабила ее эмоциональное состояние, и вместо того, чтобы обдумать, как лучше сообщить Люси о своем решении, она взяла да и выложила все напрямик.

Та схватилась за сердце:

– Сонька, умоляю тебя! Моя гибель будет на твоей совести! Не шути так.

– Я не шучу. Я и вправду бросаю писать эту муру. Я хотела сказать тебе об этом напрямик. Все, завязываю с этой безвкусицей!

Люси налила себе воды и залпом опорожнила стакан.

– Прости мне это ругательство, дорогая, но… ты что, ё**?! Свихнулась? Мозги на старости лет отказали?

Сабина молчала. Именно такой реакции она и ожидала. Как же иначе, ведь она сейчас, в эту минуту, режет дойную корову, откручивает голову курице, которая несет золотые яйца, затапливает водой алмазные копи.

– Что тебе в голову ударило?! Как ты это телевизионщикам объяснишь? Ведь уже подписан контракт на новый сезон сериала по твоей книге. Как ты поклонникам на глаза покажешься?! – В глазах Люцины стояли натуральные слезы.

Испустив глубокий вздох, Сабина подыскивала слова для ответа, как вдруг – словно из-под земли – вынырнул официант.

– Чего тебе? – спросил он, и это бесцеремонное «тыканье» окончательно сбило ее с толку. Кроме того, после получасового ожидания Сабина и впрямь была обескуражена его внезапным появлением.

– Э-э-э… – только и выдавила из себя она.

Официант даже не пытался скрыть нетерпение, демонстрируя его всем своим видом.

– Ну-у-у-у? – с неприятной интонацией отозвался он и постучал авторучкой по блокноту.

– Мне… мне кофе, пожалуйста. С молоком, – выговорила наконец Сабина.

– С молоком, а именно? – Официант сверлил ее безжалостным взглядом.

– А именно – что? – не поняла она.

– Уайт-американа, макиато, лунго, латте, флэт-уайт… – цедил сквозь зубы официант, и Сабина физически ощущала, как уменьшается в размерах.

– Латте… да, пусть будет латте, – вежливо пробормотала она.

Парень молча удалился. Писательница проводила его взглядом. «Гей из крохотного городка, родители не подозревают о его ориентации, ждут внуков. Он учится на театроведа, мечтает работать в журналистике…» У Сабины была неистребимая привычка выдумывать биографии незнакомцам, попадавшимся на ее пути.

Люцина обмахивалась кипой бумаг, точно веером.

– Соня, я думаю, у тебя просто период спада. Ну, не знаю: климакс близится, организм теряет коллаген, да и не спала ты давно ни с кем приличным… – Она разговаривала уже скорее сама с собой, а не с Сабиной. – Я не намерена переживать из-за твоих выдумок, потому что знаю, что все это ерунда.

Сабина пристально взглянула на агентшу.

– Люси, послушай меня внимательно: Амелия мертва. Я убила ее, толкнула под поезд, останки сожгла, а пепел разбросала над мусорной свалкой. Ее больше нет.

Люцина застонала.

– Но зато, – Сабина потерла лоб, – я начинаю писать кое-что другое, так что работа у тебя будет, не волнуйся. – Она взяла паузу, чтобы придать этим словам еще бо`льший вес. Раз уж она раскрыла свои планы, нужно обрисовать их в выгодном свете. – Я начинаю… экзистенциальный роман. Материал я собираюсь почерпнуть из собственного кризиса, но хочу придать ему универсальное звучание.

Люцина закрыла лицо ладонями, но тут же встала:

– Извини, мне нужно в уборную. Моя булимия не выдерживает такого напряжения.

Сабину овеял сильный шипровый аромат. Хотя она и предвидела реакцию агентши, но все равно почувствовала себя предательницей. Впрочем, эту мысль она быстро отогнала, тем более что в ней нарастало бешеное раздражение на официанта, который с важностью не то производящего вскрытие черепной коробки нейрохирурга, не то Пикассо в порыве творческого исступления прохаживался мимо стола, демонстративно игнорируя Сабину.

– Простите! – наконец решилась она. – Есть у меня шанс дождаться кофе хотя бы к вечеру?

– Да-да, тебе помочь? – Лицо официанта приняло неопределенное выражение.

– Да, ты мне очень поможешь, если принесешь наконец мой кофе, – процедила Сабина, изо всех сил стараясь не взорваться.

– Как только он будет готов, уверяю, я его принесу. Видишь ли, у нас действует очередность заказов, – ответил парень с высокомерно-поучающей интонацией, точно он университетский профессор, и отошел, повиливая бедрами.

«Наверняка он еще и плюнет мне в кофе», – разочарованно подумала она и отпила глоток воды из стакана Люцины.

Еще какое-то время Сабина сидела, бездумно таращась на клиентов кафе. В голове бурлили самые что ни на есть разнообразные мысли. На протяжении одной и той же минуты она чувствовала себя то виноватой, то разъяренной.

Ее размышления прервались одновременным появлением побледневшей Люцины и скучающего официанта, который поставил перед Сабиной высокий стакан с кофе.

– Пожалуйста, – произнес он тоном официантки бара «Мишка».[5]

Люси тяжело плюхнулась на стул.

– Сонечка, – заговорила она, вздохнув, – у тебя кризис. Я понимаю. Правда, понимаю. Выгорают рано или поздно все, и не думай, что я от этого свободна. Я это все знаю, знаю…

Сабина молча застыла в ожидании неизбежного «но».

– Но, – Люси выпрямилась, – безвыходных ситуаций не существует. И выход я найду. – Она треснула кулаком по столу, да так, что даже официант-пофигист встрепенулся и злобно взглянул на нее.

– Люцина, – Сабина погладила ее по руке, – выход тут один: мне надо перестать производить это дерьмо.

– Прекрати обесценивать свою работу! – повысила голос Люцина. – Прекрати – и все тут! Ты не дала мне и слова сказать, напрочь сбила меня с толку этим своим откровением, а ведь я собиралась тебе сообщить, что «Пятый канал культуры» пригласил тебя на телезапись! Куда-куда, а туда производителей дерьма не приглашают, не так ли? – Люси торжествовала. – Разве это не подтверждение того, что ты писательница, а не какой-нибудь говнотворец? Если уж это не свидетельствует об уровне автора, тогда я не знаю, что о нем свидетельствует!

– Да ты что? На «Культуру»? Меня?

– Тебя-тебя, Фома неверный. В четверг. Передача посвящена роли писателей в обществе.

– И они приглашают меня, чтобы я… выступила как писательница?

– Нет, чтобы ты кофе в студию на подносе приносила! – Люцину трясло. – Разумеется, ты в статусе писательницы, дура эдакая! Так что пересмотри свои идиотские идейки да принимайся за работу, потому что лучшее – враг хорошего! О передаче я еще напишу тебе по электронке, а сейчас, извини, мне пора. Ты довела меня до ручки, теперь мне нужно перезагрузиться, иначе меня удар хватит. – Молниеносно собрав свои вещи, она добавила, уже уходя: – Ты ненормальная. Ненормальная, и все тут.

И испарилась.

Огорченная Сабина потянулась к своему стакану – кофе был совершенно холодным.

* * *

Наступил четверг, день, когда должна была состояться передача на столь ценимом творцами высокой культуры телеканале, и Сабина неожиданно для себя обнаружила, что волнуется. Она вообще не любила выступать публично, но на этот раз дело было даже не в том. Скорее, это был не ее мир: она ощущала, что принадлежит к иной категории, нежели те писатели, которые регулярно появляются на этом амбициозном канале. Ну что ж, возможно, вскоре это изменится, утешала она себя.

Студия «Пятого канала культуры» находилась за городом, среди каких-то бараков и складских помещений. Таксист, который вез Сабину, заехал в ворота не без удивления. В зеркале заднего вида отражалось лицо его пассажирки – лицо, казавшееся знакомым, но ему не удавалось определить, откуда именно. Кто она, актриса? Может быть, журналистка?

– Вы уверены, что вам сюда? – наконец спросил он.

– Такой адрес мне дали. – На лице Сабины тоже была написана неуверенность: она подозревала, что Люцина сыграла с ней жестокую шутку, и с каждой минутой это подозрение росло. – Улица Земляная, триста сорок пять «В».

– Гм… – задумался таксист. – Гм… Ну, улица и номер вроде совпадают, теперь бы еще эту пристройку «В» найти. – Он медленно проехал еще метров десять. – А что это за адрес? – спросил, когда они проезжали въезд на оптовый склад стройматериалов.

– Телестудия. «Пятый канал культуры».

Таксист резко затормозил.

– Пани, уважаемая, а их телефона у вас нет? Что-то здесь не то. Не может тут быть телестудии… Позвоните-ка им.

Сабина, соглашаясь с таксистом, послушно достала мобилку и откопала сообщение от Люцины с номером телефона какой-то дамы из съемочной группы передачи «Писательский зал».

После третьего звонка откликнулся голос:

– Мария Батор, «Пятый канал культуры». Слушаю.

– Здравствуйте, это Соня Гепперт, – назвала себя Сабина. С годами она набралась опыта и уже знала, когда нужно представляться Соней, а когда можно остаться собой. – Пани Мария, я не уверена, правильно ли еду. Мы петляем среди складов на Земляной, я не могу найти ваше здание.

– Где именно вы находитесь?

– У склада стройматериалов.

– А-а, оттуда рукой подать, – обрадовалась продюсер. – Дальше прямо, у станции техобслуживания свернете налево и проедете еще метров триста. Там будет заброшенный барак, а за ним – наша студия. Над входом надпись «Аккумуляторы».

– Аккумуляторы… Ну хорошо, сейчас буду, – пообещала Сабина и передала указания таксисту.

Когда она уже расплачивалась, он внимательно посмотрел на нее и спросил:

– А вы тоже… это… в культуре работаете?

Она кивнула.

– Пани, уважаемая, занялись бы вы чем-нибудь посерьезнее, видно же, что здесь на хлеб не заработаешь… – Кивком он указал на ободранный вход в телестудию.

Сабина молча выбралась из машины.

Едва переступив порог, она тотчас же оказалась в поле зрения суетливого шефа съемочной группы. Он подал ей руку, которая напоминала дохлую селедку.

– Милош Загаевский, очень приятно, – представился он. – Приглашаю вас на мейк-ап.

«Увлекается парусным спортом, по вечерам в гараже строгает с друзьями маленькую яхту. К работе на телевидении относится как к временному злу, мечтает о кругосветном путешествии…» – не сумела сдержаться Сабина.

Она прошла в небольшую комнату, освещенную трупным светом небольших люминесцентных ламп, и села в кресло. Симпатичная визажистка, сама совершенно не накрашенная, спросила:

– Вы какой макияж предпочитаете?

– Ну, какой-нибудь неброский…

И девушка принялась за работу, ловко смешивая два цвета тонального крема на тыльной стороне ладони, словно художник на палитре.

– Я очень люблю ваши книги, – сказала она, склоняясь над Сабиной и накладывая кистью первый слой макияжа. – Одну я даже принесла с собой – может быть, удастся получить ваш автограф…

Сабина улыбнулась:

– Вам они и вправду нравятся?

– О да. – Девушка взяла прозрачную пудру и стала густо наносить ее на зону под глазами. – Это чтобы тени не осыпались, не волнуйтесь, излишки я удалю. Да, мне нравится Амелия. Это для меня лучший способ расслабиться – вот так посидеть после работы с чашечкой чаю и книгой.

Сабина снова улыбнулась.

– Ну и, разумеется, я жду, когда же выйдет следующая часть… Прикройте глазки, пожалуйста. – Визажистка взяла в руки палитру теней.

В гримерку ворвался шеф съемки Загаевский.

– Ну что там у тебя, Лена? Заканчивай, мы вот-вот выходим в эфир. Гости уже в студии, все готовы. Осталась только пани Соня.

Девушка направила на него убийственный взгляд василиска.

– Милош, я, конечно, прошу прощения, но делать макияж за одну минуту я не умею. Может, если бы ваша студия не находилась в сотне километров от города, гости бы не опаздывали.

Загаевский прикусил губу.

– У тебя есть две минуты, – буркнул он и исчез.

Сабина вопросительно взглянула на визажистку.

– Не переживайте, – успокоила та. – Это не телевидение, а так, пародия. У них и зрителей-то человек двенадцать всего, а важничают эти телевизионщики так, будто и впрямь имеют какой-то вес. На самом деле я еще любезность им оказываю, приезжая сюда, потому что по деньгам ничего на этом не выгадываю. Дело в том, что Марийка Батор – моя хорошая подруга, и она так меня упрашивала, что пришлось согласиться, – засмеялась она.

Когда макияж был закончен, Сабина присмотрелась к своему отражению в зеркале.

– Приятный цвет помады, – похвалила она. – Можно на нее взглянуть?

– Конечно.

Визажистка полезла было в несессер с косметикой, но в эту секунду в гримерке снова появился шеф съемки.

– Все, нам пора начинать!

Сабине подключили миниатюрный микрофон, и Милош повел ее по запутанным коридорам в студию.

– А вот и последняя наша гостья, – анонсировал он ее появление.

У большого круглого стола сидели остальные приглашенные, среди которых Сабина узнала автора репортажей об Украине, получившего за них несколько премий, критика из самого крупного печатного издания страны, который в прошлом году испепелил ее и некоторых других женских писательниц за потакание самым низменным вкусам (его фразу, тоже стилизованную под язык пролетариата и звучавшую как «из говна конфетку не слепишь», цитировал чуть ли не каждый встречный), и – Сабина оторопела – любимую писательницу Ружи, знаменитую Магдалену Телешко. За короткое время она добилась статуса одной из самых влиятельных публичных фигур и теперь высказывалась на любую тему – обо всем у нее было собственное мнение, и это мнение все у нее спрашивали. Она стала дежурным авторитетом газет и публицистических передач, особенно после сенсации сезона – недавно изданного романа «Член и плен», книги о поиске внутреннего «я», книги, с которой Ружа не расставалась ни на мгновение, непрестанно восхищаясь талантом и общественной вовлеченностью писательницы, которая (в отличие от ее, Ружиной, матери, разумеется) действительно «говорила голосом современных женщин». Сабине стало нехорошо.

К ней подошла черноволосая ведущая; лет ей было около тридцати, она носила модную короткую челку и большие очки в красной оправе, которые придавали ей эдакий интеллектуальный шик, хотя красоты не добавляли.

– Я Хелена Тулей, хозяйка «Писательского зала». Мне приятно, что вы приняли наше приглашение, – как-то неискренне проговорила она и проводила Сабину к предназначенному ей месту.

Остальные гости вежливо покивали.

Зажглись прожекторы. В камерах загорелись красные лампочки, и все двенадцать зрителей «Пятого канала культуры», сидящие перед телевизорами, увидели титры любимой передачи.

Разговор был посвящен писательской этике. Что это понятие означает сегодня, пытался разъяснить репортер по вопросам Украины, и его умозаключения усиленно поддерживала ищущая внутреннее «я» писательница. Телешко, потрясая серебряными браслетами из магазина индийских сувениров, непрестанно ссылалась на модных философов и употребляла слова типа «когнитивный» и «дискурс», чем сбивала с толку не только Сабину, но и брюнетку в очках, которая, впрочем, ловко лавировала между подобными интеллектуальными рифами. Сабина на всякий случай помалкивала, не находя для себя места в этой дискуссии, и мысленно проклинала Люцину.

Литературный критик утверждал, что на полках магазинов у нас не книги, а некие книгообразные продукты, что нас захлестывает волна безвкусицы, что любовные романы делают читателей безмозглыми, что нужно с этой всей пакостью бороться и называть вещи своими именами. Телешко кивала головой так энергично, что ее челка подпрыгивала, будто отдельное живое существо, зверек, прицепившийся ко лбу.

Ведущая поправила очки и заглянула в свои записи.

– Пани Соня, а как оцениваете все эти явления вы, представительница так называемой литературы среднего уровня?

Сабина почувствовала, что у нее потеют ладони, точно как на выпускном экзамене по математике. В горле пересохло.

– В каком контексте? – бездумно брякнула она.

Магдалена Телешко внезапно обернулась и, глядя ей прямо в глаза, процедила:

– Ох, да просто скажите нам, вы и впрямь считаете себя писательницей?

Сабина почувствовала, как в ней нарастает внутренний протест против ситуации, к которой ее подвели. В конце-то концов, это уже чересчур! Ей что, уготована здесь роль мальчика для битья? Пускай в глубине души она несвободна от сомнений, но зачем же выслушивать публичные оскорбления? Да она продала больше книг, чем все они вместе взятые и умноженные на пять!

Она бросила взгляд на свою руку: на пальце блестел крупный бриллиант, который она сама себе купила.

– А почему бы и нет? Я пишу книги и этим зарабатываю. Думаю, это входит в определение слова «писательница». Столяр зарабатывает тем, что делает мебель, врач – тем, что лечит людей…

Телешко посмотрела на нее с нескрываемым отвращением:

– Видите ли, сегодня, к сожалению, книги пишут все, но, прошу меня простить, это примерно как сравнивать маляра-штукатура с Микеланджело.

Это была уже тяжелая артиллерия, но Сабина увернулась от удара и в долгу не осталась:

– О, это правда, пишут все, но лишь немногие этим зарабатывают, – будто нехотя бросила она. – Им платят сами читатели, покупая их книги. А не иностранные фонды, которые раздают пособия по бедности, именуемые почему-то стипендиями – наверное, с целью конспирации и утешения бедных бумагомарателей.

Сабина обвела взглядом присутствующих и по выражению их лиц поняла, что затронула очень скользкую тему.

Но было уже поздно: на нее будто что-то нашло. Может, потому что эту чертову Телешко ей столько раз подсовывали как пример «настоящей писательницы». Да, может быть, именно из-за Ружи… Вероятно, дело было в том, что Сабине хотелось услышать хоть что-то приятное от собственной дочери.

Тем временем чертова Телешко снова зазвенела серебряными браслетами.

– Если это был камень в мой огород, то… не знаю, отдаете ли вы себе отчет, с кем вообще имеете дело.

– Ну что ж, о ваших книгах действительно мало что слышно. Оно и неудивительно, при таких-то тиражах… Но вы не беспокойтесь, я потрудилась поискать в «Гугле» ваше творчество. – Сабина, к собственному изумлению, давила на рычаг стервозности по максимуму. Внутри у нее все кипело. – Может, вы нам наконец расскажете, с кем нужно спать, чтобы получить статус самой выдающейся писательницы?

После этих слов замерли все, в том числе и сама Сабина, которая лихорадочно думала: «Неужели? Неужели я действительно сказала это вслух?»

Единственное, что было слышно в этой оглушительной тишине, – сдавленный смешок одного из операторов. Ведущая нервно рылась в своих записях, выискивая хоть что-нибудь, что могло бы перевести разговор в другое русло. Камера показывала обескураженное лицо Телешко: она глотала воздух, силясь восстановить дыхание. На помощь ей пришел критик, который уже взял эмоции под контроль.

– Вы делаете из себя посмешище! – выплюнул он в сторону Сабины. – Это безобразие! Вести разговор на таком уровне абсолютно недопустимо.

– Я посмешище? – Сабина быстро прикинула, что, сказав «А», нужно говорить и «Б»: положение все равно уже не спасти. Она приподняла красиво очерченные брови. – Посмешище – это вы с вашей рубрикой для узкого круга избранных, которая выходит в газете раз в месяц. Вы с вашим раздутым эго, которое с трудом помещается в этом бараке, переделанном в телестудию. Вот она, ваша культура! Лицемеры! – Отстегнув микрофон, она отшвырнула его на стол. Два оператора не успевали снимать эту сцену с разных ракурсов.

Сабина встала и вышла из студии. Она боялась, что если кто-нибудь сейчас ей что-то скажет, то вместо ответа она просто врежет в рожу. Понятно, затем ее сюда и пригласили: чтобы на контрасте с этими творцами, которых волнуют исключительно важные вопросы, показать, как она мелка. Унижение пронзало ее насквозь, переполняло каждую клеточку. Она была готова расплакаться.

Схватив пальто и сумочку, она выбежала из барака. Достала телефон. На экране мигала кнопка «Сообщение». Сабина быстро кликнула на нее. От Ружи. «Я тебя стыжусь. Ты мне больше не мать».

– Б**, б** и еще раз б**!

Ей хотелось швырнуть телефон в грязь. Она ощущала, как пульсирует жилка на виске, еще мгновение – и лопнет, заливая кровью то злополучное пространство, в котором рождались все персонажи ее отвратительных романов.

Сабина оперлась о стену. Попыталась выровнять дыхание. Позвонила в службу такси. Время ожидания – двадцать минут.

Это время она решила сократить и направилась навстречу машине. Шагала между складами и бараками на высоких каблуках, то и дело спотыкаясь на выбоинах. Выбрала номер Люцины, нажала. После трех звонков та взяла трубку и защебетала:

– Ну, как твои дела, дорогуша? Все удачно?

– Люцина, твое счастье, что я до тебя сейчас не могу дотянуться… Оторвать бы твою рыжую башку! – заорала Сабина в трубку. – Ты меня под монастырь подвела! И хуже всего то, что ты отлично знала, что делаешь, мерзавка!

– Я понятия не имею, о чем ты, бэби. – Прикидываться дурой Люси умела прекрасно, в этом ей не было равных.

– О том, что я выглядела не просто особой, напрочь лишенной таланта и права писать хоть что-то, но и законченной идиоткой.

– Ну что ты, Сонька… Ты преувеличиваешь, правда. Я все видела и уверяю тебя, что выступила ты блестяще, была очень откровенной, решительной… В конце концов, ты всего лишь защищалась!

– Я оскорбила верхушку польского литературного мира. Это п**, меня теперь уничтожат, понимаешь? Придется мне взять новый псевдоним. А ты… Ты же знала, что бросаешь меня на растерзание, знала – и даже не колебалась! Все как всегда, Люси, все как всегда. Я сыта по горло, блин!

– Что ты говоришь? Ты замечательно выкрутилась, когда тебе задали вопрос о литературе среднего уровня.

– Это был не вопрос, а нападение. Впрочем, ты утвердила меня в правильности моего решения, и я надеюсь, б**, что тебе очень жаль. Амелия Крук умерла, и сейчас я оскверню ее жалкие останки. Не смей мне больше звонить!

Сабина отсоединилась, со злостью нажав на экран смартфона. Заметив маячащее вдалеке такси, она замахала рукой, словно потерпевший кораблекрушение, который с необитаемого острова сигналит проплывающему кораблю.

Прошло два часа, и на фан-страничке Сони Гепперт в Интернете появился пост со ссылкой на передачу «Писательский зал»:

Дорогие мои! Сегодня я приняла приглашение «Пятого канала культуры» на культовую передачу «Писательский зал». Мы с Ежи Бобковским, Пшемыславом Новицким, Магдаленой Телешко и Янушем Червинским говорили о роли писателя в обществе. Это был блестящий и полезный обмен мнениями на высшем уровне – рекомендую самым взыскательным людям, которые и от жизни, и от журналистики хотят немного больше. А я возвращаюсь к работе – Амелия не позволяет мне оставлять ее надолго!

Люцина нажала «Еnter» и с удовольствием наблюдала, как под ссылкой появляются комментарии и увеличивается число репостов. Так и надо! Неважно, что говорят, главное – чтобы говорили! There is no business like show business![6]